Азиль Семироль Анна
— Боннэ, а что ты в Собор не вернулся? Вроде все, кому бабы не дают, там собираются.
Жиль медленно выдыхает. Берётся двумя руками за край стола, резко скользит на пятке под стол, подцепляет носком перекладину стула Дидье и дёргает на себя. Мальчишка с грохотом падает. К нему спешит кто-то из взрослых, но Жиль оказывается рядом первым.
— Н-не за меня. За Учителя, — бросает он. И плюёт на пол возле лица Дидье.
Разнимают их с трудом, растаскивают по комнатам и запирают до возвращения Сириля. Жиль садится у стены и злорадно хохочет, слушая, как по соседству бесится и шипит, как разъярённый кот, потрёпанный Дидье. «Как поднялся, так и шмякнешься», — думает Жиль, и на душе у него легчает. Нет, Дидье вовсе не мерзавец. Просто его мало били за то, что он говорит, не думая. Ничего, у Жиля полно времени, чтобы это исправить. Он садится на пол в углу, подтягивает колени к груди и дремлет. И видит на грани сна и яви, как город, на который он смотрит с крыши высотки, затягивает Синим льдом. И с каждым ударом сердца кристаллов становится всё больше и больше.
Жиль открывает глаза, встряхивает головой, отгоняя сон. Прислушивается: за дверью слышатся торопливые шаги множества ног, приглушённые голоса, возня. Он хмурится, поднимается с пола, разминая затекшие руки и ноги. Снаружи кто-то долбит по двери, требует открыть. Жиль молчит, тревога охватывает его всё сильнее. В коридорах происходит что-то непривычное. Полиция с обыском? Неужели набрались наглости и нагрянули сюда? Так вроде у Сириля с властями договор… Жиль торопливо оглядывает комнату. Пусто. Спрятаться негде, обороняться нечем. Он забивается в угол, который не просматривается от входа, и старается дышать как можно тише. Вовремя: за дверью гремит связка ключей, кто-то колупает замок, и секунды спустя в комнату врываются люди.
Трое мужчин с закрывающими нижнюю половину лиц шарфами и косынками, двое вооружены обрезками труб, у одного в левой руке тесак. У Жиля мгновенно пересыхает во рту. Он шарит взглядом по лицам и одежде троицы. Уличные банды? Нет, не они, у тех всегда есть отличительные признаки, будь то нашивка на одежде или особые причёски. У этих нет ничего, что выделяло бы их из толпы. И уж точно это не люди Сириля.
Мальчишку вытаскивают из угла, швыряют на пол. Жиль не сопротивляется, только пытается прикрыть голову руками. Покорность не спасает: его несколько раз от души пинают, заставляют подняться, схватив за волосы, и волокут в коридор. Там мальчишка спотыкается обо что-то большое, податливое, теряет равновесие и прежде, чем его снова вздёргивают на ноги, успевает увидеть распростёртое поперёк коридора тело охранника с пробитым виском. «Libert[16]», — пишет на стене седой мужчина с полузакрытым алой косынкой лицом. Свобода, успевает подумать Жиль, но причём тут свобода? В Азиле каждый себе хозяин, зачем здесь это слово?
Его гонят дальше, мимо распахнутых настежь дверей, мимо комнат, из которых слышится возня, приглушённые крики. «Кто эти люди? — с ужасом думает Жиль. — Что происходит?» Тот, кто конвоирует Жиля, выталкивает его на лестничную клетку, ударом между лопаток направляет по ступенькам вверх, ведёт мимо наспех намалёванных «libert» и «libre[17]». Отец Ксавье как-то сказал, что когда эти слова появляются на улицах, они не предвещают ничего хорошего.
«Люди, которые пишут о свободе на стенах, искажают её смысл, — говорил он. — Слова превращаются в маску, за которой скрываются мерзкие дела».
Снова коридоры. В воздухе стоит запах крови. Обычно на этом этаже оживлённо — здесь Сириль всегда принимает гостей, а сменяющие друг друга охранники играют в карты в комнате отдыха. Теперь здесь гнетущая тишина. Жиля охватывает ужас. «Сейчас будет поворот налево, четвёртая дверь. Если мы туда, а дальше через переход на этаж вверх… нет, только не туда! Нет!»
Мальчишка поскальзывается на чём-то, разлитом по полу, дёргается, получает очередной болезненный тычок в спину.
