Евангелие от психопатов Старикова Людмила

– А где же владельцы этих игрушек? – спросил сержант.

– Дети сейчас с моей тётей, – ответила красавица. Её лицо выглядело заплаканным и по-детски нежным.

– Это хорошо. Мисс, расскажите мне, что с вами произошло? – Бонд сознательно отступил на несколько шагов, чтобы соблюдать дистанцию между собой и пострадавшей. Совсем недавно на курсах их учили держаться подальше от женщин, особенно – привлекательных, потому что, бывает, полицейских, прибывших по вызову, обвиняют в сексуальных домогательствах, а уж тогда проблем не оберёшься. Да-да, держаться подальше от привлекательных, а эта женщина была бесподобна.

      В голове Бонда вдруг пронеслась шальная мысль, цветущая синими красками счастья картина, – он, эта красавица, лучший кинотеатр города, темнота зрительного зала, шипящая кока-кола со льдом и ведёрко ещё горячего попкорна – одно на двоих… Бонд выдохнул и с раздражением прогнал этот почти осязаемый мираж.

– Мисс, ваше имя, фамилия, дата и место рождения.

От неловкости и напряжения уши его пылали, и пальцы, державшие ручку, слушались плохо. С трудом он записал имя, фамилию и дату рождения красавицы. Ну, конечно, она мексиканка.

– Будьте добры показать мне ваше водительское удостоверение, – Бонд старательно выписал данные с пластиковой карточки, бесстыдно разглядывая прекрасное лицо на фотографии.

– Повторите, пожалуйста, что с вами случилось.

– По сути, меня изнасиловали, – произошла Мария таким тоном, будто речь шла о кружке по рисованию. Бонд заставил себя посмотреть на неё. В его груди заклокотало возмущение. Ещё минуту назад в его голове они ели попкорн из одного ведёрка, а теперь… Теперь он готов был порвать на части того, кто надругался над ней.

– Кто это сделал? – Бонд заставил себя сделать ещё один шаг назад. Чёртова ручка отказывалась писать.

– Это сделал священник.

– Священник? – Уши Бонда, казалось, были готовы отвалиться, – а как его зовут?

– Он, говорил, что его, вроде бы, зовут Генри.

– Генри?! А это имя или фамилия?

– Я думаю, что это фамилия.

– Мисс… – Сержант Бонд осторожно посмотрел на женщину, затем быстро взглянул в блокнот, – мисс Гиллера, мне потребуется как можно больше информации о человеке, который на вас напал. Его рост?

– Высокий. Выше шести футов.

– Вес?

– Не знаю. Тяжёлый, но не толстый…

– Как он выглядит? Блондин, брюнет, лысый?..

– Тёмные волосы с проседью, симпатичный мужчина, лет пятьдесят – пятьдесят пять.

Бонд озабоченно писал в блокноте, буквы повисали на линиях как носки на бельевой верёвке. Грязь, закон должен будет отстирать эту грязь.

Ему вдруг стало чрезвычайно неприятно на душе. Из-за истории со священником ему почудилась в красавице какая-то гниль, и от этого чуть выше солнечного сплетения он ощутил тошнотворную боль. Будто он ел сладкое, сочное яблоко и вдруг нечаянно разжевал червя или нашёл жвачку в своём гамбургере. Бонд посмотрел на Марию. Она сидела совершенно спокойно, её лицо выражало безразличие. А вдруг, она врёт? Сколько их таких, женщин, которые, обидевшись, катят бочку на мужчин.

– Почему вы замолчали, офицер? У вас ручка не пишет? – красавица вдруг обратилась к нему, поменяв позу в кресле. Теперь она сидела напряжённо, обхватив руками колени, на самом краешке дивана.

Бонду вдруг показалось, что в любой момент она зарычит и кинется на него, обнажив спрятанные под пухлыми губами алмазные клыки и обрастая на ходу шерстью, как оборотень. Сержант встряхнул головой, чтобы смахнуть с себя эту чёртову голливудщину, поморщился и продолжил:

– Где это произошло?

– В Сиэтле.

– По какому адресу?

– Я могу показать здание. Недалеко от рынка, в сторону кинотеатра.

– Которого кинотеатра?

– «Звёздный час».

– А почему вы туда не вызвали полицию?

– Я боялась, что он изобьёт меня, он жестокий.

– Адрес?

