Холодные близнецы Тремейн С.
Энгус сверлил глазами пустоту, яростно вытирая мокрое лицо.
Здесь?
– Бини?
Да!
Он услышал собаку.
Сомнений нет – тихий, жалобный скулеж. Слабый, но доносится явно оттуда. Судя по звуку, пес находился ярдах в трехстах-четырехстах. Энгус достал второй фонарик и долго возился, прежде чем нажал на пластмассовую кнопку окоченевшими пальцами.
Так-то лучше. Энгус поднял фонарик в руке. Вместе с налобным фонарем получился мощный источник света. Направив оба луча в ту сторону, откуда шел звук, Энгус пристально вглядывался в призрачно шевелящийся туман.
Бини нашелся. Он казался тусклой тенью, но это был его пес – живой.
Бини увяз по шею в грязи.
Еще чуть-чуть – и он утонет. У Энгуса было несколько минут на то, чтобы добраться до собаки. Еще немного – и вода накроет его.
– Господи! Бини!
Жалобный вой. Пес умирает. Что будет с Лидией, если ее Бини погибнет? Да и самого Энгуса это серьезно подкосит.
Энгус попытался бежать, однако при каждом шаге он либо проваливался в грязь, либо поскальзывался. На одном влажном, покрытом водорослями булыжнике он едва не рухнул лицом вперед. Если он снова навернется, то расшибет череп о камни. И тогда сыграет в ящик вместе с Бини.
Вероятно, он поступил неправильно, настолько рискуя жизнью. Он подумал о натянутой улыбке Сары. Она что, подстроила все это? Нет. Глупости.
Надо сбавить скорость, но если он станет медлить, Бини утонет.
Может, ползком будет быстрее?
Энгус встал на колени и пополз по грязи. Невообразимо холодный дождь сыпался ему на шею и плечи, Энгус промок до костей. Его бил озноб, возможно, он ощутил первые признаки переохлаждения, зато он почти добрался. Еще пятьдесят ярдов. Сорок. Тридцать.
Бини умирал. Из грязи виднелась только его голова. Лучи фонарей осветили его морду – в глазах пса застыл ужас.
Энгус приближался. Он заметил какую-то плоскую деревянную поверхность, наверное, что-то вроде обломков утонувшего судна, полузанесенного илом за десятилетия. Тьма здесь царила практически непроглядная, но по деревяшке можно было подобраться как раз к тому участку, где застрял Бини.
– Тише, мальчик. Все хорошо. Я тут, Бини. Держись.
Энгус полз по склизкой жиже. Когда до собаки оставалось пять ярдов, у него в голове возник план: лежа на досках, протянуть руки и рывком выдернуть собаку из грязи.
Но вдруг Бини шевельнулся. Приливная волна ослабила хватку грязи, и пес забился, не то плавая, не то брыкаясь. Извиваясь и ерзая, он отодвигался все дальше и дальше от Энгуса – куда-то вверх, где начиналась галька.
– Бини! – заорал Энгус.
Он поднялся на одно колено, попытался встать, и доски под ним с треском рухнули.
Энгус моментально ушел под воду – мутную и ледяную. Внизу не было грязи, и Энгус в тяжелой одежде и сапогах барахтался, отчаянно стараясь дотянуться до досок, но те постепенно тонули в морской воде, перемешанной с песком. Он погрузился уже по шею, брыкаясь ногами в пустоте в поисках опоры.
На Торране, за грязевыми полями, моргнул во тьме маяк. Ослепительно-белый свет. После – тьма.
22
Где Энгус? Чего он так долго? Утонул, что ли? Надеюсь, да. Но при этом и нет. Я ничего уже не знаю.
Я стою у кухонного окна. Вокруг раскинулись унылые грязевые поля, за которыми лежит Орнсей. На Торран опустился такой густой туман, что мне почти ничего не видно. Я словно смотрю в космос – тоскливая, беззвездная пустота.
– Мама, а где папа?