— Рыпнешься ещё раз — разобью башку об стену и не посмотрю, что пацан, — рявкает его конвоир.
«Почему меня не убили? — мечется сумасшедшая мысль. — Почему?»
На узком мосту, переброшенном через обрушенные бетонные блоки, который тут все называют просто переходом, Жиль закрывает глаза. Его охватывает апатия и слабость, ноги двигаются с трудом.
— Смотри, куда прёшь! Перешагивай!
Ещё тело. И через пару шагов — ещё два. Жиль не вглядывается — нет никакого желания опознать в этих трупах кого-тоиз новых знакомых.
Возле двери, входить за которую Жилю было строго запрещено, стоят четверо со скрытыми под шейными платками лицами. Оживлённо переговариваются, посмеиваются.
— Трупы убрать не судьба? — напускается на них тот, кто ведёт Жиля. — Так и будут под ногами валяться?
— Не было приказа, — ворчит один из четвёрки. И кивает на Жиля: — Этот зачем?
— Разберёмся. Был заперт, не похоже, что это свита Сириля. И велено детей брать живыми.
— Давай его сюда.
Жиля отпускают, жестом велят повернуться и поднять руки. Он повинуется.
— Заходи. Медленно и спокойно. И будь вежлив, парень.
Переступая порог, Жиль старается смотреть вверх. Только не на пол. Слишком страшно. За бронированной дверью полутёмная маленькая комнатка, на стенах обои — старые, потёртые, но и они — небывалая роскошь для Третьего круга. Пыльная штора вместо двери, за ней — яркий свет. Когда глаза немного привыкают, Жиль видит у стены напротив стеллаж с книгами — огромный, во всю стену. В воздухе едва уловимо пахнет табаком: Сириль курит трубку, Жиль помнит это. И цепляется за этот слабый запах, не желая ощущать ничего другого.
— Ну ничего ж себе! — восклицает знакомый голос, заставляя Жиля повернуться.
У массивного стола стоит Рене Клермон с открытой книгой в руках и улыбается. Жиль борется с желанием оттолкнуть того, кто находится за его спиной, и бежать прочь, очертя голову.
— Акеми, ты погляди, кто у нас, оказывается, на Сириля работает.
И только тут Жиль замечает сидящую в кресле у винтовой лестницы девушку. Лицо её закрыто ладонями, поперёк колен лежит металлический прут. Конец прута испачкан в чём-то тёмном. Поневоле взгляд Жиля опускается ниже. На потёртом ковре у ног Акеми лежит Сириль. На лице застыла гримаса боли, глаза широко распахнуты, пальцы рук сведены судорогой. Сириль мёртв, как и трое его телохранителей.
— Акеми! — окрик Клермона заставляет её вздрогнуть.
Она убирает руки от лица, и Жиль видит две тонкие дорожки от слёз на бледных щеках. И взгляд — опустошённый, равнодушный. Не на мир направлен — в себя.
За дверью гремят шаги по железному мостику, и в кабинет Сириля затаскивают упирающегося Дидье — по пояс голого, с громадным кровоподтёком под левым глазом и разбитым ртом.
— А вот и наследничек, — комментирует его появление коренастый лысеющий мужик, потрошащий ящики стола.
Дидье видит тело Сириля на полу, бледнеет, бросается к нему.
— Месье Сириль! Месье!.. — голос срывается, мальчишка давится, зажимает себе рот.
— Шаман, этот стервец уложил пятерых, — сообщает тот, кто привёл Дидье.
— Хороший мальчик. Славный боец. Достойный сын своего отца, — чеканя каждое слово, произносит Рене, с интересом разглядывая мальчишку. — Дидье, мне нужны такие люди. Будешь на меня работать?
— Шаман, ты… — начинает коренастый.
— Тибо, заткнись! — обрывает его Клермон. И снова обращается к Дидье: — Ну?
Мальчишка молчит. Стоит на коленях над телом, протягивает руку, закрывает Сирилю глаза. На запястье Дидье откуда-то сверху падает тёмно-красная капля. Жиль поднимает голову и видит тонкую руку, свисающую со второго яруса. На руке — яркий браслет из ниток, Жиль запомнил его, когда мадам Элоди при знакомстве погладила его по голове.
