Евангелие от психопатов Старикова Людмила

Отец Генри стал видеться здесь с Марией два раза в неделю. Он покупал ей цветы, пирожные, золотые безделушки, наборы из духов и лосьонов. Жизнь приобрела новый вкус для отца Генри. Все чувства вдруг стали более отчётливы, он наслаждался каждым прикосновением к проститутке, вдыхал запах её волос, её кожи и не мог надышаться.

Мария была с ним немногословна, она не знала, как реагировать на настойчивые ухаживания своего одержимого бухгалтера – так говорил о себе священник. Он просил называть его Мэтью. Она слышала от девушек в клубе о том, чтоб бывают такие случаи, иногда мужчины действительно влюбляются (или воображают себе, что влюбляются) в стриптизёрок. Но, с нею такое произошло впервые. Любовь-мания Мэтью сначала беспокоила и раздражала её.

Через некоторое время Мария немного успокоилась, теперь она знала, чего ожидать от влюблённого клиента. Подарки, сладости, комплименты, неутомимый секс и беседы. Мэтью купил элегантные бокалы для красного вина. Проводя восхитительные часы рядом со своей покорной возлюбленной, он угощал её дорогими красными винами, учил правилам сочетания вина и сыра. Не знавшая отцовской любви, с детства лишённая ласки женщина таяла. В постели с ней Мэтью начал чувствовать отзывчивость: сначала робкую, благодарную нежность, потом – смелость и инициативу и, наконец, страсть. Горячую, влажную и молодящую обезумевшего от любви священника.

Мария лежала на груди Мэтью, слушая гулкий стук его сердца. На тумбочке у кровати с её стороны стоял бокал с недопитым каберне, от которого поднимался аромат, неожиданно, малины. Мэтью смотрел новости, его правая рука с пультом от телевизора покоилась на животе. Левой рукой он обнимал Марию. Иногда он чуть наклонял голову, чтобы поцеловать её тонкие душистые волосы.

– Ты – моя королева. Я люблю тебя, – уже привычно и почти машинально шептал Мэтью, не ожидая ответа и прислушиваясь к новостям на Ближнем Востоке. В голове у него вертелось «Горе тебе, Вавилон, златотронный и златообутый!» Мелькавшие на экране руины города, пыльные каски американских солдат, стянутая пластическими операциями мимика дикторов, – всё это вызывало у отца Генри смутное чувство волнения и беспокойства, омрачая его счастье.

– У тебя двое детей? – спросил он, сознательно оторвавшись от новостей.

– Да, – еле слышно ответила Мария, лениво рисуя пальцами круги на его животе. Живот был чуть более мягким, чем её хотелось бы, но она знала, какое место Мэтью компенсирует эту мягкость своей завидной упругостью.

– Сколько им лет ?

– Три и четыре… – пальцы Марии стали двигаться по животу священника чуть быстрее и ласковей.

– Как их зовут?

– Анна и Рико… – Мария отправила свою руку чуть ниже, туда, где над кустистым лобком уже восстал и с готовностью ожидал Мэтью-Жеребец. Мария легко массировала лобок, нарочно не касаясь члена.

– Я хочу заботиться о твоих детях, – твёрдо произнёс священник, – возьми его в руку…

Мария не послушалась. Вместо этого, она повернула голову и медленно провела языком по тёмно-коричневой окружности соска святого отца. Сосок моментально напрягся, и Мария принялась ласкать его своим ртом, изумлённо ощущая, как сама тает от желания.

– Дотронься до него…– уже шёпотом попросил отец Генри.

Непослушная женщина лишь убрала руки, не трогая дрожащего от напряжения Мэтью– Жеребца.

– Ах, ты, своевольница… -священник сам охватил член левой рукой, а правой взял Марию за подбородок, чтобы притянуть к себе и поцеловать, но, та увернулась от поцелуя, и вдруг, большой палец отца Генри оказался у неё во рту. Священник несколько секунд испытывал себя этим щемящим томлением, восхищённо глядя на то, как женщина держит у себя во рту, где так сладко влажно и тепло, его палец. Он хотел запомнить эту картину, навсегда запечатлеть её в своей памяти, чтобы возвращаться к ней снова и снова… Но, Мэтью-Жеребец имел на этот счёт собственное мнение: он стремился оказаться на месте пальца, у неё во рту. Отец Генри взял Марию за волосы и осторожно, но властно опустил её голову на подрагивающий член.

      Мария покорно приняла Мэтью-Жеребца, испытывая при этом странную нежность и неумолимое желание мастурбировать. Священник не заставил себя долго ждать и вскоре разразился тремя залпами обильного семяизвержения. Привычно проглотив едкую слизь, Мария поднялась и отправилась в ванную.

За плотно закрытой дверью, под шум горячего душа, она встала на колени в ванну и заняла себя тем, чем не занималась бог знает, сколько. Держась левой рукой за грудь, правой Мария энергично стимулировала клитор, ощущая эти чудесные предоргамзенные волны.