Лидия дергает меня за рукав кардигана. Невинное дитя с дыркой вместо молочного зуба, синие глаза не мигают, худенькие плечи подрагивают от волнения. Я ненавижу Энгуса, но Лидия не может потерять отца таким образом. Может, мне не следовало отпускать Энгуса, но он всегда стремился помочь Бини, невзирая на невзгоды и опасности.
Струи дождя, подгоняемые ветром, хлещут в стекло.
Куда он запропастился? За окном – лишь серые размытые пятна. Еле пробивающийся лунный свет, затянутые туманные берега Орнсея. Больше ничего. Каждые девять секунд маяк, будто папарацци, дает вспышку, но в ее свете видна лишь влажная пустота.
– Мам, где папа?
Я беру Лидию за руку.
– С папой все будет в порядке. Он спасет Бини, но это очень трудно сделать, потому что сейчас ночь.
Хотела бы я себе верить. Я даже не знаю, живым или мертвым нужен мне муж?
Я до сих пор не пойму, как именно собака угодила в трясину. Они с Лидией шумно возились в столовой – они последнее время часто так делают – а я в комнате Лидии гладила белье. Потом Лидия закричала. Я прибежала в столовую, собака уже убежала, а входная дверь на кухне скрипела, качаясь под ветром туда-сюда.
– Где папа?
Возможно, Бини увидел крысу и погнался за ней? Или все дело в Лидии? Вдруг она его напугала и он удрал? С тех пор как Бини попал на Торран, он вечно трясся от страха, особенно его пугал дом.
– Мама! Это Бини, я его слышу!
Что? Действительно собачий вой? Я быстро подхожу к двери и распахиваю ее настежь. Ураган тотчас пытается загнать меня обратно – злобный ветер и яростный дождь. Я беспомощно ору изо всех сил – в сторону грязевых полей, песчаных отмелей, стоящих на якоре лодок и островерхих мрачных елок. Там сплошная пелена тумана.
– Энгус! Бини! Энгус! Бини!
С тем же успехом я могла бы кричать в угольную шахту. Или в закрытый и протекающий подвал. Вихри выхватывают мои слова и уносят прочь – к Арднамерхану и Саммер-Айлз.
Саммер-Айлз – Летние острова. Меня накрывает отчаяние. Трагедия опять нас настигла. Мы не смогли замести следы в Лондоне.
– Мама, а папа вернется? – спрашивает Лидия из дверей. – Он вернется, как Лидия?
– Да, конечно же, милая.
На ней розовые тонкие рейтузы и короткая джинсовая юбка. Ее кофточка с «Хелло Китти» слишком легкая, она простудится.
– Лидия, ступай, пожалуйста, в дом. Папа обязательно придет, не волнуйся, милая. Почитай пока что-нибудь. Папа скоро придет.
Лидия поворачивается и мчится в столовую, я бегу за ней. На подоконнике стоит наш дряхлый бакелитовый телефон, заляпанный краской. Старинная трубка кажется очень неудобной, а громоздкий наборный диск вертится еле-еле. Я набираю номер Джоша и Молли, но ответа нет – на другом конце провода тянутся обманчиво-спокойные длинные гудки.
Я звоню Джошу на сотовый. Опять неудача. «Привет, это Джош Фридленд. Если вы насчет работы – свяжитесь с компанией “Стронциан Стоун”…»
Я швыряю трубку. Я негодую, я зла на весь мир сразу. Кто нам поможет?
Гордон, лодочный мастер! Точно. В моем мобильнике есть его номер. Я бегу в спальню, хватаю из захламленной прикроватной тумбочки почти бесполезный телефон и мучительно жду, пока он включится. В спальне появляется Лидия. Она выглядит как-то не так. Волосы растрепаны сильнее, чем обычно. Безмятежно, как в трансе, она наблюдает за тем, как я трясу мобильник – включайся, включайся, скотина! Под мышкой Лидия держит плюшевого леопарда Лепу. Она мнется и нерешительно говорит:
– Мама, а может, неважно, что будет с Бини? Кирсти ведь не вернулась, а если и Бини не вернется, будет не страшно, да?
– Лидия, дорогая, о чем ты? – я пытаюсь найти номер.
