Евангелие от психопатов Старикова Людмила

– Оставь себе свою руку. Это кореец. Он читал книжку, на обложке были корейские иероглифы, – не сдавалась отличница полицейской академии.

– А ты их различаешь?! – искренне восхитился сержант Берри, который благоговел перед всяким, кто умел читать иероглифы. Он засунул себе в рот третий пончик, аккуратно пропихнув его пальцем. Снаружи пончик был хрустящим, а внутри у него была нежная масляная начинка, от чего Берри получал необыкновенное удовольствие, в котором растворялась его головная боль.

– Да что там различать? – с ноткой презрения в голосе ответила мисс Стоун, – в корейских иероглифах много кружочков. А китайские похожи на бабочек, – Мисс Стоун сверкнула торжествующим взглядом и сменила тему, – хуже, чем сахар, наркотика я и не знаю. Вам, ребята, не пончиками бы фаршироваться, а подыскать себе кафе со здоровой и питательной едой.

– Что ты мелешь? Сравнила пончик с героином? Но вот только что-то у меня от пончика не наблюдается ни рвоты, ни поноса, ни головокружения. Сознание не затуманилось, дыхание не затруднено, и все мои двадцать восемь зубов в прекрасном состоянии! – дерзко возразил Бонд и, скорчив смешную рожу, обнажил два ряда превосходных белых зубов, поклацав ими перед мисс Стоун. Та поморщилась и махнула рукой.

– Клоун… А у тебя что новенького? – спросила она, обращаясь к сержанту Берри.

– А я теперь у Джессики в отделе домашнего насилия.

– Ненавижу этот отдел. Я бы лучше всю жизнь наркоманов гонял, чем выслушивать эти «заберите моего мужа! – верните моего мужа! – заберите моего мужа! – верните моего мужа!» – вклинился Бонд, не отводя глаз от азиатского студента, который курил и сосредоточенно говорил по телефону во дворе кафе.

– Ну и как? – проигнорировав Бонда, поинтересовалась мисс Стоун.

– Да просто всё. Пять-семь вызовов в день по моему району. Разбитые телефоны, пара синяков, всё закономерно.

– Аресты есть?

– Берём по парочке. Но нам дали указание не злоупотреблять; банка-то наша и так переполнена этими рыбками. Квота – два насильника в день, не более. Вот и выбираем с Джессикой самых достойных,– сержант Берри доел последний пончик и с сожалением скомкал пустой пакет.

– Мне определённо этот тип не нравится. Пойду-ка, обыщу, пока его дружки в свидетели не подкатили на своих салатовых хондах со спойлерами, – озабоченно произнёс Бонд и поднялся из-за стола. Его отец воевал во Вьетнаме и вернулся искалеченным, поэтому Бонд с детства испытывал неприязнь к азиатам и относился к ним с подозрением. Он никогда не ел в азиатских ресторанах, терпеть не мог диско, и даже в порнографических журналах, высокой стопкой покоящихся в ванной комнате Бонда, не было страниц с азиатскими красавицами, – он их давно выдрал и спустил в унитаз.

– Э… Да как же ты его обыщешь?.. Не горячись! – попытался урезонить товарища сержант Берри, которому было известно о неприязни Бонда к азиатам.

– Спокойно. Я знаю, что делаю, – ответил Бонд. С самодовольной ухмылкой на лице, отрепетированным жестом фокусника он достал из кармана резиновую перчатку, молниеносно натянул её на правую руку и, покопавшись в кармане, достал из него маленький пластиковый пакет с тремя розовыми таблеткам, – это не вы потеряли четвёртую поправку к конституции? – Бонд весело помахал пакетом перед лицом сержанта Берри и бодрым шагом вышел во двор к студенту.

– Он просто идиот, – обескураженно прошептала мисс Стоун.

– Лейтенантом стать хочет. Пора уже, – пожал плечами сержант Берри.

– Ты знаешь, по поводу домашнего насилия хочу тебе кое-что присоветовать, из личного опыта, – внезапно вернулась к теме мисс Стоун, – когда сомневаешься, брать его или нет, надо сделать вид, что ничего подозрительного не нашёл, отъехать, а потом вернуться. Буквально, минут через сорок. Если там действительно насильник, эти уроды обычно такую головомойку жёнам устраивают после визита полиции, просто стены трясутся. Только интерьер снимай для вещдоков.

Сержанту Берри было жаль, что пончики уже съедены и перерыв закончился. Ему нравилась мисс Стоун, он восхищался её красотой и рассудительностью.

– Хорошо! Возьму на заметку! – ответил сержант.

Полицейские убрали мусор со столика и вышли во двор, где Бонд свирепствовал с обыском азиатского студента. Тот оказался гражданином Южной Кореи, он плохо понимал по-английски и поэтому был чрезвычайно взволнован. Его кожа приняла сероватый оттенок, на лбу проступили капельки пота. Бонд жестами объяснял студенту, что делать, тот повиновался.

– Полюбуйся-ка. Это что у него тут в пакете? – Бонд швырнул в ловкие руки мисс Стоун упаковку жевательной резинки «Лотте».

– Это жвачка. Извинись, и поехали. Перерыв закончен,– мисс Стоун вернула жевательную резинку студенту и села в машину Бонда.

Бонд нехотя извинился, и вскоре все полицейские вернулись к своим обязанностям.