– Не знаю адрес. Говорю же, могу показать.

Бонд задумался. Чем глубже к середине яблока, тем больше гнили.

– А как вы там оказались?

– Меня подвезла подруга.

– Её имя?

– То есть, друг. Извините, перепутала.

– Как его зовут?

– Я не могу назвать его имя, он женат.

Попкорн в ведёрке остыл. Бонд вдруг понял, почему ему пригрезился кинотеатр, – это из-за того, что в квартире пахло жареными кукурузными лепёшками. Бонд положил блокнот на спинку дивана, на котором сидела Мария и, поборов себя, присел рядом с неё на корточки, заглядывая ей в лицо.

– Послушайте, мисс. Я здесь, чтобы вам помочь. Вы должны говорить мне правду.

Женщина блеснула глазами, наливающимися слезами, попыталась взглянуть на Бонда и закрыла лицо руками. Сержант тяжело вздохнул и вернулся к блокноту.

– Мисс Гиллера, продолжим. Расскажите об обстоятельствах, при которых вам… – Бонд сглотнул, – на вас напали…

– Мы находились в квартире, вдвоем. Синьор Генри набросился на меня и изнасиловал.

– А что произошло потом?

– Потом он ушёл, я позвонила другу, и он привёз меня домой. Отсюда я позвонила в полицию.

Священник насилует женщину, которая находится в квартире по неизвестному ей адресу, куда её привезла подруга, нет, женатый друг. Должно быть – это проститутка по вызову. Иначе, как бы она оказалась в квартире наедине с распоясавшимся священником? А женатый друг, следовательно, – охранник либо сутенёр.

Привлечь священнослужителя за насилие над проституткой по вызову, – тут может быть одно из двух, либо всему отделу звёздочек на погоны добавят, очередную телесенсацию организуют, проволокут подонка-священника по всем каналам. Либо – замнут. В голове у Бонда вертелось множество вопросов, но с каждым из них он всё основательней влипал в эту грязь. Завершив составление протокола, умышленно сделав его как можно лаконичней, – пусть у следователя голова болит, – Бонд достал из кармана рацию.

– Возьмите с собой документы и одежду, едем в госпиталь, вам нужно пройти медицинскую экспертизу, – произнёс он.

– Минуточку, я должна переодеться, – засуетилась Мария.

– Не должны. Чем меньше вы переодеваетесь после преступления, тем лучше это для следствия, поймите. Я жду вас в машине, – Бонд достал рацию и соединился с диспетчером.

– Нэнси, говорит сержант Бонд, номер дабл-ю-восемнадцать– три– одиннадцать. Направляюсь в госпиталь Эвергрейт с пострадавшей, женского пола, двадцати девяти лет, утверждает, что её изнасиловали.

Экспертиза

Мария стояла на огромном листе бумаги вроде той, в которую заворачивают продукты в мясных лавках. Она закрывала лицо обеими руками, чтобы не смотреть на то, как молодой врач деревянной палочкой, как будто от мороженого, старательно соскребает что-то с её обнажённого тела.

– Я прошу вас, не смущайтесь, – произнёс врач голосом, в котором слышалось искреннее сочувствие, – я понимаю, что вам пришлось перенести нечто совершенно ужасное, но, поверьте, это уже позади. Сейчас мы соберём биоматериал, и преступник скоро будет наказан. Да, он обязательно будет наказа!.. Жаль, что вы лобок депилировали. Обычно за волоски на лобке цепляются волоски насильника…

      Врач скрупулёзно, миллиметр за миллиметром сметал на бумагу ворсинки, волосы, чешуйки кожи, а потом собирал их при помощи клейкой ленты.

– Долго ещё? – спросила Мария из-под маски рук. Она ощущала себя насекомым, гигантской гладкой гусеницей, которую рассматривает в увеличительное стекло дотошный мальчишка.

– А вы торопитесь? – удивился врач.

– Я устала стоять, – призналась Мария.

– Мы почти закончили. Скоро придёт доктор Слэк; он проведёт осмотр на кушетке, стоять не придётся.

