Ох уж эта Люся Булатова Татьяна

– Поняла… Завтра?

Раздражению Жебета не было конца. По телефону он жаловался бабушке:

– Она не знает элементарного (о Светке). Людмила (о Петровой) ее запустила… Конечно, ты абсолютно права… Еще второй… А что я мог сделать?..

Люся специально не подслушивала, но по характеру высказываний мужа легко догадывалась о содержании разговора: «Чтобы ребенок знал элементарное, с ним нужно заниматься… Людмила слишком полагается на садик… Она не осознает серьезности ситуации… Куда ей второй ребенок? Ты должен был настоять…»

– Лю-у-у-да, – кричал Павлик. – Где мое кашне?

– На вешалке!

– Зачем ты его туда повесила?

– Оно валялось у зеркала.

– Кому оно мешало?

Петрова понимала, что дальше должно было следовать «мне», но, удержавшись, меняла его на привычное «когда вернешься?». Павлик не удостаивал жену ответом и хлопал дверью.

Люся с облегчением выдыхала и выбегала следом, раскланиваясь на ходу с пациентами со своего участка. Их было много, в основном – дети рабочих, расквартированных в заводских хрущевках. По пути в поликлинику Петрова успевала дать несколько обещаний, что зайдет обязательно-обязательно. Люсе нравилось добираться до работы, потому что нравилась работа, потому что нравились выздоравливающие дети и благодарные родители. А еще ей нравился начмед, о чем, кстати, пока сама Петрова не догадывалась.

Пока Люся считалась молодым специалистом, утренние пятиминутки придавали бодрости и улучшали настроение. Петрова словно не замечала косых взглядов и бойко здоровалась с коллективом, щедро улыбаясь седоволосым божьим одуванам в белых халатах.

– Доброе утро, Людочка, – покровительственно кивали они головами и мстительно поджимали губы в разговоре друг с другом. – Пусть с наше отбегает! Молодая пока.

Вот молодая и бегала, не сопротивляясь и не вымаливая хотя бы пять минут отдыха. Иногда, зарулив в магазин, она покупала «городскую» булку и бутылку ацидофилина и, греясь на солнышке в городском парке, обедала, умиротворенно наблюдая за посетителями большой песочницы, куда вечерами запускали собак. Об этом писали в газетах городские правдолюбцы, но ситуация качественно не менялась. В песочнице днем рылись дети, вечером – животные.

Когда Павлик как член добровольной дружины как-то раз явился в городской парк, чтобы восстановить справедливость и сангигиенический баланс, на него просто спустили собак. В разорванном плаще Жебет метнулся к милицейскому посту и сообщил о вопиющем нарушении порядка в городском парке. Постовые нехотя отправились на место происшествия, но не нашли там ни одной собаки. Только стайка воробьев прыгала по песку, оставляя трехпалые отпечатки.

Но об этом Люся, сидевшая на скамейке, ничего не знала. Ее тревожило другое: забрать Светку из садика – раз, объяснить ей про полгода – два. Павлик этим отказался заниматься категорически, потому что есть дела поважнее. К тому же Петровой проще было договориться с нянечкой, чтобы задержалась, чем срываться с последнего вызова и мчаться сломя голову, а потом тащить дочь к больным пациентам.

В теплое время года Светка ждала мать, разгуливая вдоль забора. Попутно она расковыривала сделанные днем вместе с подружками «секретики» и понравившиеся фантики прятала в карман, подменяя их чем-то менее значимым. Технология возникновения чуда в земле была проста и гениальна. Выкапывалась средней глубины ямка, чаще всего – руками, отчего на ногтях появлялась траурная полоска. На самое дно укладывалась цветная бумажка (обертка от конфеты, кусок открытки, картинка, отодранная от детсадовского кубика), а сверху на нее водружался осколок стекла. Предпочтительнее было зеленое или коричневое стекло, потому что сквозь него изображение приобретало какой-то таинственный вид. Затем ямка закапывалась, и ставился опознавательный знак в виде воткнутой веточки или затейливо сложенной кучки камушков.

Светка, как следопыт, точно определяла местонахождение «секретиков» и с удовольствием занималась своей подрывной деятельностью. Но, несмотря на увлекательность процесса, девочка не выпускала из поля зрения асфальтовую дорожку, в конце которой обычно появлялась Люся. Она приходила последней всегда, а Светка обижалась… всегда.

– Почему так долго? – сердилась истомившаяся от ожидания детсадовка.

– Деток лечила, – оправдывалась Петрова.

– Каких? – требовала отчета девочка.