Лекция о педофилах

– Мой третий ребёнок родился поздней осенью. В канун дня Благодарения мы с младенцем уже были дома, – голос Джоан Эшлей, профессора судебной психиатрии звучал ровно и уверенно. Вот уже шестой год она читала свои лекции полицейским, которых готовили для специальных отрядов по борьбе с сексуальным насилием,– я помню, как сидела на стуле в кухне и кормила малыша, глядя на печь, в которой готовилась великолепная индейка. Мой муж всегда выбирал самую крупную птицу, которую только можно найти в супермаркете. Он очень любил этот праздник. Мы, как всегда, ожидали гостей. Мой супруг сидел недалеко от меня, он чистил картофель, – много, чуть ли не ведро, будто нам придётся кормить целую армию. Ребёнок заснул, но так и не отцепился от моей груди. Вдруг мне в голову пришла мысль, – а что, если уложить его на противень, посолить, поперчить, намазать оливковым маслом, украсить розмарином и отправить в печь? Этот нежный, пухленький малыш красиво подрумянится. Я озвучила эту мысль. Муж дико посмотрел на меня. Именно – дико, я даже сейчас помню этот взгляд, его лицо, перекошенное от ужаса. Он не произнёс ни слова, молча поднялся, вымыл руки, выключил печь с недожаренной индейкой, взял у меня ребёнка и только тогда сказал: «Пойдём в спальню, ты очень устала. Я обзвоню гостей и отменю ужин. Скажу, что мы подхватили вирус или ещё что-нибудь в этом роде. Выпутаемся». Он отправил старших детей к сестре с ночёвкой, и целых два дня не отходил от меня ни на шаг. Это было блаженством, только я, муж и наш новый малыш, такой красивый, такой совершенный.

Прошло некоторое время, и я вспомнила об этом случае во время разговора с мужем; он, кстати, тоже клинический психолог. «Мы не имеем власти над мыслями, но контролировать действия вполне реально. Процентов на шестьдесят», – сказал мой Джордж. Он тогда работал с преступниками, тюремным психологом. Это была страшная и совершенно неблагодарная работа, да и платили за неё не очень уж много. Но Джордж считал своим долгом перед людьми помогать заключённым, а уж терпения ему было не занимать. Я же в то время писала диссертацию о педофилии: отклонение или норма. Ещё на первом курсе нас учили, – пока ты не поймёшь, что чувствует пациент, ты не сможешь ему помочь. Признаюсь, это заняло у меня порядком времени, – понять педофилов. И тут мы говорим об огромном спектре вариаций: желать одиннадцатилетнюю девочку и хотеть удовлетворить свою сексуальную потребность за счёт четырёхлетнего мальчика – это два совершенно разных состояния. Тем не менее, их объединяет один неоспоримый факт, – в Соединённых Штатах Америки и то, и другое… разрешается! – Профессор Эшлей окинула аудиторию торжествующим взглядом, чтобы полюбоваться на произведённый эффект. – Вы помните, я сказала «желать» и «хотеть удовлетворить»; я говорила о психическом состоянии, о мотивации. Я не говорила о совершении действия. Профессор Флис из юридического департамента расскажет вам о правовых аспектах на своей лекции. Меня же интересует создание психологических профилей для облегчения работы следователей. Двадцать пять лет назад я размышляла о том, как аппетитно бы выглядел на праздничном столе мой малыш, подрумяненный в печи, – этот парень уже вырос и закончил колледж. Я подумала тогда о преступлении, я рассказала о своих мыслях, но ничего по-настоящему преступного я не совершала. Точно так же сотни тысяч педофилов вокруг нас фантазируют о связи с несовершеннолетними, но никогда не переносят свои фантазии в реальный мир, и слышим мы лишь о тех, кто не может или не желает контролировать себя. Сегодня на занятии мы попытаемся проникнуть в сознание педофила, понять и прочувствовать его мотивации, чтобы эффективнее вести расследования. А теперь, запишите число и тему, – профессор Эшлей отхлебнула минералки из маленькой стеклянной бутылочки, – «парафильное расстройство».

– Если будет что-то про вьетнамских тёлок, я просто сдохну, – шёпотом выдохнул сержант Бонд.

Сержант Берри в ответ только покачал головой и аккуратно записал дату и тему в толстую и уже наполовину исписанную тетрадь.

– Видишь, куда клонит эта программа? – не унимался Бонд, – сначала они легализуют марихуану, а за этим последует конец и охоте на педофилов. Страна погрязнет в наркотиках и порнографии, а мы будем заниматься только раздачей штрафов за превышение скорости. Знаешь, почему? Потому, что это выгодно. А на детей плевать они хотели, эти законодатели чёртовы.

– Потише. Ты мешаешь мне концентрироваться на лекции, – с раздражением прошептал сержант Берри.

Бонд обиженно замолчал и уставился на профессоршу.

– Давайте сразу обозначим границы, кто является педофилом с точки зрения современной психопатологии, а кто – нет. Запишите, если не можете сразу запомнить; каждый следователь должен ориентироваться в терминологии, иначе, рискуете попасть впросак, – доктор Эшлей осматривала свою аудиторию с пристрастием инквизитора. Она была доброй, но требовательной женщиной и гордилась тем, что все её студенты отлично справлялись с тестированием. Обнаружив, что у Бонда нет ни ручки, ни тетради, она грациозно ухватила карандаш и чистый лист бумаги со своего стола и опустила их перед сержантом.