      Вскоре Мария лежала на кушетке, застеленной таким же бумажным листом, как и пол. Она разглядывала плакат о пользе прививки от папиломмавируса, вдыхая противный едкий запах моющего средства, исходящий от раковины, и пыталась размышлять. Нет, она имела полное право находиться здесь. Право на сочувствие врачей, полицейских, медицинского персонала. Над ней было совершено насилие. Её изнасиловал священник, который притворялся бухгалтером, обещал жениться на ней, заботиться о её детях. Он заставил её научиться мечтать, дал её крылья. Но эта мечта оказалась фальшивкой, а его любовь и забота вылились в насилие, в отвратительное насилие на её телом, а главное – сознанием. Тот, кто обещал беречь и любить, сделал ей очень больно. Пусть теперь он разделит с ней эту боль. Пусть все узнают, что он – оборотень в рясе, не добрый пастырь, а волк среди овец. Голос доктора Слэка прервал её внутренние рассуждения.

– Добрый день. Впрочем, прошу прощения, для вас этот день не очень добрый. Мисс Гиллера? – Добрый, похожий на Гэндальфа старик с большим планшетом в руках вошёл в комнату и предстал перед кутающейся в бумажное одеяло Марией.

– Да. Я – мисс Гиллера.

– Очень приятно. Я – доктор Слэк, дежурный гинеколог и специалист по кризису сексуального насилия. Странно звучит, правда? Я задам вам пару вопросов, а потом приступлю к осмотру ваших половых органов, это необходимо для защиты вашего здоровья и гражданских прав. Вы готовы?

Мария кивнула.

– Тогда прошу вас подписать вот этот документ, это согласие на осмотр, – доктор Слэк протянул Марии два листа, заполненных мелким шрифтом, с тремя прочерками, выделенными люминесцентным маркером, очевидно, в местах для подписи.

– Но я уже подписывала согласие! – вяло возмутилась Мария.

Доктор Слэк, пожилой человек невысокого роста, устало посмотрел на неё сквозь элегантные прямоугольные очки.

– Не волнуйтесь, пожалуйста. Мы все на вашей стороне. Подписывайте документы, а я приглашу ассистента.

– Ассистента? Зачем? – Марии стало страшно.

– Ещё раз: не волнуйтесь. Ужасное позади, теперь нужно сохранить ваше здоровье, психическое в том числе.

Ассистентом доктора Слэка оказалась полная медсестра с чёрными усиками и волосатыми руками, её звали Златка. Устав госпиталя, в котором находилась Мария, запрещал проведение гинекологического осмотра без присутствия наблюдателя, – слишком много обвинений в сексуальных домогательствах пришлось отразить адвокатам и без того еле сводящего концы с концами учреждения.

– Семейное положение? – доктор Слэк задавал вопросы ровным, миролюбивым тоном.

– Вдова, – поспешно ответила Мария.

– Живёте ли вы половой жизнью?

– Да.

– Как часто?

Мария замолчала.

– Поймите, мисс, я задаю эти вопросы не из праздного любопытства. Мне нужно знать, что учитывать при осмотре.

– Каждый день.

– Что каждый день?

– Сексуальные контакты.

– Какого типа: оральный, вагинальный, анальная пенетрация?

– Все виды.

– Имеется ли постоянный партнёр? – доктор Слэк невозмутимо ставил пометки в планшетном компьютере.

– Да. Он меня и изнасиловал.

Доктор Слэк поднял седые брови высоко над очками.

– Вы понимаете, что такое насилие будет чрезвычайно трудно доказать в суде?

– Почему? – Мария ощутила, как по её позвоночнику прокатилась ледяная волна страха.

– Ну, это вполне очевидно. Впрочем, об этом вам расскажет адвокат. Златка! – доктор Слэк холодно посмотрел на волосатую медсестру.

– Да, доктор Слэк? – встрепенулась, словно, проснувшись, Златка.

– Почему сюда ещё не пригласили адвоката для жертв сексуального насилия?

– Сию же минуту, доктор, – покладисто ответила медсестра.

– Сидите уже, – сердито возразил врач, – после осмотра позовёте.

Доктор бесстрастно и очень тщательно осмотрел Марию, сделав множество записей в объёмной папке, стянутой тремя широкими кольцами.

– Доктор, вы закончили? – робко спросила Златка.

– А вы что, не видите, что я работаю? – недружелюбно ответил Слэк, не поворачиваясь к медсестре.

– Я просто должна взять кровь. Можно?

– Берите, – отрезал врач и захлопнул папку, – мисс…

– Гиллера, – подсказала Мария с тревогой глядя на Златку, достающую из шкафчика одноразовые шприцы.

