Евангелие от психопатов Старикова Людмила

– Да. Он бьёт меня, – со страхом, но, испытав облегчение, призналась Катерина.

Последовала продолжительная, неприятная пауза. Из сада свёкров на холме Квин Энн Сиэтл был виден как на ладони. Катерина и свекровь сидели за плетёным столом, глядя на блистающие в лучах заката небоскрёбы. Маргарет, матери Барина, никогда не нравилась русская невестка, и, всё же, она очень хорошо знала, что её сынок – не подарок.

– Когда папа умер, мы ликовали, – сказала свекровь, не глядя Катерине в глаза. Она сделала паузу, затянулась длинной сигаретой, зажатой между бледными пальцами, выпустила две сизые струйки дыма через нос и продолжила: – тебе может показаться возмутительным, это и вправду очень плохо – радоваться смерти. Но, мы ликовали, когда нам сказали, что самолёт, на котором он летел, разбился, не долетев до Ванкувера всего пару километров. Радость наша была недолгой. Она сменилась ужасом, – а вдруг, папа выжил? А что, если это ошибка? Вместе с отрядом спасателей мы бродили по месту крушения, находя части трупов, вглядываясь в каждый кусок человеческого мяса. Мы не чувствовали ни скорби, ни ужаса. Нами владел лишь один страх – что отец опоздал на этот рейс и вскоре вернётся домой. Когда, наконец, Билли нашёл папину руку с так хорошо знакомой нам татуировкой, он завизжал. Его визг до сих пор звенит у меня где-то в позвоночнике, несмотря на то, что прошло больше пятидесяти лет. Мы кинулись к нему, увидели папину руку, над которой стоял Билли, и разразились рыданиями. Спасатели, наверное, думали, что мы плачем от горя. На самом же деле, это были слёзы радости и облегчения. Он бил нашу маму. Ты понимаешь? Он очень жестоко относился к ней, унижал её, таскал за волосы, обливал ледяной водой, шпарил кипятком. А если мы заступались, он бил и нас. Видишь этот шрам? – свекровь задрала рукав кружевной блузы, обнажив провисшую кожу предплечья, и указала на довольно глубокий круглый белый шрам. – Это от папиной сигареты. Было очень больно, поверь. Он выбил Билли его передние зубы, как только они выросли, его постоянные передние зубы, ты понимаешь? Он побрил Сэру на лысо только за то, что она нечаянно разлила его пиво. Ей было пятнадцать лет. Ты представляешь, каково это – быть лысой девочкой в канадской деревне в те времена? Париков у нас не было. Но мать не хотела уходить от него. Она боялась, что он найдёт и убьёт нас всех. Я ненавидела её за эту трусость! Уж лучше умереть один раз, чем так мучиться.

Свекровь прикурила вторую сигарету от почти истлевшей первой. Тревожно затянувшись, она вновь сделала паузу, пристально изучая свои акриловые ногти, покрытые лаком бирюзового цвета, в тон дешёвым пластмассовым бусам, изумлённо лежавшим на её дряблом декольте.

– Все говорят, что у ребёнка должны быть отец и мать. Иначе – это нечестно, это неправильно. А по мне, так лучше бы я в сиротском приюте выросла, чем плакать от радости над останками собственного отца в неполные семнадцать. Есть отцы, без которых жить легче… – свекровь посмотрела Катерине в лицо сердитым, честным взглядом, – если мой сын хоть раз сделал тебе больно, уходи от него. Ты и мой внук достойны лучшей участи, – сказала она. Затушила сигарету, поднялась и ушла в дом, не попрощавшись и не оборачиваясь.

Катерина вернулась к себе домой. Пахло коньяком и ванилью. На диване, завернувшись в пушистый белый халат с вышитой монограммой отеля «Беллажио» и обнимая её подушку, сидел Барин. Лицо его было красным и одутловатым, брови сердито сдвинуты, длинные тонкие ноги вытянуты вперёд. Понятно, что эта подушка служила сигналом, – муж скучает, он сожалеет, возможно, даже чувствует себя виноватым. Видимо, он рассчитывал на сентиментальный характер и природную мягкость своей супруги. Действительно, она сразу смягчилась. Барин вновь показался ей нелепым, безобидным и даже жалким. Его очередной удар, весь день тревоживший всё сознание Катерины, теперь показался ей слишком ничтожной причиной для того, чтобы ворошить это тёплое, пусть оскорблённое насилием, но всё ещё дышащее уютом гнездо.

Она опустилась на кровать рядом с ребёнком и принялась читать. Чувства и мысли в голове звучали громче, чем звук её собственного голоса. Ей было стыдно перед сыном за то, что она вновь простила и не ушла.

Катерина ушла от Барина, когда полюбила другого и впервые поняла, что хочет изменить мужчине. Она могла терпеть обиды от мужа, но унижать себя ложью и изменой не смогла. Катерина полюбила и захотела любить свободной, не прячась и не выкраивая время, она хотела вновь располагать собою и своими чувствами. Как это эмоциональное безрассудство свойственно русским женщинам!

Стриптиз для всех

Отец Мэтью Генри служил в церкви святого Марка на юге штата. В свои пятьдесят два года он выглядел весьма бодро и даже свежо. Спортивная осанка, широкие плечи, густые волосы с проседью или, как говорят американцы, «соль и перец», подстрижены «ёжиком». Слегка навалившийся на ремень живот было совсем незаметен под рясой, и ни малейшего намёка на второй подбородок. Что там говорить – отец Генри был красавцем и кумиром всех женщин его прихода. Он же любил лишь одну женщину и был ей верен. Его возлюбленную звали Мария, она была тридцатилетней мексиканкой, воспитанной в католической семье. Та самая, что, оставшись без мужа, оставляла детей на тётку, которой говорила, что подрабатывает официанткой, и выходила на работу в ночном клубе под липким названием «Сладкое место».

