Далеко от Земли Комарницкий Павел
– И что?..
– Он требует меня к себе, Антоша. Похоже, назревает крутой разговор.
Длинные пологие волны лениво накатывались на берег, усеянный крупной галькой. Чуть дальше от уреза воды галька истончалась, перемешивалась с песком. Могучие неохватные пальмы лениво шевелили гигантскими перистыми листьями на головокружительной высоте. Стайка мальчишек на скоростных серфах резвилась среди волн, скользя по гребням и время от времени совершая сальто. Вдали, уже почти теряясь в дымке, неторопливо ползла циклопическая туша грузовоза, раскрашенного в кричаще-яркие красные и зелёные цвета. А ещё дальше небо смыкалось с морем в единое белёсое марево. Инмун вдруг вспомнил как наяву: небо невероятного густо-лазурного цвета и ещё более синее море… и горизонт, обрезанный, как по линейке… Здесь, на прекрасной Иноме, горизонт можно увидеть лишь на экране радара.
– Отдыхаешь?
Иллеа возникла перед ним, точно материализовавшийся Укор Совести. Вздохнув, Инмун закрыл глаза.
– Отдыхаю.
– Замечательно, – в голосе супруги прорезался металл. – Всё уже продумано, вероятно?
– Примерно так…
– Ну и что ты намерен предпринять?
– Ничего.
– То есть? Ты же её отец!
– Это так же верно, как и то, что ты её мать.
– Я так и знала… Слушай, если тебе всё равно, что твоя дочь станет зоофилкой, то мне нет. Придётся действовать самой, как видно.
– Сядь и успокойся. Начнём с того, что парализатор в данном случае абсолютно бесполезен. Время ушло, теперь он её не забудет точно – парализатор не затрагивает долговременную память, гасятся только сиюминутные впечатления. И, так полагаю, он оказался бесполезен изначально. Он хранил её портрет всё это время.
– Тогда… тогда я его просто убью!
– Вот как… А то, что он спас нашей Вейле жизнь, это не в счёт? А то, что мы вместо родной дочери будем иметь непримиримого врага, это мелочи? А Комитет Чести и Права?
Иллеа вдруг бросилась мужу на грудь и разрыдалась горько и безутешно. С тяжёлым вздохом Инмун обнял жену, принялся тихонько гладить по волосам.
– Давай не будем паниковать, вот что. Она взрослая девушка, и всё, чего мы сможем добиться, это рассориться с дочерью. Навсегда.
– Ох, Инмун… за что, за что такое несчастье?!
Пауза.
– Знаешь, Иллеа… Я почему-то не уверен, что это несчастье.
– Вау! Тошка! Какая прелесть! Спасибо, братик! – Ленка в приливе чувств чмокнула меня в нос. Откупорив флакон, нюхнула. – Аромаааат…
– Ма, а это вот тебе, – я протянул матери коробочку.
– Спасибо, Антоша, – мама рассматривала тонкую золотую цепочку с маленьким стилизованным кулончиком: крест, вписанный в круг. Именно так в астрологии и прочей магии-хиромантии обозначалась наша родная планета. – Золото…
– Взрослым женщинам золото дарить практичней всего, – улыбнулся я.
– Совсем взрослый ты у меня стал… – мама со вздохом взъерошила мне волосы, притянув, поцеловала в лоб. – Спасибо ещё раз.
– Тоша, а можно я спрошу? – Ленка смотрела робко и в то же время чуть вызывающе. – Ты сегодня к Марине пойдёшь?
– Предположим. – Я чуть подобрался.
– А почему бы тебе её к нам не пригласить? Посидели бы.
Пауза. Все выжидающе глядели на меня.
Нет, что ни говорите, не зря у человека помимо головного имеется ещё и спинной мозг. Неизвестно, чем бы закончилась пауза, но покуда головной мозг подбирал аргументы и выстраивал убедительные версии насчёт причин отказа, моя правая рука сняла телефонную трубку, левая же указательным пальцем несколько раз провернула диск номеронабирателя. Вот так вот, легко и просто. И не надо никаких навороченных умственных аргументов.
– С вами говорит автоответчик, – откликнулась трубка таким знакомым голосом. – Пожалуйста, оставьте сообщение после сигнала.