– Мисс Гиллера, я обязан вам предложить антивирусные средства, которые, якобы, понизят вероятность вашего заражения вирусом СПИДа. Однако, рекомендовать нечто совершенно неэффективное, и, к тому же, обладающее рядом тяжёлых для организма побочных эффектов, – не в моих правилах. Поэтому, я поставлю сюда эти таблетки, а выпить их или нет – решайте сами. А вот эти две капсулы принять совершенно необходимо, одна от гонореи, вторая – от хламидиоза; медсестра нальёт вам воды, примите незамедлительно. Я так понимаю, вы принимаете противозачаточные средства?

Мария кивнула.

– В таком случае, наши вам не понадобятся. Всего доброго, – с этими словами доктор Слэк вышел, оставив Марию наедине со Златкой.

Златка долго искала вену на левой руке Марии и, после двух неудачных попыток, она, наконец, набрала крови в три пробирки и ушла.

За больничным окном уже было темно. Мария хотела встать с кушетки и найти свой телефон, чтобы узнать, который час и позвонить тётке, но, в дверь постучали, и в комнату вошла округлая симпатичная женщина лет пятидесяти пяти. Это была Сэра Майерз, еврейка из богатой семьи, помешанная на защите прав женщин и благотворительности. Она говорила словно кудахтала, а массивные красные серьги, свисающие из её оттянутых ушных мочек лишь добавляли сходства с курицей.

– Бедная, бедная девочка, – заквохтала Сэра, взяв тонкую руку Марии в свои мягкие белые руки с ярко-розовым маникюром, – какая ты молодец, что пришла сюда… Поверь, ему это с рук не сойдёт.

Мария вдруг ощутила, как к её горлу подкатил огромный стеклянный шар, на её глаза навернулись слёзы. Заметив это, Сэра метнулась к настенному шкафчику и, достав оттуда коробку бумажных салфеток, протянула три Марии.

– Деточка, скажи, ты, хотя бы, ела сегодня что-нибудь? – заботливо выдохнула курица.

Мария благодарно приняла салфетки и покачала головой. Слёзы продолжали накатывать волна за волною.

– Как?! Я оставлю тебя на минутку, чтобы принести тебе еды и одеяло. Не дело, что ты укрыта какой-то бумажкой! – Сэра поспешно заколыхалась, и скоро дверь за ней затворилась.

Мария плакала навзрыд. Слёзы обиды, горя и возмущения лились по её лицу двумя обжигающими потоками, вынося на поверхность всё, о чём она и думать не смела. Из глаз выливались, сползая с кончика носа и капая, детские обиды на отца, обиды на Рауля, боль, нанесённая им до его смерти, и боль, которую принесла ей его смерть.

Заблудшая овца

Архиепископ Стэнли потёр переносицу длинными бледными пальцами. Невыразимо мучительно было думать об этих новых обвинениях в адрес очередного священника. Отец Генри – связь с проституткой ещё и изнасилование. Ну, кто бы мог подумать! Слава Богу, что это не ребёнок, а, всего лишь, шлюха. В полицию обратилась. Мстительная, едкая тварь. Божия. Как, как найти в себе силы отнестись к этой проститутке с христианским состраданием? Архиепископ Стэнли закинул в рот несколько мятных леденцов. Секса ему давно не хотелось. Он выдержал это неимоверно жестокое испытание Сатаны и теперь не ощущал ни желания, ни возбуждения. Он был спокоен и свободен. Какое же это удивительное, колоссально умиротворяющее чувство – не вожделеть. Это когда погоня всего мира самцов в неистовом преследовании самок, жестокая игра всей живой Вселенной, сверкающая многоцветием перьев, крылышек, чешуек, горячо дышащая и брызжущая слюной, кровью и спермой вдруг останавливается, замирая, и на смену ей приходит созерцание. Игра, единственной целью которой было лишь оплодотворить, вдруг заканчивается, и новая жизнь, исполненная мудрости и чистоты и неспешных молитв во славу Создателя открывается тому, кто готов. Но, как же быть с отцом Генри? Мэтью, Мэтью. Что же ты наделал? Отец Стэнли задумчиво разглядывал фотографию совсем ещё молодого священника, аккуратно вклеенную в окошко на первой странице его личного дела. Глубокие академические знания, особый интерес к апокрифальным Евангелиям, большой опыт миссионерской работы… Отец Мэтью Генри был одним из лучших, но и он оступился.