Чтобы помочь себе кончить быстрее, она втягивала и расслабляла мышца влагалища, подставляя язык потоку воды и вспоминая лицо бухгалтера, восторг и возбуждение Мэтью – Жеребца, пока не ощутила фейерверк оргазма. Мария закрыла лицо руками и заплакала от счастья. Мужчина был рядом, и она хотела его.

Боевая награда

Отца Генри била дрожь. Он не привык болеть, и даже градусника в его доме не было, а вот теперь он проснулся с одурманенной жаром головой, больным горлом и распухшим, саднящим зудящей болью членом.

      Генитальный герпес явился без предупреждения, щедро оросив Мэтью-Жеребца несколькими десятками болезненных пузырьков от головки почти до основания. С ужасом рассмотрев безобразное высыпание, отец Генри ощутил сильный позыв к дефекации, заставивший его опрометью кинуться в туалет. Мучительно опорожнив кишечник, и, не испытав от этого ни малейшего облегчения, отец Генри встал под обжигающий душ, в безнадежной попытке смыть с себя проклятую сыпь.

Герпес неумолимо жёг и зудил; мытьё с мочалкой и яростная мастурбация дали временное облегчение, но, обсушившись, отец Генри ощутил боль, прихлынувшую к разогретому члену с новой силой. После оргазма пришла и головная боль, жестокая, до свиста в ушах. Жаропонижающего тоже не было. Отец Генри надел мягкие тренировочные штаны и принялся листать «Жёлтые страницы» с тем, чтобы найти клинику, где принимают анонимно. В голове его стучали, гулко отдавая в виски, слова писания: «Нет целого места в плоти моей от гнева Твоего; нет мира в костях моих от грехов моих. Ибо беззакония мои превысили голову мою… Смердят, гноятся раны от безумия моего». Святой отец был испуган и сердит одновременно. Кто знает, чем ещё заразила его эта шлюха. Чувствуя, что закипает, отец Генри отложил телефонную книгу в сторону, встал на колени и принялся молиться. Смиренный, священник вдруг осознал, как долго он не просил бога за себя. Действительно, ведь раньше ему было нечего и желать, у него было всё – любимая работа, свой дом и даже любимая женщина. Теперь же, созвездия пузырьков на члене лишили его этого счастливого ощущения полноты бытия, напомнив об обещанной свыше страшной каре за прелюбодеяния. Появившись за одну ночь, будь они неладны, крохотные пупырышки украли его целостность и вселили в его душу презрение и ненависть к той, кого он, до сегодняшнего утра, обожал. Священник с венерическим заболеванием! От его карьеры бы тоже камня на камне не осталось!

В Такоме, портовом городе на юге штата, нашлась анонимная клиника, готовая принять священника немедленно. Святой отец приехал туда. Приём врача стоил сто двадцать долларов, анализ крови на всевозможные венерические заболевания – ещё около трёхсот пятидесяти. Только на ВИЧ – восемьдесят. Не раздумывая, отец Генри заполнил документы на придуманное им имя «Джон Эванс» и отсчитал пятьсот долларов.

Молодая медсестра терпеливо измерила температуру и артериальное давление священника, взяла у него кровь на анализ, равнодушно, словно речь шла о ценах на картофель, а не о человеческом здоровье, заполнила анкету и покинула отца Генри, велев ему переодеться в нелепый хлопчатобумажный передник для осмотра. Оставшись в одиночестве в тесной комнате, оборудованной кушеткой, обшарпанным столом и двумя табуретками, святой отец принялся рассматривать плакаты, висящие на стенах. На одном из них была изображена привлекательная девушка, одетая в соблазнительный пеньюар. Крупный шрифт по нею гласил: «На мне не написано, но я подарю тебе и хламидию, и гонорею, и сифилис!» На другом плакате стояли, обнявшись, два молодых человека с радостными лицами, приговор под ними гласил: «Своевременное диагностирование ВИЧ-инфекции может продлить вам жизнь». На третьем плакате, среди старательно выполненных рисунков, иллюстрирующих венерические диагнозы, отец Генри узнал себя, и ему стало дурно. Он ощутил, что тошнота подкатила к горлу, пальцы рук онемели, а ноги, вдруг ставшие ватными, подкосились и перестали его держать. Отец Генри рухнул на пол, провалившись в глубокий обморок.

Когда он очнулся, рядом с ним на коленях стоял полный молодой врач, латиноамериканец по виду.

– Мистер Эванс, вы меня слышите? – гладкое лицо врача выглядело озабоченно.

– Да, – ответил священник, сообразив, что сейчас он – Эванс.

– Мистер Эванс, очень хорошо. Давайте с вами попробуем поднять голову и сесть, – врач помог отцу Генри перебраться на кушетку. Не задавая лишних вопросов, доктор Меркадо осмотрел своего несчастного пациента, стремительно выписал рецепт и печально произнёс:

– Мистер Эванс, у вас первичный герпес. Принимайте таблетки и мажьте мазью, без надобности не мочите, пока не подживёт. Относительно других заболеваний: результаты анализов будут готовы через 72 часа. Позвоните в клинику и дайте оператору код, полученный вами от регистратора. На вирус иммунодефицита вам придётся повторно сдать анализы через тридцать дней. Сегодня для профилактики вы получите антибиотик. Есть ли у вас ко мне вопросы? Священник сглотнул, но болезненный ком никуда не делся из горла.