Клуб представлял собой небольшое тёмное помещение, оборудованное маленьким баром, двумя зеркальными сценами, освещёнными красными лампочками, будкой ди-джея, двадцатью круглыми столиками с мягкими креслами возле них и десятком кожаных диванов у стен. На диванах располагались посетители понаглее и побогаче. Вальяжно развалившись на чёрной коже, они заказывали напитки и не стеснялись брать «танцы» подороже. В середине зала обычно сидели новички; эти мужчины, как правило, хотели сориентироваться в происходящем, но, смущаясь с непривычки, не рисковали приближаться к зеркальной сцене. Туда, поближе к отогретому красным светом помосту, усаживались самые скупые из завсегдатаев этого болотца. Это были старые, жалкие извращенцы из числа представителей рабочего класса, на них и смотреть-то было противно. Они напряжённо и озабоченно вглядывались в голых женщин, до которых было рукой подать, словно пытаясь запомнить до мельчайших деталей их такие разные, но до боли похожие объединяющей их доступностью тела. Красные лампочки грели стриптизёрок своим всепрощающим тёплым светом, сглаживая расширенные поры, прыщи, бородавки, шрамы. Особенно много у этих женщин было шрамов; от шприцев, кесарева, сигарет садистов, от ножей и ножниц ревнивцев. Девушки с благополучным прошлым не идут устраиваться в стриптиз-клуб.

В клубе «Сладкое место» числилось восемьдесят шесть «танцовщиц». Все они работали в разные смены, их график был составлен таким образом, что в любое время суток в клубе находилось, минимум, пять девушек. Наиболее шумными днями недели, конечно же, были пятница и суббота. В эти вечера клуб кишел пьяной, развязной молодежью, неизменно справляющей чьё-то совершеннолетие, либо ликующей на мальчишнике, посвящённом предстоящей свадьбе. Отец Генри избегал появляться в клубе в такое время. Он приходил два раза в неделю, по вторникам и четвергам, и проводил в клубе около трёх часов.

Священнослужитель сознательно пришёл к посещениям стриптиза, понимая, насколько малодушным с его стороны был этот шаг. Но, он не мог больше противостоять естеству. Половое влечение здорового мужчины рвало на части его измученное сознание и тянуло священника к женщинам. Ни молитвы, ни изнурительные занятия физкультурой, ни ледяной душ не помогали ему снять саднящее сладкое и одновременно болезненное напряжение внизу. Его член невероятного размера, за который пораженные в душевой школьного спортзала одноклассники окрестили его «Мэтью-Жеребец», разбухал и еле умещался в ширинке при виде женского декольте. Его возбуждали женские руки, их оголённая верхняя часть, где, иногда, в вырезе летнего платья промелькнёт волнующая подмышка. Его сводили с ума ушные раковины; отец Генри с нежностью рассматривал их деликатные завитки, украшенные золотыми серёжками с драгоценными камнями, как это водится у католических дам. Его очень волновали ягодицы. Мягкие или упругие на ощупь, – святому отцу не дано было этого знать, но, бесстыдно разглядывая очертания женских задниц под шёлковыми платьями прихожанок, священнослужитель изнывал от истомы.

Преклоняя колени перед Господом, этот несчастный грешник молил избавить его от искушения, но, Господь безмолвствовал. Ответа не было, и пульсирующий члена отца Генри продолжал своё независимое и беспощадное противостояние принципам священного целомудрия.

С Марией священник познакомился в первый же вечер в стриптизе. Ди-джей в микрофон анонсировал псевдонимы женщин, выходящих на сцену клуба, который был расположен далеко на севере штата, у канадской границы, – подальше от глаз, которые могли бы увидеть и узнать святого отца даже под бутафорскими очками и в парике. Котёнок, Принцесса, Персики и Сливки, Ночная Тень… В сценических прозвищах стриптизёрок скользило что-то детское, недоразвитое, от чего они казались отцу Генри беззащитными и даже невинными. Котёнком называла себя высокая девушка с лицом ангела и коротко остриженными волосами. Она была одета в белую мужскую рубашку и розовые кружевные трусики. В отличие от большинства прочих женщин, она не приплясывала, поглядывая в зеркало на своё отражение, и не вращала бёдрами. Словно скупясь на движения, Котёнок присела на корточки на середину сцены, широко раздвинула стройные ноги и принялась медленно касаться себя на глазах у завороженных мужчин. С безразличным выражением восхитительного лица она проводила рукой по точёной ноге, от колена вверх, задерживаясь на внутренней стороне ляжки. Потом она поднялась выше и, оттянув левой рукой кружевные трусики в сторону, принялась водить тонкими пальцами по самой деликатной части своего прекрасного тела, перебирая тёмно-розовые лепестки половых. Вдруг, она поправила трусики и беспомощно обхватила руками шею, закрывая от восхищённых зрителей небольшие нежные груди, упрямо выглядывающие из-под рубашки любопытными светлыми сосками.

      Маленький, похожий на чёрную муху, мексиканец с засаленными волосами и выражением отвратительного самодовольства на изрытом шрамами некрасивом лице поднялся со своего места и положил на сцену три долларовые бумажки. Котёнок не удостоила этого мексиканца даже взглядом. Тогда поднялся его товарищ, паренёк моложе и симпатичней, хитро улыбаясь, он подкинул девушке ещё пятёрку, но и это не произвело на стриптизёршу никакого впечатления. Когда истекли три минуты её выступления, девушка с достоинством собрала деньги и спустилась со сцены. Её сменила Принцесса – вульгарного вида женщина лет сорока, наряженная в разноцветные шёлковые шарфы, – один служил ей подобием бюстгальтера, второй – трусиками, третий был небрежно обмотан вокруг шеи. В её движениях было много энергичной бравады, в которой, однако, читалась фальшь и фиаско перезрелой, завистливой женщины, невыразимо страдающей в окружении юных тел.