Архиепископ снял затёртую трубку со старого телефона и набрал номер Дина Джексона, матёрого адвоката, уладившего не одно дело церкви.

– Дин, друг мой, скажи, ты ознакомился с результатами экспертизы?

– Конечно, отец Стэнли! Будьте уверены, мы разобьём их в пух и прах, – голос хитроумного Джексона звучал уверенно и бодро, вселяя надежду.

– Почему ты так уверен? – не скрывая волнения, спросил архиепископ.

– На теле женщины найден биологический материал как минимум четырёх партнёров; она – проститутка!

– Мне это известно. А как насчёт… Материала отца Генри?

– Тоже, к сожалению, есть. Но, это не меняет большой картины. Отец Генри проповедовал, находясь в комнате с этой женщиной и ещё двумя свидетелями, алкоголиком и сутенёром. Он помогал людям, свидетели готовы дать показания в его защиту. Я думаю, дело даже не дойдёт до суда. Мы замнём его на следующей же неделе.

– Ну, коли так, спасибо тебе, сынок! Благослови тебя, Боже… – архиепископ Стэнли со вздохом облегчения повесил трубку.

«Проповедовал он». Старый пакостник. Архиепископ вновь взялся за телефон, на этот раз он набрал свою секретаршу, ископаемую ревнительницу сестру Бобби.

– Сестра Бобби, будьте так добры, пригласите отца Генри в мой кабинет, – голос архиепископа не выражал ничего.

Старый пакостник

В кабинете архиепископа пахло одеколоном «Энджел мэн» и мазью «Бен Гей», отвратительная комбинация, – подумалось отцу Генри. Сам архиепископ сидел за массивным столом из вишневого дерева, большая мраморная статуя девы Марии с укором глядела на происходящее из угла.

– Отец Генри, – голос архиепископа Стэнли звучал неестественно тихо, ощущалось, что он сдерживает себя большим усилием воли, – я думаю, вы знаете, по какой причине я вызвал вас к себе.

Отец Генри кивнул.

– Я совершенно обескуражен обвинениями, выдвинутыми в ваш адрес, однако, до принятия какого-либо решения, я хочу дать вам возможность высказаться по этому поводу, – архиепископ вдруг закашлялся, побагровел и, схватив со стола стакан с водой, залпом выпил.

– Какого дьявола вы делали с проституткой?! –внезапно выкрикнул Стэнли, сорвавшись на визг. Отец Генри на мгновение потерял дар речи.

– Я вас спрашиваю! – хрипя, повторил архиепископ, – я задаю вам вопрос! Извольте отвечать! Что вы делали с проституткой?

(Враги мои ополчились на меня.)

– Я женился на ней, – ответил отец Генри, не узнав собственного голоса.

– Ах? Ак?.. Как? На ком? Что? Как – женился? Вы кто, вообще, такой, вы в своём уме? – архиепископ клокотал, как котёл, до краёв наполненный кипящим варевом.

– Я совершил таинство брака и теперь она – моя жена, – медленно и внятно произнёс обвиняемый.

(Враги мои ополчились на меня.)

– Мерзавец! – взвизгнул архиепископ, поднялся над столом и запустил в отца Генри стаканом. Он промахнулся, стакан, пролетев мимо священника, взорвался на множество осколков, ударившись о старинный паркет.

– Вот! Свиной потрох, вот, глядите! – архиепископ схватил со стола документы из прокуратуры и, скомкав, швырнул Мэтью, – Мисс Маргарита Гиллера, проститутка, изнасилована и обвиняет в этом мистера Мэтью Генри, который совершенно случайно оказался пастором прихода святого Марка! Что скажете?

Отец Генри молчал.

– Тогда я вам скажу! Как можно было одним махом отправить в мусорную корзину свой приход, годы службы, репутацию? Свою и церкви! Похотью одержимый, вы думали, вы чем-то лучше всех нас? Мы все страдали от воздержания и исцеляли себя постом и молитвами!

– Иисус был женат!

– Молчать! Свиной вы хвост! Ваша апокрифальная ересь заставляет меня пожалеть о том, что сегодня за такое не отправляют на костёр! – архиепископ внезапно почувствовал, что в груди у него заныло, он сел обратно в кресло и обмяк.