– А это на всю жизнь?

– Первичные симптомы пройдут через пять-семь дней. Однако, вирус сохраняется в вашем организме пожизненно. Есть средства, которые можно использовать. Чтобы избегать обострений заболевания. Как вы себя чувствуете? Вы побледнели…

Попрощавшись с доктором Меркадо, отец Генри оставался в комнате, пока туда не явилась медсестра, недовольным голосом выведшая его из оцепенения и напомнившая о том, что в клинике ещё много пациентов.

Опять вместе

Медленно, но верно, как плавится у горячей плиты кусок замерзшего масла, Мария таяла. Из проститутки она постепенно превращалась в невесту, слушая сказки своего влюблённого Мэтью. Он отдавал ей почти все деньги, которые платил ему Капелла, а иногда и больше. От этого Мария взбодрилась и стала реже ходить в «Сладкое место» на заработки. Двадцать дней болезни Мэтью оказались серьёзным ударом по её бюджету; поэтому, и потому, что соскучилась по ласке и теплоте бухгалтера, Мария очень обрадовалась, когда, наконец, увидела его сообщение на экране своего телефона.

Любовь вернулась к отцу Генри, когда созвездия зудящих пузырьков герпеса подсохли, покрылись корочкой и начали заживать. Негативные результаты анализов на остальные венерические заболевания, как свежий весенний ветер, вдохнули в грудь просветлевшего священника былую нежность к прекрасной проститутке. Когда женщина красива, увлеченный мужчина готов отпустить ей любые грехи лишь за её красоту. Если женщина собой не хороша, ни одна добродетель её не имеет значения.

Отец Генри простил Марии свой герпес, когда ему полегчало. Их встреча была удивительной. Священник сделал то, что он умел делать лучше всего – заставил женщину поверить в утопическую мечту о невозможной жизни, где все её грехи были отмыты любовью и прощены. Она позволяла себе мечтать о том, как познакомит детей с дядей Мэтью, как тётка Розарита с восторгом и недоверием будет разглядывать её нового мужчину за рождественским столом. Мария ждала, мечтала о том, чтобы он сказал: «бросай свою работу в клубе, я хочу, чтобы ты была только моей!»

Вправка мозгов

Сидеть на тёплом матерчатом диване было очень неуютно. В затылок слишком ярко светило солнце, в лучах которого приплясывали миллионы противных пылинок, от одного вида которых Растрёпке казалось, что ему трудно дышать. Несмотря на предупреждение на стене: «офис без парфюмерии», в комнате душно пахло какими-то фруктовыми духами и старыми книгами. Растрёпка пожалел о том, что выбрал полдень; приди он попозже, часа в четыре, солнце бы висело уже пониже, освещая его куда выгодней, чем сейчас, – под прямыми лучами, наверняка, каждый его прыщик разоблачён. Доктор Эшлей словно прочитала его мысли:

– Хочешь, я закрою жалюзи?

– Да, да, пожалуйста, – Растрёпка энергично затряс головой.

Джоан поднялась со своего кресла, неторопливо подошла к окну и закрыла жалюзи. В комнате воцарился приятный полумрак. Растрёпка облегчённо выдохнул.

– Так намного лучше! А то, я ощущал себя как вампир.

– Как вампир? Интересное сравнение. Отчего же? – Доктор Эшлей достала блокнот и ручку, прицелилась.

– Ну, как же. Вампиры живут ночью и не выносят солнечного света, – Растрёпка говорил притворно весёлым тоном. Он хочет показаться ей весельчаком.

– Вампиры ещё и кровь сосут. Ты сосёшь кровь? – Джоан посмотрела на своего нового пациента холодным, оценивающим взглядом. С ним всё было почти ясно. Двадцать с лишним лет практики научили Джоан распознавать социопатов в течении первых нескольких минут сеанса.

– Не пробовал! – Растрёпка продолжал притворяться весельчаком, – но, мне часто говорят, что я похож на голливудского актёра, который играл главного героя в «Сумерках».

– Не видела. Хороший фильм?

– Сейчас! – Растрёпка покопался в телефоне и, найдя фотографию молодого актёра, показал её Джоан, – похож? – спросил он, оскалив зубы в фальшивой улыбке, копируя позу актёра и приподнялся с дивана, чтобы взглянуть на себя в маленькое круглое зеркало, висевшее на стене.

– А ты бы хотел быть на него похож? – спросила Джоан. Немного расстроив Растрёпку этим вопросом. Она сделала пометку «N» в своём блокноте. Этой буквой она обычно обозначала свои догадки о нарциссическом расстройстве личности.

– Да я и так на него похож, – самодовольно ответил Растрёпка.

Теперь, когда его глаза привыкли к комфортному полумраку, он мог получше разглядеть психологшу. Хотя ей было явно за пятьдесят, её миниатюрная фигура сохранилась очень хорошо. Одета она была в строгое синее платье с белым воротничком. Длинные кудрявые волосы были окрашены в платиновый цвет, – «как у куклы» – подумал Растрёпка. Большие глаза, мягкий, добрый овал лица. Растрёпка вдруг представил себе, как она берёт его член своей нежной, но такой опытной и уверенной рукой.