– Вейла… – мой язык, похоже, также был подключен к спинному мозгу напрямую. – Я понимаю, может, тебе сейчас не до гостей. Но ты приходи. Приходи, а? Вот прямо сегодня. К нам приходи, домой. Я тебя очень прошу…
Молчание, нарушаемое шорохами телефонной линии. Подождав несколько секунд, я положил трубку на аппарат. Неловко улыбнулся.
– Я сделал всё что мог.
– Придёт? – Ленка смотрела на меня тревожно.
– Я сделал всё что мог!
– Тогда прошу к столу, – отозвался отец, раскупоривая бутылку с «Розовым мускатом». – Дамы, сегодня мы будем ухаживать за вами от и до!
Ухаживать за дамами, сидя перед ломящимся от снеди столом, легко и приятно. Как говорит один мой приятель, «не рельсы таскать». Дамы смеялись, охотно принимая комплименты, а также салаты и куриные ножки, беседа текла легко и непринуждённо… И только настороженно-внимательные взгляды, прорывающиеся из-под ресниц в мою сторону, портили картину безоблачной семейной идиллии.
«…Хотелось бы услышать твою версию дальнейшего развития событий. Особенно насчёт детей – семьи ведь, собственно, и создают ради этого. Итак?»
«А что, ваша здешняя медицина так же бессильна, как и у дикарей Иннуру?»
Вот интересно, для чего у гомо сапиенса такие гипертрофированные полушария головного мозга, если в самые решающие жизненные моменты работают не они?
Звонок в дверь. Все разом замолчали. Помедлив секунду, я двинулся в прихожую. Не глядя в глазок, нашарил защёлку замка…
– Здравствуй, Антон, – она стояла на площадке в своей белой куртке, белой шапочке и шарфе, унизанном тающими на глазах снежинками. – Вот, надо же… снег вдруг пошёл…
– Ты пришла… Ты всё-таки пришла…
– Ну ты же просил?
Вместо ответа я втянул её в квартиру и сочно залепил рот поцелуем. Её губы сегодня были вовсе не жгучими – просто тёплые, очень тёплые, и чуть влажные… нежные, как у ребёнка… совсем человеческие сегодня у неё были губы…
– Раздевайся! – я решительно принялся расстёгивать пуговицы. Закинул шарф и шапочку на полку, нацепил её курточку на крюк вешалки. – Какая же ты молодец, что пришла!
– Кстати, никак не могу уяснить, отчего это женщинам в случае совершения ими какого-нибудь выдающегося поступка тоже говорят «молодец», – засмеялась Вейла. – Надо же правильно говорить «молодица», разве нет? Или правильней будет «молодка»?
– Какая же ты у меня молодица! И молодка!
– Антоша… такой вопрос… – она понизила голос, и голос тот зазвучал неуверенно. – Что будет, если я сниму эти ужасные джинсы? Это сильно шокирует твоих родных?
Я хмыкнул, критически оглядел девушку. Длинный джемпер, плотно облегавший фигуру и достававший почти до середины бёдер, вообще-то вполне мог играть роль платья…
– Ты не думай, у меня там внизу колготки. Но если нельзя, я потерплю.
Я улыбнулся. Вообще-то я уже был в курсе отношения обитателей прекрасной Иноме к земным гардеробам. Как бы чувствовала себя наша русская девушка, одетая в робу сталевара или того хуже – водолазный скафандр? Ну то-то. И какой уж там приятный вечер, это ж мучение, а не вечер будет…
– Снимай свои ужасные джинсы! Семь бед – один ответ. Только больше ничего снимать не надо, ага?
– За кого ты меня принимаешь? – её лицо отразило крайнюю степень возмущения, однако в глазах плясали бесенята. – Я воспитанная девушка!
Распахнув дверь в залу, где в очевидном томлении пребывали мои родные, я торжественно ввёл Вейлу.
– А вы не верили!
– Здравствуйте, Алёна Павловна, здравствуйте, Эдуард Николаевич! – иномейка, порозовев, оглядывала компанию, блестя глазами из-под длиннющих густых ресниц, и была сейчас чудо как хороша. – Лена, здравствуй!