– Зачем? – Неожиданно зло спросил Бонд.

– А как же? – Профессор Эшлей удивлённо подняла круглые брови, подрисованные бежевым карандашом.

– Мне эти предметы не понадобятся. – Слова Бонда звучали дерзко, как вызов подростка.

– Но в чём же причина? Ведь вы умеете писать, не так ли? – По лицу профессорши скользнула насмешливая улыбка. В аудитории раздался чей-то смех.

– Да. Я умею писать, – с раздражением ответил Бонд, – я знаю буквы, не переживайте, доктор. Возможно, вы считаете тупыми всех полицейских, а может, только меня. Но мне хватает мозгов для того, чтобы осознавать, – педофилов надо сажать, а лучше – вообще уничтожать. И я не собираюсь разбираться в них, делить их на кучки и категории. А уж тем более, я не собираюсь понимать этих выродков. Может, я никогда не стану хорошим следователем, но и дегенерата из меня я вам сделать не позволю.

В аудитории воцарилась тишина. Невозмутимое лицо доктора философских наук Джоан Эшлей не изменило своего выражения. Её неудовольствие выдавал лишь внезапно появившийся на мягких щеках румянец.

– Что ж, офицер… Как к вам можно обращаться?

– Сержант Бонд, – спокойствие профессорши заставило Бонда покраснеть. Он почувствовал, как его уши налились кипятком; в висках застучало.

– Сержант Бонд, мне нравится ваша пылкость, я уважаю людей с твёрдым характером и определённой точкой зрения. Но, хочу вам сказать сегодня, чтобы вы запомнили на всю жизнь, – в голосе профессорши звучало торжество и даже пафос, – вы, конечно же, сможете стать следователем. В отделах кадров наших полицейских управлений на должности следователя состоят десятки недоумков и бездарностей, людей, не желающих видеть дальше собственного носа, тех, кто не в состоянии мыслить за пределами стереотипов. Поэтому многие преступления никогда не будут раскрыты. Поэтому и домашнее насилие без свидетелей – не насилие вовсе, а несчастный случай.

Бонду стало стыдно, но лишь немного. Ему уже порядком надоело это миндальничание с преступниками.

– А я считаю, что вы должны извиниться, – внезапно раздавшийся голос сержанта Берри ошеломил Бонда.

– Прошу прощенья? – брови профессорши поднялись ещё выше, в голосе явно прослушивалась нотка возмущения.

– Вы не ослышались, – спокойно продолжал сержант Берри, – вы только что оскорбили нас, – и меня, и моих товарищей, назвав лучших из нас недоумками и бездарностями. По-моему, вы должны извиниться.

– Имея обширный опыт работы со следователями нашего штата, я, всего лишь, назвала вещи своими именами, – холодно ответила доктор Эшлей.

– Вы хотите научить нас понимать преступников, при этом, не понимая и не уважая тех, кто призван с ними бороться. Это нонсенс, – сержант Берри никак не мог успокоиться.

– Послушайте, офицер, – доктор Эшлей была хладнокровна; её голос звучал негромко, и, в то же время, очень твёрдо. – Я не стану извиняться, и слов своих я назад не возьму. В то время, как целые факультеты грандиозных университетов проводят исследования поведения преступников, на поле боя мы слишком часто имеем слабо подготовленный молодняк. Несмотря на многочисленные тома инструкций, им и в голову не приходит искать улики в комнатах потерпевших, они и не догадываются брать образцы ДНК у близких родственников. Да мне ли вам рассказывать! В одном лишь нашем штате на свободе гуляет больше трёх сотен серийных насильников и убийц. У нас больше маньяков, чем следователей, а раскрываемость преступлений ниже сорока процентов! И вы находите в себе силы оскорбляться при таких обстоятельствах? Давайте не будем более тратить времени нашей лекции на пустые разговоры, – доктор Эшлей скрестила руки на груди и выжидающе посмотрела на сержанта Берри.

– Пустые разговоры – это ваши признания в том, как вы ребёнка зажарить хотели. Без этой тошнотворной информации мы могли бы обойтись, здоровому человеку такое в голову не придёт, – произнёс Бонд и поднялся со своего места, кивнув сержанту Берри, – пойдём отсюда. Нам нужен другой инструктор. Сержант Берри тоже поднялся, и полицейские вышли из аудитории. За ними скоро последовали их товарищи; лекция доктора философских наук Джоан Эшлей была сорвана на рекордной двадцать второй минуте.

Растрёпка и ведьма

Растрёпка явился домой взволнованный. Не вымыв рук, он, как и был, в закрапанной осенним дождём серой куртке прошёл в кухню.

– Толика эта сука, всё-таки, околдовала! – не здороваясь, возбужденно выпалил он и, захватив с блюда несколько кусков мраморного козьего сыра, торопливо засунул их себе в рот.

– Какого Толика? – спросила ведьма, внимательно посмотрев на Растрёпку.

– Дядьку моего. «Какого», – жуя, с раздражением ответил Растрёпка и засунул себе в рот ещё сыра, – дай запить!

Не дожидаясь реакции ведьмы, Растрёпка схватил открытую бутылку малбека и приник к ней.

