Далеко от Земли Комарницкий Павел

– Товарищ, товарищ, возьмите себя в руки! – Она со смехом вырвалась из моих объятий.

Мы шли по тихим переулкам, по огромному городу, который силилась и не могла проглотить короткая майская ночь. Поскольку в гости к родителям мы заявились прямо с первомайской демонстрации, «ушастик» сегодня остался без работы. И я ничуть не жалел об этом.

– Как хорошо… – Вейла глубоко вздохнула. – Но всё-таки ночью опять холодно, что ты будешь делать…

Она вдруг хихикнула.

– Ты чего?

– Хорошо, что у тебя нет при себе телепатора. Не то бы ты узрел мои страдания в ходе визита. Я же сидела как на гвоздях.

– Это ты насчёт юбки?

– Ну да. Как назло, столик низенький и перекрёстный обзор. Чуть раздвинь ноги, кто-то непременно увидит нечто, для взора иннурийцев совершенно непереносимое. Из двух зол пришлось выбрать меньшее, повернуться к твоей маме анфас. Надо было, наверное, всё-таки надеть что-то другое… Нет, но я не понимаю, зачем тогда делают эти юбки, если сами аборигены Иннуру полагают, что ходить в них неприлично? Прибор показал, Эдуард Николаевич был заметно шокирован.

– Много заметил?

– Ну, не так чтобы очень, – в её глазах плясали бесенята. – Надо было мне всё же надеть так называемые трусики, что ли, перетерпела бы.

– Оп… А ты без?

– Естественно. Многослойные штаны – спасибо, мне хватило зимы… Хорошо, что в этих имеется почти непрозрачная серединка…

– Ластовица называется.

– Замечательная ластовица. Не то шок твоего папы был бы сильнее.

Она вдруг напряглась.

– Что такое?

– Идём скорее. – Иномейка резко ускорила шаг, переходя на ту самую стремительную скользящую походку, угнаться за которой шагом аборигену-иннурийцу очень непросто – того гляди перейдёшь на рысь.

– Поясни, – мне всё-таки удавалось держаться рядом и не скакать.

– Да просто шпана за нами, Антоша… Эх, не удаётся оторваться. Побежали ведь, щенки… Ладно. Давай сюда!

Вейла резко свернула в закоулок, освещаемый светом фонаря, прилепленного на крыше здания. А сзади уже стремительно надвигался топот.

– Девушка, а девушка! Куда так спешите?

Малолетние ведь совсем шакалята, младшему лет четырнадцать. Старшему семнадцать от силы. Я пересчитал – восемь голов.

– Слышь, чувак, у тя закурить есть?

– Для вас найдём! – широко улыбнулся я.

– Во, давай курево и вали. Нам тут с тёлкой потолковать надо.

– Ой, мальчики, да как же вас много, – иномейка стояла, согнув руку в локте, и на пальце чуть поблескивал камушек дешёвенького перстня. – Ну что, встали все на четвереньки?

Лёгкое изумление на мордочках.

– Вот я не понял… – начал было главарь.

– Ну как угодно, моё дело предложить. Головы-то ваши.

Шайка повалилась разом, точно сбитые кегли. Деревянный стук затылков об асфальт свидетельствовал – напрасно ребятишечки отказались от дельного предложения.

– Всё же как ваша Иннуру отличается от прекрасной Иноме, – Вейла закусила губу. – Испоганили такой чудный вечер… Идём скорее, Антон.

Ослепительно-голубая трещина расколола небо надвое, и почти мгновенно ударил гром. Грохнуло так, что где-то лопнуло, зазвенело стекло. Инбер, поморщившись, сунул палец в ухо, потряс головой.

– Значит, не было никакой возможности избежать эксцесса?

– Я не увидела такой возможности.

– Так не увидела или не было?