– Маленьких, – докладывала Люся.

– Через полгода будет осень, дети пойдут в школу, и ты мне купишь котика, – однажды сообщила Светка как ни в чем не бывало.

– А откуда ты знаешь? – поинтересовалась оторопевшая Петрова.

– От верблюда, – нахамила Светка.

– Ну, от верблюда так от верблюда, – согласилась мать и взяла дочь за руку.

– Мама мне купит котика, – поделилась девочка по телефону с мамой Леной. – Ты приедешь?

– Когда?

– Через полгода. Когда дети пойдут в школу. Когда у мамы родится девочка или мальчик.

– Ка-кой ма-а-аль-чик? – промямлила мама-баба Лена из своего донбасского далека.

– Ма-а-алень-кий, – пропела Светка.

– Дай мне маму, деточка.

– На… Целую! – крикнула та в трубку.

– Люся… Люся, ты что-о-о?.. Да-а-а?

– Да.

– Ты с ума сошла! Зачем тебе второй ребенок?

– Это не обсуждается, – отмахнулась Петрова. – Ты приедешь?

Мама Лена бросила трубку.

В конце августа Павлик встречал ее на центральном вокзале, держа за руку зареванную Светку в спустившихся колготках и грязных сандаликах.

– Ба-а-а-ба! – заорала сердитая сиротка, выдернула руку и рванула к вагону.

– Све-е-еточка! – запричитала мама Лена, пытаясь приласкать строптивицу.

– Привезла? – Светка сурово осмотрела объемный багаж приехавшей.

– Привезла, – как-то неуверенно ответила бабушка, отводя глаза в сторону.

– Давай.

Мама Лена распаковала поклажу и достала плюшевого кота цвета пыльного каракуля с зелеными пуговицами вместо глаз. Светка вытаращила глаза, став жутко похожей на Павлика, и хрипло выдохнула:

– Ду-у-ра!

– Да ты что, Светочка! – начала заикаться мама Лена.

– Дура! Дура! Баба – дура! – визжала внучка и топала ногами.

Люди на перроне укоризненно смотрели на отвратительную сцену, явно испытывая неприязнь к бившейся в истерике девочке.

– Пороть, – порекомендовал проходивший мимо дядька, на что Жебет отреагировал незамедлительно.

Он поднял вырывавшуюся Светку и залепил ей пару затрещин, отчего вой покрыл гудок паровоза.

– Павлик, не надо! Пусть она успокоится, – попросила теща, пребывающая в полуобморочном состоянии от ласковой встречи.

Рассвирепевший Жебет тащил под мышкой оравшую Светку, разрезая толпу, которая почтительно расступалась перед разгневанным отцом. В трамвае девочка замолчала, всем своим видом бойкотируя родственников.

– Как Люся? – наконец-то осмелилась спросить мама Лена.

– Нормально, – смилостивился Павлик и отправился к компостеру.

Трамвай долго тянулся через весь город, пассажиры перешагивали через багаж, а Светка, не отрываясь, смотрела в окно и шипела:

– Дурак. Дура. Дурак. Дура.

Дома девочку поставили в угол, и она честно отбывала наказание с гордым видом.

К вечеру отправились в роддом, где мама Лена, вооружившись очками, пыталась рассмотреть в окне третьего этажа очередную внучку.

– Все хорошо, – выкрикивала Петрова в форточку. – В среду домой.

До означенного дня Светку в садик не водили, что привело девочку в отличное расположение духа. Она с любопытством наблюдала за хлопотами взрослых и воодушевленно засовывала в сестринскую кроватку свое нехитрое игрушечное имущество в виде обезноженных кукол и драных медведей.

Павлика это сердило, он выкидывал Светкиных жильцов на пол, а девочка с готовностью их собирала и расквартировывала в новом месте – теперь в пластиковой ванночке. Когда игрушки вновь настигала та же участь, они переселялись на родительскую кровать. С бабушкой Светка во взаимодействие вступать категорически отказалась, поэтому, когда мама Лена после очередного выселения игрушечного имущества расставила их в ряд на подоконнике, Светка с удовольствием повторила отцовские манипуляции: скинула игрушки на пол и вызывающе посмотрела на бабушку.

– Убери немедленно, – включился Павлик.

– Не хочу, – ответила Светка, выжидая, что будет дальше.

– Ты наказана – встань в угол, – угрожающе повысил голос отец.

Такая перспектива девочке не понравилась. Светка собрала раскиданные на полу игрушки и свалила их в угол.

– Там занято, – сообщила она отцу и заискивающе посмотрела в его круглые глаза.