Она пахла травами — как в Соборе, в комнатке, где отец Ксавье хранил лечебные растения. Жиль даже помнил некоторые из них. Розмарин, мята, ромашка, герань…
— Нет.
Жиль не сразу понял, что это сказал Дидье. Слишком твёрдо для двенадцатилетнего мальчишки прозвучало это коротенькое слово.
— Подумай, — хмурится Клермон. — Правильный ответ не только сохранит тебе жизнь, но и…
— Нет!
Дидье встаёт, гордо расправляет плечи, сжимает кулаки так, что белеют костяшки пальцев. Рене мрачно кивает, разводит руками.
— Шаман, ты это… — бурчит Тибо. — Не надо. Перебей ему руки или глаза лиши, но не тро…
Дидье бросается на Клермона, как распрямившаяся пружина, но тот отшвыривает его к ногам Жиля — как игрушку.
— Акеми. Дай сюда меч, — требует Рене, не сводя с Дидье глаз.
Она повинуется с таким же пустым взглядом. Рене вынимает вакидзаси из ножен, делает шаг.
— Я тебя последний раз спрашиваю. Ты со мной?
Кончик меча касается подбородка Дидье. Мальчик поднимается с пола, выпрямляется, оглядывается на Жиля. И кажется взрослее своего старшего приятеля лет на десять.
— Я не трус. И не предатель, — говорит сын кузнеца Йосефа.
— Да, — отвечает Жиль еле слышно.
Рене разворачивает мальчишку спиной к себе, перерезает ему горло и отталкивает прочь вздрагивающее тело. Жиль оторопело смотрит, как кровь Дидье пропитывает ковёр.
— А теперь ты расскажи, что здесь делал, — слышит он голос Рене словно издалека.
Слов нет. Язык превратился в неподвижный инородный предмет, губы словно смёрзлись, заперев любые звуки. Вокруг шумит и рокочет море. Жиль беспомощно моргает, понимая, что теперь он один. Совсем один, и никто…
И даже не слышит, как кричит и плачет Акеми. И не сразу понимает, чьи руки смыкаются вокруг него. Мир возвращается слишком медленно, Жиль не успевает дышать, смотреть, думать, слышать…
— Рене, родной, хороший, любимый, не трогай! — причитает Акеми, прижимая Жиля к себе так крепко, как будто хочет спрятать внутри себя. — Что хочешь делай, только не убивай его, я тебя умоляю! Это же Жиль, это мой Жиль, разве ты не узнаёшь?
На неё хмуро смотрят, отводят глаза. Рене вытирает вакидзаси о кресло, убирает меч в ножны, хлопает Акеми по заду:
— Всё, хватит. Прекращай орать, забирай своего засранца и пошли отсюда. Тибо, общий сбор. В здании чисто?
— Ну да, кого не перебили, тех я ледком посыпал. Оставил привет полиции, — ухмыляется коренастый.
— Валим. Лица прикрыть — и через подвал, как пришли, — распоряжается Рене.
Он покидает кабинет Сириля последним. Вытряхивает из браслета кристалл льда, подращивает его на ладони, ломает пополам и бросает на пол. С тихим потрескиванием Синий лёд начинает расти. Рене склоняется над телом Дидье Йосефа и с сожалением говорит:
— Мне действительно жаль. Ты достойный сын, ученик и преемник. И ты бы жизнь положил, чтобы достать меня и поквитаться. Потому иначе я не мог. Лети под Купол с миром.
Синий лёд тонкими щупальцами поглаживает сжатые в кулак пальцы Дидье. Рене ощущает в этом что-то похожее на осуждение. И прежде, чем уйти, он брезгливо давит каблуком лёд возле тела Дидье.
13. Дурная кровь
— Месье Каро? — вежливо окликает юная секретарша в очередной раз.
Это двадцатый. Или двадцать первый. А может, и больше.
Бастиан сидит за столом, заваленном бумагами, закрыв руками лицо. Отчёты, доклады, сводки… Третьи сутки он не вылезает из полицейского управления Второго круга, куда стекается вся информация о происходящем в трущобах. Да, Советник Каро не на своём месте. Но он считает себя причастным к событиям последних дней и активно работает вместе с Пьером Робером.
Чёртово утро. Чёртова полиция. Чёртово кресло, скрипящее под задницей. Чёртова трёхдневная рубаха, воняющая потом. Чёртова ситуация, в которой не только Бастиан чувствует себя бессильным.