– Давай теперь поговорим о том, зачем ты пришёл в этот офис, – голос Джоан вторгся в Растрёпкину грёзу, безжалостно развеяв её.

– Я пришёл потому, что моя жена уйдёт от меня, если я не изменюсь.

– Значит, начать терапию было решением жены?

– Нет, нет! Это моё решение. Я и сам хочу измениться.

– Что же ты хочешь в себе изменить? – доктор Эшлей отложила ручку в сторону и внимательно посмотрела на Растрёпку.

– Я хочу перестать её бить, – Растрёпка выраженно покраснел и отвёл глаза. Он испытывал странное чувство: ему не было стыдно за то, что он бил жену, но признаваться в этом малознакомой симпатичной женщине было просто отвратительно.

– И ты ожидаешь помощи от меня? – спросила Джоан, разглядывая этого пациента. Большая редкость, надо же. Домашний мучитель, который сам явился на лечение. Один на тысячу.

– Ну да. У вас же на сайте написано – «помогаю решать супружеские проблемы».

– Скажи, а почему тебе кто-то должен помогать? Почему ты не можешь просто взять и не бить другого человека, другую земную сущность?

– Я не знаю, – честно признался Растрёпка, стушевавшись, – просто всё каждый раз так выходит, сам по себе. Она меня доводит, и я уже не могу себя контролировать.

– Так вот, в чём дело! Она сама доводит тебя! – воскликнула Джоан, – расскажи подробней!

Растрёпке полегчало. Ему показалось, что в интонации психологши он почувствовал поддержку и понимание.

– Она выводит меня из себя своими комментариями, капризами, недовольством, – приободренный Растрёпка пытался собраться с мыслями.

– Сейчас я буду задавать тебе вопросы, а ты говори то, что первое приходит тебе в голову. Понятно? – очень серьёзным тоном произнесла доктор Эшлей.

Растрёпка кивнул.

– Почему ты живёшь со своей женой? Отвечай быстро.

– Мне комфортно.

– Ты любишь её?

– Не знаю.

– А она тебя?

– Думаю, да.

– Как часто ты её бьёшь?

Растрёпка замолчал.

– Отвечай быстрее, – строго приказала доктор Эшлей.

– Два-три раза в месяц.

– Обращалась ли она в полицию?

– Нет.

– Есть ли ещё люди, над которыми ты совершаешь насилие?

– Да это не насилие, доктор! – Растрёпка вдруг сделался жалким, его прошиб пот, – это самооборона!

– В чём жена виновата перед тобой? Тоже бьёт тебя?

– Она не уважает меня, а мужчину нужно уважать. Я не позволю женскому полу… – Растрёпка умолк, задумавшись.

– В чём проявляется неуважение? – доктор Эшлей неуклонно продолжала интервью.

– Она не слушается меня. Всегда делает по-своему. А когда я её начинаю критиковать, оскорбляет меня.

– И что же делаешь ты? – доктор Эшлей что-то стремительно писала странным, едва похожим на письмо почерком в своём блокноте.

– Душу её, – выдохнул Растрёпка.

– Как? Подробнее, – спокойно, будто в том, что она услышала, не было ничего необыкновенного, приказала доктор Эшлей, не поднимая глаз от блокнота.

– Пару раз руками и один раз подушкой. А раньше я её просто бил по лицу, – на душе у Растрёпки сделалось очень муторно. Его взяла бессильная злоба на жену, вот уж кто подведёт под монастырь! Сначала эта ведьма доводит его, а потом ещё и заставляет сознаваться во всём чужой бабе.

– Ещё подробней, – Джоан Эшлей вновь прервала ход его мыслей.

– Я уже всё сказал, – очнувшись, Растрёпка посмотрел на Джоан. Она продолжала невозмутимо писать в своём блокноте.

– Почему подушкой? – поинтересовалась доктор Эшлей таким тоном, словно речь шла о ловле форели.

– Мне не хотелось видеть её глаза, – честно признался Растрёпка.

– Довольно. Теперь давай немного поговорим о твоём детстве, – к огромному облегчению Растрёпки психологша резко сменила тему на очень удобную. Сейчас ей можно будет рассказать о том, как отчим гонялся за матерью по тесной киевской двушке, как, настигнув, одним ударом сбил её с ног и принялся душить. Загорелые, волосатые руки отчима на белой материной шее. Девятилетний Растрёпка хватает на кухне нож и со всей мочи, двумя руками всаживает в спину ненавистного отчима, чуть выше поясницы. Нож гнётся, отчим отпускает мать и, охнув, как баба, садится на пол, застеленный пёстрым узбекским ковром. Кровяное пятно расползается по серой футболке, турецкой подделке под «Шанель». Мать выкрикивает: «Доди! Родной мой» и бросается на колени перед отчимом, хватая его за полные, обтянутые светлыми джинсами ляжки. «Что ты стоишь, зверёныш? Скорую вызывай, он кровью истекает!» – с неожиданной злобой она кричит остолбеневшему Растрёпке. Как, зверёныш? Ведь он защищал её.

