Ох уж эта Люся Булатова Татьяна

Именно там Светка пряталась от круглоглазого дядьки с пшеничными усами, назвавшегося папой.

– Вот папа, – не соглашалась девочка, тыкая пальцем в висевший на стене портрет Хемингуэя.

Павлик раздражался и громко говорил по слогам:

– Твой па-па – э-то я.

– Нет, – спорила Светка и в очередной раз ссылалась на симпатичный портрет.

– Черт-те что! – визжал Жебет, выкатив глаза.

– Не кричи, – попросила его Люся и взяла Светку на руки.

– Пусти, – потребовала девочка и ущипнула мать с недетской злостью.

Первой не выдержала Люся. Ей стало жалко Павлика, потом – Светку, потом – себя.

– Может быть, хватит? – обратилась она к вернувшемуся мужу и предложила поговорить.

Разговор не клеился. Вечер провели на набережной, сидя на скамейке и не решаясь посмотреть друг на друга.

– Я виноват, – вдруг неожиданно произнес Павлик, наблюдая за движением баржи по реке.

Петрова молчала.

– Я виноват, – повторил Жебет и развернулся в Люсину сторону. – Это была ошибка.

– Ошибкой было мое замужество.

– Ты пожалела?

– Пожалела.

– Тогда что делать? – растерянно спросил Павлик.

– Развестись по-человечески.

– Я не согласен, – засопротивлялся Жебет.

– Ты уже был один раз не согласен – и вот что из этого вышло.

– Теперь все будет по-другому, – пообещал муж.

– Что-о-о? – не поверила Петрова.

– Все, все будет по-другому. Мы заживем все вместе, как и хотели: ты, я и Светка. Ты сможешь мне доверять. Я буду о вас заботиться, – воодушевлялся Павлик с каждой секундой.

– Я не смогу тебе доверять. И я, – Петрова подумала, – и мы не нуждаемся в твоей заботе.

– Это нечестно, – сник Жебет.

– Что нечестно?

– Так поступить со мной нечестно.

– А как я с тобой поступаю? – изумилась Люся.

– Ты бросаешь меня, лишаешь меня дочери, оставляешь без семьи.

– Минуточку… Это ты бросил нас, если мне не изменяет память.

– Я не бросал. Я регулярно высылал тебе деньги на Светку. Просто у меня были особенные обстоятельства.

– Просто у тебя была Наташа.

– Наташа была ошибкой. Я думал, мы созданы друг для друга. А она меня предала.

– А ты нас предал. Неизвестно еще, что лучше.

– Вас было двое, а я один. И сейчас вас двое, а я снова один. Ты лишаешь меня последнего шанса. У тебя нет на это прав.

– Это у тебя нет права давить на меня, – разозлилась Петрова.

– Я клянусь тебе, – забормотал Павлик. – Я клянусь тебе, что ничего подобного не повторится. Я буду хорошим отцом. Хорошим мужем. Давай попробуем.

– Ну и что? Сдержал клятву?

– Сдержал. Но не стал ни хорошим мужем, ни хорошим отцом.

– Может, надо было поискать?

– Искала.

– Не нашли?

– Не нашла.

– Может, искали не в том месте?

– В разных искала. Все равно не было. Мужчины были, а отцов среди них не было.

– Ни одного?

– Ну, по определению, не было. Я же не способность к зачатию имею в виду.

– В общем, на поиск отца для Светки вы потратили так много времени и сил, что не заметили повторной беременности.

– Почему не заметила? Я хотела.

– Зачем?

– Ну ты же видела Розу, разве ее можно не хотеть? – недоумевала Люся.

– В готовом виде – понятно, но ведь она не сразу такой получилась.

– Сразу, – улыбнулась Петрова.

– Кстати, почему такое имя?

– Оно ей очень подходит.

– Очень… Роза Жебет! Замечательно.

– Замечательно! – орал Павлик. – Ты в своем репертуаре! Приняла решение, не посоветовавшись со мной.

– Предыдущие два раза, посоветовавшись с тобой, я сделала аборт, – спокойно ответила Люся.

– Не ты первая, – начал, как обычно, наступать Жебет.