Вейла, сидевшая с ногами в кресле, встряхнула тяжёлыми прядями непросохших волос. Сейчас девушка пребывала в полном неглиже, колготки, насквозь промокшая блузка и тёмная вельветовая юбка висели на «плечиках» прямо над электрокалорифером – иномейка попала под внезапный ливень.

– Я не увидела. Многоуважаемый Инбер, прошу указать мне, где ошибка. Батарейка ужаса не даёт амнезии и к тому же переполошила бы всех жителей, оказавшихся в зоне действия…

– Тебе следовало просто убежать. Даже специально тренированные иннурийцы бегают весьма неважно. Тем более нетренированные.

– Шеф, но я же была не одна.

Инбер резко повернулся.

– Вот. Вот! Который раз ты влипаешь в переделки, как муамурр в смолу! И всё по одной причине, заметь! Я понимаю, любовь есть высокое безумие, но сколько же можно?!

Вейла молчала, глядя в окно, почти непрозрачное от потоков воды – майская гроза разгулялась не на шутку.

– В общем, ситуация скверная. Один из аборигенов скончался до прибытия «Скорой помощи». Неудачно упал, там из асфальта торчал металлический штырёк… Если бы пострадавший был один, без компании, не вопрос. Несчастный случай – и точка. И если бы обошлось без трупа, тоже не проблема – безусловно, никто из подонков и не подумал бы обратиться в милицию. Сейчас же по инциденту заведено уголовное дело. Пока райотделом милиции, но, думаю, там оно пробудет недолго. Очень уж странный групповой обморок, да с групповой амнезией вдобавок.

Пауза.

– Очень надеюсь, что вашу сладкую парочку никто из местных жильцов не приметил. Или по крайней мере не в силах опознать. Однако надежда надеждой, а Инструкция Инструкцией.

Пауза.

– Значит, так. Сюда больше не приходи, по телефону не звони. Вся связь только через необнаруживаемый канал. Возьми из кладовки пару «сторожков», один «воробей» и один «попугайчик». Последний пусть стоит на взводе круглосуточно, охраняет квартиру. «Воробья» использовать при выходе из дому, когда на службе – мониторинг помещения, в котором находишься, через окно. При индикации потока внимания к твоей персоне выяснить источник и в случае обнаружения профессиональной слежки немедленно дать знать мне, – резидент окинул взглядом сотрудницу. – Я понимаю, поток внимания при такой внешности и минимальной длине юбки всегда зашкаливает, но придётся потрудиться. Вопросы?

– Небольшой нюанс, шеф. Я езжу на службу на автомобиле. «Воробей» не в силах угнаться. Можно я возьму ещё и «стрижа»?

– Бери.

– И ещё… Антон совершенно лишён каких-либо средств защиты.

– Пусть катится к папе с мамой.

– Инбер, это уже не поможет. Если начнут копать… Антон станет для меня «окном уязвимости». Я же не предлагаю выдать второй индкомплект активной самообороны. Ни «воробьев», ни «стрижей»… один телепатор. Ну хорошо, пусть хотя бы индикатор потока внимания. Я очень прошу, шеф. Это действительно необходимо.

– Бери хоть чёрта лысого, лишь бы больше никаких эксцессов, – резидент перешёл на русский язык. – На День Победы чтобы оделась нормально. Юбка до колен, жакет и прочее. Всё, иди работай!

– …Тошка, ты как специалист должен знать. Через сколько минут эта дурища до Америки долетит, если её прям счас запустить?

По экрану телевизора, полыхающему красными бликами от изобилия алых стягов на Красной площади, неторопливо проползали могучие тягачи с лежащими плашмя ракетами.

– Не долетит вовсе.

– Ы? Это почему это?

– Да потому что дурища здесь ты, а это оперативно-тактическая ракета «Луна-М». Ей не то что до Америки, ей до Тулы не долететь.

Несколько секунд Ленка, предварительно надув губы, размышляла, не обидеться ли на «дурищу», но, очевидно, решила погодить.