Это предательство матери простить было невозможно.

Доктор Эшлей ставит на полях блокнота ещё две закорючки – «С» и «Т», обозначив детскую травму в анамнезе.

– Прежде, чем мы расстанемся сегодня, я хочу, чтобы ты понял, что в твоих поступках есть доля твоей вины, но она меньше, чем ты думаешь. – вкрадчивым голосом произнесла Джоан, глядя на Растрёпку, как добрая волшебница смотрит на расшалившегося малыша, – в твоей жизни были люди и события, которые позволили насилию стать частью твоего мира. Для того, чтобы тебе понять и принять существование другого мира и иной системы ценностей, потребуется довольно длительное время, и одной мне не под силу такая перемена. Однако, я могу помочь тебе научиться контролировать твои импульсы. Думаю, за шесть месяцев мы управимся. Ты готов поработать над собой полгода?

Растрёпка кивнул.

– Вот и прекрасно. Предлагаю завести дневник. Сегодня у нас четырнадцатое. Как ты думаешь, сможешь ли ты до двадцать первого ни разу не ударить свою жену?

– Наверное, да, – неуверенно ответил Растрёпка, смущённый тем, что с ним разговаривают как с ребёнком.

– Тогда пиши вот тут, – доктор Эшлей протянула Растрёпке блокнот со своими растянутыми по строчкам непонятными каракулями, которым полагалось быть буквами, – «обязуюсь не бить в период с 14 по 21 включительно». Растрёпка повиновался, подвинувшись к психологше. Близость платиновых волос и запах фруктовых духов Джоан взволновала его. По привычке фантазировать, он мгновенно представил себе, как хватает эту старую фею, разрывает её капроновые колготки, добравшись до заветного тёплого и влажного места, усаживает Джоан на себя, прямо на этом матерчатом диванчике и, крепко держа за талию, не отпускает, пока его члена не разрядится мощным залпом внутри её тоненького эльфийского тельца.

– Готово? – спросила Растрёпку фея своим нежным голосом, протягивая руку за блокнотом и ручкой.

– Закончил, – чуть сдавленно произнёс Растрёпка и отдал её блокнот, но, не сразу, а задержав, и, при этом дерзко глядя в глаза Джоан своим заблестевшим от желания взглядом.

Доктор Эшлей невозмутимо выдержала этот взгляд, от неё повеяло холодом.

– Вы очень красивая, – добавил Растрёпка, чтобы сгладить неловкость.

– Увидимся через неделю, – ответила Джоан, не приняв комплимента. Когда наружная дверь захлопнулась за Растрёпкой, Джоан подняла телефонную трубку и набрала номер своего мужа.

– Джорджи, милый, мне нужно с тобой поговорить по поводу одного психопата. Антисоциальное расстройство личности и синдром нарциссизма, множество вавок в анамнезе, пришёл сдаваться как домашний мучитель. Признаться, я совершенно обескуражена этим типом.

– А сколько занятий ты уже провела? – голос мужа звучал ровно, это немного успокоило Джоан.

– Сегодня было первое.

– Предложи ему перевестись ко мне, я сделаю из него человека без особого вреда для собственного здоровья.

– Я боюсь, он не согласится. Мужчине он не станет признаваться, доверия к отцу у него нет. Он хочет нажаловаться мамочке, и, чтобы она его приласкала. Он заинтересовался мною как женщиной, я серьёзно обеспокоена этим.

– Дорогая, только слепой не заинтересовался бы тобою как женщиной, да и тот был бы очарован грацией движений и ароматом волос. Давай обсудим дома, – Джордж повесил трубку.

Крепко сжимая телефон, Джоан подошла к окну и осторожно выглянула в щель между рамой и всё ещё закрытыми жалюзи. Растрёпка стоял у своего автомобиля, конечно же, спортивного типа. Он оживлённо разговаривал по телефону, в левой руке дымилась сигарета.

«Левша. Как же я не обратила на это внимание, когда он писал…» – с тревогой подумала Джоан. Она напрягла память и вспомнила, что Растрёпка, действительно, черкнул в блокноте левой, хотя, волосы поправлял правой рукой.

Джоан вдруг показалось, что в её офисе невыносимо душно. Не открывая окна, она вышла в приёмную. Её секретарша, Эми, даже не заметила её появления, из ушей её торчали наушники.

– Мисс Эми, – с неожиданно охватившей её злостью, Джоан взяла Эми за локоть, больно стиснув его.

Эми мгновенно достала из ушей наушники и вытаращила изумлённые глаза на Джоан.

– Мисс Эми, я запрещаю вам находиться на рабочем месте в наушниках. Вы поняли меня?

Эми ошарашенно закивала.

Попрание святыни

      Марии больше не хотелось работать стриптизёркой. Её любимый клиент приносил ей достаточно денег для того, чтобы содержать детей. Остальные клиенты внезапно опротивели ей; теперь Марию раздражали их запахи, голоса и, особенно, взгляды. Эти масляные, словно тронутые какой-то мерзкой плёнкой глаза похотливых мужчин.