– Как ты пьёшь этот шмурдяк? – с негодованием воскликнул он, продегустировав, а затем, для усиления эффекта, зажмурил один глаз и потряс лохматой головой.

– Это отличное вино; просто его не пьют из бутылки, – возразила ведьма, не отрываясь от своей работы. Острым ножом она нарезала овощи и травы и складывала их на большой чёрный противень.

– Это что, салат такой, что ли, солнце? – поинтересовался Растрёпка и закинул себе в рот пригоршню соломки из мелиссы и сельдерея. Скривившись, он опять припал к бутылке с вином.

– Нет, это еда для кролика, – терпеливо пояснила ведьма.

– А для меня? Есть что-нибудь? – Растрёпка залез в холодильник, достал оттуда небольшой батон докторской колбасы и с удивительным хрустом откусил пятую часть или даже больше. От переживаний и принятого вина он вдруг раскраснелся.

– Так ты спросила у своей китаёзы, дорогая, что это значит, когда в доме есть одновременно белый кот и белый кролик? Это удача нам теперь или прибыль, или что? – с набитым ртом поинтересовался Растрёпка, любивший всё китайское. Под «китаёзой» он имел в виду знакомую ведьмы, китаянку Лию, которая владела салоном красоты и любила поболтать с русскими клиентками.

– Спросила. Она сказала, что, белый кролик и белый кот в доме – это, конечно, прибыль. Как минимум, отличное жаркое, а это – уже большой плюс, – ведьма продолжала крошить овощи, работая ножом быстро и старательно. Это раздражало Растрёпку, который, оглядевшись, не нашёл приготовленного для себя ужина.

– Китайцам этим лишь бы пожрать! – Растрёпка почти обиделся, но поговорить ему, всё же, очень хотелось,– так вот, говорю, – продолжал он, – я те говорю, что Толяна-то нашего эта бабенция его приворожила, говорю. Мы с матерью так сами и думали с самого начала, а сегодня мать была у бабки и погадала на него. Та ей так и сказала, мол, всё, пропал ваш парень, приворожен он крепко. А нам всё ясно было и без бабки! Как встречался с женой – Толян не помнит! Как предложение он ей делал – тоже не помнит! Как на свадьбе гуляли, как поженился, всё просто как отрезало. Типа амнистии у него.

– Амнезии?

– Ну да. Типа склероза. Понятно сразу – если ничего не помнит, значит – заколдован был.

– Это хорошо или плохо?

– Ты дура, что ли? Это – трагедия!

Растрёпка выдавил щедрую порцию майонеза из пакетика «Ряба» на жалкий хвостик колбасного батона и поспешно проглотил.

– Солнц, а ты в колдовство веришь? А то, все говорят, что ты – колдунья, – Растрёпка вновь коснулся волнующей его темы.

– Я верю в то, что можно измерить и выразить математически, – отрезала ведьма в прямом и переносном, ударив ножом по морковной ботве.

– Это плохо. Значит, и в мою любовь ты поверить не сможешь. Её невозможно измерить, – Растрёпка сделал паузу, чтобы оценить эффект, который произвело его высказывание. Немного огорчившись от того, что ведьма никак на этот раз не отреагировала, он продолжал:

– А вот я верю. Я когда маленький был, меня мать к бабке возила. Чтоб я беситься перестал, я же просто бешеный был! Бабка меня на колени к себе положила и яйцом катала, катала, катала… А потом яйцо матери показала, а оно стало чёрным аж всё. Прикинь!

– Прикидываю, – флегматично отозвалась ведьма.

– Да. Аж почернело от меня яйцо. Это я такой одержимый был…

– Или такой грязный, – съязвила ведьма.

– Ты за базаром своим следи, бабенция! – вспылил Растрёпка, моментально раскрасневшись. – Рассказывай, как это у вас колдуется? Эти привороты все, любовные зелья, давай рецепт мне, чтобы я мог скорее Толяна расколдовать, – с этими словами огорчённый Растрёпка достал из холодильника пачку куриных сосисок и, разодрав зубами пластиковую упаковку, принялся глотать эти сосиски одну за другой, выжимая майонез понемногу себе в рот непосредственно из пакета.

– Ты бы их сварил, хоть, – ведьма с опаской покосилась на Растрёпку.

– Варить – это твоё дело, а не мужское. Я могу только на гриле пожарить. Столько времени потратила на кроля своего, а дома пожрать нет! Давай рецепт, как расколдовать Толяна.

– Да бог с тобой, что ты привязался? – ведьма закончила резать овощи и взялась за мытьё посуды.

– Рецепт давай, говорю! Все вы, бабы, колдуете. Одна меня яблоками привораживала, вторая месячными своими, все вы – чернокнижные твари, палить вас на костре…

– Да не привораживала я никого! – ведьма не понимала, шутит ли Растрёпка, а по выражению его лица, испачканного майонезом, судить было сложно.

– Привораживала ты, сто пудов. Иначе, как объяснить, что ты такая старая, а я – такой молодой?

Гордый своим неожиданным умозаключением, торжествующий Растрёпка ловко выхватил нож у ведьмы из-под носа и похлопал широкой стороной лезвия по ладони.

– Отстань, – устало отмахнулась от него ведьма, перекладывая приборы в кухонные ящики. Обида взяла верх и ведьма не сдержалась:

– Уж если б я ворожила! Теоретически! Я бы себе кого побогаче приворотила и подобрее, чем ты!