– Везёт твоей Марине, – сестричка вздохнула. – Всё-таки есть в гэбэшной службе свои преимущества.

– А с чего ты взяла, что она из кагэбэ?

– Ой, Тоша, я тебя умоляю! Ты за первоклассницу меня держишь, что ли? – Ленка кивнула на телевизор. – Нашего брата пролетария на парад к трибуне мавзолейной сроду не пустят. И потом, в Нагонию её эту она что, едет бананы собирать?

Возражать я не стал. Воистину, как говорил некто Воланд, – «если вам так удобнее, то и считайте». Ни к чему расшатывать стройную и непротиворечивую легенду моей ненаглядной, скупыми штрихами мастера отложенную Вейлой в головах моих родственников. И в конце концов Нагония, мифическая африканская страна из сериала «ТАСС уполномочен заявить», ничем не хуже реальных Уганд и Эфиопий.

Сегодня мы с Ленкой встречали День Победы вдвоём. Ну так сложилось. Вейла была в числе приглашённых на Красную площадь, и я даже догадывался, кто именно это самое приглашение ей организовал. И с какой примерно целью. Телепатор действует на расстоянии не более нескольких десятков метров… ну там до трибуны мавзолейной, выражаясь Ленкиными словами, где-то так и будет. Я же в число приглашённых, естественно, не входил. Ленка, в свою очередь, осталась куковать дома, что-то не заладилось у неё с подружками на сегодня. Что касается мамы-папы, то они ещё вчера укатили в гости на дачу к старым друзьям, с которыми не виделись уже довольно давно.

– Тоша, а можно я спрошу?

– Смотря о чём.

– Как она… ну… в постели?

Я оторвался от созерцания парада, с интересом рассматривая родную сестричку.

– Законный вопрос. В самом деле, должна же сестра знать, каково родному брату в койке?

– Ну Тоша… – Ленка вновь надула губки, очаровательно хлопая ресницами. – Ну я же девушка. Я ж не просто так спрашиваю. Вдруг пригодится…

– Оба-на! – мой интерес к сестричке стремительно нарастал. – А мама с папой в курсе, что ты от чтения любовных романов намерена перейти к… гм… практическим занятиям?

– Уй, какой дурак ты, Тошка! – окончательно надулась Ленка. – Невозможно ни о чём с тобой разговаривать!

Грохочущая техника на экране сменилась красочной заставкой. Кончился парад.

– Ладно, не дуйся, – я обнял сестричку. – И вообще знаешь что? Поехали к нам, ей-ей.

– К Марине? – вся надутость с Ленки мигом слетела.

– Ну да, – я улыбнулся. – А то она уже пеняла мне, мол, сколько времени знаемся, а даже сестра твоя в гости ни ногой. Манкирует, стало быть.

– Я манкирую? Да хоть сейчас!

– Ну вот и ладненько, вот и договорились. Сейчас Марина с Красной площади выберется, позвонит, и…

Телефон на столике застрекотал так неожиданно, что я вздрогнул. Нервы-нервишки расшатались, однако, товарищ Привалов.

– Да!

– Антон? – родной голос в трубке явно взволнован. – Сможешь сейчас подойти?

– Куда?

– Где ты мороженым меня кормил.

– Понял, иду.

– Жду! – короткие гудки.

Помедлив секунду, я положил трубку и молча двинулся в прихожую. Вейла зря паниковать не станет.

– Тоша, ты куда? Марина звонила?

– Она.

– Что-то не так?

– Похоже. Если что, скоро не жди!