– И, бесспорно, не я последняя, – на полном серьезе изрекла Петрова.

– Ты что? – Павлик разошелся не на шутку. – Издеваешься надо мной?!

– Почему?

– Зачем нам второй ребенок? У нас есть сад.

– Это у тебя есть сад, бабушка и ставка в стационаре. А у меня – Светка, твои родители и восемь недель беременности.

– Ско-о-олько? – изумился Жебет.

– Восемь, – повторила Люся и улыбнулась.

– Если бы ты хотела… – начал Павлик.

– Я не хочу, – оборвала Петрова не сформулированное открыто криминальное предложение.

– Но это глупо, – подытожил Жебет и заходил по комнате взад-вперед.

– Папа, нога сломата, – просунула голову в приоткрытую дверь Светка.

– Не сломата, а сломана, – в раздражении поправил дочь Павлик.

– Чини, – приказала девочка.

– Не чини, а почини, пожалуйста. – Папаша ни на секунду не желал приостанавливать воспитательный процесс.

– Все равно чини, – настаивала дочь.

– Сама почини.

– Пожалуйста, – добавила Люся, наблюдавшая за их общением.

– Ей пятый год! – возмутился Жебет.

– Ну и что? – парировала Петрова.

– Ну и то!

Светка наблюдала за родителями, переводя взгляд с одного на другого. При этом девочка не двигалась и по-прежнему стояла на границе комнаты и прихожей. Она выбирала.

– Тогда ты чини, – обратилась девочка к матери.

– Давай, – согласилась Люся и потянулась за расчлененной игрушкой.

– На! – Светка добилась своего и перевела взгляд на Павлика. – Дай сяду.

– Сядь на диван, – Жебет пытался остаться хозяином положения.

– Не хочу на диван. К тебе! – в который раз скомандовала Светка.

– Попроси, как положено, – настаивал Павлик.

Светка прищурилась и подошла к отцу:

– Зачем?

– Воспитанные люди говорят «пожалуйста», – продолжал процесс обучения Жебет.

– Все? – уточнила Светка.

– Все.

– Нет, не все, – не согласилась с отцом девочка. – Ты не говоришь.

– Я-я-я-я? – изумился дочерней наглости Павлик.

Светка только было открыла рот, чтобы подтвердить слова отца, как разгневанный Жебет побагровел и заорал:

– Пошла вон, маленькая дрянь! Ты с кем разговариваешь?!

Девочка побледнела, но взгляда не отвела. В вытаращенные глаза отца она смотрела прямо и не по-детски вызывающе. Павлик задыхался от бешенства, Петрова с тоской наблюдала за происходящим, а Светка сохраняла какое-то невообразимое олимпийское спокойствие.

– От-вер-н-и-и-ись! – завизжал Жебет, и усы его распушились от покрывшей их слюнной влаги.

Девочка молчала, крепко сжав губы, от чего личико ее превратилось в старушечье и злобное.

– Я сказал тебе: от-вер-ни-и-ись! Дря-а-ань!

В ответ Светка плюнула, а Павлик залепил ей затрещину. Петрова бросилась к дочери, и Светка плюнула в мать с неменьшим удовольствием.

– Светочка, – жалобно попросила ее Люся, – пойдем к тебе в комнату. Пойдем поговорим.

Девочка не реагировала на ласковые слова. Стояла, словно зомбированная, и выдувала из слюней пузыри на губах. Жебет схватил дочь за руку (та не сопротивлялась) и потащил к дверям.

– Пре-кра-ти! Пре-кра-ти немедленно! Оставь ребенка.

Перевозбужденный, Павлик, похоже, не услышал ни одного слова. Дотащил Светку до комнаты, втолкнул туда и с грохотом захлопнул дверь. Люся неслась следом, пытаясь остановить мужа, отнять ребенка, но расстояния были столь коротки, а шаги Жебета столь стремительны, что ее попытки были обречены на провал.

Супруги столкнулись нос к носу перед детской и с ненавистью посмотрели друг на друга.

– Пропусти меня к ней, – выдавила из себя Петрова. – Пожалуйста.

– Она наказана, – расправил грудь Павлик.