– А я, что, не добрый? – обескураженно воскликнул Растрёпка, считавший себя настоящим добряком и другом малышей. Он быстро взял себя в руки:

– Котёнок, ты что, меня разозлить хочешь? Если у меня сейчас же не будет рецепта, как снять с Толика вашу бабскую порчу, твой кролик умрёт. Всё равно, он бесполезный.

– А кролик-то тут причём? – ведьма повернулась к Растрёпке всем корпусом и изумлённо уставилась на него, уперев обе руки в бока.

– А кролик заставит тебя говорить! – Растрёпка всегда ликовал, если думал, что его методы работают.

– Навредишь кролю, – по китайскому календарю, тебе ещё двенадцать лет счастья не будет. А мне сказать совершенно нечего в ответ на этот бред, – шокирующе хладнокровно ответила ведьма, сама поразившись собственной доблести. Ей было немного страшно за кролика, от Растрёпки можно было ожидать чего угодно.

– Да не буду я его резать, я пошутил, – внезапно поникнув, печально произнёс Растрёпка, бросил нож и сел на табурет; его руки безвольно повисли. Угрожать кролику стало не интересно.

– Ты хочешь знать правду? – спросил Растрёпка, заглядывая ведьме в глаза.

– Какую? – испугалась ведьма.

– Настоящую. Про меня.

– А чего я ещё не знаю?

– Солнц, мне пофиг на Толика, я не для него заговор прошу, я наврал тебе. Я хочу тебя зачаровать. Я так люблю тебя, солнце, я боюсь тебя потерять, – Растрёпка шумно поднялся с табурета. Ведьма подумала, что он сейчас обнимет её, как он обычно делал в минуты таких признаний. Но, Растрёпка прошёл мимо, схватил бутылку и опрокинул в себя остатки малбека.

Передёрнувшись, он продолжал:

– Солнце, ты думаешь, я не знаю, что я – сволочь? Знаю я и боюсь каждый день, что приду домой, а тебя – нет. И всего этого нет, и я опять один. Я же не могу без тебя жить, солнце…– Растрёпка опустил лохматую голову себе на грудь и помотал ею, еле удержавшись, чтобы не глянуть на производимый эффект.

– Можешь, – ответила ведьма, вновь удивившись собственной твёрдости, и сняла фартук.

Растрёпка, ожидавший тёплого дождя ведьминой ласки, поднял голову, и, не дождавшись, разочарованно осмотрелся. С ней было что-то не так.

– Вообще, да. Могу. Я сам бы от меня давно ушёл, – резюмировал он.

– И я уйду, – ответила ведьма.

– Вот! Поэтому, мне нужен рецепт приворота. Давай, может, паучьих лапок нажарим, солнц?

Не услышав ответа, Растрёпка плюхнулся на диван и включил игровую приставку.

– Приворожила же, сволочь. Ну, признайся уже, – ругнулся он себе под нос.

– Что тебя привораживать? Сам пристал, как банный лист! – прозвучало из кухни.

– Нет-нет, ты ослышалась! Я сказал, что очень люблю тебя и хочу кушать. Ты приготовь поскорее что-нибудь вкусненькое, сейчас же твой сынуля придёт, и мы с ним повеселимся! – Растрёпка одну за другой примерял свои самые эффективные роли, на полном серьёзе считая себя мастером простых манипуляций бабьим мозгом и большим знатоком женского сердца.

С начинкой

Лето уже отдало городу всё, что могло и уступило место тонкой чаровнице осени. Деревья ещё не пожелтели, но, местами озолотились и от этого стали будто стройнее. Они уже не заглядывали в окна, как летом, а величаво красовались, готовясь удивлять своими нарядами. Дома уютно пахло яблочной шарлоткой и кофе. Стеклянный стол в маленькой столовой был накрыт бежевой скатертью, на которой голубая посуда смотрелась яркой, как майское небо. Сидя за столом, Растрёпка недоверчиво крутил в руках сонограмму – распечатанный прямо с экрана снимок, на котором, подобно двум белым горошинам в чёрном стручке светились головка и тельце одиннадцати недельного зародыша.

Жена не бросила его и не уехала в Россию, как собиралась. Напротив, она осталась с ним в штатах, да ещё и оказалась беременной. Румяная, аппетитно присыпанная сахарной пудрой недоеденная шарлотка на овальном блюде немного беспокоила Растрёпку, но, мысли о будущем портили аппетит.

– Слышь, солнце… – голос Растрёпки звучал тихо и задумчиво, – а когда это уже будет, ребёнок?

– В марте, – Катерина наливала сливки в горячий чай, от которого через весь стол пахло ирисками.

– Так это и есть моя дочь на фотографии? – Растрёпке не верилось, что это вновь с ним происходит. В его жизни уже была сонограмма, похожая на стручок с горошинками, и в Лондоне, если верить слухам, подрастал его сын, Алёшка.

– Может, и не дочь, а мальчик. Пока рано определять пол, через пару месяцев узнаем, – ответила Катерина.

– Нет, я хочу дочку. А пораньше никак нельзя определить? Чтобы можно было, ну, ты поняла, закрыть эту тему, если это пацан.

– В смысле – «закрыть тему»? – Катерина почувствовала, как кровь прилила к её лицу.