На улице дул резкий порывистый ветер, и если на припеке майское солнышко скрадывало прохладу, в тени от озноба не предохраняла даже толстая вельветовая рубашка. Интересно, сколько сейчас в Москве градусов… похоже, пятнадцать, не больше. Как точно выразилась моя ненаглядная: «Если ты скажешь, что тут у вас когда-то бывает тепло, я просто не поверю»…

Ну вот и он, тот самый киоск. Где я в прошлом году пытался угостить ничего не подозревающую иномейку затвердевшей от холода водой с приправами. А вот и она, сломанная скамейка. Так ведь за зиму и не починили… дикари-с…

– Здравствуй, Антон. – Она, как всегда, возникла будто ниоткуда. Серо-стальной костюм, жакет со значком и юбка до колена, строгая белая блузка – и не подумаешь, что несколько дней назад эта деловая дама демонстрировала трудящимся краешки ягодиц.

И уж подавно невозможно представить, что в этих вот прекрасных глазищах так любят плясать, резвиться смешинки. Сейчас в них безраздельно царил тёмный, липкий, как мазут, ужас, с трудом подавляемый силой воли.

– Что случилось, родная?

– Пока ничего, – голос напряжён, как взведённая пружина арбалета, и оттого особенно ровен. Она цепко подхватила меня под руку. – Пойдём пройдёмся. Праздник же.

– Погоди… ты можешь вкратце хотя бы намекнуть?..

– Ничего не говори, просто шагай в ногу.

Более вопросов я задавать не стал. Шагать так шагать.

Шагали мы довольно долго, и уже нетрудно было догадаться, чего именно ищет иномейка. Самый тихий переулок, где при желании можно услышать, как падают листья. И даже как растут. И в том переулке самый глухой тупичок, куда нога человека ступает нечасто.

Дворик, открывшийся взору, поражал безлюдьем и в то же время отсутствием мерзости запустения. Сквозь прошлогоднюю мочалку прелой травы густо пробивалась свежая поросль, ветви деревьев, одетые зелёной дымкой, скрывали очертания громоздких бетонных коробок, высящихся поодаль. Нигде не видать мусорных куч, битых бутылок, и даже строго обязательных похабных надписей на стенах близлежащих гаражей было раз-два и обчёлся.

– Вот тут посидим, – Вейла провела пальцем по серой доске самодельной скамейки, проверяя, не слишком ли грязна. Я критически оглядел доминошный столик, не слишком ровно вкопанный в грунт.

– Похоже, дело серьёзное. Рассказывай.

– Не гони, Антон. Дай мне отойти.

Пауза.

– Я только что с Красной площади… впрочем, ты в курсе.

Пауза.

– Скажи… что ты чувствуешь, глядя на всю эту боевую технику?

Я помедлил, обдумывая ответ.

– Гордость за несокрушимую мощь державы и за людей, которые смогли всё это сотворить, – я чуть усмехнулся. – И лишь временами терзают диссидентские сожаления насчёт немереных миллиардов народных денег, вбуханных в…

– Вот. Вот оно. Не ты один, так думают все. Все. Все поголовно. Гордость и даже восторг при виде чудовищных машин, предназначенных для убийства. Для массового убийства, заметь. И только изредка, вскользь – сожаление за выброшенные деньги… Деньги!

Пауза.

– Можно ли испытывать восторг при виде гильотины, или виселицы, или электрического стула? Это же мерзость, вещи, которые стыдно показывать на глаза. Их место в подвалах без окон. А танками и ракетами с атомными бомбами, выходит, можно гордиться?

– Прости, что разочаровал, – скупо улыбнулся я. – Я всего лишь дикий абориген дикой планеты. И нет раскаяния во мне, как ты любишь выражаться. Ты моего отца порасспроси, он застал войну. Пацаном, но застал. В оккупации был… и выжил. Он тебе расскажет, к чему приводит нехватка мерзких танков и прочих орудий убийства.

– Да-да, я помню: «хочешь мира – готовься к войне».

– Абсолютно точно. Хочешь мира – готовься к войне. И никак иначе.

Глаза, как две зияющие бездны.

– Скажи, тебе не страшно? Не страшно жить, когда в получасе лёта от тебя дремлют эти чудовища?

Я вновь чуть усмехнулся.