«Когда всё это началось? Что истинная причина? Кто виновник того, что люди друг друга режут на улицах и ненавидят тех, кто их кормит? Почему я из снабженца превратился в карателя? Почему мне приходится таскать с собой оружие и ходить по улицам в окружении охраны?» — морщась от головной боли, размышляет Бастиан.
«Пейте нашу Кейко», — лозунг, которым пестрят стены Второго и Третьего круга. Напились уже. Сполна напились. Под сотню жертв. Тридцать девять детей, сорок семь взрослых. Старики в основном. Совет лишился де Ги и Фейада. Когда Бастиан осознал, что осталось лишь пятеро градоуправленцев, на него обрушилось понимание, насколько их мало — жителей Ядра. И как легко их — защищённых высокой бетонной стеной и полицией, имеющих куда лучший доступ к лекарствам и продуктам, чем все прочие, — уничтожить.
Просто швырнуть дохлых крыс в трубу, несущую воду в их дома.
«Пейте нашу Кейко»…
Сейчас он своими руками задушил бы Акеми Дарэ Ка. Только, как невесело пошутил Робер, руки коротки.
«Где же ты, тварь? С кем ты? Почему ты до сих пор где-то свободно разгуливаешь? Кто ж такой тебя взял под опеку, что полиция не может тебя выловить?»
Две недели назад Бастиан урезал в три раза поставку продуктов в родной сектор девицы. Выставил условие: выдача Акеми в течение суток. Сириль честно обещал помощь, и Бастиан верит, что помог бы. Но и Сириль не знает, где прячется чёртова тварь. Робер распорядился взять под стражу всех японцев, но и это не дало результата.
«И я, как дурак, не верил в террористов… — Бастиан давит кончиками пальцев на виски, ощущая пульсацию крови. — Считал это отцовской паранойей. А это реальность. Эти нелюди убили Ники. Отравили воду. И затаились где-то, как крысы. И щерятся мне в спину…»
— И поступать с ними я буду, как с крысами, — цедит он сквозь зубы.
— Месье Каро, — жалобно-плаксиво тянет секретарша.
— Ну что ещё? — вздыхает Бастиан, убирая руки от лица.
Судя по взгляду, брошенному на него девушкой, выглядит он жутковато.
— Вам бы позавтракать…
— Вы меня за этим двадцать раз окликнули?
Девушка становится сперва пунцовой, потом бледной. Поправляет форменную курточку, испуганно улыбается. «Я — страшный зверь, — ухмыляется мысленно Бастиан. — Юные плебейки цепенеют от одного моего взгляда. Давай, валяй, бойся».
— Час назад пришёл месье Канселье. Что-то страшное случилось в Третьем круге вче…
— И вы только сейчас мне это сообщаете?
Лавина бумаг с шелестом низвергается со стола, отброшенное кресло с глухим стуком врезается в стену. Бастиан быстрым шагом проходит по коридору в кабинет главы полиции, распахивает дверь. Хозяин кабинета прерывает беседу с двумя офицерами, хмурится при виде Советника.
— Вам здесь не место, месье Каро, — не терпящим возражений тоном заявляет он.
— Я это третий день слышу, — отмахивается Бастиан. — Что произошло в Третьем круге?
— Я прошу вас выйти из кабинета.
Бастиан вежливо улыбается, вытаскивает на середину кабинета стул, садится.
— Я предпочитаю послушать. Чтобы выпроводить меня отсюда, вам придётся заручиться письменным разрешением Советника Робера. Чем терять время на пререкания, введите меня в курс дела.
Спокойствие даётся Канселье с трудом. Он поправляет воротник рубашки, приоткрывает створку окна и только после этого докладывает:
— Вчера около семи часов вечера неизвестными были убиты Сириль, Альбер и Элуа. А также члены их семей и охрана.
До Бастиана не сразу доходит смысл сказанного.
— Погодите… Все трое королей трущоб?! В семь вечера?!
— Да. И вы окажете городу огромную услугу, если не будете соваться в это дело.
В кабинет заглядывает та самая робкая секретарша:
— Месье Канселье, слайды с мест преступления готовы.
Начальник полиции кивает и указывает Бастиану на дверь:
— Вы можете подождать месье Робера в приёмной. А ещё лучше — поезжайте домой, Советник Каро. Там безопаснее.