– Ваше высокопреосвященство…

– Молчать! Мы мало выплатили компенсаций? Вам сорок миллионов долларов из карманов прихожан – мало? Вы ещё хотите? – руки архиепископа тряслись, нижняя губа отвисла и дрожала от негодования.

– Я люблю эту женщину, как Христос любит свою цер… – договорить отцу Генри не удалось, он умолк, облитый водой из кувшина архиепископа.

– Охладись, шизофреник, – архиепископ Стэнли глубже сел в своё кресло из бордовой кожи, достал из ящика стола белый носовой платок и тщательно вытер руки,– я больше не в силах слушать бред сумасшедшего, мне здоровье не позволяет. Я также очень сожалею о том, что человек не вправе отменить установленное Господом, иначе я лишил бы вас сана немедленно. Однако, я вправе только лишить вас возможности проповедовать в церкви святого Марка, что и сделаю с великим удовольствием. С сегодняшнего дня я запрещаю вам даже появляться на территории церкви. Если вы ослушаетесь меня со свойственной вам дерзостью, – архиепископ поморщился и взялся рукой за сердце, – я буду вынужден обратиться в суд за защитным ордером. А теперь – вон с глаз моих! Расчёт вы получите по почте.

      Отец Генри развернулся и вышел прочь. В ушах его стучали слова, самое важное из того, что произнёс сегодня архиепископ: «человек не вправе отменить установленное Господом, человек не вправе отменить установленное Господом…»

Мэтью поднял глаза к небу и увидел, как Царь Давид дружелюбно улыбается ему.

Беда не приходит одна

Дину Джексону не удалось спасти репутацию отца Генри; история об изнасилованной проститутке попала в лапы к телевизионщикам, хотя, прокурор, почему-то, медлил с арестом. Фредо Капелла с сожалением избавился от ненужного груза; такой священник ему не годился.

      Джил встретил отца Генри на стоянке около продуктового магазина «Альбертсонс», запарковав свой Олдсмобиль прямо у входа. В руках он держал небольшую картонную коробку. Его рыбоподобное лицо ничего не выражало, лишь нижняя губа, чуть оттянутая вниз, изображала намёк на брезгливость.

– Мистер Генри, – начал гангстер, и это обращение прозвучало холодно и крайне неприятно для священника. «Мистер», раньше он называл его святым отцом… – Мистер Капелла попросил меня передать вам эту коробку, в ней ваши бокалы.

Священник смиренно принял коробку.

– А это, – Джил протянул отцу Генри тонкий конверт, – остаток зарплаты. Священник принял и конверт.

– Мистер Капелла больше не нуждается в ваших услугах, прошу отдать ваш ключ от квартиры на Пайк-стрит.

Это было больнее, чем потерять доверие архиепископа и приход. Теперь для всего этого мира он был просто Мэтью Генри.

Мэтью вернулся домой и прошёл в кухню. Безработный, развенчанный, одинокий. Через полураскрытое окно доносилось жизнерадостное щебетание птиц, сидящих на сливовом дереве; лето вновь вступало в свои права. «Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?» – с горечью вслух произнёс Мэтью, чувствуя, что внутри него рушится, крошась на тысячи острых осколков, хрустальный купол. Он машинально открыл холодильник, печально оглядел открытую баночку с засохшей горчицей и накрытое фольгой блюдо с позавчерашней курицей. Это, да бутылка минеральной воды, горсть усохшей моркови на дне овощного отсека. Мэтью захлопнул белую дверцу; есть, всё равно, не хотелось. Маясь, он, всё же, сварил себе большую кружку горького кофе и принялся разбирать почту, веером раскинутую на кухонном столе. Счёт из банка «Чейз» – Мэтью разорвал голубоватый конверт. Семьдесят четыре с небольшим тысячи долларов, все его сбережения. Расчёт из церковного управления пока не поступил, но, можно рассчитывать ещё на полторы тысячи. Теперь нужно подумать, как распорядиться этими деньгами, чтобы их хватило надолго. Может, пойти учиться, изобрести себя заново, открыть новую главу в своём собственном Евангелии? Мэтью вдруг показалось, что, сейчас, когда все отказались от него, и даже возлюбленная хочет лишь расправы, именно сейчас он стал близок к Иисусу, как никогда. А если ты близок к Иисусу, значит, Иисус близок к тебе!