– Встань в другой, – не сдавался Павлик.

– Я еще не ела, – насупилась Светка и отправилась в кухню.

Обедали в полной тишине. Мама Лена старалась угодить зятю, обласкать внучку. Взамен получила жебетовское «очень вкусно» и гору грязной посуды.

После обеда Светка не торопилась выходить из-за стола, помня об обещанной перспективе.

– Живот болит, – пожаловалась она бабушке.

Размякшая от неожиданного доверия мама Лена повелась на внучкину хитрость и позвала Павлика. Тот не стал настаивать на возвращении в угол и приказал дочери спать. Та, довольная, отправилась в детскую и безропотно легла в кровать.

– Прошел животик? – через пару минут поинтересовалась бабушка.

Светка зажмурила глаза, притворяясь спящей. В таком виде она не представляла реальной опасности для измученной хлопотами мамы Лены и вскоре действительно уснула.

Наступила среда – вернулась Петрова.

– Где кошка? – поинтересовалась Светка, заглядывая в сверток, лежавший на кровати.

– Я принесла нам девочку, – шепотом сообщила Люся, разворачивая одеяло.

– Я не хочу девочку, – настаивала девочка. – Ты обещала кошку.

– Не все сразу, Светочка.

Глаза дочери мстительно сверкнули. С опаской она посмотрела на размякшего отца и неожиданно ткнулась ему в коленки.

– Подожди, Света, – отмахнулся Жебет. – Не до тебя.

– Не надо так, – прошептала Петрова мужу и позвала дочь: – Иди сюда, давай вместе.

Светка подошла и неумело стала помогать матери. Когда показалось личико младенца, брезгливо поморщилась:

– Некрасивая.

– Да нет же, очень красивая, – любовалась Люся.

– А я?

– И ты красивая, – поспешила утвердительно ответить Петрова.

– Ты меня любишь? – строго спросила Светка.

– Конечно, – улыбнулась Люся.

– Тогда купи кошку.

– Ты сумасшедшая, – шипела мама Лена, глядя, как Петрова со Светкой возятся с котенком, пытаясь его накормить.

– Молчи, баба, – беззлобно огрызалась девочка.

Три дня в семье Жебетов царил мир и покой. На четвертый день, после того как котенок обдул Павликовы тапочки, отец семейства выбросил его в подвал, несмотря на сопротивление Люси. Светка не разговаривала с домашними неделю, не отвечала на вопросы воспитателей в садике, не общалась с детьми. Девочка тосковала и хирела на глазах. Сердце Петровой разрывалось на части. Она не выдержала и, вооружившись фонарем, отправилась в подвал.

Мяукающих особей внизу оказалось предостаточно. Люся перебирала одного за другим, но не признавала в них своего. Искусанная блохами Петрова в отчаянии схватила первого попавшегося и вырвалась к свету. Между пропавшим котенком и тем, что она сейчас держала в руках, было одно-единственное сходство – размер. В цветовом отношении разница была ошеломляющей: тот был рыжий, а этот – черный.

Вернувшаяся из садика Светка, увидев выгнувшего спину котенка, скупо отметила:

– Не тот.

– Другого не будет, – жестко сказала Люся, вспомнив поход в подвал, блошиные укусы и царапающуюся под струей воды намыленную живность.

– Ты его кормила? – оживилась Светка.

– Без тебя он ничего не ест.

– Да-а-а? – изумилась девочка и сменила гнев на милость.

Черная мордочка котенка покрылась молочными каплями, которые зверек стряхивал, смешно вздрагивая головой и чихом топорща усы. Котенка много раз ставили в блюдце с молоком всеми четырьмя лапами, но он не понимал, чего требует маленькая хозяйка, и жалобно мяукал.

– Не ест, – тоскливо произнесла Светка.

– Давай по-другому, – предложила Люся и, обмакнув палец в молоко, дала облизать.

Кошак адекватно отнесся к предложенному способу и заработал шершавым языком. Светка впервые за последнее время с уважением посмотрела на мать.

– Это мальчик? – спросила млевшая от удовольствия любительница животных.

– Не знаю. Папа разберется.

– Разберется ваш папа, – проворчала мама Лена и поднесла котенка к лицу. – Пацан.

– Кто? – уточнила недоверчивая Светка.

– Мальчик, – перевела Петрова.

– Ма-а-аль-чик, – с хрипотцой посмаковала девочка. – Как его зовут?

– Никак.

– Так не бывает, – возразила Светка.

– Бывает. Просто надо придумать имя. Тебе какое нравится?

– Павлик, – хихикнула Светка.