– Мы привыкли.

Пауза. Долгая, долгая пауза.

– Меня тоже иногда посещают необычные мысли. Например, что эта планета лишена разумной жизни. И аборигены, волей биологической конвергенции так похожие на иномейцев, просто прикидываются разумными существами. Тонкая плёночка вроде бы здравых рассуждений, а под ней – бездна безумия… Вы не признаёте законов реального мира. Вы безапелляционно уверены, что любое знание – благо и любой ящик Пандоры непременно следует открыть. Вам не приходит в голову самоочевидная истина, что тот, кто старательно готовится к войне, в итоге её непременно получит. Вы не признаёте вселенский Закон возмездия… удивительно, как вы ещё признаёте Закон всемирного тяготения?

Пауза.

– Только ведь незнание законов не освобождает… Человек, шагнувший в окно или с крыши, может принципиально не признавать Закон всемирного тяготения или вообще ничего не знать о нём. Участь его от этого не изменится ни на йоту.

Я осторожно обнял её.

– Не всё так ужасно. На этой огромной холодной планете есть один абориген, который любит тебя. Больше жизни. При всей своей непроходимой дикости…

Впервые за весь трудный разговор её лицо озарила бледная улыбка.

– Это правда. И спасибо тебе, Антоша.

Улыбка погасла.

– Я сегодня стояла двольно близко от трибуны, на которой находятся ваши вожди. И мысли их были как на ладони. Всё очень плохо, Антон. Ты в курсе, кто такой некий Михаил Горбачёв?

Теперь паузу выдержал я.

– Новый генсек ЦК КПСС, если не ошибаюсь.

– Ошибаешься, Антоша. То есть да, генсек-то он генсек… Вас ждут тяжёлые времена.

Наверное, по моим глазам сейчас можно было выверять циркули.

– Ты не ошиблась? – осторожно спросил я.

– Да если бы… – усмешка уголком рта. – Телепатор настроен отлично. И я достаточно понаторела в обращении с ним, чтобы тешить себя иллюзиями.

Вдоль позвоночника пробежала холодная ящерка.

– Война?!

– М? – она судорожно вздохнула. – Да нет, не война… то есть не то, что ты сейчас подумал. Чудовища останутся в шахтах. Всё будет сделано проще… практически бесшумно.

Теперь холодная ящерка бегала по моему хребту не переставая.

– А… твой шеф?

– А что шеф? – она вновь усмехнулась краешком рта. – Вмешательство во внутренние дела аборигенов не производилось, не производится и производиться не будет. Мы тут для того, чтобы блюсти интересы прекрасной Иноме. Только.

Пауза.

– Наверное, я была бы полностью с ним солидарна. Если бы не встретила тут одного аборигена. И эта ледяная планета стала мне, скажем так, не совсем чужой.

Я уже вовсю грыз собственные губы.

– Ладно… кто предупреждён, тот вооружён… Но надо же что-то делать?!

Тяжёлый вздох в ответ.

– Я не знаю, Антоша… Я правда не знаю. А пока возьми вот…

На её ладошке поблёскивали серебряной цепочкой брелки, сцепленные рядом.

– Телепатором ты уже умеешь пользоваться. Вот это искатель «жучков». А это устройство связи. Принципиально необнаружимое вашими средствами контроля.

– А это?

– А это индикатор потока внимания. Он должен работать круглосуточно. Как только подаст сигнал, включай телепатор и ищи заинтересовавшееся тобой лицо. К сожалению, я не могу снабдить тебя оружием, перстень-парализатор изготавливается под владельца индивидуально.

Пауза.

– Вот такие дела, Антоша.

– …А ну-ка, лови! Ап! Ага, не можешь?!

– Тебя поймаешь, пожалуй…

– А ты соберись с силами! И одним рывком! На один-то рывок ты способен, нет?

– Ну держись!