Бастиан, ошарашенный новостью, даже не находит, что ответить. Покидает кабинет, бредёт коридорами в маленькую комнатушку, где среди пыльных папок коротают время его охранники.
— Доброе утро, месье Каро! — радостно приветствуют его шестеро парней. — Какие указания?
— Сходите позавтракайте. Меня можно оставить тут до появления Робера, — отвечает Бастиан. Садится на подоконник и смотрит на улицу сквозь мутное толстое стекло.
За окном проливной дождь. На бетонном выступе ограды сидит одинокая фигура раннего посетителя, ожидающего начала приёма. Бастиан прищуривается, разглядывая его, точнее, её: огненно-рыжие мокрые волосы, сплетённые в плотные валики, кажутся ему знакомыми. Где-то он уже видел эту женщину…
Усталость берёт верх над памятью. Бастиан прислоняется лбом к прохладному стеклу и проваливается в короткий неспокойный сон. А проснувшись, снова видит рыжеволосую: она что-то кричит, вырываясь из рук телохранителей Советника Робера. Пьер, идущий по залитой дождём дорожке к входу в управление полиции, останавливается, оборачивается. Смотрит на женщину, коротко распоряжается — и вот она уже бежит за ним следом.
Бастиан встречает их в вестибюле. Пьер суров, бледен, сосредоточен. Рыжая — густо накрашенная девица лет двадцати — что-то рассказывает ему, давясь слезами, он внимательно слушает.
— А, Советник Каро! Идите скорее сюда, — окликает его Пьер.
Когда Бастиан подходит, Робер кивает на посетительницу:
— Мадемуазель Сорси Морье приходилась Сирилю племянницей. Вы же… уже знаете, да?
Чем дольше Бастиан смотрит на мокрую заплаканную Сорси, тем сильнее крепнет уверенность, что он где-то её уже видел. Уж очень запоминающаяся внешность: яркие волосы, чудная причёска, татуированный висок, аляповатый макияж…
— Мадемуазель хотела что-то рассказать, не так ли? — мягко спрашивает Пьер, кладя руку девице на плечо.
Сорси бросает опасливый взгляд на Советника Каро, решительно кивает.
— Я расскажу, — хрипло говорит она. — Дядя не был святым, но он не заслужил такой смерти. Он нас защищал и помогал, как мог…
Она протяжно всхлипывает, кашляет в кулак. На ней короткое платье из блестящего синего латекса, и оно скрипит от любого движения. Бастиан брезгливо отступает на полшага в сторону.
— Пойдёмте, милая, — Пьер натянуто улыбается, увлекает девицу за собой. — Вам бы высушиться, и мы побеседуем. Месье Каро, полагаю, вам тоже стоит поприсутствовать. Мадемуазель Сорси работала с Акеми Дарэ Ка, помните такую?
Бастиану стоит большого труда сохранить спокойное лицо. Сейчас он чувствует себя полным болваном. Как можно не узнать девицу, которой твои люди две недели назад заламывали руки, а ты сам грозился её пристрелить? Правда, тогда юная нахалка выдержала все эти запугивания с небывалым спокойствием. «Что вы орёте? Я её не видела почти месяц, откуда мне знать, где она сейчас?» Кремень девка.
Чего же она сейчас так трясётся и рыдает?
— Конечно, Советник. Мы уже общались однажды.
Сорси отворачивается, касается узкой ладонью левого плеча. Помнит, рыжая стерва, как Бастиан её тряс, будто тряпку.
— Мадемуазель что-то вспомнила? — насмешливо спрашивает он.
Пьер бросает на него укоризненный взгляд: не дави, мол. Втроём они проходят в комнату с грязно-зелёными обшарпанными стенами, где из всей мебели — привинченный к полу стол и несколько колченогих стульев рядом. Советник Робер указывает Сорси на один из них:
— Присаживайтесь, мадемуазель. Хотите чаю? Вы наверняка замёрзли.
— Нет. Я расскажу и уйду. Мне надо работать, — тихо отвечает она.
«Уйдёшь ты, как же, — фыркает про себя Бастиан. — Под стражу — и в камеру. Лживая дрянь».