– А папа вернется, правда? Мам, прошу тебя! Лидия не возражает. Кирсти нет, и теперь неважно, что он сделал. Мы его вытащим из грязи?
Что?
Я в растерянности смотрю на нее. Из моих глаз вот-вот польются слезы. Еще секунда, и я разревусь: по моей Кирсти и по тому, что Энгус с ней сотворил.
Нет. Сара, займись телефоном. Его экран дружелюбно сияет в полумраке плохо освещенного дома. Сигнала нет. Разумеется. Нажав две кнопки, я попадаю в «КОНТАКТЫ». «Г» или «Ф», «Г» или «Ф».
Гордон Фрейзер. Вот его номер.
Я бегу в столовую, поднимаю старинную трубку, терпеливо накручиваю на диске 3, 9, 4, 6, и на другом конце линии идет гудок. Возьми трубку, давай, возьми трубку! Внезапно сквозь треск помех я слышу голос – слабый, не очень приветливый, глухо звучащий сквозь бурю.
– Гордон Фрейзер.
– Гордон, это Сара Муркрофт с Торрана.
Мучительная пауза.
– Сара. Понял. Здрасте.
– У нас большая беда, – линия щелкает и булькает. – Умоляю вас.
– Я не… – Пшшшшш, – … аю вас.
– Гордон!..
– Сара?
– Гордон, нам нужна помощь.
Связь глохнет окончательно, пропадает даже шум статики, и я почти хочу разбить телефон об стену – в самый важный момент он сдох! Специально, что ли, подгадывал? Неожиданно я слышу свист помех – настолько громкий, что уху больно, а когда они пропадают, до меня доносится голос Гордона.
– Миссис Муркрофт, стряслось что-нибудь?
– Да!
– Что именно?
– Мой муж, Энгус, пошел на грязевые поля. У нас собака потерялась, и он решил ее спасти, когда вода была низко. Уже темно, и я переживаю – его так долго нет, и я не знаю, что делать, я боюсь за него, и…
– Значит, в грязи, говорите?
– Да.
– Возле Торрана и совсем один?
– Да!
На том конце линии – неодобрительное молчание.
– Ясно. Вы, миссис Муркрофт, успокойтесь. Я сейчас позову ребят из «Селки».
– Спасибо вам, спасибо!
Я вешаю трубку, прежде чем разговор не высосал из меня все соки. Я словно очутилась в смертельной компьютерной игре, и телефон – это твои проценты жизни, которые уменьшаются, а затем слышишь: «Бззз – игра окончена». Я оборачиваюсь и вдруг вижу Лидию. От удивления я чуть не сползаю по стенке.
Она тихо стоит за моей спиной. С бледным лицом. В ее широко открытых голубых глазах застыла печаль.
Но как ей удалось так незаметно передвигаться по дому? Здесь половицы скрипят от малейшего давления, и стены ходуном ходят.
Лидия находится в трех футах от меня и не шевелится. Ее личико совершенно белое, наверное, от тревоги.
Но как она сумела это сделать? Сколько Лидий притаилось в доме?
У меня почему-то возникает безумное подозрение, что в доме есть две одинаковые Лидии. Они играют в холодной темноте среди паутины и крыс, как Лидия и Кирсти играли в Лондоне, особенно в то последнее лето: «Это я, нет – я!» Смех девочек звенел по всему холлу, пока я выслеживала сперва одну, потом другую, а они прятались и старались запутать меня.
Глупости. Мой разум затуманивается, а сейчас мне нужна ясность.
– Папа вернется вместе с Бини, да?
Она смотрит хмуро и печально. Ей, должно быть, очень больно – лишилась сестры-близняшки, а теперь боится потерять собаку и отца. Это станет полным разрушением ее личности.
Я презираю Энгуса, но он должен выжить.
– Мам, ну, скажи, пожалуйста.
– Да!
Я становлюсь рядом с ней на колени и крепко ее обнимаю:
– Милая, папа скоро вернется, милая.
– Обещаешь?