Моему спринтерскому броску, на мой сугубо личный взгляд, по-хорошему мог позавидовать и гепард. Никакого толку…

– Фуххх… Всё, сдаюсь! Заморила ты меня…

– А как же ты намерен на мне жениться, если поймать не в силах? – Моя ненаглядная показала язычок, острый и розовый.

– А если тебе нравится этот парень, постой смирно!

– А, вот так вот?

Оказывается, детская игра в «салочки», непременная забава иннурийских малышей, была хорошо известна и на прекрасной Иноме. Более того, если я верно понял, в седую старину именно таким способом женихи делали предложение тамошним невестам. Поймал девушку – она твоя, не поймал – извини, парень… Очень гуманный и мудрый способ, кстати. Поскольку иномейки в среднем бегают резвее иномейцев, взрослая здоровая девица могла без лишних слов отшить нежелательного ухажёра. Ну а если девушка слабосильна и субтильна, то и неча выёживаться, подруга, – бери, что дают, пока совсем на бобах не осталась. Что касается аборигена Иннуру, то ни малейших шансов при честном состязании тут не имел бы даже чемпион мира. Темп, посильный мастеру спорта на стометровке, Вейла легко могла держать пару-тройку километров, если не все четыре.

– Ну вот видишь, можешь, когда захочешь. – В её глазах по обыкновению плясали смешинки.

– Могу, когда ты захочешь! – Я сочно залепил ей губы поцелуем.

Сегодня мы гуляли в Алёшкинском лесу – сразу после работы, наскоро перекусив пирожками с рисом и яйцами в харчевне, устремились за город. «Ушастик», доставивший нас на опушку, дремал в кустах, на заднем сиденье лежали жакет и длинная деловая юбка – Вейла всё же не рисковала щеголять на службе в нарядах, предназначенных для взора любимого.

Май, словно спохватившись, наконец-то вступил в свои права по-настоящему, без дураков. Холодные – аж пар изо рта! – ночи и бодрящие «демисезонные» температуры днём сменились ласковым теплом, переходящим после полудня в жару… в том смысле, как её понимают аборигены-иннурийцы.

Май летел к концу, и где-то там, в космической пустоте, летели к цели два неуклюжих дикарских аппарата, отмеряя время, отпущенное нам двоим.

«Я не знаю, сколько времени светлые небеса нам отпустили, но не хочу терять больше ни часу»…

Теперь уже наряды моей ненаглядной в свободное от работы время нельзя было назвать чересчур откровенными – скорее бесстыдными. Колготки, как ближайшие родственницы ненавистных штанов, были заброшены в дальний угол. Чисто декоративные юбки, украшенные вдобавок двумя-тремя, а которые и четырьмя разрезами, тщетно силящиеся прикрыть ягодицы, кружевные и шёлковые блузки, даже и не пытающиеся скрыть хоть что-нибудь, – вот и весь наряд. Ни единой лишней тряпочки. «Главное, чтобы видел ОН. Чтобы смотрел на меня, не отрывая глаз, – да, я так хочу!»

Дополняли сей гардероб босоножки на низком каблуке – высоких каблуков Вейла не любила. Во-первых, дикое извращение, с точки зрения иномейки. И, во-вторых, туфли на высоких каблуках придавали её длиннейшим ногам некоторую ходульность.

«Скажи, Антоша… если что… как ты будешь жить без меня?»

Наверное, высокое безумие любви тоже имеет свою градацию. И мы уже достигли самой высшей ступени – той, куда не добрались даже Ромео и Джульетта. Да, они не могли жить друг без друга, но для прекращения жизни им потребовался яд. Мне яд был ни к чему. «Умереть от любви» вовсе не метафора, теперь я знал это точно.