– Ба, какая гостья! – это, разумеется, папа. – Рады видеть, Марина! Хотя, если откровенно, мы тут уже почти отчаялись…
– Отчаиваться вообще вредно, Эдуард Николаевич, – «Марина» вовсю сияла жемчужными зубками. – Надежда должна умирать последней! Вот видите – один телефонный звонок, и я здесь.
– Так просто… – я изобразил на лице потрясение. – Знать бы раньше…
– Ну не кори себя, – «Марина» сочувственно поправила мне волосы на виске. – Откуда молодому-перспективному инженеру, занятому постройкой космической техники, знать, что девушке можно просто позвонить? А не орать, задрав голову у подъезда: «Эй-эй, золотая рыбкааа!!!»
– Ой, что творится! – Мама смеялась, прижав ладошку ко рту.
Вечер определённо наладился. Вейла как-то быстро и ненавязчиво повела компанию, умело направляя разговор в нужное русло. В голове у меня сладко шумело.
– Минуточку внимания! – Я поднялся.
– Никак созрел тост? – Это Ленка.
– Тост – это чуть позже. Сегодня же Международный женский день?
– Это правда, – в глазах иномейки искрились смешинки.
– Ну вот… – покопавшись в кармане, я извлёк ещё одну крохотную коробочку из «Ювелирторга». – Это тебе.
Пауза.
– Спасибо, Антоша, – «Марина» разглядывала золотую цепочку, на конце которой болтался крохотный кулончик. Почти такой же, как мамин, только крест был не в круге, а приварен снизу. Знак Венеры…
– И это ещё не всё, – я чуть улыбнулся. Достав ещё коробочку, извлёк золотое колечко, осторожно взял её ладошку, надел кольцо на палец. – Вот в присутствии трёх независимых свидетелей предлагаю тебе мою руку и сердце. Возьмёшь?
Вот теперь смех полностью улетучился из её глаз. И стали те глаза невероятно глубокими, чуть тревожными и печальными.
– Эдуард Николаевич, так уж получилось, но я в курсе вашего разговора с сыном. Не обижайте Антона, пожалуйста. Видите, ни в чём он не виноват.
Вейла глубоко вздохнула.
– В общем, так, – она надела кулон на шею, спрятала в вырезе на груди. – За это спасибо, Антоша. А вот это… – иномейка стянула кольцо и вложила мне в ладонь, сжав пальцы, – это ты мне подаришь в июле. Если всё получится…
– А если не получится? – Отец остро наблюдал за сценкой.
– А если не получится, то в июле я буду далеко отсюда. Очень далеко. Вне пределов СССР. И Антона туда не пустят, Эдуард Николаевич, это точно.
Пауза.
– Это только некий Штирлиц встречался с женой взглядом раз в двадцать лет и тем был счастлив. С любимыми нужно жить. День за днём, час за часом. Вместе.
Пауза.
– Я прошу понять меня правильно. Я Антона очень люблю, и скрывать это мне незачем. Однако если… не получится, то ломать вашему сыну жизнь я считаю бесчестным.
Пауза.
– Простите меня, если что. И ты прости, Антоша.
– …Я тебя внимательно слушаю. Да ты садись. Чаю хочешь?
Инбер, уютно устроившись в кресле и закинув ноги на пуфик, являл собой зримый образ Вселенской Доброты и всепрощения. Как уже успела уяснить Вейла, – очень дурной знак. Когда шеф-наставник, хмурясь, с ходу ставит по стойке «смирно» и вкатывает прямо в лоб претензии – пустяки, обычный рабочий момент. Считай, пронесло… А вот сейчас не факт.
– Что именно мне следует говорить, уважаемый Инбер?
– Ну, если трудно, давай начнём с сущих пустяков, – голос шефа тих и задушевен. – С провода аборигена Иннуру на Иноме через тинно. Кстати, что там у нас гласит восемьдесят шестой пункт Инструкции?
Девушка молчала, угрюмо глядя в точку.
– Прошу прощения, я вроде бы упустил твой ответ, – голос шефа ласков до невозможности. – Нельзя ли повторить? Восемьдесят шестой пункт я имею в виду.