– В прямом. Я только дочку хочу, пацан у нас уже один есть в семье. А девочку моя мать хочет, можно будет ей отдавать пожить.

Катерина на секунду закрыла лицо руками, потом резко поднялась из-за стола.

– Ты куда пошла? Тебе, что, плохо? – встрепенулся Растрёпка.

– Да, меня тошнит.

– Ну так сблевни, Кать! Хочешь, я волосы тебе подержу?.. Кать, извини! Я пошутил! Ну ты что, как маленькая? – Растрёпка поспешно затолкал остатки шарлотки себе в рот, запил Катиным ароматным чаем со сливками и кинулся за ней в спальню.

Вечерело. Катерина легла на кровать и принялась искать что-то в телефоне. Растрёпка подобрался к ней и улёгся рядом, свернувшись калачиком и обхватив её правую руку.

– Катюня, Ка-ать… – он говорил мягким, вкрадчивым голосом, – Катюнчик мой, ну, что ты обиделась сразу-то. Я с дуру сболтнул, с кем не бывает? Я ж молодой у тебя ещё, ты не обижайся сразу. Любимая ты моя, солнышко!

      Обычно Катерина всегда сдавалась, или, как говорил Растрёпка, плавилась от его нежности. Но, на этот раз, она почему-то не поддалась.

– Убери руки, мне неприятны твои прикосновения, – сказала она; это звучало очень странно. Возможно, гормоны?

– Не уберу я руки! Я – твой муж, сколько хочу, столько и трогаю тебя! – ответил Растрёпка и крепко обнял её неожиданно упругое от напряжения тело.

– Пожалуйста, оставь меня в покое! – взмолилась Катерина.

– В каком покое? Ты зря, что ли, лежишь тут такая красивая и грустная? Давай лучше пошпилимся жёстко, может, скинешь, – с этими словами Растрёпка принялся раздевать жену.

Катерина пришла в оцепенение от охвативших её чувств возмущения и бессилия. Она всё ещё училась настаивать на своём. По опыту она уже знала, что, если сейчас дёрнуться, он сделает очень больно. От нахлынувшей ненависти к этому подонку сердце вдруг застучало высоко в горле, и виски будто налились кипятком. Нет, это не хорошо, ребёнку не нужны такие эмоции. Катерина закрыла глаза и попробовала представить себе зиму, тёплый свет оранжевых фонарей и мириады пляшущих под ними снежинок. Мама везёт её на санках по заснеженной улице старинного русского городка.

– Кать, ты что, мертвятиной прикидываешься? Фу, Кать, проснись! У меня ж теперь на тебя не встанет никогда после этих фокусов. Слышь, Ка-ать!

      Растрёпка принялся тормошить жену, но, Катя упорно отказывалась открывать глаза. В её висках застучала боль. Тогда Растрёпка решил прибегнуть к своему «секретному оружию», – он приподнялся над женой и крепко зажал ей нос. Катерина немедленно раскрыла глаза и рот и закричала, из её глаз брызнули горячие слёзы.

– Кать, ты не хочешь шпилиться, я смотрю? Понимаю, у меня тоже пропало желание греть твои старые кости. Может, в пасть тебе закину, но попозже, мне сначала надо от шока оправиться. Я тебя такой страшной ещё не видел! – Растрёпка был доволен тем, что на лице Катерины читались эмоции.

– Кать, давай, поговорим?

– Я хочу побыть одна. Ты можешь оставить меня в покое? Хотя бы, на пару часов, – в голосе Катерины звучала мольба. Она поднялась с кровати и села на пол в углу спальни.

«Тряпка вонючая» – с раздражением подумал Растрёпка, глядя на слишком рано округлившуюся жену.

– Зачем тебе пара часов без мужа? Пойдём, в кино сходим, милая, – Растрёпка не хотел оставлять её одну в расстроенных чувствах. На таких эмоциях она могла выйти из-под его контроля, – собирайся, а я машину заведу и покурю пока, – приказал он и вышел.

Катерина опять легла на кровать и закрыла лицо руками. Чувства ненависти к мужу и презрения к себе туго пеленали её по рукам и ногам, стягивая и не отпуская. Идти с ним было легче, чем сопротивляться ему. Катерина вдруг вспомнила Тимофея, свою предыдущую беременность, которая оборвалась, когда Растрёпка избил её во время очередной ссоры. Отчётливо, Катерина вновь увидела перед своими глазами те алые капли крови, расплывающиеся в душе по белому кафелю под её ногами; это было больше года назад. К горлу подступила солёная тошнота. Нет, эту беременность она сохранит, во что бы ни стало.

      Катерина зашла в ванную и посмотрела на своё отражение. Припухшие веки выдавали страдания. Она принялась наносить макияж, за этим её и застал внезапно вошедший Растрёпка.

– Солнце, ты долго ещё тут телиться собираешься? Я уже заждался тебя, – от Растрёпки несло куревом и бензином. Подкатила очередная волна тошноты, но, Катерина сумела её побороть.

– Слушай, солнце. Я тут вот о чём подумал: ты ведь старая уже, а вдруг, Даун получился? Это дело нельзя запустить, – физиономия Растрёпки выражала озабоченность.

– Не поняла, – Катерина обратила на него свой усталый взгляд.

– Что тут понимать? Если у тебя от старости Даун получился, надо делать аборт.

