Холодные близнецы Тремейн С.

18

Энгус, что ли? Вдруг он застанет меня, когда я роюсь в его вещах? Мой страх перед его гневом внезапно обретает реальную почву.

Я в спешке собираю письма и яростно заталкиваю их в ящик, отчаянно пытаясь проделывать все тихо. Впихиваю на место книгу и оборачиваюсь.

Считаю удары своего сердца.

Шаги прекратились, на кухне гремят посудой. Там явно кто-то есть, и они, без сомнения, вошли через заднюю дверь, зная, что она незаперта.

Значит, в доме находится Энгус?

Надо закрыть два ящика. Аккуратно. Первый ящик скрипнул. Очень громко. Я застыла в нерешительности, напряженная, как струна.

Опять шаги, посуда. Голос? Тонкий голосок маленькой девочки? Мог ли Энгус приехать с Лидией? Но почему он рано забрал ее из школы? А если это не Лидия, то кто?

Снова тишина. Голосов не слышно. Но когда я задвигаю второй ящик, я снова слышу звук шагов. Неторопливых и осторожных. Мне становится жутко: по полу кто-то крадется, и он, похоже, старается подобраться незаметно ко мне. Но зачем?

Тихо скрипит дверь в столовой, и я вздрагиваю. Незваный гость, кем бы он ни был, приближается именно к спальне. Ко мне. Энгус? Мне надо спешить. Я лихорадочно запираю средний ящик, теперь осталось запереть верхний, но ладони у меня покрылись потом, и ключ выскальзывает, и я отчаянно шарю рукой по половицам – за окном уже сумерки, и впотьмах я ничего толком не вижу. Где он, этот ключ? Я опускаюсь на колени, джинсами прямо в пыль, я – как квартирный вор. Что за нелепое и жалкое зрелище! Но я должна его найти!

Вот он. Отогнав панику прочь, я запираю верхний ящик, засовываю ключ в тайник, встаю, озираюсь по сторонам, поправляю рубашку и пытаюсь привести себя в порядок. Шаги приближаются прямо к спальне, и дверь распахивается.

Никого.

Я смотрю в пустой прямоугольник дверного проема, за которым виднеется холл. Плохо нарисованный шотландский танцор молча пялится на меня со стены.

– Эй!

Тишина.

– Эй, кто там?

Молчание, как стон, молчание, как истерический визг. Сейчас самая шумная штука в доме – мое сердце. Я слышу его гулкий стук.

Кто здесь? Кто играет в эту жуткую игру? Зачем они меня пугают?

Я слышала шаги, мне не показалось. Здесь кто-то есть.

– Эй, кто вы? Эй?

Ничего.

– Хватит! Энгус? Лидия? Прекратите!

Становится еще темнее – зимний день короток, особенно когда небо затянуто тучами. Почему я не включила свет? Дом погружен в полумрак. Море тяжело и устало вздыхает. Я медленно подхожу к двери и выглядываю. Меня ждет пустой холл. Я различаю очертания мебели в гостиной. Свет слишком тусклый. Меня знобит. В домике на Торране всегда холодно, но сегодня – прямо из ряда вон. Я ловлю себя на том, что меня колотит.

Я тянусь рукой к выключателю и зажигаю свет в спальне, но никчемные шестьдесят ватт мне не помогут. Лампочка – ничем не лучше желтой луны.

«Мой милый в далекие страны уплыл на своем корабле».

Поет ребенок. Из спальни Лидии.

«Мой милый сейчас за морями».

Я узнаю голос Кирсти.

Дело в том, что это любимая песенка Кирсти. Шотландская баллада, которую частенько пел ее отец.

Голосок Кирсти приглушенно и радостно журчит.

«Вернись, вернись, вернись же, мой милый, ко мне…»

Я беру себя в руки. Никакая это не Кирсти, что за глупости!

Кирсти умерла.

Вероятно, Лидия поет у себя в комнате, притворяясь Кирсти. Но как она попала домой? Почему она там? Или Энгус забрал ее домой раньше обычного? Она копирует все интонации Кирсти.

– Лидия! – кричу я и бегу к спальне.

Дверь закрыта. Я поворачиваю ручку, и в последний момент меня охватывают болезненные сомнения и животный ужас. Вдруг я войду в комнату и увижу Кирсти? В синей шапочке с помпоном. Бодрую, подвижную, веселую. Живую. Или, может, она будет лежать на кровати, вся в крови, со сломанными ребрами, умирающая – как в ту ночь в Девоне.

Окровавленное тело, поющее песенку.

