Бог пятничного вечера Мартин Чарльз

– Я не работаю.

– Безработный? – спросила она, не поднимая головы.

Неужели не понятно? Впрочем, вступать в объяснения не стоило.

– Да.

– Особые приметы? Татуировки?

– Нет.

Пальцы у нее мелькали быстрее, чем крылья у колибри.

– Шрамы?

Шрамов у меня было два. Один, длиной около четырех дюймов, возле пупка, а другой, около шести, над правым бедром.

– Да.

– Они в интимных местах?

– Нет, могу показать.

Я приподнял рубашку, и она, взяв подключенную к компьютеру камеру, сделала по несколько снимков каждого.

– При каких обстоятельствах вы их получили?

Ответил я не сразу. Знал, что проигрываю этот словесный поединок, но все в комнате смотрели на меня, и она могла бы сделать то же самое. Дамочка на меня не смотрела, но нетерпеливо постукивала по клавиатуре. Потом все же соизволила метнуть взгляд и тут же снова уставилась на экран.

– Заключенный в тюрьме ударил меня ножом.

Она снова замялась.

– У вас есть паспорт?

– Был, но я не видел его тринадцать лет. – Я пожал плечами. – Он, наверно, уже просрочен.

Дамочка посмотрела на меня поверх очков.

– Будете умничать, останетесь на ночь здесь. – Она нацелила на меня ручку. – Понятно?

– У меня и в мыслях ничего такого…

– Номер вашего телефона?

Я повернулся к Вуду, и он продиктовал ей номер.

– Он остановился в доме твоего отца? – обратилась она к Вуду.

– Да, Бетти.

– Ваш рост… – Бетти наклонилась, притворившись, что читает мое имя с экрана. – Мэтью?

Как меня зовут, она, конечно, знала.

– Шесть футов и четыре с половиной дюйма.

– Здесь сказано, шесть футов и пять дюймов.

– Пусть так.

– Я же вам сказала, со мной не умничать.

Я промолчал. Один из полицейских вошел в комнату со стаканчиком кофе в руке и, остановившись за спиной у Бетти, пристально посмотрел на меня.

– Подтвердите номер карточки социального страхования.

Карточку я ей только что передал и думал, что с этим мы закончили, но решил не спорить и воздержаться от сарказма.

– Будете ли находиться где-то еще, кроме дома Вуда?

– Нет.

– Если вы намерены находиться где-то еще, кроме указанного дома, на протяжении более семи дней, то должны известить нашу службу или поставить в известность любой другой правоохранительный орган в том районе, где будете находиться. Вам понятно?

– Да.

– У вас есть транспортное средство? Будете ли вы пользоваться таковым?

– На данный момент у меня нет транспортного средства, как нет и планов таковым обзаводиться.

– Бетти, я дам ему попользоваться моим старым мотоциклом. А регистрацию принесу попозже.

Она пощелкала клавишами, взглянула недоверчиво на Вуда, потом на меня, после чего вернулась к экрану и просканировала информацию.

– 2005-й? – На Вуда Бетти не смотрела.

– Да.

– Оранжевый?

– Ага.

– 125 кубиков?

– Да.

– Страховка есть?

Вуд подал карточку. Она взяла ее и, не глядя на меня, сказала:

– У вас, надо полагать, страховки нет.

– Пока нет.

Бетти вернула Вуду карточку, постучала карандашом по зубам и, открыв штемпельную подушечку, поставила ее рядом с толстым листом бумаги с десятью большими клетками, затем она встала, взяла мою руку, прокатала большой палец чернильным валиком и прижала к листу в первой клетке. После этого женщина повторила процедуру еще девять раз с остальными пальцами. Вуд молча наблюдал за тем, как его знакомая исполняет свою работу. Закончив с отпечатками, Бетти дала мне бутылочку «Уиндекса» и бумажное полотенце и вернулась за стол, из ящика которого достала пару хирургических перчаток. Вуд фыркнул.

– Станьте здесь, откройте шире. Мне нужен мазок изо рта.