– Проникновение аборигенов в область тинно допустимо в случае служебной необходимости в сопровождении оперативного сотрудника миссии и только с личного разрешения шефа-наставника миссии либо лиц, указанных в подпункте два.
– Замечательно, просто замечательно. У тебя отличная память, – поощрил шеф. – А второй подпункт?
– Проникновение аборигенов на Иноме возможно в случае особой служебной необходимости с личного разрешения Патриарха, либо не менее двух членов Высшего Координационного Совета, либо главного руководителя Службы Неба, либо не менее двух членов Верховного Совета Матерей…
– Превосходно. Таковое разрешение у тебя имелось?
Пауза. Вейла по-прежнему смотрела в стену горящим упрямым взором.
– Что-то у меня со слухом, прошу прощения. Я опять не слышу твоего ответа.
– Нет. Никакого разрешения у меня не было.
– Ага… Тогда перейдём к вопросу чуть более сложному. Ты вообще соображаешь, что творишь?
Вейла вскинула на шефа упрямые глаза.
– Шеф, я понимаю, вина моя безмерна. Но нельзя ли узнать, какой именно ущерб прекрасной Иноме нанесён визитом вот этого парня?
– Железная логика, – иномеец лучезарно улыбнулся. – Граната, брошенная в толпу, не взорвалась, и потому говорить-то, собственно, вообще не о чем. И дело следует закрыть за отсутствием состава, тскзть. Правильно я понял ход твоих мыслей?
– При всём уважении, почтенный Инбер, Антон не граната.
– О да! Ну что такое граната? Примитивное взрывчатое устройство, лишённое собственной воли, способное в самом неблагоприятном случае убить и покалечить несколько человек. Абсолютно предсказуемое, чего нельзя сказать об аборигене-иннурийце. И, как теперь выяснилось, о некоторых сотрудниках иномейской миссии.
Пауза.
– В общем, так. Заменить тебя на посту куратора проекта «Вега» сейчас уже невозможно, времени на внедрение нет. В июне проект входит в активную фазу, аппараты достигнут Иноме. В июле тебя здесь быть не должно. Имеются возражения?
Пауза.
– Я могу идти, шеф?
– Пока можешь. Да, чуть не забыл – любой предмет со склада отныне брать только с моего разрешения. Ещё раз самовольно решишь оснастить своего возлюбленного иномейской аппаратурой, пеняй на себя. Ночью вытащит спецгруппа прямо из постели. Во время полового акта. За ногу и на Иноме.
Её тело излучало обжигающий жар, и кожа на моих ладонях вот-вот готова была пойти пузырями.
«Брось меня. Ты сгоришь».
«Нет».
«Ты сгоришь, и я останусь одна».
«Нет. Я тебя одну не оставлю».
«Брось, пока не поздно!»
«Поздно. Я уже люблю тебя. Я не могу без тебя».
Держа её на руках, я брёл и брёл сквозь беспросветную муть, и липкий, густой, как молоко, иномейский ночной туман сменялся свирепой иннурийской вьюгой.
«Тогда я замёрзну здесь, на ледяной Иннуру. Вот кончится жар, накопленный там, на родине…»
«Я не дам тебе замёрзнуть. Я буду греть тебя своим дыханием денно и нощно».
Там, во сне, мглу уже разгоняло сияние её глаз.
«Хороший ты какой, Антоша. Ты прав. Мы выберемся. Ну как же может быть иначе, если я тоже смертельно люблю тебя?»
Вейла…
Нудный писк электронного будильника бесцеремонно разорвал зыбкую вязь сновидения. Вздохнув, я сосчитал до трёх и разлепил глаза.
Родителей, как обычно, дома уже не было. Отец работает с 7.15, и перед этим ещё завозит маму на службу – их контора находится у чёрта на куличках, там от метро чуть не километр приходится брести…
– Ленка, Лен!
Шум воды в ванной. Понятно… Прежде чем открыть глаза, моя сестричка ныряет под душ. Не иначе в роду у нас всё-таки были русалки.
«Микма» бодро зажужжала, чуть пощипывая щёки. Энергично натирая физиономию электробритвой, я выдвинул пошире ящик стола и осторожно раскрыл кожаный блокнот. Теперь фотографий было две. На одной девчонка-малолетка, на другой взрослая девушка. Только глаза остались прежними…
– Ленка, вылезай уже! Сколько можно баландаться? Я опаздываю!