– Почему?

– Потом, что таких не рожают.

– Ну, тебя ж родили, – Катерина не сдержалась и тут же пожалела о своём ехидном комментарии. Растрёпка размахнулся и от души выдал ей пощёчину. На белой щеке немедленно проступила алая пятерня.

– Проси прощения, сучка, – злобно сквозь зубы процедил Растрёпка, намотав длинные волосы Катерины себе на кулак. Катерина вскрикнула от боли и схватилась было за кулак Растрёпки, но мучитель тут же вывернул её руку своей свободной рукой. Катерина закусила нижнюю губу, по её лицу текли крупные слёзы. Растрёпка с силой дёрнул жену за волосы:

– Корова, тебе не ясно? Сморозила чушь, теперь проси прощения, иначе так в туалете и просидишь до завтрашнего дня.

Катерина не отвечала.

– Понятно. Курицу опять учить надо. Поспи здесь, пока я в кино схожу. Растрёпка с силой отшвырнул Катерину от себя и вышел из ванной, закрыв дверь снаружи и подперев, для верности, тумбочкой так, чтобы ручку нельзя было повернуть вниз. Потом он выключил свет во всех комнатах, закрыл квартиру на ключ, и, усевшись на крыльце, закурил.

Немного поразмыслив, он вернулся домой, разыскал телефон жены и, вытащив из него батарею, надёжно спрятал его в морозильнике между пачками пельменей. Он заглянул в холодильник и, обнаружив там фаршированные мясом блинчики, не раздумывая, сунул два в карман ветровки. Затем он открыл электрический щит и выключил свет в квартире.

– Отдохни в темноте, дорогая! – выкрикнул он. Выходя, Растрёпка взял со стола сонограмму с горошинками и аккуратно положил в свой бумажник.

В темноте, да не в обиде

На душе у Растрёпки было смутно. Мысли о зародыше не давали ему покоя. С одной стороны, ребенок был очень кстати; с двумя детьми на руках эта корова далеко не уйдёт. С другой, если, всё-таки, уйдёт, ему придётся платить алименты, да и работать на него она уже не будет. Нет, терять жену не выгодно. Хотя, конечно, от жены там одно только название. Нормальная жена не то, что хамить мужу, она перечит ему не будет, а эта бабенция – себе на уме. Растрёпка уже третий год пытался её сломать, и, вроде, ему это почти удалось, но, откуда же снова лезет дерзость?

В принципе, он управлял женой довольно умело. За время их совместной жизни Растрёпка уже разработал несколько эффективных инструментов воздействия на эту курицу. Пригрозить жалобой на сексуальные домогательства к сыну, – коронный номер! Ребёнку восемь лет, а она к нему ванную входит, это же не нормально. Немного приукрасить этот факт в беседе с ментами, и вот уже наша красавица остаётся без прав на своего любимого сыночка. А это, кстати, вариант! Пендос Барин становится любящим отцом, забирает пацана к себе. Стоп, а алименты? Нам же придётся платить Барину алименты в этом случае. Нет, не годится, надо придумать что-то ещё выгоднее.

Размышляя таким образом, Растрёпка приехал в кинотеатр. Без удовольствия сунул двадцатку в круглое отверстие кассы, получил сдачу и, минуя прилавок с горячим попкорном и шипящей кока-колой, отправился в зал.

Фильм был неплохим, захваченный сюжетом Растрёпка почти забыл о будущем ребёнке, томящемся внутри пленницы, запертой в ванной без света. Справа от него сидела толстая девушка, от которой очень приятно пахло то ли шампунем, то ли духами. Этим толстые очень нравились Растрёпке: как правило, полные девушки всегда ухожены, с чистыми, душистыми волосами, идеальным маникюром, гладкими ножками и такими же аккуратными, как булочки, лобками. Девушка удалилась и вскоре вернулась в зал с ведёрком попкорна и большим, моментально запотевшим стаканом с газировкой. От запаха горячего попкорна Растрёпке захотелось есть. Он засунул руку в карман своей итальянской ветровки секонд-хенд, достал блин, фаршированный мясом и луком и с аппетитом съел его. Потом он съел и второй, на этом блины в кармане закончились. Растрёпка покосился на свою полную соседку. Она, не отрывая взгляда от экрана, доставала попкорн и аккуратно отправляла его в рот пальцами с безукоризненным маникюром. Растрёпку вдруг одолела жажда. Толстая девушка держала ведёрко с попкорном левой рукой, слева же в подлокотнике стоял её стакан с газировкой. Девушка наклонила голову к стакану и, обхватив соломинку губами, втянула в себя немного напитка. По запаху Растрёпка определил, что это была кола. Ему страшно захотелось запить блины с мясом; ещё секунду помедлив, Растрёпка решил рискнуть. Уверенным движением он взял из подлокотника девушки стакан с напитком, поднёс поближе к себе и, поймав губами трубочку, еле заметно пахнущую вишнёвой помадой, с наслаждением отведал колы. Затем он, как ни в чём не бывало, поставил стакан обратно в подлокотник. Девушка перестала хрустеть попкорном и, не глядя на Растрёпку, протянула ему стакан:

– Можете забирать. Я оттуда больше точно пить не буду.

– О, большое спасибо! Извините, я просто задумался, – ответил довольный раскладом Растрёпка и принял напиток. Внушительного размера стакан был полон больше, чем наполовину.