Мои грезы – мои кошмары.

Справившись с собой, я толкаю дверь и осматриваю комнату. Вижу Лидию – она еще не сняла свою толстую розовую курточку. Лидия задумчиво выглядывает из окна, смотрит на море и на темнеющий под беззвездным небом берег – в сторону Ардвасара. В комнате царит лютый холод.

– Лидия, милая, зачем?..

Она поворачивается и грустно улыбается мне. Школьная форма слишком велика ей, и моя дочь всякий раз выглядит в ней такой одинокой, что мое сердце трепещет от сочувствия и сострадания.

– Ты пела?

– Нет, Кирсти пела, – бесхитростно говорит она. – Она любит эту песню, а я играла и слушала Кирсти. А сейчас она ушла.

Я игнорирую слова Лидии. Я уже не могу вынести того, что за ними кроется – моя дочь на самом деле сходит с ума. Поэтому я просто задаю вопросы:

– Лидия, что ты здесь делаешь? – Я сверяюсь со своими часиками: еще только три, уроки как раз кончаются, и дети выбегают из школы… – Лидия, Лютик, что случилось? Как… я не понимаю… почему?

– Я ее привел домой.

Густой баритон Энгуса разрушает чары. Он стоит в дверях, высокий и зловещий.

– Мне позвонили из школы, – муж многозначительно смотрит на меня, его коричневый свитер с треугольным вырезом покрыт пылью. – Насчет Лидии. Хотели, чтобы я забрал ее оттуда.

Он окидывает взглядом спартанскую комнатку Лидии – милого игрушечного жирафа, лежащего на кровати вниз головой, книжку про Чарли и Лолу на полу.

– Господи! – восклицает он. – Ну и мороз! Нам нужно починить отопление.

Он мрачно смотрит на меня, на что-то намекая. Я слегка обнимаю Лидию, она безразлично улыбается, и мы – заботливые родители – выходим из комнаты. Мы с Энгусом закрываем за собой дверь и застываем в холле как вкопанные. Мне хочется попятиться от Энгуса назад: он очень близко, он слишком высокий, слишком мужчина.

– Мне звонила школьная секретарша, – уточняет Энгус. – До тебя они дозвониться не смогли. Сказали, что Лидия сильно грустит и вообще полностью подавлена. Эмили Дюрран отказалась находиться с ней в одном классе, а потом то же самое сказали другие ученики. Поэтому меня попросили забрать ее домой пораньше.

– Но…

– Они хотят, чтобы Лидия не посещала занятия в течение недели, – он вздыхает и скребет щетину на подбородке. Он выглядит усталым, старше своих лет. Его карие глаза буравят мое лицо. – Я пытался выведать у них правду, но они толком ничего не знают. А Лидия… она умеет молчать.

Он умолкает, и мне хватает этого, чтобы почувствовать себя оскорбленной.

У меня возникает намерение его ударить. Я не забыла про книгу. Имоджин Эвертсен? Но первые мои мысли – о Лидии.

– Почему неделю? А потом?

– Понятия не имею, – он пожимает плечами. – Они заявили, что в школе очень важна спокойная обстановка. Короче говоря, я отвез ее из школы домой.

– Ты так тихо вошел, что я… испугалась.

– Честно, я не думал, что здесь кто-то есть. Свет нигде не горел.

Он врет. Я уверена. Он лжет мне. Он не сводит с меня глаз. Возможно, он догадался, что я рылась в комоде. Вероятно, он сообразил, что я нашла книгу, но не придает этому значения.

А что с Лидией? Как она должна себя сейчас ощущать?

– Мне надо поговорить с ней.

– Нет. Вряд ли она согласится…

Я отталкиваю его большую властную руку и открываю заскрипевшую дверь в комнату Лидии. Она сидит на кровати, уставившись остекленевшими глазами в книгу про Чарли и Лолу. Как и год назад. Подозреваю, что истории для самых маленьких для нее – как привычная еда: ее любишь, и вдобавок она помогает успокоиться.

Моей дочери нужно хоть что-то обнадеживающее. А в ее спальне холодно и неуютно. Холод просто кошмарный.

– Лидия, что случилось в школе?

Она молча читает.

– Дорогая, пожалуйста, не молчи. Кто-нибудь тебя обидел?

Вместо ответа я слышу шепот моря – волны разговаривают с песком и камнями.

– Лидия… – Я сажусь возле нее и прикасаюсь к ее руке. – Лидия, ответь мне, пожалуйста.

– Ничего.

Опять «ничего». И интонации точь-в-точь, как у ее матери.