Шум воды стих.
– Заходи, Тоша, – против обыкновения Ленка безропотно покинула ванную, кое-как прикрыв прелести махровым полотенцем.
Тугие струи душа окончательно согнали утреннюю сонливость. Шипя под нос какую-то прилипучую мелодию, я энергично растирал себя жёсткой мочалкой из полиэтиленовой стружки – у отца на заводе токари-универсалы вовсю калымили, нарабатывая из полиэтиленовых труб тонны таких вот мочалок.
– Тошка, ты сегодня домой придёшь? – Ленка, как обычно, подобно Наполеону делала три дела сразу – сушила волосы феном, лопала бутерброд с маслом и вареньем и шелестела школьной тетрадью.
– А что такое?
– Да так… – она искоса глядела на меня. – Не каждый раз случается…
– Моя личная жизнь это, ферштейн?
– Да чего там не ферштейн… – вздохнула сестричка. – Тош, кто она всё же?
– Марина Денисовна Рязанцева. В ближайшей перспективе Привалова.
– Ну-ну… – глаза Ленки мокро заблестели.
– Эй-ей, ты чего?
– Да ничего… – девушка всхлипнула. – Влип ты, братик.
Я притянул её к себе, и сестрёнка с готовностью положила голову мне на грудь. Так, как любила в раннем детстве…
– Куда хоть её отправляют-то, Штирлицу твою? Или совершенно секретно?
– Абсолютно. Лен, я правда не в курсе.
Судорожный вздох.
– Вот скажи, отчего так? Родина-мать требует отдать ей жизнь… а зачем? Мать со своими детьми так не поступает вообще-то.
Я молча гладил сестру по голове. А что говорить? Увы… И так выходит, не только наша родина-мать порой поступает с детьми жестоко.
– Ладно, братик… – оторвалась наконец от моей широкой груди Ленка. – Иди уже, не губи карьеру.
Мартовский рассвет окрашивал небо радостным золотисто-розовым колером. День весеннего равноденствия… Вот интересно, отчего так? Та же продолжительность светового дня, что и в сентябре, та же высота светила над горизонтом. А рассвет совсем другой.
Я улыбнулся, вспоминая – зябкий осенний рассвет, нетерпеливо переминающаяся с ноги на ногу толпа, подкатывающий к остановке автобус, округлый, словно кусок попользованного мыла…
«Простите, вы выходите?»
В те дни осеннего равноденствия я встретил её. После стольких лет разлуки. Судьба дала мне ещё шанс. Нам дала… Полгода прошло. Земля описала полукруг в своём вечном пути вокруг Солнца.
День весеннего равноденствия. Когда день уже равен ночи, но ночь всё ещё сильна…
– Антон!
Заляпанный грязью «Запорожец» стоял напротив входа в вестибюль метро «Кунцевская», и из окошка мне улыбалась она. Странно, но особого изумления я почему-то не испытал. Просто, как всегда, в груди стало тепло и щекотно.
– Привет, – я поплотнее захлопнул дверцу, усаживаясь в машину. – Чего тебе не спится?
– Да так… – она улыбалась улыбкой Джоконды. – Мысли одолели. Ты столько раз встречал меня утром возле дома. И мне захотелось, чтобы сегодня всё было наоборот.
Я уже искал её губы, не встречая ни малейшего сопротивления. Какие всё-таки горячие у неё губы… сегодня…
– Вчера очень поздно ванну приняла, уже после полуночи, – уловила она ход моих мыслей. – Так что не успела остыть.
– Выражайся научно: «Не завершился переход в гипотермальную фазу».
– Ну ты прямо доктор наук у меня, – засмеялась Вейла. – Куда прикажете, барин?
– В присутствие вестимо. Государственные дела стоят без нас.
– Не извольте беспокоиться, барин, – иномейка повернула ключ зажигания. – Н-но, залётные!
«Ушастый» рванул с места, визжа шинами, точно гоночный кар.
– Ну так положи, – произнесла Вейла, чуть улыбаясь.
– Чего?