– Честно. Миллион раз обещаю. Ладно, пошли в кухню, будем пить чай и ждать папу и Бини.
Но я этого не хочу. В действительности мне просто нужен предлог, чтобы всматриваться в окрестности через окно кухни. Пока я набираю в чайник солоноватую воду из-под нашего омерзительного крана, мои глаза яростно сверлят стекло.
Снаружи царит непроглядная тьма. Лишь порой на небе мелькнет луна, когда расходятся облака или туман. Из окна на прибрежную полосу падает жалкий свет от электрической лампы, и в этом никчемном мертвенно-бледном прямоугольнике я различаю зеленую траву и дорожку. Промокшее белье хлопает на веревке. Вой ветра не ослабевает. Похоже, что он может дуть неделями.
Пришла новая власть – зима. Стужа скоро даст о себе знать.
– Мама, мама!
Уколы света пронзают мрак. Автомобильные фары? А может, фонари на судах? Наверное, приехал Гордон и его товарищи. Да, я и впрямь вижу силуэты на пирсе, лучи фонарей находят друг на друга и скрещиваются, как военные прожектора, которые искали вражеские бомбардировщики над Лондоном. Люди явно собираются в море. Лодки огибают остров Салмадейр – они медленно плывут вдоль берега.
С одного суденышка бьет мощный луч, высвечивая воду и песчаные отмели. Ручной прожектор ощупывает грязь, я пытаюсь смотреть вместе с ним, но мне мешает туман.
Как они будут искать Энгуса в такой шторм? И волнуюсь ли я за него?
Да, и достаточно сильно. Может, это и неправильно, но мне надо, чтобы он уцелел. Уж тогда-то я ему устрою!
– Пошли в гостиную, – говорю я Лидии.
– Зачем?
– Здесь нечего делать.
– Мама, а что там за свет?
– Местные помогают папе, вот и все, милая.
Я хватаю ее за руку и тащу в гостиную. Огонь, оставленный без присмотра час назад, почти потух, и мы вместе возвращаем его к жизни. Лидия послушно и аккуратно подает мне поленья что поменьше, я подкладываю их в пламя, и оно разрастается до прежних размеров.
– Мама, а из чего бы ты хотела, чтобы был сделан дождь, если бы он был не из воды?
– Что-что?
Лидия задумчиво косится на меня. На ее красивом личике пятнышко копоти – на подбородке. Я улыбаюсь, пытаясь не думать ни про Энгуса, ни про Кирсти, ни про поцелуи, ни про объятия.
– Что? – переспрашиваю я.
– Если бы дождь был сделан не из воды, то из чего бы ты хотела, чтоб он был? – повторяет Лидия. – Лучше бы из цветов, верно? Это так красиво – все капли из цветов!
– Да.
– Или из людей, – она хихикает и добавляет: – Будет так смешно, мам, дождь из людей повсюду… Ой, смотри, СМОТРИ, прямо как радуга!
Она указывает на камин: один из языков пламени, вырывающихся из полена, двухцветный – пурпурный и синий. Мы наблюдаем за маленьким огоньком, а потом садимся на диван, укутавшись шерстяным покрывалом, которое пахнет Бини. Мы говорим о нем, но только в оптимистическом тоне, поскольку я хочу отвлечь Лидию. Она слушает меня, кивает и смеется, и я тоже, но внутри меня грызут печаль и злость.
Время тянется чересчур долго. Где Энгус? Конечно же, он пропал, они его потеряли. Я представляю себе ребят из «Селки», прочесывающих отмели с лодок, уставших, растирающих замерзшие руки, дующих в кулаки, избегающих смотреть друг дружке в глаза. Они понимают, что потерпели неудачу: «Его нигде нет, подождем еще…»
Выживем ли мы, если Энгус погибнет? Возможно, да. В конце концов, все закончится.
Пламя разгорается и опять тухнет. Я любуюсь дочерью, а она смотрит в очаг. Пламя отражается в ее сияющих голубых глазах.
– Сара!
Что?
– Господи!
– Папа!