Советник Робер усаживается напротив девушки, достаёт из ящика стола лист бумаги и карандаш. Бастиан опирается плечом о дверной косяк и готовится слушать. Сорси, сутулясь, роняет слёзы на исцарапанную поверхность стола. Давит пальцем одну из капель, вздыхает, собираясь с духом. И начинает говорить.
— Его зовут Рене. Рене Клермон. Возможно, у него не одно имя. Он не из Третьего круга. Я встречалась с ним в клубах больше года. Секс и всё такое. Мне с ним нравилось. Он весёлый, умеет красиво говорить. Такой… огненный. На него подсаживаешься сразу, как на синтен.
— Синтен? — приподнимает бровь Робер.
— Добавка такая, наши умельцы её чуть ли не из мусора делают. Помогает видеть краски там, где их нет.
— Угу. И гробит людей за три-пять лет, — уточняет Бастиан.
— Вам-то что, — глухо отвечает Сорси. — Бабы ещё нарожают. Без рабочей силы не останетесь.
— Рене Клермон, — напоминает Советник Робер, постукивая карандашом по столу.
Сорси кивает, губы её кривятся — то ли от презрения, то ли от попытки сдержать слёзы. Бастиан рассматривает накрашенные чёрным лаком ногти, татуировки, покрывающие её плечи, лоб и выбритый висок, оттянутое грубой серьгой правое ухо, проколотые металлическими штырьками ноздрю и верхнюю губу — и с трудом сдерживается, чтобы не поморщиться.
— Он одержимый, — продолжает Сорси. — Не свихнутый, нет. Он нормальнее всех, кого я знаю. Он бредит какой-то мифической свободой. Чтобы все жили, как господа.
Последняя фраза вызывает у Бастиана усмешку. «Наивные трущобные крысы… Ну, проживёте вы господами неделю, сожрёте и выпьете всё, до чего дотянетесь, а дальше? Вы ж двинетесь своими недалёкими умами от вседозволенности, вы ж перережете друг друга за лишнюю побрякушку, у нас отобранную…»
— Я тоже смеялась, месье Каро. Дураком его называла. Мечтателем. А у него в голове своё было. Всё, что он у меня спрашивал, он обращал себе на пользу. Он со многими общается. Ради того, чтобы получить знания. Он очень умный. И знает, как людей зажечь. И знает город, как никто другой, — она распаляется всё сильнее, голос крепнет. — Вы сидите в своём Ядре, за стенами, и думаете, что там безопасно? Это Рене отравил вашу воду. Я не докажу это никогда, но уверена в этом. Он ждал момента. Ему нужна была ситуация, которая… которой он бы воспользовался. Вы сами её подготовили, убив Кейко и заперев косых в тюрьмах. Он пользуется гневом Акеми, он сеет в сердцах людей зёрна этого гнева. И чем сильнее вы будете давить на нас голодом и контролем, тем мощнее будет ответ. Он собрал целую армию.
— Это он убил королей трущоб? — хмуро интересуется Пьер.
— Да. Никто другой бы не подобрался.
— А смысл?
— Оставить вас без посредников. Теперь вам неоткуда получать поддержку в Третьем круге. Никто не сможет уговорить людей хранить мир.
— Мы его выловим, — уверенно говорит Бастиан. Сорси смеётся ему в лицо:
— Никто не сдаст вам Рене. На это способна только я. И только потому, что женщина.
Пьер отодвигает бумажный листок, хлопает в ладоши.
— Хорошо! Вот мы все очень напуганы, да. Страшный Рене, народный гнев, стадо людей, вооружённых палками. Я понял всё, кроме одного: ты пришла сюда в слезах, всё рассказала… зачем?
Девица со скрежетом двигает стул ближе к столу, подаётся вперёд, как можно ближе к Советнику Роберу. Лицом к лицу. Кляксы размытой туши делают её похожей на ведьму из детских сказок.
— Когда я сюда шла, я надеялась. Надеялась на ум и силу управленцев Азиля. И вместе со мной надеялись те, кто не хочет бойни на улицах. Только я ошиблась. Вы ничего не сможете сделать. Пока вы морите нас голодом, разрастается ненависть к вам. Попробуете подавить нас силой?
— И подавим, — со спокойной уверенностью вставляет слово Робер.
— Сколько вас? Тысяча, две, три? Против вас встанет весь Третий круг. И, возможно, Второй. Вы ещё не поняли? Теперь это город Рене Клермона.