Персики со Сливками была толстой негритянкой, Ночная Тень – симпатичной длинноволосой наркоманкой с выразительной татуировкой на спине в виде змеи, обвивающей розу, Мими была вьетнамкой с двумя кнопочками кофейного цвета на плоской груди. Череда привлекательных и отталкивающих одновременно женщин начала было утомлять отца Генри, не привыкшего постоянно находиться в психическом напряжении. Для него было странным и неожиданным то, что, глядя на стриптизёрок, он почти не испытывал возбуждения, в то время, как женщины из его прихода часто просто сводили его с ума. И тут появилась его женщина. Ди-джей назвал её Марией. На вид ей было лет двадцать восемь; во всяком случае, никак не больше тридцати. Она поднялась на сцену и подошла к зеркалу, повернувшись спиной к зрителям. Прямые чёрные волосы доставали до пояса, оставляя на обозрение лишь круглые плечи и ровные стройные ноги, стремящиеся из-под короткой белой юбки, напоминающей школьную форму учениц церковной школы. Девушка медленно покачала бёдрами под музыку, развернулась, подошла к стальному шесту и ухватилась за него одной рукой. Отец Генри ожидал, что она закрутится вокруг него, как это делали другие, но, Мария всё стояла, держась за шест, качая бёдрами в такт музыке и печально глядя в середину зала. У неё было красивое лицо, кожа оливкового цвета, отливающая теплотой под красными лампами. Сначала отец Генри подумал, что она – итальянка. Девушка ему очень понравилась. Но больше, чем прекрасные, миндалевидные глаза, роскошные волосы и гладкие, стройные ноги отцу Генри понравилась белая юбка Марии. Скромная юбка поразила его своим целомудрием; действительно, это было контрастом, по сравнению со стрингами и оттянутыми в сторону кружевными трусиками. Мария покачалась на сцене, но так и не разделась, а, напоследок окинув зал грустным взглядом, не торопясь сошла со сцены и села на краешке одного из диванов у дальней стены.

– Хотите коктейль? – голос полной, но очень хорошенькой официантки заставил отца Генри очнуться.

– Конечно, – поспешно согласился он и принялся рыться в карманах, – сколько стоит?

– Безалкогольный – пять. Алкогольный – пятнадцать, – равнодушно ответила девушка, словно в безбожно завышенной цене на напитки она не видела ничего экстраординарного.

– Пожалуй, я выпью томатного сока, – цены в клубе немного расстроили священника, но он старался не показать своего разочарования.

– Со льдом или без?

– Без. Пожалуйста, безо льда.

Официантка ушла и тут же вернулась с небольшим тонким стаканом, на три четверти наполненным томатным соком.

– Пять долларов, пожалуйста!

Отец Генри протянул ей приготовленную стодолларовою бумажку; других денег у него не нашлось.

– Сдача нужна, мой сладкий? – ласковым голосом спросила официантка.

– Да, благодарю вас, – вполголоса ответил священник, поразившись такой наглости.

Девушка вновь удалилась, на этот раз её не было дольше, и отец Генри успел отпить немного прохладного подсоленного томатного сока.

Наконец, она вернулась и привычным движением поставила перед священником бирюзовый цилиндр. Приглядевшись, отец Генри обнаружил, что это фишки, наподобие тех, которые используют для расчёта в азартных играх. Он поднял изумлённые глаза на официантку.

– А где же сдача? – возмутился святой отец.

– Сдачу мы даём пятидолларовыми фишками, – спокойно ответила девушка, – ты, мой сладкий, можешь потратить их на танцы или напитки. Можешь купить девушкам лимонаду. Как хочешь.

Отец Генри рассеянно посмотрел на фишки, потом опять на девушку. Она не отходила, блуждая скучающим взглядом по сторонам.

– Также, у нас полагается давать чаевые, – терпеливо добавила бесстыдница, – вы можете дать мне одну фишку, если вам понравилось моё обслуживание.

Священник протянул девушке фишку; та с проворностью белки схватила её, спрятала в нагрудный карман кружевного передника и, поблагодарив отца Генри со свойственной ей фамильярностью, удалилась.

Отец Генри допил солёный сок, осмотрелся и поднялся со своего места, направившись к полноватой блондинке в строгом брючном костюме; своим видом и манерами она была похожа на менеджера. Тем более нелепой казалась её татуировка, выглядывающая из-под воротника, – когтистая лапа какого-то зверя. Подумав об этом, священник содрогнулся. Похоть привела его в это грешное место, где в дьявольском красном свете даже из-под воротника единственной здесь одетой женщины выглядывает Враг. Блондинка разговаривала по телефону и, встретившись глазами с отцом Генри, знаком показала ему: «минуточку!» Он остановился, присел на краешке дивана и погрузился в молитву. Ему показалось, что он почувствовал подобие ответа. Словно, тихий, спокойный голос внушал ему: «Пути неисповедимы». Наконец, блондинка наговорилась и сама подошла к отцу Генри.

– Чем я могу вам служить, сэр? – спросила она с участием сиделки в доме престарелых.

– Я бы хотел поменять вот это на деньги,– ответил отец Генри и протянул ей фишки.

– К сожалению, я не могу вам в этом помочь, сэр. Вон там, – блондинка протянула вдаль полный указательный палец, заканчивающийся алым когтем, – написаны наши правила. Мы даём сдачу только фишками, которые нужно потратить в нашем клубе. Сколько там у вас?

– Девяносто, – в голосе священника слышалось смирение.

– Прекрасно. Это целых четыре обычных танца и один танец у стола.

– Вы могли бы рассказать подробнее, что всё это значит?

– Лучше один раз почувствовать, чем десять раз услышать, мой сладкий, – блондинка поманила когтем маленькую девушку в белом бюстгальтере и клетчатых трусиках, – Джинни! Этому джентльмену требуется тур по заведению и очаровательный танец. Похоже, он у нас впервые, – она вновь повернулась к священнику, – сэр! Запомните. Девушек трогать нельзя. Это правило.

Джинни было всего восемнадцать, но она воображала себя умудрённой дамой лет сорока пяти. Говорила она удивительно низким голосом, и тоже постоянно вставляла фамильярное обращение «мой сладкий», которое вызывало раздражение у отца Генри.

– Пойдём сюда. Я станцую для тебя за двадцатку, – Джинни приняла четыре фишки, положила их в маленькую сумочку, висящую у неё на бедре и властным движением усадила священника на диван. У него тут же пересохло в горле. Джинни совершенно ему не нравилась. Она вела себя развязно, но её личико было совсем детским. Что должно было произойти в её жизни, чтобы она оказалась здесь так рано? Каким было её детство, если, едва оперившись, она упала на дно?