Я повиновался, но ее что-то не устроило.

– Откройте шире, – повторила она во всеуслышание.

Я открыл. Она сунула мне в рот два пальца, провела по небу ватным тампоном, который положила потом в пакетик с застежкой, и взяла ножницы.

– Мне нужен образец ваших волос. Наклонитесь.

Я наклонился, и она чикнула ножницами, подставив под срезанную прядку другой пакет. Запечатав и его, Бетти села за компьютер, сняла очки и сложила перед собой руки.

– Слушайте внимательно, потому что повторять я не намерена.

Я наклонился вперед, демонстрируя полную готовность уделить ей все свое внимание. Словно по некоему сигналу, стоявший за спиной Бетти полицейский поставил на стол пустую чашку и сунул пальцы за форменный ремень.

– Вам не разрешается жить или работать ближе чем в двух тысячах футов от школы, детского сада, кинотеатра или любого другого места, где часто бывают дети до восемнадцати лет, – заговорила она сквозь зубы. – Нарушите любое из этих условий, и окружной прокурор вернет вас за решетку. Срок заключения в таких случаях обычно удваивается. Зная расположение дома, о котором идет речь, сомневаюсь, что такое возможно, но мы обязательно проведем все замеры сегодня же, уж будьте уверены. Если требования нарушаются, вы будете уведомлены об этом, и тогда вам придется незамедлительно подыскать другое жилье.

Я кивнул.

– Вам понятны изложенные мной условия?

– Да.

Она подала мне небольшой USB-сканер.

– Вам надлежит проводить сканирование каждый день и затем подтверждать регистрацию. Поддержание сканера в рабочем состоянии – ваша забота. Получение нами подтверждения в ваших интересах. Мы вам не папа с мамой и не сиделка. Понятно?

Мне хотелось поскорее закончить со всем этим.

– Понятно.

– Распишитесь здесь.

Я расписался на электронном планшете.

– Можете идти, – бросила она, не удостоив меня взглядом. – Свободны.

Я повернулся, сделал шаг, и тут злость, закипавшая с того самого момента, как я переступил порог учреждения, вырвалась наружу. Я перегнулся через барьер и негромко сказал:

– Не чувствую себя свободным.

Дама за столом положила карандаш и выдохнула через нос. Лицо ее выразило глубочайшее презрение.

– Об этом, мистер Райзин, вам следовало думать тринадцать лет назад. И если только вы нарушите условия освобождения, штат с радостью вернет вас туда, где и должны содержаться больные извращенцы.

Полицейский у нее за спиной ухмыльнулся, покачиваясь на мысках.

Меня поставили на место. Нечего было и рот открывать. Я повернулся. Вуд ожидал меня у двери в коридоре. Судя по выражению его лица и шуму за дверью, что-то было не так.

– Тебе, пожалуй, стоит поискать другой выход.

Я уже заметил припаркованные снаружи фургоны – пресса, телевидение. Похоже, кто-то из ведомства шерифа постарался. По опыту общения с репортерской братией я знал, что эти акулы будут кружить, пока не получат свое.

– Может, лучше покончить с ними сейчас.

Вуд шагнул в сторону и снял сдвинутые на макушку «костас».

– Возьми, лишними не будут.

Я надел очки и вышел туда, где меня поджидали с фотоаппаратами, микрофонами и рекордерами. Громкие, требовательные голоса и вопросы, вопросы…

Каково оно, быть сексуальным насильником?

Как вы нашли, где жить?

Чем будете заниматься?

Будете посещать встречи ветеранов?

С вами уже контактировали какие-то команды?

Браслет помешает играть?

Вы связывались или, может быть, намерены связаться с жертвой, Энджелиной Кастодиа?

Я держался до последнего вопроса, но слово «жертва» было как удар стального прута по спине. Я тяжело посмотрел на репортера.

– Нет.

А что насчет двух других девочек?

Я представил, как мой кулак ломает челюсть блондинистому репортеру, потом обвел взглядом толпу его коллег.

– У меня есть заявление.