Энгус стоит в дверном проеме гостиной, облепленный грязью: прямо «человек-грязь». Его глаза похожи на дырки в навозной куче, в глубине которых идет какая-то темная жизнь, но он живой.
Позади него – Гордон и мужчины из «Селки». Они смеются. Их голоса заполняют дом, от них пахнет соляркой, водорослями и тягучей маслянистой грязью.
Лидия спрыгивает с дивана и несется к отцу, но он удерживает ее на расстоянии и целует в лоб.
– Я знаю, что ты хочешь обнять меня, – говорит он и, шатаясь, направляется к дивану. – Я бы не советовал этого делать. Грязь воняет.
Лидия прыгает и верещит:
– Папа-папа-папа!
– Господи, мы думали… – Слова почти срываются у меня с языка, и я поспешно умолкаю.
Ради блага Лидии. Ради общего блага.
– Мы выловили вашего мужа футах в десяти от орнсейского пирса, – уточняет Гордон.
Энгус застенчиво подходит ко мне и чмокает в щеку. Я стараюсь не морщиться. Он окидывает меня странным, недоверчивым взглядом и заявляет:
– Там жуткий туман, что я даже не понимал, куда меня занесло.
Я обшариваю взглядом гостиную.
Собаки нет. Где она?
– Бини?
Лидия восторженно таращится на отца, но она тоже встревожена.
– Папа, а где…?
Энгус ненатурально улыбается.
– Бини? Он выбрался из грязи и сбежал!.. Он спасся, и завтра мы его поищем.
Я догадываюсь, что он лжет. Бини, может, и убежал, но нет никаких гарантий, что он выживет или найдется. Но я не развиваю щекотливую тему. Я ласково кладу руку на грязную щеку мужа. Я хочу ударить его. Очень сильно. Хочу вышибить из него дух и выцарапать ему глаза. Причинить ему боль.
Моя показная ласка – для Лидии и для Гордона. Для всех, кроме меня.
– Ты замерз, Энгус. Тебе нужна ванна!
– Горячая ванна, Сара, вот лучшее на Земле предложение, – соглашается Энгус. – Угости-ка Гордона и Алистера стаканчиком крепкого «Макаллана». Я им обещал в благодарность за… – он запинается, но сразу же продолжает: – За то, что помогали. Ладно, Сара?
– Да, – отвечаю я с неубедительной улыбкой.
Энгус осторожно проходит в ванную комнату, хлюпая при каждом шаге. Я слышу шум льющейся воды и оборачиваюсь к дочери:
– Лидия, милая, не достанешь стаканы?
Виски принесен и разлит. Мужчины извиняются за то, что они испачкали пол, я говорю «ничего-ничего», мы рассаживаемся на диване и на стульях, подкидываем дров в огонь. Мы выпиваем, а Лидия смотрит на мужчин, как на редких зверей в зоопарке. Гордон вертит головой, рассматривая полуокрашенные стены, и изрекает:
– Недурно вы потрудились. Прямо жилой вид. Здорово, что дом на Торране попал в хорошие руки.
Что мне сказать? Моя грусть заполняет комнату. Я вяло бормочу: «Спасибо» – на большее я не способна.
Мы молчим. Я слышу, как Энгус плещется в горячей воде, и поглядываю на дверь ванной комнаты. Теперь мы в безопасности, хотя сейчас над нами нависла реальная угроза.
Гордон начинает разговор про Торран, про Слейт и про гэльский колледж. Я с благодарностью присоединяюсь, я рада поболтать про что угодно – мне без разницы.
Что мне делать с Энгусом?
Алистер, мужчина помоложе, рыжий и чисто выбритый, с грубыми, но приятными чертами лица, берет третий стакан «Макаллана» и перебивает Гордона:
– Это – тонкое место. Так в старину говорили.
Гордон цыкает на него: Лидия сжалась в клубок и спит на диване, укрывшись мягким синеватым покрывалом.
Я потягиваю скотч, огонь мерцает. Я донельзя вымоталась.
– Что?