От маленькой Джинни пахло сигаретами, дезодорантом и немного потом.

– Послушай. Если ты не расслабишься, у нас ничего не получится. Положи руки на диван. – Джинни посмотрела ему в глаза и начала танцевать. Сначала она извивалась возле него, показывая своё юное, очаровательное тело. Она поворачивалась спиной, демонстрируя две умилительные ямочки на пояснице. Потом она вдруг села к святому отцу на колени и принялась тереться об его ширинку, одновременно обнажив смелый сосок и касаясь им носа священника. От Мэтью-Жеребца не осталось и следа. Джинни не только не возбуждала его, она ужасала. Неугомонная девушка встала перед ним на колени и начала водить головой по тому месту, где она привыкла чувствовать каменное, налитое кровью возбуждение. Мучительные три минуты истекли, ди-джей сменил песню. Джинни села на диван рядом с отцом Генри и закурила.

– Хочешь ещё танец? – спросила она неуверенно.

Отец Генри отрицательно мотнул головой.

– Не от меня! – спохватилась расстроенная девушка, – тебе, похоже, я совсем не понравилась. Ты весь мягкий… Или ты импотент?

Отец Генри молчал. «Я – священник», – подумал он и усмехнулся своей мысли.

– Ты знаешь, есть ещё танцы по тридцать баксов. Может, тебе такие нужны, чтобы возбудиться? – девушка смотрела на него озабоченно.

– Что за танцы?

-Ну, видишь, есть девушки в трусиках, а есть в юбках. Те, что в юбках, могут дать себя потрогать внизу. Ты можешь даже засунуть палец целиком, если захочешь, но так, чтобы не видел владелец клуба. Поэтому, когда он здесь, никто тридцатидолларовые танцы не делает.

Мэтью-Жеребец проснулся и вздрогнул.

Джинни виновато попрощалась и отошла. Этот клиент испортил ей всё настроение, эти импотенты вечно расстраивают; после них всегда чувствуешь себя глупой и совершенно не сексуальной.

Глаза священника искали Марию.

Блондинка-менеджер перехватила его взгляд.

– Может, вам пригласить конкретную девушку? – спросила она, прочитав его мысли, как и полагается хорошему менеджеру.

– Марию, – еле слышно ответил священник.

Явление девы Марии

Через минуту Мария явилась к священнику. Она опустилась на диван рядом и взяла его за руку; Отцу Генри показалось, будто он почувствовал слабый электрический разряд. Девушка спросила, глядя в сторону:

– За двадцать или за тридцать?

Священник замялся.

– Ладно. Я начну, а там – как пойдёт. Заплатишь позже,– сказала стриптизёрша, встала перед ним и задвигалась под музыку.

О, это был совсем другой танец, непохожий на кокетливые этюды Джинни. Мария двигалась неторопливо, предоставляя возможность познакомиться с её телом. В каждом движении ощущалась чувственность взрослой, любившей когда-то женщины. Она встала на колени и, подняв голову, внимательно посмотрела в лицо Мэтью. Запах кондиционера её волос казался божественным. Его член заломило. Мария, словно почувствовав это на расстоянии, двумя руками легко взялась за грешный орган; даже через одежду священник ощущал мучительную сладость её прикосновения. Не задерживаясь у члена, Мария поднялась и, упершись левой рукой в спинку дивана, правой достала из бюстгальтера грудь и начала оттягивать светло-коричневый сосок; от этого он напрягся и затвердел. Девушка с ароматным, тёплым дыханием прошептала на ухо сходившему с ума священнику: «Хочешь меня попробовать?» Не дожидаясь ответа, она провела горячим камешком соска по губам отца Генри. Мэтью-Жеребец стремился разорвать брюки. «Руки не должны двигаться. Положи их обратно на диван», – предупредила Мария. Три минуты их первой близости истекли немыслимо быстро. Он не успел надышаться её запахом, как следует рассмотреть черты её лица. Почти умирая, он вспомнил, что надо платить и потянулся за бумажником.

– Руки на диван! Это не всё! – тихо скомандовала Мария.

Священник повиновался. И тут случилось нечто шокирующее и совершенно неожиданное для него, – девушка в белой юбке села рядом, опустившись на его руку, и его пальцы невольно проникли в её влагалище.

– Ты чувствуешь, как там мокро? – еле слышно произнесла она.

Как Отец Генри оказался в кабинке клубного туалета, он не помнит. Нечеловеческое желание затуманило его рассудок.

– Ты создал меня по подобию Своему! Значит, то, что свойственно мне, свойственно и Тебе! – шептал изнемогающий в предоргазменной агонии отец Генри, яростно мастурбируя. Господь ответил, обрушив на него небесную молнию оглушительного оргазма, который потряс священника, пронизав насквозь и пройдя радужными кольцами через живот, член, сжав до предела и без того напряжённое кольцо ануса и оросив перламутровыми каплями бледно-зелёную дверцу кабинки туалета, покрытую засохшими желтоватыми потёками таких же семяизвержений.

– Эй, ты долго там ещё? – в дверцу постучали с наружной стороны.

– Я выхожу… – голос отца Генри звучал глухо и виновато.

Он спустил воду, отмотал себе на руку несколько витков грубоватой туалетной бумаги, промокнул член, стыдливо, где мог, стёр потёки спермы с дверцы, бросил грязную бумагу в унитаз и снова смыл. Затем он поднялся полностью, но, распрямившись, почувствовал внезапный прилив крови в низу живота. Отец Генри с наслаждением помочился, удивившись силе струи, стряхнул, и, в третий раз смыв, вышел из кабинки.

Во всём его теле чувствовалась усталость, и, в то же время, поразительная лёгкость. Но самым замечательным чувством было для него то, что на сердце тоже было легко. Он не чувствовал ни малейшего угрызения совести. Мэтью Генри кончил с именем Господа на устах. Господь даровал этот оргазм в ответ на его молитвы, а это значило, что он благословлен. Для достижения этого небесного удовольствия тела ему не пришлось вторгаться в невинное тело ребёнка или беззащитной девушки. Он возжелал и молился, сам трогая ту часть своего тела, которая желала быть тронутой, и разве это не сам Господь создал его тело именно таким?