Журналисты сбились теснее, нахлынули, прижав меня к двери и едва не тыча микрофонами в лицо.

Я решил обойтись без предисловий.

– Никакая команда со мной не связывалась. Планов посещать встречи или попытаться играть в футбол на организованном уровне у меня нет. – Я выдержал паузу. Какой-то репортер открыл было рот, но я перебил его. – Согласно особым условиям освобождения, заниматься этим мне нельзя.

Недовольные моими ответами, они продолжали забрасывать меня вопросами.

Где вы будете жить?

Чем будете зарабатывать на жизнь?

Останетесь ли здесь?

Я уже подумал, что интервью закончилось, когда над прочими голосами поднялся один. Знакомый, как и лицо, голос принадлежал стоявшей за репортерами Одри. И так жестко прозвучал вопрос, что никто не обратил внимания на нее, но все притихли в ожидании ответа.

Мистер Райзин, что заставило вас предать жену? Что такого особенного предложили вам две несовершеннолетние девочки?

Вопрос вопросов. Вот что терзало и убивало ее душу. Я видел это. Изможденный вид, ввалившиеся щеки, поникшие плечи – все из-за этого.

Толпа притихла. Репортеры нетерпеливо облизывались в предвкушении ответа. Всего один вопрос, и рутинная болтовня внезапно качнулась к сенсации. Одри не стала ждать ответа и, незаметно повернувшись, зашагала к углу здания. Шарф и солнцезащитные очки оказались достаточной маскировкой. Сомневаюсь, что ее узнал даже Вуд.

Между мной и ею стояла толпа, но я понимал, что если останусь на месте, то потеряю шанс. Растолкав собравшихся, я рванул за Одри. Моя жена как раз входила в микроавтобус с надписью «Сент-Бернар», когда я не дал ей закрыть дверь. Рядом тут же появились несколько человек с камерами.

Ждать репортеров долго не пришлось. И теперь число микрофонов, похоже, даже удвоилось. Одри потянула дверцу, но я остановил ее.

– У меня один план – найти мою жену.

Поняв, что жизнь в безвестности за стенами Сент-Бернара, выбранного ею в качестве убежища, может перемениться в ближайшие секунды, моя жена прикусила губу, собралась с силами и процедила сквозь зубы:

– А когда найдете?

– Скажу, что люблю ее. Всегда любил. Только она для меня и важна. Так было всегда.

Она снова потянула дверцу.

– Там были свидетели. Видео. Девочки… они пострадали…

– Од… – Я опустил голову. Этот бой был проигран еще двенадцать лет назад. – Я сказал правду.

Лицо ее напряглось. Одри шагнула из автобуса, не спуская с меня глаз. Репортеры обступили нас, ловя каждое слово, каждую интонацию. Два оператора едва не сцепились в борьбе за более выгодное положение. Ее нижняя губа дрожала. Одри вдруг подняла руку и ударила меня кулаком в грудь. Со стороны это выглядело так, словно ребенок стучит в тяжелую дверь. Дневной свет обнажил ее хрупкость и слабость. Ее злость. Ее многолетнюю муку. Все это отдалось во мне болью.

– Присяжные решили единодушно! – Одри сердито топнула ногой и закричала на пределе сил: – И после всего этого… – Она обвела рукой сгрудившуюся вокруг нас толпу. – И после всего этого ты будешь стоять здесь и врать мне?

Двенадцать лет я ждал этого разговора, но никогда не представлял, что получится вот так.

– Я никогда тебе не лгал.

Я знал, что будет дальше, но остался на месте. Одри собрала все, что накопилось за долгих двенадцать лет, за холодные, бессонные ночи, и ударила меня кулаком в лицо. Рот заполнился едким вкусом крови, но боль я ощутил в груди.

– Ничтожество. – Не удовлетворившись первым ударом, она поскребла в том же банке лет и приложилась к моей физиономии открытой ладонью. Кровь со слюной брызнула на ближайших репортеров. Мало того, Одри еще и плюнула мне в лицо. – Всегда им был. – И, немного успокоившись, насмешливо добавила: – Что ж, твои фанаты ждут не дождутся твоего возвращения. Только о том и говорят. – Моя жена снова потянула дверцу и едва слышно шепнула: – Отпусти.