– Лютик, прошу тебя.

– Ничего. – Она поднимает на меня взгляд, ее глаза горят. – Ничего! Ничего не случилось!

Я снова дотрагиваюсь до ее руки, но она реагирует с неожиданной яростью:

– Уходи!

Лидия кричит на меня. Ее симпатичное светлое личико покраснело от злости и искажено гримасой ненависти:

– Убирайся отсюда, я тебя ненавижу! Ненавижу!

– Ли…

Я тянусь к ней другой рукой, но Лидия ударяет меня – сильно и достаточно больно. Неужели она способна на такое?

– УБИРА-А-АЙСЯ-А-АА!

– Хорошо, – я встаю и повторяю: – Хорошо.

– УХОДИ-И-И!

– Сейчас, сейчас.

Я отступаю. Жалкая и побежденная – самая плохая на свете мать. Я направляюсь к двери, оставляя дочь в одиночестве. Ее всхлипывания похожи на шум моря, она причитает, как чайки над Камускроссом, и я ничегошеньки не могу поделать с ее отчаянием и тоской.

Я таращусь на закрытую мной дверь, там золотыми блестящими буквами написано «ЗДЕСЬ живет Лидия» и «Не входить». Я едва не плачу, но сдерживаюсь. Слезы мне не помогут, да и эмоции – тоже.

Мои размышления прерывает негромкий рокочущий голос:

– Я слышал.

Энгус стоит в холле в трех ярдах от меня, на пороге гостиной. В камине трещат дрова, я вижу теплые отсветы пламени.

– Эй!

Он раскинул руки в широком объятии. А я мечтаю ему врезать от всей души. Но какая-то часть меня стремится в его объятия.

Мне до сих пор хочется секса.

Если что-то происходит, мне очень хочется секса. Думаю, это, скорее всего, секс из ревности. Из-за книжки с автографом Имоджин. Меня охватывает желание. Я хочу овладеть Энгусом, пометить его, доказать, что он – все еще мой. Как он в свое время вступал во владение мной.

И еще мне просто хочется секса. Нам его никогда не хватало.

Энгус делает шаг по направлению ко мне.

– Прими все, как есть. Ты ничего не можешь изменить, – произносит он и подходит еще ближе. – Да, ей очень тяжко, но ей станет лучше. Возможно, ей понадобится профессиональная помощь. И нам, наверное, тоже. Слушай, позвони-ка тому парню – ну, в Глазго? Как его фамилия, Келлавей?

Его руки находят мои. Я вижу, что он хочет того же, что и я.

В моем взгляде появляется нежность, я приоткрываю губы и поднимаю лицо навстречу ему. Его губы сливаются с моими. И мы целуемся, мы не целовались уже месяц, даже три.

Потом мы раздеваемся. Лихорадочно, как подростки. Я стягиваю с него свитер и отбрасываю прочь, он расстегивает кнопки на моих джинсах. Мы вваливаемся в гостиную, он хватает меня и несет на руках, и мне нравится, я хочу, чтобы он меня нес. Сделай это. Энгус Муркрофт. Трахни меня.

И он меня трахает – классно. Вот что мне сейчас нужно. Он берет меня – прямо здесь и сейчас, как раньше. Я не нуждаюсь в прелюдиях и в прочей ерунде. Я хочу чувствовать его внутри себя, это разрешит сомнения хотя бы на несколько минут.

Он страстно целует меня. Он покусывает меня за плечи, переворачивает и снова входит в меня. Я вцепляюсь в подушку и полностью отдаюсь ощущениям.

– Сара, я люблю тебя!

– Пошел ты!

– Сара!

– Сильнее! – кричу я.

– Ах!

Он обнимает меня, прижимая мою голову к подушке, как будто собирается сломать мне шею – щелк, и все! Я оборачиваюсь, вижу сердитый блеск в его глазах и начинаю двигать бедрами – вверх, вниз, выталкивая его из меня. Я переворачиваюсь, мне жарко, мое тело блестит от пота, я вот-вот кончу. Я хватаю его руку и кладу обратно на свою тонкую шею.

– Трахай меня, как тогда Имоджин трахал!

Он ничего не говорит. Даже не моргает, его большой палец лежит как раз на моей глотке. На трахее. Он может нажать. Запросто. Но вместо этого он твердо и яростно смотрит мне в глаза, затем поднимается, толчком опрокидывает меня на спину и опять входит в меня.

– Она кончала? – спрашиваю я. – Когда ты ее трахал – она кончала? Все, как сейчас?