Быстрыми шагами отец Генри вышел из тёмного клуба в летнюю ночь. Воздух ещё не остыл, на улице он был даже теплее, чем в обдуваемом кондиционерами стриптизе. Отец Генри сел в свою машину и поехал домой, на юг штата.

Старый гангстер

Владелец «Сладкого места», Фредо Капелла родился на юге Италии в конце Первой Мировой войны. Удивительно, насколько хорошо сохранился этот ходячий экспонат. Ему было далеко за восемьдесят, а девушки в стриптизах всё ещё распускали слухи о его ненасытном сексуальном аппетите. Невысокий, порядком ожиревший старик с желтоватой лысиной, покрытой седым пухом, обвисшими щеками и мясистым носом на пористом лице, – он был похож на старую жабу; очки в массивной оправе чёрного цвета лишь добавляли сходства.

      Фредо принадлежали все стриптизы в штате: «Сладкое место», «Пчёлки», «Красотки», «Лисья нора» и ещё с десяток мест с подобными названиями. Ежемесячный доход от клубов переваливал за миллион долларов, – плата за вход, обдираловка в барах этих заведений, «аренда», которую приходилось платить клубу самим стриптизёршам. Старый Капелла знал, что делает. «Все женщины, которых я знаю, делятся на две группы: проститутки и те, кого я скоро сделаю проститутками», – говорил он. Действительно, в его стриптиз-клубах процветала торговля сексом, но, за сорок лет сутенёрства Фредо научился организовывать это дело так, что непосвящённым было трудно разобраться в том, что происходило в тёмных залах на самом деле.

«Если вы поработали руками – возьмите деньги. Если вы поработали ртом – возьмите деньги. Если вы не возьмёте деньги, вы будете уволены», – говорил Фредо, обращаясь к своим работницам с зеркальных сцен клубов. Он любил оставить их после работы и «поучить уму-разуму», выступая перед ними на правах мудрого наставника.

      Девушкам, задолжавшим непосильную аренду, предоставлялась возможность обнулить долги. За одну ночь в особняке Фредо списывали полторы тысячи долларов. И всё же, желающих переспать со стариком было не много; поговаривали, что эта ископаемая жаба имеет склонность к садизму.

Синьор Капелла уклонялся от уплаты налогов, как только мог. Менеджеры его клубов сжигали ленты кассовых аппаратов, вели записи в двух учётных книгах одновременно, – в одной для босса, в другой – для налоговой службы. Раз в месяц Фредо забирал из каждого клуба коробку из-под обуви, плотно набитую купюрами. Такое количество наличных нужно было хранить в очень надёжном месте. Для этого синьору Капелле понадобилась помощь Отца Генри, его нового верного друга, уж он-то не проболтается и не украдёт. Доверять деньги недоумкам и преступникам – это одно, а оформить хранилище на святого отца – совсем другое. В этом был кураж, в этом была лихость авторитетных мафиози. Капелла поверить не мог в свою удачу.

Капелла сразу узнал его, несмотря на старательную попытку маскировки, и теперь, вот уже третью неделю сутенёр наведывался в «Сладкое место», чтобы наблюдать за священником. Тот приходил в одной и то же время, располагался у стены и общался с Марией, спуская на неё баксов сто-сто пятьдесят за раз. Затем священник покидал клуб и уезжал в автомобиле марки «Линкольн» с номером 835-САВ. Ошибки здесь быть не могло; пришло время действовать.

– Добрый вечер, падре, – низкий голос старого сутенёра заставил отца Генри вздрогнуть, – отец Генри, если я не ошибаюсь?

– Добрый вечер. Чем я могу вам служить? – растерянно произнёс разоблачённый священник. Отступать было некуда.

– Боже правый, это я должен вам служить! Ведь вы удостоили меня большой чести, посетив мой маленький клуб, – Фредо Капелла торжествовал, – пройдёмте со мною! Оторопевший отец Генри повиновался.

      Они оказались в холодной комнате, обставленной кожаной мебелью и освещённой разноцветными неоновыми лампочками.

– Мой маленький офис. Прошу прощенья за этот балаган с цветными фонариками. Чёртовым менеджерам всё кажется, что они в цирке. Впрочем, не могу их винить! Шоу продолжается! – Капелла победоносно расхохотался, жестом приглашая отца Генри присесть на диван, – сигару? Снимайте очки, они вам не идут!

Полуголая девушка в белом переднике поставила на столик возле мужчин поднос с декантером и двумя снифтерами.

– Что здесь? – сутенёр щёлкнул пальцами по декантеру.

– «Луи тринадцатый», – испуганно ответила девушка.

– Пошла вон. И чтобы я тебя в баре больше не видел. Скажи Джесси, чтобы она отправила к нам Лизу и Глорию, минут через двадцать.

Девушка убежала, а Капелла пояснил, брезгливо скривив толстые губы:

– Эта даже коньяк умудряется воровать. Деревенщина,– он разлил драгоценный напиток по бокалам.

Парадоксально, но первый же глоток коньяка словно отрезвил отца Генри. Туман страха перед сутенёром рассеялся, как и ужас, который ему пришлось испытать при столь неожиданном разоблачении. Накладные усы, очки и парик не сберегли его от всевидящих глаз старого преступника.

– Отец Генри, а ведь мы в сами знакомы с того самого дня, как вы крестили племянницу моей жены, Силвию Франческу Комплеано.

– Да-да, именно, – кровь начала приливать к лицу святого отца. Он чувствовал значительное облегчение, его плечи расслабились, язык словно развязался.

– Признаться, я рад, что вы оказались рядом. Вы не итальянец, но ваше лицо вызывает у меня доверие, – сутенёр плеснул ещё коньяка в бокалы. Ароматы нарцисса, персика и ещё каких-то чудесных фруктов взвились над столиком, – поверьте, никто и никогда не узнает, что вы были здесь. Я понимаю ваш интерес и хочу вам помочь.