– Это тоже можете забирать, у меня пропал аппетит, – сказала девушка и вручила Растрёпке ведёрко с попкорном; там тоже оставалось ещё довольно много.

– Спасибо, я всё это съем, – улыбнулся Растрёпка.

– Не сомневаюсь, – брезгливо ответила девушка и поднялась со своего места.

– Я спас тебя от лишнего целлюлита! – воскликнул Растрёпка.

– Мудак, – флегматично ответила девушка, уходя.

Растрёпка с наслаждением вытянул ноги и закинул себе в рот хрустящего попкорна. «Жизнь полна милых бонусов, надо просто не стесняться их брать», – подумал он.

После кино, отдохнувший и подкрепившийся Растрёпка отправился на дискотеку. Принять душ перед выходом из дома ему не удалось, поэтому, оказавшись в ночном клубе, он первым делом отравился в туалет, где опорожнил кишечник, тщательно вымыл руки, умылся и прополоскал рот. Возле стойки бара толпились американцы. Невысокий паренёк в светлой рубахе и бейсболке, надетой задом наперёд, отмечал свой день рожденья. И он, и его гости были уже порядком пьяны, они весело шумели и пили маленькие коктейли «водка с желе».

– С днём рожденья, Скотт! – кричали девушки и чокались.

Растрёпка мгновенно оценил ситуацию как располагающую к бесплатной выпивке. Он подошёл сзади к имениннику, крепко обнял его и завопил: «Скотт! С днём рожденья, брат мой! Извини, что опоздал, я только с работы».

Американец, шатаясь, тепло обнял его и приказал бармену: «Кори, налей водки моему брату!»

– Вам какой, сэр? – вежливо спросил бармен.

– Столичной, с апельсиновым соком, пожалуйста, – не менее вежливо ответил Растрёпка.

      Симпатичная, маленькая и юркая, похожая на мышку девушка втиснулась между Растрёпкой и именинником и кокетливо произнесла:

– Скотти, почему бы тебе не познакомить меня со своим другом.

– А, я сам забыл, кто это… – рассеянно произнёс Скотти и рассмеялся.

– Да ты что, братан! – заорал Растрёпка, – мы учились вместе! Я – Иен, поляк, ты вспомнил?

– А, точно, Иен. Русский парень, теперь я вспомнил. Мы вместе ездили в Лондон на весеннюю четверть, да? – Скотт наморщился, пытаясь что-то вспомнить.

– А я не помню тебя в Лондоне, – вдруг вставила серьёзная, крепко сложенная девушка в очках, стоявшая рядом.

– А вас как зовут? – спросил Растрёпка мышку, проигнорировав вопрос очкастой.

– Меня зовут Сэра! – воскликнула девушка и ухватила с подноса проходящей мимо официантки стопку желе с водкой.

– Девять долларов, – сухо щёлкнул бармен, подвигая к Растрёпке коктейль.

– Я заплачу, – обречённо махнул рукой Скотти, опираясь на барную стойку обеими руками.

– Твоё здоровье, брат! С днём рожденья ещё раз! – радостно воскликнул Растрёпка и с наслаждением выпил бесплатную «отвертку».

– Пойдём, потанцуем, – услышал он голос мышки и тут же ощутил в своей руке вскользнувшую в неё маленькую ладошку. Через минуту они уже танцевали в кругу незнакомых и от этого таких симпатичных Растрёпке людей. Мышка двигалась под музыку очень грациозно, слишком грациозно для того, чтобы предпринимать следующий шаг, решил Растрёпка.

– Пойдём, я тебе что-то покажу, – таинственно произнёс Растрёпка на ухо мышке, – заодно, отдохнём!

Сэра повиновалась.

Вновь оказавшись у барной стойки, Растрёпка заботливо спросил её:

– Что ты хочешь будешь пить?

– Спрайт, – ответила мышка, – мне надо трезветь.

– Спрайт с водкой, – подмигнув, заказал Растрёпка.

– Хаус? – уточнил бармен.

– Ага, – кивнул искуситель.

– Эй, подруга, смотри в оба. Он тебя спаивает! – заметила сисястая негритянка неопределённого возраста, сидящая рядом с мышкой.

– Я не спаиваю, а угощаю! У меня есть повод! – возмутился кавалер и достал из бумажника сонограмму с зародышем, – смотрите! Я скоро буду папой!

Глядя на стручок с двумя горошинами, негритянка сразу разулыбалась, сверкая редкими зубами:

– Ох, какая прелесть! Это твой малыш?

– Да, это – моё маленькое счастье, – трепетно произнёс Растрёпка, с удовольствием отмечая, как млеют женщины вокруг, глядя на его снимок.

– Это потрясающе! Дай посмотреть! – мышка отобрала у негритянки сонограмму и восторженно уставилась на неё.

– Шесть долларов, – констатировал бармен, подвинув Растрёпке стакан с самой дешёвой водкой и спрайтом.

– Ещё два таких же, и я заплачу за все три!– воскликнула негритянка.

– Ну, что вы! Не стоит, – деланно возразил Растрёпка.

– Как это – «не стоит»? Сейчас выпьем все вместе, поздравляю тебя. Молодой отец! – настаивала негритянка, – эй, ребята! У нас тут папаша новый празднует!