– Объясняю подробно. Сегодня я впервые сняла эти ужасные штаны по случаю относительно тёплой погоды. И в восторге. Ты ещё больше в восторге, тебе нравится вид моих ног в колготках, ты слегка возбуждён, и тебе хочется положить руку мне на бедро. Вот я и говорю – положи.
– Ужасная всё-таки машина – этот твой телепатор, – я положил руку как можно выше, ощущая под ладонью тугую горячую плоть. – Но иногда полезная. Сам бы я сроду не решился, до самого вечера. А если мне пожелалось бы, к примеру, чтобы ты и колготки сняла?
– А ты попробуй, – смешинки уже довольно густо роились в её глазах. – Проверь границы своей власти.
Я добросовестно сосредоточился, как можно отчётливей представляя сценку. Вот Вейла не спеша стягивает колготки… да-да, вместе с трусиками… вот моя рука скользит по её бедру… всё выше и выше… до nec plus ultra…
– Не работает? – участливо спросила иномейка. Бесенята так и прыгали в её глазищах.
– Сам удивлён, слушай. Всё вроде должно было получиться. То ли отказ телепатора, то ли недостаточная квалификация пользователя прибора…
И мы разом расхохотались.
«Запорожец» вдруг резко свернул во двор.
– Эй-эй, ты куда это?!
– Я тут при чём? – иномейка озиралась. – Я только руки на руле держу для вида. Это всё он, – тычок пальцем в сторону прилепленного на «торпеде» кубика-Рубика. – Видимо, счёл такой маршрут целесообразнее.
Автомобиль между тем стремительно катил дворами, без малейших колебаний срезая все углы, какие только возможно. Дорожные ямки, бордюры и прочую мелочь автомат игнорировал не хуже механика-водителя танка. Вот интересно, насколько обучен иномейский робот местным правилам дорожного движения? Пока что можно с немалой долей уверенности утверждать, что движется наше авто по правой стороне дороги… там, где это не мешает стальной целеустремлённости робота. А вот насчёт сигналов светофора такой уверенности уже не было. Просто мы ни разу не попадали на красный свет, всё время на зелёный. Случайность?
– Ну какие могут быть случайности в киберсистеме? – вновь уловила мои невысказанные мысли Вейла. – Весь маршрут просчитывается изначально.
Вырвавшись на оперативный простор магистрали, «ушастый» с воем развил настоящий ход. Самый полный. Очевидно, робот считал любое недоиспользование скоростных характеристик машины нецелесообразным. Ещё чуть, и вокруг уже мелькают пейзажи Химок.
– Поймают вот тебя за такую езду…
– Ой, и не говори. Остаётся уповать на светлые небеса. Зато смотри, как быстро. Ты бы на метро сейчас ещё тулупился…
– Телепался. Учись правильному жаргону.
– Да-да, прости, – она вдруг погрустнела.
– Что-то случилось?
«Запорожец», сделав заключительный лихой вираж, встал у ворот проходной НПОЛ.
– Приехали…
– Ты не ответила. Что случилось?
Пауза.
– Был разговор с шефом-наставником. МОИМ, Антоша.
– И? – я подобрался.
Пауза.
– Девятого июня – отделение спускаемого аппарата «Вега-1», тринадцатого соответственно «Вега-2». Одиннадцатого и пятнадцатого июня соответственно – вход в атмосферу. Там ещё пара суток на работу аэростатных зондов…
– Циклограмма полёта мне в общих чертах известна, слушай.
– …И ещё две недели на отработку при увольнении, как положено по здешнему закону. Это чтобы не вызывать подозрений. И – в тинно… Вот такая получается циклограмма, Антоша.
Я закусил губу.
– Зря, выходит, ты меня тогда…
Её глаза глубоки и чуть печальны.
– Нет, Антон, не зря. Всё не зря.
Пауза.
– Есть в вашем лексиконе такое понятие: «невозвращенец».
Я похолодел. Невозвращенец… Навсегда в жутких бетонных джунглях чужого мира. Среди диких аборигенов Иннуру, только лишь внешне похожих на истинных иномейцев, – точно так же, как акулы в самых общих чертах похожи на дельфинов волею биологической конвергенции.