Отец Генри смело взглянул в глаза сутенёру. Фредо Капелла смотрел на него серьёзным, немигающим взглядом. Было понятно, что священник попал на крючок, но, после пятидесяти граммов коньяка, эта мысль не слишком страшила его. «На всё воля Божия», – в голове отца Генри словно размеренным стуком метронома звучали эти успокаивающие слова.

– Пару вещей, святой отец. Во-первых, я не хочу, чтобы вы ездили по таким местам на собственном автомобиле. Это слишком рискованно и может стоить вам карьеры. Отныне в вашем распоряжении будет надёжный водитель, детали мы обговорим позже, – Капелла понизил голос и отхлебнул коньяку. Челюсти священник непроизвольно сжались.

– Во-вторых, – самоуверенным тоном продолжал гангстер, – нам придётся пойти на кое-какие уступки друг другу. Об этом вы позже поговорите с моим товарищем, его зовут Джил. Он навестит вас в церковном офисе, в резонное время. А пока, скажите мне, святой отец, как зовут ту девушку, чью бессмертную душу вы явились сюда спасти? – на широком пористом лице сутенёра расплылась отвратительная улыбка. И без того немногословный отец Генри онемел. Неловкий момент был прерван стуком в дверь.

– Войдите! – гаркнул Капелла. В комнату вошли две очень красивые девушки. Одна была длинноволосой блондинкой с крупным бриллиантом в ноздре, вторая – чернокожей.

– Лиза и Глория! – воскликнул сутенёр, – мои маленькие птички! Это – мой друг, Ральф Мендозо. Я хочу, чтобы вы показали ему, что такое двойной минет. Фишка нашего клуба!

Пот проступил на лбу отца Генри.

– Господин…

– Фредо. Зовите меня просто Фредо, – сутенёр поманил девушек толстым пальцем, – это же просто ванильное пирожное и шоколадный кекс!

– Фредо. Не нужно этого делать… – священник с искривлённым от страха лицом посмотрел на девушек в белье золотого цвета, присевших рядом с ним. Они улыбались.

– Ещё коньяку. А то, так и обидеть меня недолго! – Фредо Капелла был немного раздражён и настаивал на своём.

Девушки сидели, положив руки друг другу на ляжки; было видно, что ситуация им знакома.

Святой отец подскочил с этого места.

– Послушайте, Фредо! Поверьте, я сделаю всё, что вы просите, но, сейчас я должен уйти.

– Как я могу вам поверить, если вы уже не делаете того, что я вам прошу? Что может быть проще, чем выпить ещё бокал коньяка и немного расслабиться с двумя райскими птичками?

Девушки засмеялись. Отец Генри поразился тому, насколько чистым и искренним был их смех. О, дети порока! Развращенные души, парадоксально невинные в своём падении.

– Впрочем, – мрачно продолжил гангстер, – нет, так нет. Я провожу вас.

Новенькая

Отец Генри невольно засмотрелся на Катерину. Такая красавица, конечно, украсила бы его приход. Русская; интересно, зачем она явилась в католическую церковь? Может, у неё поляки в роду? Или, муж…

– Мой муж – американец, он из католической семьи, – Катерина словно прочитала мысли святого отца, – и он настаивает на том, чтобы наш сын учился в католической школе.

– Ваш муж сделал очень хороший выбор. У нас замечательная образовательная программа, – отец Генри с трудом подбирал слова. Ясно, что эта женщина пришла сюда не по своей воле. «Муж из католической семьи», однако, она не назвала его католиком. Отец Генри обронил взгляд на её руки, – кольца не было. Видимо, отношения с мужем не очень ровные.

– Я понимаю, мистер Генри. Но мне трудно смириться с тем, что ребёнок будет учиться в церковной школе. Я прошу вас дать мне возможность поработать в церкви, я хочу со всеми здесь познакомиться, – на английском она говорила хорошо, не допуская грамматических ошибок, свойственных эмигрантам, но русский акцент с непривычки резал слух. А наглости этой красавице не занимать! Но отец Генри хорошо понимал, откуда недоверие к католикам; широко освещаемые по телевиденью и в прессе судебные процессы над святыми отцами-насильниками сильно подпортили репутацию церкви. «Так нас не ненавидели со времён «Молота ведьм»», – подумал священник и усмехнулся, а вслух произнёс:

– Какого же рода работу вы хотите здесь получить?

– Любую. В школе, на кухне, в саду. Я хочу быть здесь, когда мой ребёнок посещает занятия. Я лично хочу знать всех, с кем он будет общаться.

– Резонное пожелание… – Отец Генри совершенно не считал гиперопеку резонной, но и ссориться с прекрасной Катериной он не хотел. – Только имейте в виду, что, в основном, у нас работают волонтёры. Приход небольшой, штат регулярных работником нам просто не потянуть финансово.

– Прекрасно понимаю, – ответила Катерина.

– Вот и хорошо. Приходите в воскресенье, к одиннадцати часам, к нам на кофе с пончиками. Я познакомлю вас со всеми, кого нужно знать.

Русская улыбнулась. Отец Генри отметил про себя, что это – хороший знак. Насколько ему было известно, русские улыбаются только искренне; натягивать дежурную улыбку вежливости они и не подумают.

Полюбовавшись Катериной ещё несколько секунд, он проводил её, а сам подготовил несколько распоряжений для своих церковных наседок, как он мысленно называл прихожанок, активно участвующих в жизни церкви: мисс Ребекка должна будет пригласить Катерину на работу в школьный офис, миссис Грете будет поручено показать ей классные комнаты, лаборатории, библиотеку. Подумав, он позвонил Стивену, дьякону, присланному несколько месяцев назад из Сиэтла. Деятельный в ущерб рассудку Стивен оказался настоящей катастрофой для отца Генри; молодой дьякон любил мечтать и обещать прихожанам, но ни разу не исполнил ни одного своего обещания.

– Послушай, Стивен. Я тут подобрал тебе ассистента для организации благотворительных мероприятий. Познакомлю на кофе с пончиками.