– Нельзя. Оно занято. Барсик? Мурзик? Васька? Черныш?

– Мальчик, – предложила Светка.

– Это скучно. Выйдешь на улицу, будешь его звать, и все мальчики начнут откликаться.

– Тогда… – девочка на секунду задумалась. – Ганс.

– Ганс?

– Да, Ганс.

Петрова решила не оспаривать выбор дочери и согласилась.

– Точно чокнутые, – бурчала себе под нос мама Лена. – У ребенка до сих пор нет имени, одно отчество, а они кошаку выбирают.

– Света, – лукаво улыбнулась Люся, – а как сестренку назовем?

– Роза, – буркнула Светка, не оборачиваясь.

– Может, Аня? Или Ира? Или Катя? – гнула свою линию Люся.

– Нет, Роза. Ты сказала, она красивая, – припомнила девочка разговор с матерью.

Имя Петровой не понравилось, она ждала возвращения Павлика, чтобы обсудить поступившее от Светки предложение. Отец, склонный к претенциозности, выбором остался доволен. Люся смирилась, и в семье Жебетов расцвела Роза. А через три недели на коже остальных членов семьи расцвел стригущий лишай.

– Какой ужас! – запаниковала мама Лена перед отъездом.

– Какая безответственность! – осудил Павлик самоуправство жены.

– Какое счастье! – обрадовалась Светка, невзирая на обритую голову, источающую серно-дегтярный запах.

Больше всех повезло Люсе: красный контур лишая расползся на ее щиколотке как раз в том месте, где Ганс обычно терся своим черным боком.

– Я его выкину! – орал Жебет, пиная диверсанта в богатый на сюрпризы бок.

– Не выкинешь, – спокойно парировала Петрова.

А Светка, с тоской прислушивавшаяся к родительским стычкам, ловила измученного ее же ласками кота и запиралась в комнате, припирая дверь стульями. Ганс, утомившийся от обработки, с сожженным йодом боком, носился по комнате кругами, истошно орал и зависал на ковре, как летучая мышь. Исцарапанная Светка стаскивала животное с ковра и, сжав до реберного хруста, обещала:

– Мама тебя вылечит.

Ганс, собственно, особо по этому поводу и не переживал, но всякий раз, завидев Петрову на горизонте, предпочитал схорониться в недоступном для человека месте. Объявлялась облава – и три запертые в карантинном плену женщины окружали бедное животное, не давая ему ни единого шанса. Теперь возвращения Жебета с работы Ганс ждал, как прихода Мессии. И только Павлик переступал порог квартиры, внимание проштрафившихся целиком и полностью отдавалось ему. Так женское население платило отцу семейства за невмешательство в дела отдельно взятого бабьего царства.

– У Розы ничего не появилось? – задавал Павлик дежурный вопрос и, не поверив Люсе, шел лично осматривать девочку. Она, судя по всему, Павлику нравилась. Во-первых, ему улыбалась. Во-вторых, в отличие от Светки, молчала. В-третьих, у девочки было благородное имя: Роза Павловна Жебет.

Преисполненный гордости, отец садился за стол, брезгливо и тщательно вглядываясь в открытые по локоть руки тещи, выставлявшей перед ним явства, которые источали дивный аромат. Заткнув салфетку за ворот, Жебет ужинал, с этой же салфеткой потом двадцать минут лежал на диване, а потом отправлялся на ежевечернюю прогулку в компании с полуторамесячной дочерью.

– Возьми с собой Светочку, – просила мужа Петрова.

– Ты же с ней днем гуляла.

– Ну и что?! Свежего воздуха много не бывает. Пусть пройдется.

– Я планировал заглянуть к бабушке.

– Загляни, – соглашалась Люся. – Света тебе не помешает, заодно с Верой Ивановной пообщается, они давно не виделись.

– Люда, – набирал воздуха Павлик. – Ты, как маленькая, ей-богу. Мы с Розой идем в гости к пожилому человеку. Зачем ей тащить всякую заразу?

Зараза в этот момент посверкивала глазами и, сжав зубы, шипела:

– Очень надо…

Злилась Светка по-взрослому: долго и с удовольствием. Люся пыталась уделять старшей дочке как можно больше внимания, но при всем желании это не всегда получалось. Каждый вечер, покормив Розу и перепоручив ее Павлику, Петрова отправлялась в Светкину комнату и оставалась там до того момента, пока дочь не заснет.

– Кого ты больше любишь? – начинала допрос лежавшая в кровати девочка. – Розу? Папу? Ганса? Или меня?