Осознав это, Мэтью внезапно вспотел, испытав эпифаническое прозрение. Его лицо раскраснелось, он ощутил Божественное присутствие, почувствовал то, что так долго учил чувствовать других – незримую любовь Господа. Вдруг его озарило понимание того, что всё складывается совершенно правильно, ведь он давно не умещался в тесные рамки пыльного офиса маленькой католической церкви. Его мысль, его поиск Бога не укладывался в стройные и порядком уже изношенные сценарии календарных служб. От Рождества – к Крещению, от Крещения – к Великому Посту, от Поста – к Пасхе и снова – к Рождеству, и так – колесом, год за годом, но, ведь, его колесо давно сошло с колеи и мчится по дороге неизведанной. А разве это – не есть святость? И разве то, что он сидит сейчас в этой уютной кухне, с семидесяти четырьмя тысячами долларов на счету, – это не любовь Господа? Ум отца Генри лихорадочно работал, применяя проверенные веками методы утешения скорбящего. Во всём происходящем есть замысел Божий и искра Святого Духа. Отец Генри прихлебнул кофе, сложил в отдельную стопку рекламные открытки. Ах, вот и письмо из церковного управления, уведомляющее его, что больше он не является служителем церкви. Сухие, строгие строки. Чёрные буквы поползли муравьями перед заплывающими слезами глазами Мэтью. Пальцы вдруг закололо, в груди заныло. Священник поднялся, распрямившись во весь рост, и принялся читать Псалом 3. Псалтирь всегда придавала ему сил. Помолившись, Мэтью ощутил единство с Царём Давидом. Ему тоже было нелегко, но – «Господь моя – крепость моя!» Святой отец внезапно проголодался. Отметив про себя, что это – хороший знак, он достал из морозильника пакет с белым хлебом, подрумянил в тостере два кусочка, обильно смазал арахисовым маслом и мёдом и съел с внезапно появившимся аппетитом. Кофе пришёлся как нельзя более кстати.

Богу – богово, а женщине – кесарево

Катерина шла в операционную как на Голгофу. Левой рукой она держалась за хромированный ствол капельницы, тонкая игла которой безжалостно впилась в вену на её кисти, и, для надёжности, была закреплена безобразным пластырем. В правой руке Катя сжимала пластикового солдатика – любимую игрушку своего первенца; она взяла его с собой как талисман. Сестра, сопровождавшая Катерину по бесконечно длинному коридору, ведущему от палаты родильного отделения до операционной, пыталась непринуждённо болтать с ней, но, разговор не клеился.

– Вы уже придумали имя для своего малыша? – спросила сестра, в голубовато-зелёной униформе она была похожа на гигантского жука.

Катерина не ответила. Её мутило от волнения и страха, стопы словно кололо изнутри тысячами маленьких иголок, руки немели, но, шаг за шагом, как Иисус, она приближалась к операционной. Малыш сидел, затаившись, внутри своей мамы. Сорок минут до рождения, дорогой. Сорок минут до твоего первого вдоха.

– Джон – хорошее имя. Библейское, простое и звучное. Вы же русская? Как «Джон» по-русски? – Зеленоватое насекомое сделало очередную попытку заговорить. Очевидно, это было частью её должностных обязанностей. Возможно, она была очень хорошей, доброй и сострадательной женщиной, но, сейчас, чтобы ответить ей доброжелательным тоном, Катерине пришлось сделать над собой значительное усилие.

– Ваня. По-русски «Джон» – это «Ваня», – ответила Катерина, преодолев тошноту.

– Э-э-э, погоди, моя дорогая. Мы ещё не дошли до операционной, а ты уже такая бледная. Тебе помочь? – от жучка пахло шампунем «хэд энд шолдерс» и мятными леденцами.

– Нет, мне не надо помогать, я в порядке, – Катерина сделала ещё несколько шагов, словно по битым стёклам. Игла капельницы, вогнанная под кожу руки, вдруг заломила так, что Катерине нестерпимо захотелось вытащить её и зашвырнуть подальше.

– Вот и пришли! – насекомое распахнуло двойные двери с круглыми иллюминаторами, как на флоте.

      В операционной было холодно. К похожему на крест высокому чёрному столу, с отходящими от него в разные стороны поручнями вела небольшая лесенка из двух ступенек.