Но теперь-то он со мной – его сильная рука лежит на моей белой шее, я представляю, как он трахает ее – мою лучшую подругу, и я хочу его возненавидеть, и я его ненавижу. Но все-таки наступает оргазм – мой собственный – головокружительный и безудержный.

Почти одновременно со мной кончает и он – резко подается вперед, задерживает дыхание и отдувается. Выходит из меня и падает рядом. К биению двух сердец присоединяется море за окном.

– У меня никогда не было романа с Имоджин, – говорит он.

19

– У тебя в комоде книга. С ее подписью.

Мы лежим под пуховым одеялом, голые и потные, и глазеем в потолок. Там огромное сырое пятно, которое кажется гигантским в тусклом свете лампы возле кровати.

Сумерки сменились тьмой, остров освещают лишь звезды на небе.

– Ты видела? – спрашивает он.

– Книга подписана: «Люблю. Имми. Целую, целую, целую».

Он молчит.

Я поворачиваюсь, мельком взглянув на него. Он уставился вверх, его красивый профиль напоминает каменные статуи рыцарей на гробницах в церкви. Я ложусь на спину и тоже утыкаюсь взглядом в потолок.

– Она дала тебе книгу о супружеской измене. Ты никогда такого не читал. Она написала там «люблю», и поцелуи. И теперь ты утверждаешь, что ты с ней не трахался.

– Я с ней не спал, – возражает он. – Ничего у нас с ней было.

Он делает роковую паузу, по которой мне все становится ясно, и произносит:

– Только один разок.

Холодный бриз играет полузадернутыми шторами.

Я беру себя в руки. И задаю очевидный вопрос:

– И когда, Энгус? Той ночью?

– Ночью, когда это случилось? – вскидывается он. – Господи, Сара, конечно нет!! Все, что я тебе тогда сказал, было правдой. Я заехал к ней, когда возвращался с работы. Уж поверь мне!

Я в нерешительности. Возможно, он не врет. Его слова звучат убедительно.

Но…

– Но ты признался, что у вас было.

– Это произошло позже, Сара, уже после того, как Кирсти упала, – говорит он. – Ты… ты настолько закуклилась в своем горе, ты обезумела от горя.

– А ты, похоже, нет?

– Что ты несешь! Господи, я сильно страдал, но по-своему, оттого и пил! Но к тебе и прикоснуться было нельзя, ты меня даже близко не подпускала.

Не помню я такого. Я не превратилась в недотрогу, свихнувшуюся после гибели дочери. Но пусть лжет дальше.

– И ты в поисках крепких объятий прыгнул в кровать Имоджин – моей лучшей подруги?

– Я нуждался в утешении, а ты была недостижима. Мы с Имми всегда ладили… мы были друзьями. Помнишь, она была с нами – в самый первый вечер, когда мы познакомились?

Я не хочу на него смотреть и сверлю взглядом потолок. За окном пронзительно вопит морская птица. Мне теперь понятно, почему Имоджин Эвертсен осталась рядом со мной, когда почти все остальные друзья со временем пропали. Ей стало стыдно. Но из-за ее постоянных угрызений совести наша дружба сложилась очень непросто, и она уже никогда не будет прежней.

– Но я хочу знать, – продолжаю я. – Когда это случилось, Энгус? Когда ты с ней переспал?

Долгий вздох.

– Я… я по кускам разваливался… Все произошло примерно через месяц… Мы выпили несколько бутылок, разговаривали. Она и начала… Поцеловала меня. Инициатива принадлежала ей, точно. И я ответил… Но я остановился, Сара… сразу после первой ночи. Сказал, что хватит.

– А книга?

– Она прислала ее неделей позже. Сам не пойму, зачем.

Я погружаюсь в размышления. Значит, Энгус переложил вину на Имоджин. И что? Когда он сказал «хватит»? А может, они целую ночь совокуплялись? Или все выходные напролет? Утром они целовались и хихикали или нет? Какая вообще разница? Я отчего-то менее зла, чем думала. Я слишком индифферентная и слабо реагирую. Я боялась мужа, а теперь я его презираю. Но даже сейчас, когда я хочу, чтобы он был от меня как можно дальше, я не представляю, что буду без него делать – ведь мы же застряли на острове Торран.

Фактически он до сих пор мне нужен, хоть я и терпеть его не могу.

– Сара, я нуждался в поддержке. Мне надо было выплакаться, поверь мне. А Имоджин совсем не то подумала, и ей самой очень-очень стыдно. Честно, Сара.

– Как мило с ее стороны! Затащила моего мужа в койку и мучается угрызениями совести.