– Это превосходные новости, босс!

– Не называй меня так, пожалуйста, сколько раз тебе говорить? – Отец Генри повесил трубку.

На самом деле, всё складывалось недурно. Прекрасная Катерина окажется при деле. Если она будет исполнительной (а она, без сомнения, такова, как и все русские), то все задумки Стивена превратятся в жизнь, на пользу Стивену, церкви, и, конечно же, отцу Генри. Сама же Катерина, пообщавшись с восторженным, похожим на раздобревшего до безобразия кролика, Стивеном, обжорой и дамским угодником, убедится в том, что никто в этой церкви и не думает совращать её мальчика или, Боже упаси, насиловать его.

Отец Генри раскрыл методическое пособие на странице «святые октября», чтобы спланировать работу, когда вдруг обычно молчащий телефон на его столе внезапно затрещал назойливым старомодным сигналом.

– Отец Генри у телефона.

– Это Джил, от Фредо Капеллы. Я приеду к вам завтра в одиннадцать. Пожалуйста, будьте на месте, – от низкого и немного скрипучего, будто проржавленного голоса Джила у отца Генри по коже поползли мурашки.

– Да, да. Это где?

– Это там, где вы сейчас находитесь.

– Да, я могу, я буду здесь, – промямлил отец Генри, хоть он и старался, чтобы его голос звучал убедительно.

Джил явился ровно в одиннадцать. Он оказался низкорослым человеком лет пятидесяти, с рыбоподобным лицом, одетым, несмотря на июльскую жару, в тёмно-бордовый свитер, из-под которого выглядывал чёрный воротничок сорочки.

– Добрый день, отец Генри. Я приехал, чтобы пригласить вас на ланч, – лицо Джила выражало суровое спокойствие.

Отец Генри не заставил себя уговаривать, и через две минуты они уже сидели в вороном «Олдсмобиле» Джила.

– Могу позволить себе тачку на три порядка приличней, но, не хочу. Привык к этой, она мне как родная, ей-богу, – пояснил Джил, даже не услышав вопроса. Теперь отцу Генри стало понятно, почему он был одет в свитер. Кондиционер в машине работал в полную мощь, от чего у священника сразу же засвербило в горле.

– Я вас понимаю. Сам обожаю свой старенький «Форд», – будто извиняясь, ответил отец Генри.

– Мистер Капелла очень рад дружбе с вами, святой отец, поймите. Я здесь, чтобы обсудить кое-какие детали. Я закурю? – Джил приоткрыл окно и достал сигарету.

Суть предложения Капеллы заключалась в том, что на имя священника нужно было оформить квартиру для хранения наличности и сейфы в трёх разных банках. На старом гангстере уже висели две судимости, а сам он то и дело оказывался под следствием, и даже лучший из его адвокатов не давал стопроцентной гарантии в том, что он избежит очередного вердикта, а, возможно, и конфискации. Поэтому, он давно искал человека с безупречным прошлым и такой же репутацией для хранения денег. Сама судьба подкинула ему священника, и теперь, сидя за столом в буфете «Рыцарский пир», Джил Суэзи выкладывал отцу Генри все детали.

– Мы снимем две квартиры в большом городе на ваше имя. Одной вы сможете пользоваться, во второй мы будем кое-что хранить. Не волнуйтесь, всё это совершенно легально. Время от времени, нам придётся менять квартиры местами, но сделано всё будет быстро и гладко.

– Я понимаю, – опять произнёс отец Генри, словно это было единственной известной ему фразой.

Джил одобрительно кивнул. Он прожевал большой кусок ростбифа, утёр салфеткой белый соус с толстых губ и продолжил:

– Мы будем платить вам маленькую зарплату, три тысячи в месяц. Так сказать, компенсацию за беспокойство.

– Нет, нет, не нужно, деньги у меня есть, – запротестовал отец Генри.

– Так на благотворительность потратите, – пожал плечами Джил, – меня это никак не касается. Плюс – вам не нужно будет больше таскаться в клуб, чтобы видеться с девочками. Любую из них вы сможете получить себе прямо в постель, в вашей новой квартире на Пайк-стрит, за счёт мистера Капеллы. Но! Не чаще двух раз в неделю. Остальные прихоти будьте любезны оплачивать самостоятельно, – Джил с сожалением окинул взглядом опустевшую тарелку и поманил пальцем официанта, – счёт! И побыстрее.

Кафе «Святой Лазарь»

«Кафе» в церкви святого Марка устраивали в спортивном зале школы. За час до окончания воскресной службы из хранилища туда стаскивали громоздкие столы с прикрученными к ним скамьями. В углу ставили два огромных самовара, промышленных размеров кофеварку и лоток с одноразовой посудой и салфетками. Тут же стоял ящик с пакетиками чая «Липтон», сахаром, сукралозой и концентратом для приготовления дешёвого подобия горячего шоколада. На отдельном столе располагались большие коробки с глазированными пончиками – шестьдесят «кленовых плиток», шестьдесят с розовой глазурью и шестьдесят с «бостонским кремом». Числа никого не смущали. Толстый, похожий на тролля в очках Стивен, ответственный за организацию «бесед за пончиками» с важностью проверял, готов ли кофе, озабоченно сверкая очками в сторону волонтёрки мисс Эмили, пожилой прихожанки, слишком рано разливающей кофе по бумажным стаканам.

Любимым грехом Стивена было чревоугодие, именно оно довело дьякона, мечтавшего о месте отца Генри, до бесформенного, безобразного ожирения. На втором месте, возможно, стоял бы блуд, но Стивен компенсировал тонущее в обжорстве либидо мастурбацией и о сексе даже не помышлял. И, всё же, когда Катерина вошла в «кафе», Стивен замер на мгновение, рассеянно оглядывая прекрасную незнакомку в элегантном белом пальто.

– Белое носят только люди, уверенные в своей правоте, – заметила мисс Эмили вполголоса, но, Стивен её услышал.

– А? Кто? – переспросил он, и, не дожидаясь ответа, направил своё тучное тело в сторону загадочной гостьи.