– Аккуратнее с капельницей, дорогая, – довольная тем, что её дело почти закончено, жучок готовилась передать Катерину хирургической сестре. – Нет, пока не ложись. Просто садись, располагайся комфортно и жди. Сейчас придёт анестезиолог и поставит тебе эпидуральный блок.

      Это всё гораздо легче сказать, чем сделать. Просто садись, располагайся комфортно, когда ноги колет от страха, в руке саднит игла, в мочевой пузырь вставлен катетер, и твой младший сын, за которого так страшно, упирается головкой во что-то уже давно стонущее от боли. Просто садись на холодный чёрный крест. Просто ожидай в полном комфорте, пока придут люди и разделают тебя на этом кресте, как индейку в день Благодарения. Выпотрошат, и – сэнк ю, мэм! Происходящее похоже на сюрреалистичный сон, но, только это всё наяву.

– Выпейте это, – хирургическая сестра неожиданно появилась и без реверанса поднесла к лицу Катерины ложку с оранжевой жидкостью, от которой пахло то ли рвотой, то ли энергетиком.

– Что это?

– Просто пейте. Это чтобы вас не вырвало в кислородную маску.

Вяжущая кислота во рту, действительно, отрезвляет, но, лишь на мгновение. Космические лампы над чёрным распятием стола, круглые иллюминаторы в дверях. Внезапно из холодного воздуха материализовалась женщина-анестезиолог. Очки в фиолетовой оправе, детская заколка в виде божьей коровки в обесцвеченных волосах. Невезение собственной персоной.

– Немного согнитесь, сейчас я поставлю вам эпидуральный блок… Это не больно… Дышите глубже… Глубже…

– Ну?

– Ой, у нас не получилось. Ну, не беда! Попробуем ещё раз. Согнитесь, ещё круглей спину! Дышите…

Комната вдруг стала шире, потолок отлетел ввысь, ноги налились тяжестью, Катерине стало трудно дышать.

– Сестра, кислород! – от женщины-анестезиолога остались лишь очки в фиолетовой оправе, недоумённо висящие над голубоватой медицинской маской. Прохладная струйка словно пролилась из-под маски, и расплывшиеся предметы вновь обрели чёткость.

– Вам лучше? Снять маску? – озабоченные очки вновь возникли перед Катериной.

– Миссис Гриценко, приятно познакомиться, я – доктор Энзо Шепард, ваш хирург. Руки не подаю, так как вас сейчас пристёгивают… – рядом с анестезиологом появилась лисья мордочка молодого хирурга, слишком молодого. Час от часу не легче.

– Пристёгивают?

– Именно, мисс Гриценко. Чтобы вы не вздумали нам помогать по ходу операции. Лисья мордочка исчезла и через секунду произнесла откуда-то снизу:

– Вы чувствуете щипок в области живота?

– Не знаю… – страх сковал всё то, что эпидуральный блок как-то оставил подвижным.

– Вы хотите видеть момент, когда ваш малыш появляется на свет, мадам?

– Нет. Нет.– Сестра, экран.

Между лицом Катерины и лисьей мордочкой доктора Шепарда повисла зелёная тряпка, «экран».

– Добрый день, я – доктор Кольт, сегодня замещаю вашего обычного врача, так как его вызвали на экстренный случай.

Катерина кивнула. Доктор Кольт. Кольт. Предназначен для уничтожения живой силы с коротких расстояний. Катерина на секунду закрыла глаза и вновь распахнула их. Странная, похожая на летающую тарелку, лампа нависла над ней.

– Энзо, зачем вы пристегнули ей руки? – седые волосы доктора Кольта выбивались из-под шапочки. Хоть кто-то здесь седой и опытный.

– Как – зачем? – возмутился доктор Шепард из-за зелёной тряпки. – Ты хочешь, чтобы она сюда руками лезла? Помнишь Джессику Стюарт, Майк?

– Вы передозировали её эпидуральным. Она никуда руки совать не сможет, просто не подымет, пока не отойдёт. Вы видите – давление упало, – ужасающе серьёзным тоном произнёс доктор Кольт.

– Проведите мероприятия.

– Мы приступаем.

– Дорогая, куда бы вы хотели отправиться отдыхать? – очки в фиолетовой оправе сверкнули и замерли перед лицом Катерины.

– Я? – Катерина чувствовала, что её начинается трясти, но, не могла ничего с этим поделать.