– Одри… Если я никогда больше не сыграю… сколько времени тебе нужно, чтобы поверить мне?

– Этого не будет.

Я вклинился между дверцей и микроавтобусом.

– Подумай, если бы я это сделал, то отказался бы от всего и никогда больше не взял в руки мяч. – Я махнул рукой в сторону тех, кто стоял за спиной. – Все эти люди желают моего возвращения, и ты… В глубине души ты ведь знаешь, что я мог бы вернуться. Могу вернуться. Я не так уж еще плох. Не наталкивает ли это на мысль, что не все здесь так просто? Что, может быть, я никогда тебе не лгал? Что, может быть, лжет кто-то другой?

Мы не говорили об этом после моего ареста, после выложенной Энджелиной истории, после всех представленных улик Одри засомневалась и дистанцировалась от меня. Учитывая, что мне светило как минимум двенадцать лет, винить ее трудно. Срок, если подумать, внушительный. Если бы это помогло ей как-то смягчить боль, перерезать нить, соединявшую наши сердца, то лучше бы она сказала это тогда. Может быть, тогда последние десять лет не дались бы ей так тяжело. Одри так не сделала. И пусть она ненавидела меня сейчас, пусть старалась забыть и даже не носила обручальное кольцо, пусть всего лишь однажды навестила меня в тюрьме и пусть я не мог заставить ее поверить мне, наши сердца все равно бились в одном ритме.

– Давай, строй из себя мученика. Мне наплевать – пусть даже тебя закопают под пятидесятиярдовой линией, – продолжала Одри язвительным тоном, заколачивая гвозди мне в сердце. – Ты мне солгал.

– Без тебя футбол для меня ничего не значит. – Она захлопнула дверцу, повернула ключ и с ревом унеслась. – Так было всегда, – добавил я, обращаясь к тающим в воздухе клубам выхлопных газов, удаляющимся огонькам и ухмыляющимся репортерам.

Рядом со мной стоял Вуд. Раскрыв рот, он проводил удивленным взглядом скрывшийся за углом фургон и покачал головой.

– Значит, Одри все время была здесь. Прямо у нас под носом. – Он повернулся ко мне. – Вот уж не думал.

– Она так хотела.

Социальные сети отозвались на мое сенсационное возвращение в город довольно активно. Джим Нилз, давно отошедший от ежедневных программ и довольствующийся одним лишь субботним шоу, вышел из полудремы для проведения спецвыпуска. Кто-то в офисе шерифа выжал информацию о доме Вуда, и через час у ворот уже стояли три машины телевизионщиков. Несколько срочно примчавшихся инспекторов и чиновников измеряли расстояние между домом и школьным участком. Репортеры брали интервью у администраторов, твердивших о необходимости «защитить детей». Винить их нельзя. Если бы кто-то, сделавший то, что, по их мнению, сделал я, поселился в полумиле от школы, где учились бы мои дети, я бы сам возглавил комитет по изгнанию такого негодяя из города. Но речь шла обо мне самом, и я ведь себя знал. В ход пошли самые разные измерительные инструменты и средства, включая спутники и GPS, и все подтвердили, что мое пребывание в доме совершенно законно.

– Но, – сказал Джим Нилз, вскидывая бровь в заключение репортажа, – только-только. Настойчивое утверждение мистера Райзина о том, что он не собирается играть в профессиональный футбол, вызывает вопрос. А каковы, мистер Райзин, ваши планы и почему вы выбрали в качестве места жительства именно этот городок? – Джим покачал головой и сложил руки. – Привыкшему побеждать, как это было с мистером Райзином, трудно смириться с поражением. Можно убрать его из футбола, но как убрать футбол из него? Что ж, это уже совсем другое дело.

Я выключил телевизор, посмотрел в окно в направлении прячущегося за деревьями амбара и молча кивнул в знак согласия.