– Она напугана. Ей нужна помощь.

– Ей нужен ремень, – саркастически улыбнулся Павлик.

– У нее шок. Пожалуйста, – умоляла Петрова Жебета, – пропусти.

– Она на-ка-за-на, – по слогам повторил любящий отец.

– Хорошо, пусть она будет наказана, только пропусти меня к ней.

– Пожалуйста, – неожиданно согласился Павлик и, кривляясь, лакейским жестом распахнул дверь.

Люся втиснулась в проем – в комнате никого не было.

– Света… Светочка… – позвала она дочь.

Ответа не последовало.

– Светочка, – просительно звала Люся. – Где ты?

Петрова понимала, что ее пятилетняя поборница справедливости не могла исчезнуть из комнаты. Она предполагала, что девочка прячется либо за портьерами, либо в шкафу, либо под кроватью. Люся не торопилась вытаскивать Светку из убежища, понимая, что она должна сама себя обнаружить. Это и скажет о готовности к сближению. Но дочь молчала.

– Светочка, выходи… – позвала Петрова, не теряя самообладания.

Ничего подобного – девочка решила взять мать измором. Тогда Люся по наитию затянула другую песню:

– Раз, два, три, четыре, пять – я иду искать. Кто не спрятался – я не виновата.

Объявив о готовности к игре, Петрова приступила к поискам. За портьерами Светки не было. В шкафу – тоже. Оставался узкий прогал под кроватью. Люся легла на пол и заглянула в него. Светка затаив дыхание следила за действиями матери. Встретившись взглядом, замерли обе. Мать – потому, что пыталась понять состояние дочери. Девочка – потому, что ждала опасности, в частности, появления отца. Выждав минуту, Петрова решилась заговорить:

– Светочка, я те-бя наш-ла.

Светкины губы задрожали, ребенок тоненько заскулил и пополз к матери.

– Иди-иди сюда, – Люся пыталась удержать слезы и прижала девочку к себе.

Лежали довольно долго. Петровой даже иногда казалось, что дочь задремала. Тогда она пыталась потихоньку высвободиться из объятий, но Светка сжимала руки еще сильнее и прижималась к матери с таким усердием, что Люся чувствовала, как бьется маленькое сердечко.

В прихожей хлопнула дверь. Девочка разжала руки.

– Ушел? – шепотом спросила она.

– Ушел, – подтвердила Петрова.

Светка вскочила и подбежала к двери. Тихо ее отворила и высунулась в коридор. Убедившись, что в квартире никого нет, довольная, повернулась к матери и скомандовала:

– Прячься.

– Не хочу, – отказалась Люся.

– Тогда уходи, – рассердилась девочка.

– Не хочу.

– Тогда… – Светка задумалась и надула губы.

– Тогда иди сюда, – чуть тверже попросила Петрова.

– Не хочу.

– Почему?

– Потому, – глубокомысленно произнесла Светка и направилась к телефону. – Бабе буду звонить.

– Не звони.

– Почему?

– Потому.

– Почему потому? – полюбопытствовала девочка.

– Потому что потому, все кончается на «у», – засмеялась Люся и высунула язык.

Светке игра понравилась. Она улыбнулась и скорчила рожицу:

– Щекотай меня.

– Сильно?

– Сильно щекотай.

Петрова старательно тискала дочь, отчего та испытывала неописуемое удовольствие и визжала. Потом в изнеможении Светка оттолкнула мать и уставилась в потолок.

– Олень, – сказала она и ткнула вверх пальцем.

– Где? – полюбопытствовала Люся.

– Вон, – указала девочка, после чего матери пришлось задрать голову и рассмотреть треснувшую побелку.

Действительно, из графических бороздок на потолке прыгал олень.

– Вижу, – согласилась Петрова, порадовавшись дочерней наблюдательности.

– Он здесь живет, – делилась своими соображениями Светка.

– Везет тебе, – призналась в нахлынувшей зависти Люся.

– Живи у меня, – расщедрилась девочка.

– Сегодня, – согласилась Петрова, предчувствуя бессонную ночь.

Вечером Светка купалась, предварительно утопив в ванне десяток игрушек. Вся в мыльной пене сочиняла какую-то безумную банную песнь:

– Вылезай, Заковрючка, – уговаривала Люся распаренную дочь.

– Не хочу, – брыкалась купальщица.

– Вылезай…

Светка затыкала уши и старательно пела, одновременно рассматривая деформировавшиеся под водой собственные пальчики. Затянувшееся купание Петрову утомило, ей стало душно. Люся приготовила банное полотенце и предупредила юную поэтессу:

– Вылезай… Скоро папа придет.

Это был удар ниже пояса. Светка напряглась, насупилась и перевернулась в ванной, выплеснув на пол тонну воды. В душе Петровой было смутно, потому что совесть подсказывала уставшей женщине, что негоже пугать ребенка отцом, но другого пути не было. Она повторила:

– Вылезай.

Дочь повиновалась, дала обтереть себя полотенцем и с остервенением, стоя на маленькой табуретке, почистила зубы. К моменту прихода Павлика Светка лежала в кровати и ждала мать.

– Когда ты придешь? – поинтересовалась она у заглянувшей в детскую Люси.

– Скоро.

– Подушку возьми, – посоветовала девочка и подложила под щеку сложенные ручки.

– Возьму-возьму, спи, – прошептала Петрова и притворила за собой дверь.

Ночью Светка отчаянно брыкалась, вскрикивала и периодически щупала, на месте ли мать. Удостоверившись, затихала и мирно посапывала.

Жебет не разговаривал с женой и дочерью до конца недели, то есть четыре дня. На пятый написал заявление в партию и стал кандидатом. А Люся ушла на больничный по уходу за здоровым ребенком, у которого каждый вечер поднималась температура. Знакомый доктор, выслушав жалобы Петровой, устно выставил диагноз термоневроз, а письменно – ОРЗ.

Павлик назвал дочь симулянткой, причастность к случившемуся полностью отрицал и периодически напоминал Люсе, что лучшее средство от немотивированных болезней в детском возрасте – это ремень. Петрова в диалог не вступала, но на всякий случай мужа из поля зрения не выпускала, а Светку держала на расстоянии вытянутой руки.

– Люся, – дочери нравилось называть мать по имени, – купи мне кошку. Или собаку. Или птичку.

– Я не могу, Светочка.

– Почему? – загрустила девочка.

– Потому что у тебя скоро будет сестричка. Или братик, – решилась наконец-то Петрова.

– Я не хочу братика. Я хочу котика! – рассердилась Светка.

– Давай подождем, – Люся медленно выплывала из лужи дочернего гнева.

– Пойду звонить бабе, – пригрозила маленькая террористка.

– Зачем?

– Пусть баба купит мне котика.

– Мы купим тебе котика, честное слово, – пообещала Петрова.

– Когда? – уточнила Светка, сложив брови домиком.

– Как только у нас родится девочка. Или мальчик.

– Когда? – продолжала допрос любительница животных.

– Через полгода.

– Завтра? – Светка пока была не в ладу со временем.

– Не совсем, – уклончиво ответила Люся.

– Послезавтра?

Петрова растерялась, не зная, как объяснить, что такое полгода или, на худой конец, месяц. Светка знала названия времен года, могла скороговоркой выпалить названия всех двенадцати месяцев и не более. Все ее представления о будущем сводились к двум категориям: «завтра» и «послезавтра». Люся поделилась с Павликом, и тот среди непрекращающихся митингов и собраний решил провести с дочерью пропедевтическую работу.

– Э-э-э, – промямлил он, – Света. Знаешь ли ты, что у нас с мамой…

– Знаю, – оборвала отца девочка. – Тогда вы мне купите котика.

– Это случится скоро, через полгода.

– Завтра или послезавтра? – Светка снова попросила прояснить ситуацию.

– Ни завтра, ни послезавтра. Через полгода. Пол-го-да.

Лицом Жебет напоминал хормейстера: губы, вытянутые трубочкой, и каждый слог через деформирующийся в движении рот. Хор в количестве одного человека механически повторил за ним все движения губ и полный набор слогов: «Пол-го-да».

– Поняла? Через полгода! – подвел итог довольный Павлик.