– Конечно, тебя. Только никогда об этом Розе не говори.

– Почему?

– Потому что ей будет обидно, что есть девочка, которую любят больше.

– Это меня? – снова уточняла Светка.

– Тебя. Как старшую дочь я люблю тебя больше всего на свете, – изо всех сил изворачивалась Люся.

– А Гансу можно сказать?

– Гансу можно.

– Когда баба уедет?

– Скоро.

– Ты меня в садик отдашь?

– Да.

– А Розу?

– Розу – бабе Вере.

– Я тоже хочу.

Петрова не могла сказать дочери о том, что баба Вера категорически против такого альянса, поэтому продолжала врать, увлекаясь все больше и больше.

– Давай. Только потом обратно не просись.

– Не буду, – обещала Светка.

– Будешь.

– Откуда ты знаешь?

– У бабы Веры ты будешь спать так же, как и Роза, три раза в день. Еще ты будешь помогать бабушке мыть посуду и гладить белье. А Ганса придется отдать другим людям, потому что баба Вера будет рассматривать твои руки в микроскоп.

– А откуда у нее микроскоп? – удивлялась Светка.

– Папа принес.

– А это больно? – с ужасом уточняла девочка.

– Нет, это не больно, это видно. Выбирай, – предложила Люся.

– А нельзя с тобой на работу?

– Нельзя, – отрезала Петрова.

– Тогда – лучше в садик.

Через год в семье Жебетов образовалась четкая оппозиция. По одну сторону – готовившаяся к школе Светка. По другую – Роза. Молчаливая, улыбающаяся, закрывающая от смущения ладошками личико. Именно ее боготворил Павлик, часами рассказывал дочери увлекательные сказки о принцессе по имени Роза, каждая из которых заканчивалась нежными объятиями перед сном. Вторую девочку он для порядка гладил по голове и желал скучным голосом доброй ночи.

Светка ревновала, неистовствовала и со злобой щипала сестренку, с наслаждением оттягивая розовую кожу. Роза плакала, протягивала матери то ручку, то ножку, но молчала. Молчание длилось лет до четырех.

– Значит, в том, что девочки не ладят, виноват Павлик?

– Не только Павлик, я тоже.

– Вы?

– Я.

– Каким образом?

– Ты же видела, насколько Светка ершистая, настолько Роза покладистая. Когда я возвращалась, старшая мне ехидно говорила: «А не пойти ли тебе, мама, к твоим больничным деткам?» Мне становилось обидно.

– А Роза?

– А Роза молча подходила и тыкалась в бок. Она так до сих пор радуется: от счастья глаза ладошками закрывает.

– Вам хотелось…

– Мне хотелось покоя, тепла и уюта. Светка у меня все это отнимала, Роза обеспечивала одним своим видом. Я пыталась скрывать свои ощущения, быть одинаково внимательной и ласковой с обеими.

– Получалось?

– Пыталась. Но Светка, конечно, все это чувствовала. До сих пор в вину ставит.

– Вы ее сами-то чувствуете?

– Так, отголоски. Теперь я понимаю, что испытывать одинаковые чувства к детям невозможно. Любовь не больше, не меньше, она просто разная. И Светку я люблю без памяти потому, что она мне очень тяжело далась.

Первый раз она убежала из дома из чистого любопытства – не ночевала двое суток. Ей было пятнадцать. За сорок восемь часов Петрова вспомнила всю Светкину пятнадцатилетнюю жизнь. Память прихотливо подсовывала неожиданно осиротевшей матери осколочные фрагменты бесконечных происшествий.

Старшая всегда умела за себя постоять. На расправу была скора. К событиям своей дворовой жизни родителей предпочитала не привлекать, во всем полагаясь на себя. Так и в этот раз. Неожиданно (на самом деле на спор) соседский пацан задрал девочке юбку. Светка восприняла это как оскорбление чести и достоинства, на которое отреагировала спонтанно – со всей силы двинула хлопцу в ухо. Паренек отлетел, взмахнув руками, под предательский хохот дружбанов. Светка стояла руки в боки и презрительно смотрела на корчи поверженного врага.

О произошедшем Люся узнала от разгневанной матери избитого мальчика. Оправдываться не стала, просто позвала дочь. Та тоже не унижала себя оправданиями – просто молчала, как пленный партизан. До извинений дело так и не дошло. Когда делегация удалилась, Светка прошипела вслед:

– Сволочь. Надо было еще во второе дать…

– Во второе что? – уточнила Петрова.

– Ухо.

– Так ты ж его по голове била?

– Мама, ты врач! Ухо и голова – это одно и то же?