Алистер, похоже, немножко перепил. Он рыгает, извиняется и объясняет мне:
– Народ раньше называл Торран тонким местом. Короче, здесь духи ходят, – он усмехается и продолжает: – Настоящие духи, типа наш мир соприкасается с ихним.
– Ну и брехня, – возражает Гордон, внимательно глядя на меня, а затем на Лидию.
У меня складывается впечатление, что он хочет дать своему приятелю хорошего пинка.
– Нет, Гордон, правда, – говорит Алистер. – Я порой думаю, что они правы были. Типа, Громовой остров… да тут даже воздух особенный. Помнишь, как те городские пацаны удрали? Они испугались.
Алистер ничего не знает о нашей семье. Иначе бы не трепал языком почем зря.
– Да, на Торране можно увидеть другой мир, – Алистер ухмыляется и допивает скотч. – Так старики говорили.
Гордон Фрейзер громко и неодобрительно фыркает.
– Чепуха! Сара, я бы и слушать не стал.
– Ничего страшного, – я пожимаю плечами. – Вполне интересно.
Я не лгу. Древние суеверия и старинный фольклор меня не пугают – мне хватает своих кошмаров. Гордон смакует ароматный скотч, легонько кивает стаканом в сторону моей спящей дочери:
– А нам пора.
И они быстро отправляются домой. Я машу рукой их лодке, пока она не исчезает за Салмадейром. Маяк мигает им на прощание. Я замечаю, что нашу лодочку вынесло водой к перилам маяка, а мешки с покупками пропали – их утащил прилив.
Я возвращаюсь на кухню и открываю ящик стола, где лежат ножи.
Я смотрю на свой склад оружия. Лезвия блестят. Я люблю, когда они постоянно остро наточены.
Не дотронувшись до ножей, я задвигаю ящик обратно. У меня что, фантазии насчет убийства?
Я пересекаю холл и открываю дверь ванной комнаты. Он полощется в воде, трет мочалкой мускулистые руки, его черная от волос грудь – вся в белых потеках мыльной пены.
Мне физически отвратительно его присутствие.
– Придется тебе опять ехать в магазин, – заявляю я. – Завтра. Ты оставил покупки возле лодки, а их унес прилив. Мы на мели.
– А? – переспрашивает он.
Мне понятно его удивление. Я прямо вижу, как у него в голове крутятся шестеренки.
Я чуть не умер, спасая собаку, а она про какой-то супермаркет!
Но я уже не могу притворяться. Мне надо выгнать его с острова, чтобы у меня появилось время подумать. Как разобраться с ним раз и навсегда.
– Завтра. В магазин. Ну, спасибо.
23
Утром мы ищем Бини. Мы кружим по Торрану, и Лидия кричит во весь голос:
– Бини! Бини!
Сейчас прилив. Не думаю, что несчастная собака выбралась из тины. Но Лидия не сдается:
– БИНИ!
Пока мы оглядываем водные просторы, озерные чайки, клюющие раковины моллюсков на берегу, орут на нас кошачьими голосами. Они отпрыгивают подальше, когда мимо пробегает дочь. Она кричит, зовет.
И плачет.
– Пойдем, – говорю я, обнимая ее вздрагивающие плечи. – Я уверена, что Бини в порядке. Вероятно, он убежал в лес. Мы развесим повсюду объявления.
– Он не вернется, – дочь сбрасывает мою руку. – Он умер. Он никогда НЕ вернется.
И она убегает в дом. Я не представляю, как ее утешить. Весь мир безутешен – от печальных серых тюленей на Салмадейре до плачущих мокрых рябин Камускросса.
Время летит незаметно. Лидия читает у себя в комнате, а я крашу стены. Сама не знаю почему. У меня есть смутная идея, что нам надо закончить ремонт и продать дом. Чем скорее, тем лучше.
Я решаю передохнуть и направляюсь на кухню – смыть краску с пальцев. Выглядываю в окно и замечаю лодку и Энгуса в ней. По темной воде пролива тянется белый кильватерный след, как мел по доске.
Он стоит в лодке, положив руку на румпель, и таращится прямо на меня. Он пришел за нами. И принес покупки из магазина, как я ему и велела.