Всё в мире было призрачным, ненастоящим, кроме неё. Весь мир – обрамление, постамент для моей ненаглядной. И все тревоги за судьбы мира, а также отечества казались сейчас не более важными, чем проблема совочка и ведёрка, закопанного где-то в детской песочнице. Пусть эти проблемы волнуют малышей…

Её глаза смеялись, загоняя все тревоги в глубокие норы, и май летел к концу. Стремительно и неостановимо, как межпланетные станции. Завтра суббота, первое июня.

Уже давным-давно Вейла не посещала свою прекрасную Иноме, хотя поначалу, как помнится, использовала для этого малейшую возможность. Теперь все выходные мы проводили вместе. И всё чаще через тонкую оболочку её весёлой безмятежности и порой моей грубоватой мужицкой бравады пробивался океан нежности. И тогда мы сидели и молчали, и я осторожно, кончиками пальцев ласкал её – так не ласкают женщин в преддверии сексуальных утех, так можно трогать только снизошедшую к тебе со светлых небес небожительницу… Её длинные тонкие пальчики ответно гладили меня по лицу, и бездонные тёмные глаза смотрели прямо в душу.

– Между прочим, завтра первое июня. Официальное начало лета. У меня есть идея, как отметить это выдающееся событие.

– М-м?

– Предлагаю скататься на рыбалку. С ночёвкой. На Истре, на водохранилище, есть отличные места, отец не даст соврать.

– На Истре… а там водятся большие рыбы?

– Ну, не так чтобы очень уж большие… Зато много!

– А зачем нам много мелких рыбок? – её глаза смеялись. – У нас даже кошки нет.

– Да при чём здесь рыба-то? На рыбалку ездят вовсе не из-за рыбы, если хочешь знать. Рыба – это только для азарта. А так, представь, – дивный закат, тепло, кругом ни души, птицы поют-заливаются, кругом нежная зелень… и ты вся такая нежная… Без колготок! – привёл я козырный довод.

– А, так вот в чём тайный смысл рыбалки? – в её глазах резвились бесенята. – Да, это всё меняет. Хорошо, если без колготок, я согласна. Только ехать придётся прямо сейчас.

– Ы? – я захлопал глазами.

– В воскресенье дела у меня, ты уж извини. Шеф загрузил немножко…

– Вообще-то в принципе можно… но удочек у нас дома нету, наживку опять же надо… короче, это к отцу ехать, там и удочки, и палатка, и лодка…

– Ты сам предложил. Я согласилась. Теперь даёшь задний ход?

– А поехали! – решительно встряхнул я головой. – Время только к шести часам подбирается, до заката вполне можно успеть!

Через десять минут «Запорожец» резво катил по асфальту, почти не притормаживая на поворотах, – вне сомнения, робот просчитал предельные боковые ускорения, не приводящие к опрокидыванию аппарата, и уверенно их придерживался. То, что пассажиры при этом болтаются, едва удерживаемые ремнями безопасности, робота, очевидно, не трогало. Хорошо всё же, что это «ушастик», мелькнула в голове очередная посторонняя мысль. Малосильный мотор не даёт иномейскому автошофёру по-настоящему проявить своё мастерство. Будь это, скажем, батина «жучка», робот устроил бы нам тренажёр для космонавтов. А уж про более мощную машину, какой-нибудь импортный «Мерседес», страшно даже подумать…

– Ну положи уже, не терпи, – в её глазах резвились бесенята. – Выше. Ещё выше!

– Выше не получается, – посетовал я, ощущая под рукой то самое место, один вид которого полностью шокирует иннурийских аборигенов.

– До чего всё же ограничена фантазия этих самых иннурийских аборигенов, – вздохнула Вейла. – Как насчёт положить руку девушке на плечо?

И мы разом расхохотались.

– Ты давно не была дома. На прекрасной Иноме…

Веселье увяло, как цветок в кипятке. Я помимо воли убрал с её бедра руку.

– Да, Антоша. Давно. И теперь уже не получится.

Я уже кусал губы, кляня себя последними словами. Ну вот кто за язык всё время тянет? Болван, и это надолго…

– Может, на неделе?