Мария окинула взглядом тёмный зал клуба, – он был практически пустым. У дальней сцены сидели два парня, мексиканцы, – торговец наркотиками Карлос и один из его товарищей. Рядом с ними скучала Джинни, закинув ногу на ногу, она курила. Работать было не с кем.

– Лапочка, ты собираешься раздеваться? – послышался голос Силвии, менеджера.

– Пока не знаю, – ответила Мария, покачав головой. Спустить в кассу клуба семьдесят долларов аренды и не заработать ничего, – перспектива не из лучших.

– Туда или сюда, – безапелляционным тоном произнесла Силвия и упёрлась в Марию беспощадным взглядом светло-серых, как у робота, глаз, – либо ты раздеваешься и идёшь работать, либо марш отсюда. Здесь не кафе «Старбакс».

– Мария махнула рукой ди-джею и вышла из клуба.

Домой ехать не хотелось. Она достала из сумки бутылку со спрайтом, разбавленным водкой «Столи», – такой коктейль любил её Рауль. Открыв бутылку, Мария вдохнула знакомый, щемящий грудь запах мужа и отхлебнула.

– Добрый вечер, сеньорита! – Хорхе Рамирез, толстый мексиканец лет двадцати пяти, появился ниоткуда, растягивая полные губы в добродушной улыбке. Он работал охранником и провожал девушек к машинам, за это они совали ему в пухлую руку долларовые бумажки.

– Привет, Хорхе. Ты напугал меня, – Мария отхлебнула ещё и протянула бутылку охраннику, – будешь? Спрайт с водкой.

– Боже упаси, сеньорита, – толстяк словно мяукал раболепным тоном, которым мексиканцы любили обращаться к старшим, – на работе никак нельзя. Новый менеджер нас затаскала уже по проверкам.

– А я буду, – горько усмехнулась Мария и отпила из бутылки ещё; осталось меньше половины, – давай, хоть покурим тогда вместе, Хорхе?

– Отчего же не покурить? – охранник достал из кармана пачку «Американского спирита», вынул две сигареты, чиркнул зажигалкой.

– Хорошо! – внезапно Марии действительно полегчало на душе.

– А что вам печалиться, вы очень прекрасная сеньорита. С вашей красотой нужно только жить и благодарить Господа!

– Мне бы денег, Хорхе… – Мария глубоко затянулась. Сигарета, действительно, была отменной. Она не горчила и никакой кислятиной не отдавала, в отличие от привычных ей стальных «Мальборо», наверняка напичканных всякой химической гадостью.

– Да уж, народу в клубе сегодня маловато… – понимающе заметил Хорхе, попыхивая сигаретой.

– Не то слово. Два человека, и то, они не танцы покупать пришли, а торговать.

– А? Карлос? Да, серьёзный синьор, хоть и молодой. Его ничем не испугаешь.

– Но и танца ему не продашь.

– Понимаю, – Хорхе с сочувствием посмотрел на Марию, – а как же ваш постоянный клиент?

– Который? Доктор Уилл? Он в Канаде, на конференции.

– Нет, нет, очкарик такой, отец Генри. Где он?

– Какой «отец Генри» ? – Мария вдруг поперхнулась сигаретным дымом и больно закашлялась.

– Ну, высокий такой, священник с юга штата. Он же к вам ездит. Ходит в чёрном пальто, даже в жару.

– Что ты сказал, Хорхе? – не в силах сдержать себя, Мария схватила толстяка за плечи и принялась тормошить его, – повтори, негодник, что ты сказал?!

– Сеньорита, простите меня, я ничего такого не говорил… – охранник выронил тлеющую сигарету и попытался отстранить Марию, но та крепко вцепилась в его плечи.

– Он – бухгалтер, негодник, ты понял меня? Он – бухгалтер!

– Да нет же, сеньорита, он – падре! Я точно знаю, я занимался у него в воскресной школе, когда был ребёнком. Это отец Генри, он очень хороший.

– Что здесь происходит? – стальной голос менеджера моментально отрезвил Марию, – что вы себе позволяете во дворе моего клуба? А ну, марш работать.

Мария отпустила Хорхе и, повинуясь Силвии, поднялась в клуб.

– Посмотри, народ потихоньку собирается, -смягчившись, Силвия потрепала Марию по плечу своей мягкой когтистой лапой, – к полуночи ты заработаешь свои двести баксов, а то и триста, если будешь хорошей девочкой.

Мария просто хотела сесть. Она зашла в холодную от постоянных проветриваний раздевалку и, не найдя свободной скамьи, села на трюмо, безвольно свесив руки. Он не мог быть священником. Священники не такие.

Экзорцизм

Стальной ключ охотно повернулся в замке. Отец Генри нажал на дверную ручку и вошёл в квартиру, бережно придерживая букет из семи крупных белых лилий.

      Уже в коридоре он почувствовал её запах, – духи назывались «ноктюрн», – чувственный, тяжёлый, сладковатый аромат так шёл этой женщине, равных которой священник не знал.