— Надо было её под арест взять.
Пьер смотрит в окно на пляшущий по каменным плитам тротуара дождь. Голос его угрюм, лицо задумчиво.
— Плюнь. Обычная дерзкая девка, — дёргает плечом Бастиан.
— Ты не понял. Она нам сдала своего мужика. Не думаю, что после этого она проживёт долго. Здесь она была бы в безопасности.
— Нашёл кого жалеть.
— Чистый расчёт, никакой жалости. Девка много знает об этом… Рене.
— Мы тоже будем о нём много знать, когда полиция его возьмёт. Если возьмёт живым.
Уверенный тон Бастиана вызывает у Пьера вздох. Советник Робер приглаживает обеими руками непослушные рыжие вихры, барабанит по вискам кончиками пальцев. Похоже, нервничает.
— У меня ощущение нереальности. Абсурдности происходящего, — признаётся он, выдержав паузу.
— У тебя? — усмехается Бастиан. — У ответственного за безопасность?
Дождь усиливается, потоки воды несутся по тротуару, таща мелкий мусор. Ветер бьёт в окно, хлопает форточкой.
— Вот ты вспомни… Месяц назад кому-нибудь из нас могло прийти в голову, что в городе живут настоящие террористы? Двести шестьдесят девять лет стоит Азиль, и никогда не было подобных инцидентов.
— Память — штука странная. Людям свойственно забывать, что значит для них этот город. И что значим мы друг для друга. Где-то в книге жены увидел фразу «раскачивать лодку». Эти идиоты будоражат народ, не понимая, что…
Появление Канселье обрывает Бастиана на полуслове. Начальник полиции мрачен до черноты.
— Советник Робер, — он коротко кланяется Пьеру. — Вы должны на это взглянуть. Да и вам, месье Каро, не помешало бы…
От опущенных плотных штор в кабинете пыльно и душно. Бастиан дышит через рукав рубахи, не сводя глаз с экрана, на котором под щелчки проектора сменяют друг друга слайды. Фотосъёмка излишне контрастна, и потому изображения вызывают обострённое чувство отторжения и тошноту.
Тела. Брошенные друг на друга, похожие на груды тряпья. Щелчок, меняется слайд. Вспоротые животы, размозжённые головы. Ещё щелчок. Тёмные брызги крови на стенах. Наспех намалёванное «Свобода» и «Свободны!». Следующий слайд. Прозрачные глыбы, громоздящиеся в комнате с мебелью, которую вне Ядра могли позволить себе единицы.
— Стоп, — командует Робер. — Это что?
— Лёд, — отвечает сквозь зубы Канселье — как сплёвывает.
Бастиан вглядывается в изображение на экране. И видит вмёрзшие в лёд трупы. Мёртвые лица, перекошенные гримасой боли. Открытые глаза под бликующей прозрачной гладью. Щелчок, смена слайда. Женщина лет сорока пяти, щекой лежащая в луже крови. Щелчок…
— Это было из дома Сириля. А вот отснятое в доме Элуа, — комментирует начальник полиции.
Распятый на дверях голый мужчина с перерезанным горлом. Детское тело с обёрнутым вокруг шеи жгутом из светлой ткани. Бастиан заставляет себя смотреть на всё это.
— Хватит! — не выдерживает Пьер.
Он закрывает лицо ладонями, выдыхает с долгим глухим «Ааааааааааа…»
— Вам дать воды? — тон Канселье — само равнодушие.
— Это младшая дочка Элуа. Ей пять… ей было пять… — бормочет Пьер. — Её звали… звали…
Бастиан смотрит прямо перед собой. И видит не картинки на полотняном экране, а свою дочь. Рыжие кудри, заботливо расчёсанные Вероникой. Веснушки, щедро усыпавшие нос и щёки. Розовую круглую пятку, торчащую из-под пышного одеяла. Загадочных существ, нарисованных на обоях детской рукой. Гнездо из одежды, построенное в стенном шкафу. Тряпичных кукол, раскиданных по всему дому. Вышитую подушку на высоком стуле в столовой. Стопку пыльных затрёпанных книг со сказками. Отметки карандашом на двери детской: рост в два года, три, четыре, пять, шесть…
— Мы следующие, — глухо произносит Бастиан, заставляя всех обернуться.
