Евангелие от психопатов Старикова Людмила

      Помешкав ещё несколько секунд, Макс взял бутылку «Красного лейбла» и поспешил к Растрёпке. Несомненно, бутылка «Шиваса» была бы куда более приятной покупкой, но, какое-то мелочное чувство жлобства ужалило Макса, когда он подумал о том, что этим напитком придётся делиться с Растрёпкой, который, понятное дело, в скотчах не разбирался.

– Пятьдесят три доллара, восемьдесят три цента, – равнодушно процедила пожилая кассирша, упаковывая обе бутылки в коричневые бумажные пакеты.

Макс привычным движением запустил руку в бумажник, но, нужной банковской карты в нём не обнаружил. Покопавшись немного, он вспомнил, неожиданно покраснев, – позавчера он отдал карту жене и так и не удосужился забрать. Чуть помешкав, Макс оплатил спиртное новенькой кредиткой, которая была спрятана в бумажнике на всякий случай.

– Разворачиваемся, – сказал Макс, когда они с Растрёпкой снова оказались в машине.

– Чего? – насторожился Растрёпка.

– Домой ко мне надо заехать, за баблом. Нужную карту забыл.

Макс повернул ключ и «Ниссан» решительно заурчал.

Прикидывая, как бы ему ловчее и незаметней проникнуть в спальню, чтобы изъять из кошелька жены свою кредитку и сбежать с минимальными потерями, Макс подошёл к дому.

Окрашенная в шоколадный цвет и от этого очень напоминающая плитку бабаевского горького дверь застыла молчаливым стражем на пути. Макса посетило чувство, похожее на панику, от которого у него засаднило в горле. Осторожным движением вора-квартирника Макс открыл нехитрый дверной замок своим ключом, неслышно шагнул вовнутрь и обмер. Через тёмный коридор он увидел мерцающие на полу полумрачной кухни осколки битой посуды. Поле битвы осталось неубранным, а оставлять острые стёкла под ногами ребёнка – это было так непохоже на Олю. Сердце Макса булькнуло, отдав под левую ключицу; «Ерепенится. Вообще, последний месяц меньше стала следить за домом, бастует», – уговаривал себя Макс, не желая прислушиваться к верному предчувствию. «Оля!» – ответа не последовало. «Оля!» – ещё громче позвал Макс, – «да что ты за Том Сойера здесь мне устраиваешь, мать твою налево!» Макс ощутил холодное покалывание в пальцах. «Гарри!» – потеряв надежду, позвал он лабрадора, но, и добродушный пёс не появился. Макс, не снимая ботинок, проклацал подошвами по кухонному полу, стараясь обходить битое стекло. Жены не было.

      Ольга Викторовна ушла, прихватив с собой Максову дочку Настеньку и пса, к которому Макс был почти привязан. Оля не оставила ни записки, ни сообщения на телефоне. Она не убрала на кухне и не помыла посуду. Рассыпанный кофе по-прежнему наполнял своим ароматом изуродованную семейной сценой кухню, одержав победу над выдохшимся красным вином, которое кровавыми слезами латиноамериканской иконы растеклось по бежевому коврику. Этот запах, совсем недавно восхищавший Макса, теперь вызывал у него спазмы в желудке.

      Рот вдруг наполнился водянистой горькой слюной, и Макс еле сдержался, чтобы не выблевать на пол сэндвич и салат с креветками, который он съел пару часов назад в кафетерии бизнес-центра. Заплетающимися ногами он добежал до туалета и мучительно опорожнил желудок в давно не чищенный унитаз. Макс включил холодную воду в умывальнике, прополоскал рот, умылся, вытер лицо Настенькиным полотенцем и посмотрел на себя в неопрятное зеркало. Сжимая розовое полотенце с вышитыми на нём жёлтыми утятами, из зеркала на него смотрел бородатый человек с красным, перекошенным от злости и отвращения лицом.

      В каком-то фильме Макс видел, как герой, от которого ушла жена, крушит всё в доме, и, в том числе, вдребезги разбивает большое зеркало. Макс не ощущал подобного порыва, но, в голове его мелькнула мысль о том, что Растрёпка вполне может зайти в дом, чтобы проверить, всё ли там в порядке. И тогда, предстать перед ним крушащим всё в доме было бы весьма эффектно. Однако, за погром в съёмном доме пришлось бы выложить солидную сумму, поэтому Макс отбросил эту мысль.

      Оля, дрянь, эгоистичная дрянь, ушла в ночь и забрала с собой кредитку. Холодный пот вдруг прошиб Макса от шеи до копчика. Его деньги. В коробке из-под дешёвого голландского печенья супруги держали НЗ – десять тысяч долларов наличкой. Тенью Макс метнулся в спальню, залез под кровать, нашёл чёрную ладью, ценник от какой-то одежды, свои шёлковые трусы, – коробки из-под печенья не было.

      Он посветил телефоном, включив в нём приложение «фонарик», и не обнаружил ничего, кроме носка и нескольких пушистых комочков пыли. Макс вылез из-под кровати, приподнял матрас, без особой надежды пошарил под подушками. Ясно как Божий день; Оле нужны его деньги. Макс упал на кровать, откинувшись на свёрнутое в калач покрывало и уставился в потолок. Крупный чёрный паук деловито работал ножками, огибая тронутый пылью кремовый плафон с золотым ободком.

      Он должен был догадаться раньше. Он должен был предчувствовать это. Когда она перестала мыть пол каждый вечер в прихожей, когда она забросила ежедневную уборку ванных комнат, – ведь это должно было стать для него сигналом, ведь это были первые признаки бунта! Макс смотрел на паучка и медленно прокручивал в голове плёнку событий, происшедших в семье за последний месяц. Их с Олей ссоры, его торжество, и её покорное повиновение господину, зарабатывающему американские баксы. Нет, она тысячу раз не права, эта женщина; злость опять завладела Максом. Телефон вздрогнул и зажужжал; увидев имя жены на табло, Макс подпрыгнул на кровати и аккуратно, чтобы ненароком не сбросить, прижал клавишу принятия звонка.

– Ты где?! – выпалил Макс вместо «алло».

– Не ищи нас, – сухо ответила жена, – не стоит. Мы в безопасном месте. К тебе мы больше не вернёмся.

– Зая, бросай свои шутки, я соскучился по вас, – проскулил Макс тоном обиженного ребёнка.

– Документы для развода ты получишь по почте от моего адвоката, – голос жены звучал жестоко и чуть пафосно. Насмотрелась голливудщины, злая, мстительная сучка.

– Оля! Оленька! Ну ты же по живому меня режешь! Ты же за самое больное зацепила! – неистово кричал в трубку Макс, не меняя своего положения на кровати.

– Твоё самое живое лежит на полке возле телевизора, – спокойно возразила Оля.

– Кредитка? – Макс подскочил с кровати и пошёл в зал. Оля отсоединилась.

Смена декораций

Растрёпка увлеченно убирал следы сражения семьи Семиутовых с пола, покрытого клетчатым линолеумом. На душе его было намного легче от осознания факта, – жёны уходят не от него одного. Он сгрёб чёрные, тепло пахнущие раскрывшимся каберне, осколки в плотный пакет для мусора и, порывшись в шкафчике под раковиной, нашёл щётку и совок к ней.

      Старательно подметая пол, Растрёпка чувствовал, как к нему возвращаются силы. Он еле сдерживал улыбку, ощущая облегчение и радость от того, что он не один такой неудачник. Будто кто-то осветил фонариком лестницу в тёмном подвале, где он находился, и появилась надежда выбраться.

      Макс сидел на полу в коридоре, вытянув вперёд и скрестив ноги и забросив руки за голову, он искоса поглядывал на Растрёпку и размышлял. Самое страшное в этой ситуации – алименты. Сколько заставят платить за дочь в Америке – вопрос открытый, надо будет связаться с юристом. Опять же, юрист тоже жрать хочет, это дополнительные растраты. Оля, скорее всего, адвоката себе наймет, значит, и ему не обойтись без компетентной юридической поддержки. Максу захотелось выпить. Он бросил взгляд на Растрёпку; тот старательно вытирал пол мокрой салфеткой.

– Слушай, Трёпыч, а может, накатим? – спросил Макс, довольный тем, что кухня начала принимать свой обычный вид безо всяких усилий с его стороны.

– Хорошо, давай бахнем, – шмыгнув носом, ответил Растрёпка таким тоном, будто выпить его нужно было ещё уговорить.

– Тогда я – за бухлом, – поднимаясь с пола, решительно произнёс Макс. Оказавшись в машине, он нарочно помедлил, покопался в телефоне, проверил электронную почту, и, лишь потом вернулся в дом.

      Когда он вошёл в кухню, Растрёпка уже деловито суетился у сковороды, на которой шкворчала яичница, поджаренная, судя по аромату, на сливочном масле.

– Тебе яйца сыром посыпать?– не оборачиваясь, спросил кулинар. Макс хотел сострить, но решил не злить Растрёпку примитивной пошлостью и ответил:

– Давай!

– Ну, снимай штаны! – оскалился Растрёпка и заржал, довольный своей идиотской шуткой, но тут же замолчал, получив увесистый подзатыльник от Макса.

– Дошутишься, кум. Иди, выпьем,– сурово произнёс Макс и достал два круглых стакана.

      Некоторое время они пили и закусывали, но за окном густела ночь пятницы, и Растрёпке хотелось веселья. Водка придала мыслям Макса определённую ясность. Он понял, что множество вопросов о предстоящем разводе, роящихся в его голове, лучше отбросить в сторону до встречи с толковым адвокатом. Теперь же, в пятницу, полагалось жить и не думать о том, что причиняет боль. Каким был план изначально? Водка и бляди. Водка была уже почти выпита, а блядей – нет, как нет.

– Мы снимем проститутку, – безапелляционным тоном произнёс Макс, будто речь шла о вызове сантехника для устранения засора водопровода.

– Да зачем? – нерешительно возразил ошеломленный этим неожиданным заявлением Растрёпка.

– Когда тебе хочется есть, ты покупаешь еду. А если тебе нужен секс, ты покупаешь проститутку, – важно разъяснил Макс. Он упивался авторитетной ролью старшего товарища, которую ему удалось занять в общении с Растрёпкой. Боль, причинённая Ольгиной выходкой, притупилась; Максу вновь хотелось курить, ещё выпивать, отпускать остроумные шуточки и вообще, вести себя, как подобает, пожалуй, настоящей рок-звезде. А что, теперь он мог себе это позволить.

– Да ладно тебе, – смутился Растрёпка, боящийся проституток и венерических болезней, как чёрт ладана, – потратим кучу денег, а толку – ноль. В сто раз лучше просто лысого погонять, бесплатно, и никакого напряга.

– Как ты сказал? «Лысого погонять?» – Макс залился хохотом, в котором, если бы Растрёпка сам не был так взволнован, можно было бы заметить нервные нотки, – дружище, прибегать к мастурбации, или, как ты это назвал, – «лысого гонять», когда хочется секса, – это всё равно, что выпить водки с голодухи. Ну, представь! Тебе жрать охота, а ты это чувство глушишь водярой. Так не пойдёт, будет только хуже.

– А где мы её возьмём? По вызову – стрёмно. Приедет какой-нибудь крокодил, у меня потом до смерти ни на кого не встанет…

Максу было ясно, что Растрёпка боится проституток, но отступать он не собирался.

– В стрипаке и возьмём, – уверенно ответил Макс, на ходу придумав новое слово и стараясь держаться удалым завсегдатаем стриптизов в глазах своего молодого товарища.

– Ну, если там, тогда, ладно, – нехотя согласился Растрёпка, в тайне надеясь, что у него получится соскочить, – хоть выбрать можно будет, посмотреть…

– Там всё не так просто, брателло, – нравоучительным тоном продолжал Макс, – чтобы узнать, кто из баб снимается, нужно сначала прикормить менеджера, а там уже он сам подкинет, кого надо. Растрёпка огляделся и отхлебнул из банки с Ред Буллом.

– Слушай, Макс. У меня сейчас, реально, бабла столько нет, чтобы тёлок снимать за деньги, – возмутился он, почему-то подумав о том, как витамины из энергетика проникают к нему в кровь, – я же развожусь!

– Эх, старик! Запомни это состояние, оно тебя ещё посетит, и не раз! От меня ушла уже вторая баба и куча детей. Детей, собак – всех уволокли. Впереди – адвокаты, алименты и финансовые катастрофы, но это – жизнь, братан. Свобода стоит денег, – не в силах сдерживать самодовольной улыбки, Макс кинул взгляд на Растрёпку, тот в очередной раз хлебнул. От произнесённой им же речи, Максу вдруг сделалось ещё легче и веселее на душе. Он опять убедил себя в том, что поступает правильно, просветлевшая физиономия его попутчика лишний раз доказывала его правоту.

– Слушай. А давай сначала не в стриптиз. Пошли сначала в русский клуб на дискотеку? Там баб этих сколько угодно можно снять. Замужних, бесплатно и без болезней всяких, – Растрёпка встрепенулся надеждой избежать проституток.

– Поехали, – неожиданно согласился Макс, – мы ничего не теряем. Шлюху снять никогда не поздно.

Русская дискотека

      В русском клубе воняло потом, куревом и немытой тряпкой, которой кислая официантка с окрашенной в лиловый цвет головой елозила по столикам и барной стойке. Возвышаясь над удивительно однообразно танцующими, светился натянутый на стену экран, на который из прожектора струились кадры из клипов середины девяностых годов. Девяностые – это эпоха, в которой замерли и кристаллизовались многие эмигранты, приехавшие в США из стран бывшего советского лагеря. В этом смысле «русский клуб» был настоящим заповедником, – джинсовые куртки, юбки, джинсы-варёнки, разноцветные лосины, цветные пиджаки и – пик моды – спортивные костюмы «Адидас». Все эти вещи сидели на своих хозяевах так гордо и удобно, будто те оказались в клубе, совершив путешествие в машине времени и переместившись в хмурый Сиэтл из Владивостока, Еревана, Баку девяностых. Под вертящимся зеркальным шаром, выстроившись в три круга, танцевали женщины. В наиболее широком круге двигались безнадёжные, отчаявшиеся матери семейств, свежеразведённые и их замужние подруги, тоскующие по мужскому вниманию. Вплющенные в обтягивающие платья испорченные ожирением тела двигались с откровенной яростью в тоскливой, но решительной попытке привлечь самца. Этим дамам было далеко за тридцать, они вертели целлюлитными задами, словно пытаясь зацепить мужчин невидимыми крючками, прицепленными к ним.

      Гардероба в этом заведении не было; люди вешали свои куртки и плащи на стулья, которых было не много. Груда вещей возвышалась на барной стойке сбоку.

      Человек шесть армян сидели в одинаковых чёрных кожаных куртках за двумя столиками сдвинутыми в букву Г. Они чувствовали себя хозяевами в этом гадюшнике, – покупали спиртное бутылками и громко гоготали, выразительно радуясь своим бородатым анекдотам. Рядом с каждым из них пустовало по стулу; их женщины тоже танцевали на площадке, объединившись в собственный круг, они вскидывали руки вверх и отчаянно визжали, выражая гиперболизированный восторг. Мужья довольно поглядывали на них, блуждая глазами по всем, кто искал любви в этом болоте.

      За столом армян было щедро и весело; армянское верное братство придавало смелости и самоуверенности каждому из сидящих, поэтому, вместе они были дерзки и решительны. Однако, стоило армянину оказаться одному среди евреев или украинцев, как он сразу становился скромным дипломатом.

      Растрёпка знал одного из этих армян, – маленького, юркого паренька по имени Самвел. Встретившись, они обменялись рукопожатием, возгласами радости и крепко обнялись.

– Садись к нам, братишка! – радостно пригласил Самвел, хлопнув Растрёпку по предплечью.

– Погоди, я с другом пришёл… – ответил он и бросил взгляд на Макса; тот стоял у барной стойки в неловкой растерянности и делал вид, что выбирает спиртное.

– Веди к нам своего братана! – бодро предложил Самвел.

      Растрёпка и Макс оказались среди армян, которые пили и вели беседу об опричнине и рассказывали анекдоты о русских.

– Слушай, Трёпыч, – ухмыльнулся Макс, когда они вышли во дворик клуба, чтобы покурить, – лучше бы мы в клубе знатоков остались. Та же тема, но только не так потняком несёт, и баб хорошо видно. А так – путешествие в девяностые, диетическая версия, всего одна калория…

      Растрёпка испытывал большое неудовольствие от того, что Максу не понравилось место, в которое он его привёл. Раскрасневшись, он напряжённо думал, куда бы ещё поехать с Максом. Тот, видно, прочитал его мысли, ухмыльнулся и сказал: «Расслабься. Сейчас мы всё-таки поедем в стриптиз и снимем себе первоклассных шлюх».

      Всё же, Растрёпка зря переживал: Максу в русском клубе вполне понравилось, знакомая со студенческих лет музыка подняла ему настроение, напомнив о тех временах, когда он был молод, строен и беспечен. Гораздо больше, чем поиск секса в этой дыре, его заинтересовало общение с Арсеном, сорокапятилетним бакинским армянином, который работал на автодилерской. Макс решил, что грех не использовать такое знакомство, всё-таки, его «Ниссан» можно будет запросто заменить на автомобиль, который сделает его ещё более привлекательным для слабого пола, – было бы неплохо после развода разжиться чёрным бумером. А тут, как раз, ди-джей врубил «Серёгу».

      Услышав вступление «Чёрного бумера», женщины на танцполе завизжали так, будто их окатили ледяной водой из шланга. Растрёпка оторвал взгляд от сидящей неподалеку украинской девушки, пытающейся объяснить что-то на ломаном английском своему американскому бойфренду, беспомощно моргающему близорукими глазами. Глянув туда, откуда визжали, Растрёпка увидел круг неистово пляшущих женщин. Их телодвижения, которые предполагались быть откровенно-соблазнительными, вызвали у Растрёпки раздражение и внезапно накатившуюся волну тоски по жене. Он вдруг вспомнил её тело, каким оно было в его объятиях, её лицо, не похожее ни на одно другое. Особенно ему нравилось видеть нежный восторг, которым она расцветала, когда получала букеты полевых цветов, которые, замаливая грехи, Растрёпка покупал у китайцев возле автозаправки, каждый раз с сожалением раскошеливаясь на пятнадцать долларов. Полбака бензина. Впервые после ухода Катерины Растрёпка вдруг ощутил всю неподъёмную тяжесть своих поступков. Ведь она ушла из-за него. Он мог бы сделать так, чтобы она осталась, мог бы не бить её… И тогда, он вернулся бы из этой вонючей забегаловки и оказался дома, в белоснежной постели, с чем-то вкусненьким на маленьком столике у кровати и нежным, безотказным телом – рядом. От злости на самого себя, Растрёпка схватил из корзинки бармена и безжалостно раздавил в руке четвертинку лимона. Лимон не замедлил отомстить своему палачу, брызнув таким отчаянным ароматом, что Растрёпка испытал почти физическую боль. Катя любила пить чай с лимоном перед сном. Он вспомнил, так пахли её пальцы, когда он целовал их. Звуки, мало похожие на музыку, которые так радовали Растрёпку, когда он только зашёл в клуб, теперь грохотали, вызывая у него раздражение. Обозлённый, он вышел покурить.

      Красивая, стройная девушка в туфлях на невероятно высоких каблуках стояла возле входа, сжимая изящными пальцами сигарету в длинном чёрном мундштуке с логотипом «Пьер Карден». Увидев красавицу, Растрёпка моментально забыл о своей внутренней боли, и, достав сигареты, попросил прикурить. При этом, он состроил самую серьёзную свою физиономию, потому что именно это выражение, как ему казалось, было наиболее сексапильным. Девушка щёлкнула перламутровой зажигалкой, не сказав ни слова; лишь ямочка, мелькнувшая на правой щеке, изобразила подобие доброжелательности.

– Ты первый раз в этом клубе? – рискнул Растрёпка, пытаясь говорить непринуждённо, – что-то я тебя раньше здесь не видел.

Девушка скривила презрительную улыбку, ничего не ответив, и выпустила дым носом. Растрёпка внимательно рассмотрел бриллиантовую серёжку в аккуратной мочке её прекрасного уха.

– Молчишь? – спросил он, пристально глядя на девушку.

– А что, надо говорить? – вызывающе ответила та, глубоко затягиваясь сигаретой.

– Ну, да, – Растрёпка чувствовал, как чайник внутри него начал закипать.

– С тобой, что ли, нищеброд? – насмешливо ответила смелая красавица, – иди спать!

Внутри Растрёпки что-то лопнуло, и его щёки покрылись алыми пятнами.

– Пафосная сучка… – процедил он сквозь зубы и затушил сигарету об ноготь большого пальца на левой руке. Приняв боль, Растрёпка немного успокоился.

      Из клуба вышел высокий американец средних лет, одетый в длинное серое пальто. Девушка подхватила его под руку, и они ушли, оставив Растрёпку в ярости. Растрёпка огляделся. Справа от него стояло несколько подвыпивших парней в кожаных куртках, надетых на спортивные костюмы, – это были какие-то кавказцы; они курили и оживлённо беседовали на неизвестном Растрёпке языке, не обращая на него никакого внимания. Слева охранник терпеливо объяснял пьяному негру, что сегодня – пятница, поэтому, за вход в клуб придётся заплатить. Вполне возможно, что никто и не увидел Растрёпкиного позора; эта мысль успокоила его. Выкурив ещё одну сигарету, Растрёпка вернулся в клуб.

– Поехали в стриптиз? – спросил Макс, увидев его, – я расплатился.

Попытка номер два

– Если вы имеете в виду проституток, то я должна вас огорчить. В нашем клубе нет проституции. Наши девушки этим не занимаются, – Силвия смерила Макса змеиным взглядом, поймав который Растрёпка похолодел.

– Если вас интересуют шлюхи, откройте последнюю страницу «Еженедельного Вестника»– там на любой вкус. А здесь – стриптиз, джентльмены. Ещё вопросы?

– Да, мадам. А до которого часа вы открыты? – спросил Макс, чтобы скрыть свою неловкость.

– До двух-тридцати. Бар закрывается в час, – равнодушно ответила Силвия.

– Двух-тридцати ночи?

– Ночи, – презрительно произнесла Силвия, развернулась на каблуках и ушла.

– Пошли, братан, нам здесь больше ловить нечего, – произнёс Макс, положив руку на плечо Растрёпке.

– И некого! – вставил тот, заметно повеселев.

      Хорхе Рамирез получил код «010 010» на телефон от менеджера. Это означало, что джонов было двое, а проститутка нужна была только одна. Толстяк обрадовался и, подойдя к вишнёвой «Тойоте» на дальнем конце парковки, стукнул в стекло:

– Хочешь заработать?

Задремавшая в машине Рита Гиллера встрепенулась и обрадовалась. Вот уже неделю у неё не было никакой возможности заработать, кроме ненавистных конвертов с рекламой. Конечно, она хотела.

– Там двое русских. Вроде, спокойные парни. С ними можно сторговаться, – улыбающееся лицо Хорхе вселяло оптимизм. Рита закинула в рот свежий пластик жвачки и согласилась: «Давай!»

      Было около трёх часов ночи, когда Макс привёл Растрёпку и Риту к себе домой. Растрёпка нервничал, хотя, волноваться было не о чем, – с легкой руки Хорхе Рамиреза, вместе с проституткой друзья получили и кокаин, и теперь дело было за малым.

      Хмель от выпитых коктейлей успел выветриться, и Растрёпке больше хотелось есть, чем заниматься сексом, но, проститутка была стройной и симпатичной, а в холодильнике Макса осталось море еды, поэтому, он решил расслабиться и плыть по течению, чтобы получить максимум пользы из ситуации.

      Рита Гиллера вошла в чужой дом, ещё не осознавая, что шёл отсчёт последних минут её жизни. Первое, что бросилось ей в глаза – иконы, расставленные Ольгой над камином. Лики святых в серебряных окладах смотрели сквозь Риту с печальным смирением.

– Ты сказал, твоя жена ушла? – спросила Рита, повернувшись к Максу, который уже стоял на коленях перед стеклянным кофейным столиком и кредиткой, как показывали в кино, мельчил кокаин.

– Ушла, ушла… – недовольным голосом ответил Макс, не поворачивая головы.

– Я знаю, она вернётся, – уверенно произнесла Рита.

– Вот уж, обрадовала, – хмыкнул Макс, – с чего ты взяла?

– Она ушла, чтобы тебя напугать. Чтобы ты научился ценить её. Женщина не может уйти и оставить своего Бога, ей будет страшно без него, – Рита провела рукой по холодной плите над камином.

Растрёпка, безмолвно сидевший на диване, оторвал глаза от Макса с кокаином и посмотрел на Риту у иконостаса. А ведь она права. Катя забрала свои иконы, возвращаться она не собиралась.

– Слышь, Трёпыч, какая прелесть, – проститутка, рассуждающая о семье и религии. Я боюсь, у меня от смеха теперь не встанет, – скривив ухмылку, прокомментировал Макс.

      Ещё месяц назад вид кокаина расстроил бы Риту, означая, что секс будет долгим и мучительным. Теперь же, увидев маленькую кучку белого порошка на столе перед клиентом, Рита почувствовала другое.

– Оставь мне пару линий, – обратилась она к Максу.

– Ещё чего. Здесь ровно на двоих, – возразил тот.

– Дай ей занюхать, – вмешался Растрёпка.

– Разве что, твою долю, – недовольно ответил Макс.

– Отдай мою. Я не хочу, – твёрдо сказал Растрёпка, глядя на Риту.

      Она была не такая, как проститутки, которых он видел в порнофильмах, и не похожая на тех, что выходят вечером на Аврору⁸. В её лице читалась скорбь. На секунду, Растрёпке стало жалко и противно представлять себе, как эту женщину, молодую и красивую, как принцесса, сейчас будет трахать этот бородатый тролль с пивным пузом. Ах, если бы Риту можно было спасти! Сидеть с ней во дворе университетского кафе и вместе учить сложные английские слова и смеяться шуткам друг друга.

– Трёпыч, ты уснул?! – Макс, наконец, измельчил кокаин, так, как ему хотелось.

      Рита стояла у камина, вдыхая запахи чужого дома. Всё, что могло быть у неё – дом, и муж, и дети, и запахи кофе и готовящейся еды, доносящиеся из кухни, – всё это теперь было недостижимым и, признаться, совершенно ненужным. Детей воспитает тётка, у неё это лучше получается, как ни крути. Адвокат, защищающий честь католической церкви, позаботился о том, чтобы опозорить её на весь штат. Детям, если честно, вообще лучше без такой матери. Дом, кофе, еда – это тоже совсем не важно, когда в душе нет любви. Рита сделала ещё один шаг к своей смерти.

      Дева Мария посмотрела на неё с иконы с неподдельной тоской. Сколько могла, она хранила Риту, оберегая её своим именем, как амулетом. Но теперь, когда изгнанная из стриптиза проститутка перестала носить её имя, святая Мария помочь не могла. Она не волонтёр, она только отвечает на молитвы, да и то, как правило, с большой задержкой, ведь просят многие.

      На святую Маргариту тоже никакой надежды не было: от этой несчастной отрёкся отец и являлась она только мученицам, да и то, в самый последний момент, – кто, по-вашему, забирал Жанну Д’Арк из огня?

      Рита опустилась на колени рядом с Максом, и тут же его рука просунулась под юбку и ухватила её за ягодицу. Точно так делал отец Риты, встречая её из католической школы на севере Акапулько, – хватал за ягодицы, просовывал свои отвратительные кряжистые пальцы глубоко в неё, смрадно дыша пивом, куревом и гнилыми зубами. Жизнь закончилась уже тогда, всё происходящее после – призовая игра.

      Вдох через коктейльную трубочку, – порошок взлетел куда-то ко лбу, совсем не причинив боли, – кокс опять разбавлен лидокаином. Вдох второй ноздрёй, и запахи чужого дома исчезли, растворившись в новом, чудесном ощущении свободы. Рита поняла, что в смерти нет ничего страшного, – жизнь куда ужасней, и, чем дальше, тем больнее жить.

      Эти русские клоуны, Макс и Серджио, они просто смешны в своей попытке казаться мачо. Маменькины сынки, которые понятия не имеют о том, что такое – жизнь. Раздетыми они выглядели комично. У Макса под его пузом висел маленький розовый член, у Серджио – не намного лучше. Ублажать этих двоих за двести долларов? Не смешите.

      В спальне супругов Семиутовых было чисто, слишком чисто для того, чтобы веселить здесь этих недоумков. Рита решила принять ванну. Горячую, пенную, расслабляющую каждый мускул в теле. Макс зашёл в ванную комнату за ней.

– Высокий уровень гигиены – вот, что отличает проституток нашей фирмы от ваших! – воскликнул он и расхохотался. Растрёпка не ответил, он сидел на краю супружеской постели Семиутовых и сосредоточенно щёлкал пультом от телевизора в поисках подходящего порно.

      Рита опустилась в горячую воду, ей казалось, что её тело, теряющееся под пеной, растворяется, и вот, она уже не чувствует ног! Это было поразительным, сладким чувством. Рита подняла вверх стройные, как ветви касауате⁹, руки.

– Не возражаешь, если я присоединюсь к тебе? – бородатый мужик присел на краешек ванны. Мерзкий! Без очков он был бы похож на снежного человека, минус шерсть. У него даже не было волос на груди! Червяк!

– Да пошёл ты! – отказала Рита с раздражением и плеснула в Макса водой.

      Снежный человек без шерсти питается душами женщин; он рассвирепел и, яростно набросившись на охамевшую проститутку, принялся её учить хорошим манерам.

      Тонуть под кокаином сначала не больно, в первые секунды даже смешно. Интересно, как долго он будет держать Риту под водой? Темнота, как в материнской утробе. Не дышать, главное сейчас – не дышать. Но, Рита не может так долго не дышать. Вдох, – и горячая лава заполнила носоглотку. Пронзительная боль, недолго, и вдруг в темноте утробы зажегся яркий свет, и святая Маргарита, раздув пену, с улыбкой вгляделась в Ритино лицо.

– Hice todo lo posible para ti! ¹⁰ – произнесла она голосом матери Риты.

Семь бед – один ответ.

Ничто не предвещало стресса в мире британских домохозяек. Молодой парнишка, торговец мороженым, со свойственным жанру упоением наслаждался сексом с прекрасной блондинкой средних лет, из одежды на которой был только кружевной передник. Растрёпка развалился на постели в спальне Макса и Ольги и с удовольствием смотрел откровенное видео на платном канале, ожидая проститутку.

      Макс с шумом открыл дверь ванной, ввалившись в спальню и разрушив идеальный мир британских домохозяек.

– Трёпыч, ты будешь смеяться, но, у меня в ванной мёртвая шлюха, – близорукие глаза Макса прищурились, стараясь сфокусироваться на Растрёпке. Тот замер с членом в руке, уставившись на снежного человека, облокотившегося на дверной проём ванной комнаты.

– Что? – спросил Растрёпка, вытаращив глаза. (Это – шутка, это – шутка, это – дурная шутка.)

– Вставай, вот что. Трах на сегодня отменяется, если только ты не некрофил. Но! Мы сэкономили двести баксов.

      Сердце Растрёпки подскочило под горло. Не отпуская член из левой руки, он вскочил с кровати и правой схватил свои трусы и футболку.

– Куда подорвался? – хмуро спросил Снежный человек, – белый нам впарили – дрянь. Меня уже отпустило. Надо бы ещё по линии зарядить.

– Дай, посмотрю, – кое-как одевшись, Растрёпка протиснулся в ванную и не сразу понял, что он видит: среди клочков кудрявой пены в ванне неподвижно лежала та, что совсем недавно жила и говорила и пахла персиковыми духами, такими же, как у Катерины. Её лицо было полностью погружено в воду, глаза печально полуприкрыты. Ужас и отчаянье объяли Растрёпку, к ним примешивалось чувство горькой досады, – ведь он ни в чём не виноват! Он шагнул вперёд, чтобы попытаться спасти Белоснежку, лежащую в узкой белой ванне, как в хрустальном гробу, но, тут же отпрянул, – меньше всего ему хотелось оставить на её теле свои отпечатки. Растрёпка бросил взгляд на Макса, тот снимал с кровати простынь.

– Трёпыч, не строй из себя целку. Ты что, «Криминальное чтиво» не видел? Обнюхалась и утонула, дура. Пойдём, сделаем ещё по линии и поработаем лопатой, пока солнце не взошло, – невозмутимость Снежного человека немного успокоила его невольного соучастника.

      Земля на заднем дворе Семиутовых была мягкой только сверху. Под полуметровым слоем рыхлой, кишащей дождевыми червями почвы, могильщиков ждал слой глинистый, изобилующий мелкими камнями; рыть его было тяжело. Лопата в хозяйстве была только одна, поэтому Максу с Растрёпкой приходилось сменять друг друга.

      До рассвета было ещё довольно далеко, но, разносчик газет уже успел напугать заговорщиков, подъехав к дому на велосипеде и швырнув свежий номер «Сиэтл таймс» через забор.

– Слава Богу, жена убедила меня снять этот дом, – произнёс Макс, утирая пот с лица, – я хотел взять в другом районе, там был просто газон, без забора. Так тело не закопаешь!

      Растрёпка сидел на корточках возле углубляющейся могилы и курил, глядя на Макса. На Белоснежку, которая лежала рядом, завёрнутая в простынь, он боялся смотреть. Грудь Растрёпки щемила тоска по его собственной загубленной жизни; сначала ушла жена с новорождённым, а вот теперь, сам этого не желая, он влип, как муха в столярный клей. Действительно, до конца не далеко, – этой девушки обязательно кто-нибудь хватится. Не может быть, чтобы такую красивую никто не искал. Копы выйдут на след Снежного человека, уж слишком много ляпов он допустил, – а там – до Растрёпки рукой подать. Может, действительно, удрать обратно в Киев? Жениться на хорошей, молоденькой девушке, прочно осесть в семью…

– Трёпыч, дай руку! – голос Макса, донёсшийся из на удивление глубокой свежевырытой могилы, прервал тяжёлые размышления Растрёпки.

      Макс выбрался из ямы, швырнул лопату в сторону и, обтерев грязные руки об джинсы, закурил.

– Давай быстрее, я домой хочу, – Растрёпка взглянул на Снежного человека и подумал о том, насколько тот, всё-таки, спокоен и невозмутим.

– Послушай, друг. Мне это всё нравится не больше, чем тебе. Но, если ты прольёшь хоть слово, знай – тебя посадят вместе со мной. У тебя гражданство-то хоть есть? – Макс посмотрел на Растрёпку, как тому показалось, насмешливо.

– Не, только грин-карта.

– Отберут. Отсидишь, депортируют. Ясно?

– Да пошёл ты! – разозлился Растрёпка.

– Шучу, шучу! – Макс потрепал его по плечу. – Братишка, дай телефон на секунду, а то, в моём батарейка села.

Растрёпка, не задумываясь, протянул телефон и тут же упал в могилу, подкошенный оглушительным ударом лопатой по голове.

– Семь бед – один ответ, – пробурчал себе по нос Макс и направился к телу Риты.

Растрёпка очнулся от страшной боли в затылке, но не смог раскрыть глаза. Как он ни силился поднять веки, тьма давила на него со всех сторон. Пахло плесенью и дедовым огородом. Растрёпка застонал, сердце стучало в висках и в горле. Воздуха, ему смертельно не хватало воздуха. Он ещё раз попытался открыть глаза, но опять не смог. Внезапно запахло знакомыми духами.

– Катя? – вскрикнул Растрёпка, попытавшись вдохнуть, и вдруг он ощутил яркий, восхитительный свет впереди себя. Когда глаза привыкли к этому свету, Растрёпка увидел деда. Дед стоял перед ним с лопатой, утирая пот со лба, изрытым такими знакомыми продолговатыми морщинами.

– Дiда, ти що, не помер? – воскликнул изумлённый Растрёпка.

– Помер, помер. I ти, внучiк, теж, – ответил дед и отбросил лопату, раскрывая руки для объятия.

Божий промысел

Жена Рональда Клауса умерла от сердечного приступа, за два дня до годовщины смерти Рудольфа, и старик остался совсем один. Сначала мистер Клаус старался делать вид, что всё в порядке, будто его Барбара просто вышла в магазин. Он оставлял не заправленной кровать, потому что жена обычно просыпалась позже него и заправляла её сама. Вместо Барбары он сам срезал свежие цветы в саду и расставлял их по дому в её вазах, оставлял телевизор настроенным на её любимый канал.

      Но, время неумолимо текло и уносило в своих потоках даже привычки, но, не боль. Боль ощущалась физически, она щемила внутри, где-то глубоко под рёбрами, словно кто-то сдавливал что-то живое плоскогубцами. Когда Рональд глотал пищу, боль отпускала на несколько секунд, поэтому, он стал чаще есть и поменял отношение к пище. Теперь ему нравилось есть жёсткое мясо. Каждый вечер старик ел оленину, жареную на углях. В столовой он больше для себя не накрывал, предпочитая есть у телевизора, сидя на маленьком матерчатом кресле.

      «Срочные новости этого вечера: женщина, обвинившая католического священника в изнасиловании, объявлена пропавшей без вести». Старик вздрогнул и отложил вилку в сторону. Во весь экран светилась фотография – Маргарита Гиллера на фоне голубой занавески, снимок из департамента по выдаче водительских удостоверений. Портрет Маргариты сменился озабоченной дикторшей, азиаткой в безупречно сидящем на ней бирюзовом костюме: «Маргариту в последний раз видели в пятницу вечером; она вышла из дома в тренировочном костюме серого цвета и белых кроссовках. Её рост – пять футов, восемь дюймов, вес – сто пятнадцать фунтов. Если вам хоть что-то известно о её местонахождении, звоните по номеру нашей горячей линии…» Азиатка нахмурила брови, и её сменила фотография отца Генри, видимо, заимствованная с веб-сайта церкви святого Марка. «Около месяца назад эта женщина обвинила священнослужителя католической церкви, отца Мэтью Генри, в изнасиловании. Архиепископ Стэнли отказался прокомментировать эти новости нашим журналистам».

      Старик несколько секунд вглядывался в лицо отца Генри. Внезапно он взял вилку и с силой всадил её в матерчатый подлокотник кресла.

Судный день

Отец Генри сидел на диване, сосредоточенно вчитываясь в контракт, предложенный риэлтором для продажи его дома. Он твёрдо решил переехать в Бостон и посвятить себя там исследованиям апокрифов. Иисуса же такой план не устраивал. В дверь настойчиво постучали.

– Кто там? – машинально спросил Отец Генри, поднимаясь с дивана. На самом деле, ему было всё равно.

– Вам – особая доставка, – ответил голос за дверью, и, через секунду, Иисус предстал перед лицом священника в образе старика с охотничьим ружьём в руках. Узнав его, Отец Генри не стал возражать. Возмездие свыше было необходимо им обоим; отец Гэндроу умер, не дождавшись процесса, а мистеру Мэтью Генри достались отличные адвокаты.

– А где у вас телефон? – поинтересовался старик, вскидывая на плечо Ремингтон. Левая рука его ныла с самого утра, но, он старался не обращать на неё внимания.

– В кухне, висит на стене, справа от входа, – ответил отец Генри, сам поразившись своему самообладанию, – почему вы здесь?

– Девушку жалко, Маргариту, – ответил старик, – она исчезла, и, скорее всего, её жизнь тоже закончена.

– Но, я не убивал, я любил её, – возразил священник, понимая, что на исповедь времени совсем не остаётся.

– Правда – как солнце. Она может быть спрятана ненадолго, но, она никуда не денется¹¹, – ответил старик фразой, которую он, казалось, слышал раньше. Рональд Клаус прицелился. Он думал, что испытает облегчение, взяв на мушку того католического священника, который, как и ненавистный Гэндроу, насиловал и думал, что избежит наказания. Однако, за секунды до выстрела, старик почувствовал только, как закружилась его голова, будто он стоит на краю пропасти и смотрит вниз. Мистер Клаус нажал на курок, и прогремевший выстрел освободил душу священника, очистив её от страшных грехов и разворотив ему голову.

      Без сожаления, но, и не испытав облегчения, старик положил ружьё на пол, посмотрел на то, что осталось от отца Генри, затем огляделся и прошёл мимо трупа в кухню, стараясь не наступать на кровь и не прислушиваться к жжению чуть выше желудка.

– Девять-один-один. Что у вас за экстренный случай?

– Добрый вечер. Я убил отца Мэтью Генри, – голос старика звучал прерывисто.

– Повторите, пожалуйста, что вы сказали? – диспетчер службы спасения была привычна ко всякому.

– Я. Убил. Отца. Мэтью Генри. Расстрелял из охотничьего ружья… – Спазм сдавил грудь старика, но, тут же отпустил; капельки пота выступили на лбу и кончике его носа.

– Как вас зовут?

– Мистер Клаус. Рональд Клаус.

– Где вы сейчас находитесь?..

      Старик устало опустился на кухонный стул. Жжение в груди не проходило, тянущие боли в левой руке только усилились. Этот подонок в рясе священника, он заслуживал наказания за то, что он натворил и за то, что сделали его товарищи.

      Вдруг, сердитая мысль блеснула ужасной догадкой: а что, если это не он убил девушку? Старик заглушил её, вспомнив о Рудольфе. Он закрыл глаза, чувствуя как жжение чуть выше желудка усиливается. За окном замелькали красно-синие сигнальные огни полицейских машин; молодцы копы, явились быстро, всегда бы так.

– Мистер Клаус! Положите оружие на пол и выходите во двор с поднятыми руками! – призывал в громкоговоритель какой-то юнец, непонятно, как получивший должность к полиции.

      Старик поднялся со своего места и пошёл к выходу, под нетерпеливые вызовы парня с рупором; левую руку тянуло уже невыносимо, правой он расстегнул ворот клетчатой рубахи, чтобы попробовать глубже вдохнуть. Мистер Клаус широко раскрыл дверь и попытался поднять руки вверх, но, голова его вновь закружилась, как у пропасти, и, не сдержав равновесия, старик упал, скатившись по ступенькам на землю и раскинув руки у крыльца.

Он даже в кафе

Я узнаю своих клиенток на улице. По лицам, жестам, по манерам их спутников. Их слишком страстно обнимают, слишком крепко прижимают, когда ведут по улицам города в этом бесконечном танго, – под руку или, держа за локоть. Это – женщины с мужчинами в примерочных, потому что им нельзя без мнения мужа, ни шагу. Именно этих женщин целуют при всех на вечеринках, – не из нежности, а, чтобы показать, кто их хозяин. Я узнаю их робость, с примешивающимся к ней восторгом, – такие женщины умеют ценить редкие моменты счастья, когда, на людях, их мучитель бывает и окрылён, и заботлив, и ласков. Я устал от них.

      Узнав об этих женщинах гораздо больше, чем мне хотелось бы знать, я потерял интерес. В каком-то смысле, я даже стал стараться походить на их мучителей: сейчас я работаю над тем, чтобы больше любить себя и учиться радоваться жизни. Культивировать в себе единственно ценное и действительно полезное чувство – любовь к себе. В рамках этой своей программы я решил заняться здоровьем. Теперь после работы я занимаюсь в спортзале, а после, в качестве ужина, захожу в кафе-фреш; реклама смузи из свежих фруктов сделала своё дело.

      Вот и на этот раз я заехал в кафе после работы. Обычно, к восьми вечера в этой забегаловке никого не остаётся, поэтому, я надеялся провести здесь спокойных двадцать минут за смузи и кренделем. Люблю сидеть у окна, наблюдая за тем, что творится на парковке супермаркета напротив.

      Уж чего я не ожидал, так это встретить здесь Иисуса. Он стоял за смузи-стойкой, одетый в зелёный фартук и оранжевую бейсболку. На вид ему было года тридцать три, а может, моложе. Трудно сказать с большей точностью, борода всегда добавляет несколько лет.

      Деваться было некуда; уж раз Иисус решил пообщаться, метод найдёт. Не в кафе, так на безлюдной парковке подсторожит. Не буду же я прятаться от Иисуса.

– Привет. Сто лет не виделись, – процедил я, заставив себя посмотреть ему прямо в лицо.

– Привет. «Тропический поцелуй» и «Шоколадный стимул» не бери, сразу предупреждаю. В них – фруктово-глюкозный сироп, – с ходу начал Иисус, пытаясь впихнуть в меня свою очередную догму.

– А что с ним не так? – возмутился я, хотя, знал и без него.

– Пустые калории. Сразу трансформируются в жир, а ты и так весь день сидишь на заднице в офисе.

От диетической темы моё настроение только стало хуже. Моё тело – моё дело.

– Давай, тогда, «персиковый рай» и крендель с сыром.

– Давай без сыра? Это – как накинуть себе ещё одиннадцать граммов жира, а вкуса никакого, сыр пережарен. Возьми лучше с кунжутом, полезней.

– Уговорил, – согласился я.

– Восемь-семьдесят девять, – произнёс Иисус, сыграв на клавишах кассового аппарата.

Я достал десятку:

– Сдачи не надо.

– Хорошо. Я отдам детям, – ответил Иисус и надел одноразовые перчатки.

      Я сел на своё привычное место, возле окна, но, наблюдать за парковкой мне расхотелось; куда интересней было смотреть на Иисуса. Он быстро и деловито заправил блендер морожеными фруктами, залил туда йогурт, почти одновременно ловко закинув крендель в тостерную печь для разогрева.

– Жаль, что ты не всегда здесь работаешь, – попытался сострить я, когда Иисус принёс мне еду.

– Я здесь, чтобы поговорить с тобой, – он посмотрел на меня, и я вдруг понял, что отличало его от людей. В кого бы они ни вселился – его выражение глаз всегда было неживым и словно масляным, будто, это икона, а не живой человек. Спаситель прочитал мои мысли и ответил:

– Не, у меня нормальные глаза. Это просто плод твоего воображения, что они как неживые. Я всегда выгляжу так, каким человек готов меня принять, иначе, люди считают меня душевнобольным, и поговорить не получается.

– Твои глаза – плод моего воображения?!

– Да, конечно. Это – попытка твоего разума обосновать моё существование. Я для тебя – полу-икона. Скудно, но, ничего не поделаешь. Ешь, у тебя крендель остывает, – Иисус поправил бейсболку.

Крендель, действительно, был вкуснее того, что я беру здесь обычно.

– Послушай. Я хочу попросить тебя об одном одолжении. Мне надо вселиться в тебя на один рабочий день, – голос Иисуса звучал очень спокойно и вежливо.