– Дорогая, я здесь! – воскликнул отец Генри, предвкушая нежный поцелуй и объятия своей сирены; каскад длинных волос, тёмную горячую шею, созданную для миллиона поцелуев.

      Мария, как и прежде, вышла на его голос, но, к удивлению священника, сегодня она была одета в чёрное, застёгнутое на все пуговицы, под подбородок, пальто. Длинные волосы, обычно чувственно распущенные, были перетянуты тугой резинкой в упрямый хвост. На её ногах сверкали чёрные сапоги, словно она собиралась куда-то уходить. Она была похожа на Женщину-Кошку из комиксов про Бэтмена.

– Здравствуй, я здесь! – опять произнёс священник, будто то, что он здесь, не было очевидным. Он протянул Марии свой букет.

– Ты здесь, чтобы оттрахать меня? – неожиданно дерзко спросила Мария, не приняв цветы; её руки упрямо скрестились на груди.

– Что произошло? Возьми, эти цветы для тебя, – отец Генри был поражён и растерян.

– Отвечай прямо, – ты пришёл, чтобы оттрахать меня? Это же просто вопрос, – прекрасные миндалевидные глаза Марии блестели необъяснимой злобой.

– Я здесь, потому, что я люблю тебя, – ошарашенный грубым вопросом священник постарался взять себя в руки.

– Ты любишь меня – что? – не унималась Мария, – ты любишь меня трахать? Отвечай!

– Я люблю тебя как женщину…

– Ты любишь меня как женщину трахать?!

– Я не понимаю, Мария… – святой отец отложил букет в сторону; от белых лилий на пустой полке для обуви вдруг потянуло траурным холодом. Кинув сожалеющий взгляд на ломкие цветы, отец Генри ужаснулся. Лилии держали свои царственные головки так, словно они лежали на закрытой крышке гроба.

– Послушай, дорогая, давай выпьем чаю или вина, поговорим, – священник сделал шаг к проститутке, пытаясь обнять её, но, Мария вывернулась из этих объятий и выкрикнула:

– Ну почему же ты лжёшь! Ты же всё время лжёшь! Меня трахают и дантисты, и адвокаты, но они не дарят мне цветы и не обещают жениться! Им дела нет до моих детей! Они вызывают меня, чтобы трахнуть моё тело, но они даже не пытаются трахнуть мою душу, как это делаешь ты! – из глаз Марии брызнули слёзы, кончик тонкого носа моментально покраснел, губы скривились, как у маленькой девочки. Отец Генри с силой притянул её к себе и заключил в свои тяжёлые медвежьи объятия, не оставляя ни единого шанса на высвобождение.

– Пусти меня, лицемерный лжец! Пусти меня, дрянь, ты – подонок! – Мария колотила его руками, что было сил, но священник держал её очень крепко.

– Что с тобой? Что… – догадка блеснула в голове отца Генри, и, всё же, он недоумевал.

– Ты лгал мне о том, что ты бухгалтер! Ты – священник! Ты, лживый кусок дерьма, ты – священник! Отвечай мне правду! – Мария кричала, задыхаясь, и неутомимо пыталась вырваться, осыпая руки отца Генри ударами. Слёзы сыпались градом из её глаз, смывая синюю тушь с чёрных ресниц, в носу булькало.

– Хорошо! Я скажу тебе правду! Я – священник. Меня зовут Мэтью Генри, я служу в церкви святого Марка на юге штата, – с тем же успехом, отец Генри мог бы перерезать себе вены; ощущения и последствия для карьеры были бы приблизительно такими же.

– Сволочь! Сраная сволочь ты! Кусок дерьма ты собачьего, а не священник! – визжала Мария, а потом, рыча, неистово вцепилась зубами в шею отца Генри. От боли у священника потемнело в глазах.

– Именем Господа нашего, Иисуса Христа, я заклинаю тебя. Изыди, дьявол! Архангел Михаил, на тебя уповаю. Изыди, дьявол! – звучным баритоном командовал отец Генри, корчась от боли. Демон, овладевший Марией, не отступал. Продолжая рычать, он крепко держался зубами за священника.

Сеанс экзорцизма был прерван настойчивым стуком в дверь:

– Хэллоу! Это соседи. У вас всё в порядке? Что за звуки? – возмущённо произнёс немного гнусавый женский голос.

      Мария разжала зубы и тут же упала на пол, инстинктивно выпущенная из рук священником. Голос соседки подействовал на демонический дух гораздо эффективнее, чем заклинание отца Генри; демон притих и затаился. Мария свернулась у стены в позе зародыша, подобрав ноги под пальто и закрыв лицо руками, она тихонько скулила.

– Да-да, всё в порядке! Спасибо! – громко сказал отец Генри и с большой осторожностью заглянул в глазок. У двери стояла полная чернокожая женщина в стёганом зелёном халате.

– У нас всё хорошо, – повторил отец Генри, – благодарю за отзывчивость.

– Я клянусь Господом Богом, если девчонка ещё хоть раз пискнет, я вызову полицию! – строго подытожила соседка и удалилась.

Отец Генри взглянул на себя в овальное зеркало, висевшее в коридоре. Даже в полумраке прихожей укус на его шее пылал, наливаясь краской и распухая на глазах.

      Мария сидела на полу, облокотившись об стену и беззвучно рыдала.

Священник поднял её и отнёс в спальню, удивившись тому, что постель, обычно накрытая вышитым бордовым покрывалом, была расправлена; льняное бельё кремового цвета безгласно призывало лежать, и заниматься любовью, и отдыхать, и вновь заниматься любовью. Простыни просили, чтобы их осыпали лепестками цветов и укладывали на них молодые, прекрасные тела, как в кино.

Мэтью Генри бросил Марию на кровать, лицом вниз, и, найдя под пальто и тонким платьем бордовые трусики, быстрым, но осторожным движением спустил их. Мария лежала, покорно и неподвижно, лишь изредка всхлипывая. Отец Генри отступил от неё на шаг, на секунду залюбовавшись ею такой. Она лежала ничком на кровати, чёрные блестящие чулки обтягивали стройные ноги, длинные волосы, нежные оливковые ягодицы, – она была похожа на дорогую коллекционную куклу. Если не видеть её лица. Похожа на поломанную куклу. Мэтью Жеребец рвался наружу, неистово желая расправиться с этой куклой, но священник решил не торопиться. Не признаваясь себе в этом, он чувствовал обиду и желание отомстить. Он потёр рукой саднящий адской болью укус на шее, а потом, восхищаясь собственной властью, ввёл два пальца во влагалище куклы; оно было сухим, тёплым, немного напоминая кожаную перчатку, вывернутую наизнанку. Отец Генри смазал пальцы кремом для рук, который стоял на тумбочке у кровати, и ввёл их опять. Кукла никак не реагировала.

– Ты вела себя плохо, Мария, – произнёс священник, вращая пальцы внутри проститутки, – но, я прощаю тебя, ибо Господь учит нас прощению, а я – милостивый господин твой, отныне – твой муж. С этого дня ты будешь только моею, я беру тебя всю, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.

Отец Генри произносил слова твёрдо и уверенно, словно роняя увесистые камни. Его возбуждение теперь было необычайным, но, пылающий на шее укус чертовски мешал, отвлекая от наслаждения, которое предвкушал изнывающий член.

– Встань на колени! – приказал священник, достав пальцы из не желающего увлажняться влагалища, и тут же пожалел о своих словах. Приподнявшись на локтях, Мария повернула своё обезображенное ненавистью и растекшейся краской лицо. Демон, овладевший ею, обнажил острые зубы и прошипел:

– Трахни меня, трахни! Ты ведь этого хочешь, сраный выродок? Трахни меня, как вы трахаете церковных мальчиков! Ты думаешь, я телевизор не смотрю?

      Оливковые ягодицы приподнялись, округлившись, но лицо, осквернённое одержимостью, очень портило куклу, мешая Мэтью-Жеребцу сделать то, что он запланировал.

– Отвернись, – приказал он, взяв себя в руки, – отвернись и смотри в окно, не поворачивайся ко мне и ничего не говори.

– Что, правда трахаться тебе мешает, гадина? – прохрипела кукла. Из её носа текло.

– Отныне я – твой муж и господин. Я запрещаю тебе дерзко разговаривать. Отвернись и замолчи, – приказал насильник.

Кукла неожиданно повиновалась. Она опустила голову на простынь, оставив приподнятым лишь зад, покорно подставляя его и свои внутренности такому привычному избиению. Мэтью-Жеребец заломило, он встрепенулся с новой силой; насильник притянул к себе куклу и дал ему волю.

– Я совершаю главное супружеское таинство… Ты принадлежишь мне, твоё тело доверено мне Господом, создавшим меня по своему образу и подобию, – тяжело дыша, насильник тщательно выговаривал каждое слово, это помогало подстёгивать его возбуждение, насладиться которым в полной мере мешал горящий болью укус на его шее.

Жертва изнасилования

Сержант Бонд постучал в крашеную в малиновый цвет дверь и, не дожидаясь ответа, громко произнёс: «Откройте, полиция!» Дверь тут же открылась, и удивительно красивая женщина впустила его вовнутрь. В квартире пахло кондиционером для белья и жареными кукурузными лепёшками.

– Проходите в зал, – сказала женщина с едва заметным мексиканским акцентом. Она куталась в плотный махровый халат белого цвета, но Бонд не мог не отметить, что фигура у неё просто божественная. Тонкие лодыжки точёных ног, сверкающие перламутровым педикюром стопы, – эта женщина была жемчужиной в куче мусора, если учесть то, в каком районе она жила. Это был эмигрантский квартал, населённый, в основном, полунищими мексиканцами, выходцами из бывшего СССР и пьяницами. Жильё стоило недорого, поэтому и селились здесь одни бедняки.

Мария расположилась на диване из чёрного кожезаменителя. Стараясь не пялиться на красавицу, Бонд осмотрелся. В зале было чисто, если не считать перевёрнутую набок большую пластиковую корзину с рассыпавшимися из неё игрушками.