– Доброе утро, мадам! Чем я могу вам служить? – пропел дьякон голосом, пропитанным колоссальным множеством вкусных вещей, съеденных за короткую тридцатилетнюю жизнь.

– Здравствуйте, я ищу отца Генри. Вы – Стивен?

– Именно, – безразмерный паяц услужливо склонил голову набок.

– Катерина, – женщина крепко пожала потную руку Стивена, мягкую, как поролоновая игольница.

– Добро пожаловать в нашу церковь. Не выпьете ли с нами чашечку кофе? – заискивающим тоном произнёс дьякон, приободренный теплотой рукопожатия. Катерине не хотелось пить церковный кофе, но и отказываться было неудобно. Она получила у сверлящей её круглыми глазками мисс Эмили бумажный стакан, наполовину наполненный горячим кисловатым напитком, и пригубила. Стивен тоже взял стакан, неспешно добавил в него три пакетика сахара и два сухих сливок, перемешал, и с ловкостью человекообразной обезьяны захватил два пончика в левую руку.

– Мы ожидали вас, Катерина. Отец Генри поручил мне познакомить вас с нашими прихожанами. Здесь очень много милых людей. Я уверен, что вы найдёте себе друзей. И, уж, по крайней мере, на мою дружбу вы можете всегда рассчитывать.

Катерина улыбнулась в ответ.

– Зря пончик не берёте! Они великолепны! Свежие, я в шесть утра поднялся, чтобы купить их, пятнадцать коробок! До Пепельной среды нам можно, – Стивен кивнул в сторону стола, на котором лежали пончики. Служба уже закончилась и возле столика начала собираться очередь прихожан.

«Кафе» быстро наполнялось людьми. Заходящие в спортзал мужчины сразу замечали красивую гостью в белом пальто, восторженно сканируя Катерину истосковавшимися глазами. Их жёны тоже немедленно находили незнакомку, но, старались делать вид, что не замечают её, однако, пристально наблюдая за поведением своих супругов. О, женская ревность. Существует ли во всём мире что-нибудь столь же отравляющее и острое, сколь ты? У многих женщин в кафе моментально испортилось настроение только из-за присутствия прекрасной новенькой. Катерина тоже рассматривала прихожан, поток которых долго не иссякал. Она обратила внимание на то, что люди здесь были одеты лучше, чем обычно водится в Сиэтле. В одежде католиков прослеживалась консервативность, женщины были одеты в платья, мужчины – преимущественно в брюки и джемперы, дети тоже выглядели очень опрятно.

– Мисс Кэй! – окликнул Стивен, – познакомьтесь! Это Катерина, она у нас в гостях.

На оклик подошла привлекательная стройная брюнетка неопределённого возраста, одетая в красное платье, цвет кризиса в женском сознании. На её шее висели жемчужные бусы, которые интересно контрастировали с её редкими для американки из верхнего эшелона среднего класса желтоватыми зубами.

– Как вы делаете? – спросила Кэй, улыбаясь именно той улыбкой, которая так часто повергает новоприбывших эмигрантов в рассеянное недоумение.

– Хорошо! Как вы делаете? – Катерина пожала холодную руку Кэй.

– Я Кэй. Приятно познакомиться.

– Меня зовут Катерина.

– Девушки, раз вы сразу так подружились, я оставлю вас буквально на несколько минут, – Стивен заботливо взял Катерину за плечи обеими игольницами, – у меня есть пара вопросов для отца Генри, я скоро вернусь.

– Как ваш кофе? – поинтересовалась Кэй.

– Он очень вкусный, – соврала Катерина.

– Да? А я ненавижу эту марку. Они покупают тут самый дешёвый, для меня он слишком кислый, – Кэй недовольно скривилась, – а где ваш муж?

– В командировке, – опять соврала Катерина.

– Конечно. А он американец?

– Да.

– Я так и думала. А откуда ваш акцент? Вы из Украины?

– Нет, я русская, я из России.

– Вы знаете, я обожаю украинскую еду. Борщт, пироги, капустняк, – это всё очень вкусно. Не то, что эти дешёвые сэндвичи нашего фаст-фуда. Вы умеете готовить хороший борщт? – в голосе Кэй появилось оживление.

– Да, конечно, – поспешила признаться Катерина.

– Какой ужас. Там ведь столько ингредиентов, это такая морока – рубить эти овощи. Я надеюсь, вы пользуетесь процессором? – Кэй посмотрела на Катерину с состраданием.

– Нет, я без проблем рублю всё сама.

– Ах, какой, должно быть, сложной была ваша жизнь на украинской земле! – воскликнула Кэй; Мисс Эмили недовольно покосилась на неё и покачала головой.

– В России, – поправила Катерина, – а не на Украине.

– О, тем более! На Украине хоть есть курорты. А в Сиберии? В Сиберии идёт снег. У вас много снега?

– Много, – честно призналась Катерина.

– А супермаркеты у вас есть? – Кэй достала из маленькой лаковой сумочки коробочку с мятными леденцами, закинула один в рот и протянула остальное Катерине, – возьмите!

– Спасибо, я не хочу.

– Возьмите-возьмите, у вас неприятный запах изо рта. Не стоило пить этот кофе, – судя по виду рук Кэй, ей было лет сорок пять. Катерина послушно взяла два леденца из коробочки.

– Так есть у вас супермаркеты?

– Ни одного, – внезапно строго ответила Катерина.

– А где же вы берёте продукты для борщта? – Кэй высоко подняла аккуратно выщипанные брови.

– Мы всё заказываем из Америки по интернету. Спасибо Биллу Клинтону и эре интернет-коммерции.

– Не может быть! – Кэй восхищённо присвистнула.

– Да, это так. Некоторые вещи из Китая.

– А как же собственные огороды? У нас в сороковых годах люди разводили собственные огороды, чтобы помочь государству справиться с кризисом, – не сдавалась Кэй.

– Нет, такого у нас нет, под снегом ничего не вырастишь.

– А вера? Можно ли вам верить в Бога?

– Конечно.

Этот ответ озадачил Кэй и она нахмурилась.