В глазах Пьера Робера мечется ужас. Меньше всего Бастиан хочет, чтобы подчинённые видели ответственного за городскую безопасность таким — похожим на растерянного мальчишку. Он делает шаг вперёд, становится перед другом, закрывая его от всех.
— Пьер, — шёпотом окликает Робера Бастиан. — Возьми себя в руки. Мы все сейчас зависим от тебя. Понимаешь?
На лице Пьера сменяют друг друга страх, сомнение, беспомощность. Покажись он таким перед толпой — и всё, Ядро обречено.
— Бастиан, я боюсь… — давится словами он. — Я не знаю, что…
— Так! — рявкает Советник Каро. — Требую оставить нас с месье Робером наедине ровно на пять минут!
Удивительно, но его слушаются. Даже Канселье выходит, не сказав ни слова. И когда Пьер Робер поднимает голову, он встречается глазами с кем-то, лишь внешне напоминающим Бастиана Каро.
— Так не бывает… — жалко лепечет Пьер. — Дети… они своих же детей, своего же круга… женщин… Ты видел? Ты ведь тоже это видел?!
Воротник белой рубашки Советника Робера трещит в пальцах. Хватка у Каро мёртвая, сожмёт руки на шее — мучиться недолго. Лицо напоминает маску — страшную, злую, с оскаленными зубами и чёрными провалами вместо глаз. Ноги Пьера легко отрываются от пола — а через мгновенье пальцы Бастиана разжимаются, и он бросает Советника Робера на пол, словно мешок с тряпьём.
— Восемьсот двадцать три жителя Ядра, — сдерживая ярость, чеканит Бастиан. — Плюс семь, зреющих в инкубаторах Сада. Плюс те из Третьего и Второго круга, кто не желает участвовать в резне. В сумме около ста двадцати тысяч человек. Твоя истерика может убить нас всех.
— Бастиан, ты что…
Пьер отползает от него в угол, спиной вперёд. Медленно поднимается, придерживаясь за стены руками и не сводя с Каро перепуганных глаз.
— Не будь ты мужем моей сестры, я придушил бы тебя. Засунул бы в задницу кулак и управлял бы тобой, как перчаточной куклой. Раз ты ничего не можешь, трус.
Робер жмурится, будто не слова летят в лицо, а плевки. Бастиан стоит в нескольких шагах от него — взъерошенный, жуткий в своей ярости.
— Сейчас мы оба выйдем отсюда и пойдём на оружейный склад. Ты сам об этом распорядишься. Вооружим не только свою охрану, но и всех полицейских Азиля. Ты меня понял?
Пьер поспешно кивает, поправляет растерзанный ворот рубашки. Они выходят вдвоём — оба спокойные, уверенные в себе. Как и подобает Советникам. Самообладание вернулось к Роберу, и о пережитой истерике свидетельствует лишь порванный воротник. Пьер распоряжается отправить людей в арсенал. Бастиан молча стоит за его левым плечом, едва заметно кивая в такт словам Советника Робера.
Когда Пьер умолкает, на несколько минут в управлении полиции воцаряется полный хаос. Канселье раздаёт распоряжения сразу десятерым заместителям, те, в свою очередь, громогласно подзывают своих подчинённых, люди в полицейских мундирах бегут по всем трём этажам здания, бряцая пластиковыми щитами.
— Слушать всем! — отрывисто рявкает Канселье. — На заводы, фабрики — тройные патрули! Пропускные пункты вооружить! Донести до населения: с двадцати двух до шести — комендантский час! Всех, замеченных на улице в это время — под арест! Включая баб и детей старше десяти лет!
— С работодателей — поимённые списки и адреса тех, кто не вышел на смену, — дождавшись паузы, подхватывает Бастиан.
Канселье косится на него, кивает своим людям:
— Приказ Советника Каро — выполнять! По спискам проверить всех! И ко мне на отчёт каждые восемь часов!
— Артюс, — окликает Канселье Советник Робер. — По поводу ареста Рене Клермона…
— Уже распорядился, — кивает тот.
Пьер светлеет лицом, губы на мгновение трогает улыбка. «Будто всё так просто, — думает Бастиан, вслушиваясь в удаляющиеся шаги в коридоре. — Взять зачинщика — и всё закончится. А может, и правда? И постепенно всё забудется, люди вернутся к своим привычным делам…»
Читать бесплатно другие книги:
