Другая королева Грегори Филиппа

1570 год, октябрь, Чатсуорт: Бесс

– И что вы о ней скажете? – спрашиваю я Сесила, когда они с полдюжины раз встречались, чтобы поговорить, и документы наконец подписаны и скреплены печатью, а лошади уже у дверей и Сесил готов к отъезду.

– Весьма красива, – говорит он. – Весьма очаровательна. Настоящая погибель для сердец. Не могу вас винить за то, что вы хотите от нее избавиться, даже не стой она так невыносимо дорого.

Я киваю.

– Умна, – говорит он. – Не образованна, как наша королева; не ученый, не тактик; но умна и постоянно следит за своими интересами. Хитра, не сомневаюсь; но мудрости в ней нет.

Он умолкает и улыбается мне.

– Изящна, – добавляет он. – И в мыслях, и внешне. Прекрасно держится в седле, волшебна в танце, сладкоголоса, как соловей, когда поет, хороша собою, как картина. Восторг. Истинное воплощение королевы. Как женщина – приятна глазу, образец очарования. Те, кто говорит, что нет в Европе королевы красивее, говорят чистую правду. Более того, думаю, она – самая красивая женщина из тех, кого я встречал. Увлекающая, желанная. Возможно, совершенная. И так молода, и окружена таким сиянием – женщина, способная перевернуть мужчине сердце.

Я моргаю. К своему смущению, я чувствую, как к моим глазам подкатывают горячие слезы, я снова моргаю и стираю их, словно пыль. Я видела, как мой собственный муж влюбился в эту проклятую сирену, но я полагала, что Сесил, с его неизлечимой ненавистью к папистам, к французам, к женскому тщеславию, будет неуязвим. Но, похоже, даже его можно соблазнить улыбкой и взглядом снизу вверх. То, как она поднимает глаза на мужчину, вызывает у любой честной женщины желание дать ей пощечину. Но даже в ревности своей я не могу отрицать ее красоту.

– Да, – признаю я. – Да, она совершенство.

Я осознаю, что стиснула зубы, расслабляю челюсть и улыбаюсь этому новому и совершенно нежданному новобранцу в рядах влюбленных в Марию, королеву Шотландии.

– Должна сказать, не ожидала, что вы тоже будете ею очарованы.

Я пытаюсь говорить жизнерадостно, но чувствую, как тяжело у меня на сердце из-за этого нового поклонника.

– О, она неотразима, – говорит Сесил. – Я чувствую волшебство. Даже я, у которого столько причин ее не любить, чувствую ее особые могучие чары. Она королева превыше всех королев. Но Бесс, не так быстро, спросите меня, что еще я могу про нее сказать?

Он улыбается мне, понимая все.

– Дайте подумать. Что еще я вижу в этой совершенной принцессе? Ей нельзя доверять, она ненадежна как союзник и страшна как враг. Неколебимая папистка и враг всего, что мы сделали и еще надеемся сделать в Англии. Она вернула бы старую церковь и ввергла бы нас в суеверие. У меня нет сомнения, что она жгла бы нас, протестантов, пока все, кто против нее, не стали бы пеплом. Она врет, как торговец, и обманывает, как шлюха. Сидит, как паучиха, в середине паутины заговоров, которая растлевает и опутывает почти каждого в стране. Я назвал бы ее самым опасным врагом мира в содружестве – из тех, с кем нам пока приходилось сталкиваться. Она враг миру в Англии, она враг нашей королеве, она мой враг. Я никогда не забуду об опасности, которую она представляет, и не прощу ей той угрозы, которую она сулит моей королеве и моей стране.

– Так почему не отправить ее поскорее в Шотландию и не избавиться от нее? – спрашиваю я в нетерпении. – Вы сделаете ее королевой и восстановите на престоле?

– Завтра, – мрачно отвечает он. – Нет разницы, здесь она, или в Шотландии. Она и здесь, и там опасна, не сомневаюсь. Где бы она ни была, она всегда будет окружена мужчинами, которые так в нее влюблены, что готовы умереть за нее, она будет центром испанских заговоров и французского предательства. Отправится она в Шотландию или в ад, она должна покинуть мою страну или этот мир, прежде чем заберет жизни новых невинных людей, прежде чем ее заговоры лишат жизни королеву, прежде чем она всех нас уничтожит.

– Не думаю, что она лишит королеву жизни, – замечаю я.

Мне трудно быть к ней справедливой, но я должна это сказать:

– Она очень уважает святость королевской крови. Она не сомневается в том, что король-помазанник свят. Она будет против Елизаветы, но она ее никогда не убьет.

Сесил качает головой.

– Те, с кем она вступает в заговор, готовы их обеих убить, чтобы осуществились их планы. Поэтому-то она так и опасна. Она – деятельная, целеустремленная дура в руках порочных мужчин.

1570 год, октябрь, Чатсуорт: Мария

Меня пытались вовсе не оставлять наедине с епископом Лесли, но мне нужно всего мгновение, и я улучаю это мгновение, когда он садится на коня во дворе конюшни, а Бесс погружена в разговор со своим большим другом Уильямом Сесилом.

– По соглашению я отправлюсь обратно в Шотландию с армией для защиты, – быстро говорю я ему. – Смотрите, чтобы Сесил и Елизавета его соблюдали. Это мое будущее. Убедитесь, что они нас не предадут.

– Верьте мне, – отвечает он и садится в седло. – Если вы не вернетесь в Шотландию к будущей весне, Филипп Испанский придет, чтобы вернуть вас на трон. Он дал мне слово.

– Сам?

– Можно и так сказать, – говорит он. – Он обещал Ридольфи, Ридольфи в самом центре «Большого начинания», и он все соберет. Он не подведет вас, и я не подведу.

1570 год, зима, замок Шеффилд: Джордж

Места, где я находил спрятанными изменнические письма к королеве Шотландии:

1. Под камнем в саду, принесено мальчиком-садовником, который слишком прост, чтобы понять, что шиллинг, засунутый под край письма, был платой за то, чтобы доставить его лично ей, тайно.

2. Запечено в особом рождественском хлебе для нее, от моего собственного пекаря.

3. Зашито в шелковое платье, подарок от друзей из Парижа.

4. Вложено между страницами книги от испанского шпиона в испанских Нидерландах.

5. Завернуто в отрез камчатной ткани из Эдинбурга.

6. Принесено одним из ее почтовых голубей бог весть откуда, но я им особенно обеспокоен, поскольку птица не была усталой после долгого перелета; кто бы его ни послал, он рядом, он под рукой.

7. Засунуто под ее седло, где я нашел его, когда подсаживал ее на лошадь для прогулки. Она рассмеялась, словно это не имеет значения.

8. В ошейнике ее собачки. Последние два, должно быть, принесли люди из моих домочадцев, которые служат гонцами ее друзьям. Почтового голубя она обучала сама, сказав мне, что хочет завести ручных голубей. Я, дурак, подарил их ей сам.

– Это должно прекратиться, – говорю я ей.

Я стараюсь, чтобы голос мой звучал сурово, но она купает собачку, и на ней полотняный фартук поверх платья, покрывало отложено в сторону, и волосы рассыпались из-под шпилек. Она прекрасна, как прачка в сказке, и смеется, когда песик плещется в лохани и вырывается, когда она пытается его удержать.

– Чюсбеи! – радостно восклицает она, увидев меня. – Мэри, возьмите малыша Пеша, он слишком скверно себя ведет и слишком мокрый.

Песик вырывается и яростно отряхивается, окатывая нас всех. Королева хохочет.

– Возьмите его! Возьмите! Vite! Vite![32] И высушите!

Я придаю лицу серьезное выражение.

– Думаю, вам бы не понравилось, если бы я забрал его у вас навсегда?

– Вовсе нет, – отвечает она. – Но зачем вам творить такие жестокости? Чем Пеш вас обидел?

– А если я откажусь давать вам книги, или новую ткань на платья, или не позволю вам гулять в саду?

Она поднимается на ноги и снимает фартук – движение такое домашнее и обыденное, что я едва не ловлю ее руку и не целую, словно мы молодожены в нашем собственном маленьком доме.

– Милорд, вы за что-то на меня обижены? – спрашивает она. – Зачем вы так мне угрожаете? Что-то случилось? Бесс на меня пожаловалась?

Я качаю головой.

– Дело в ваших письмах, – говорю я. – Вы, верно, велите вам писать. Я нахожу письма повсюду. Стражники приносят мне по одному почти каждый день.

Она пожимает плечами, типичный жест, чтобы на французский манер сказать: «Не знаю, мне нет до этого дела».

– Пф, что я могу сделать? Англия полна тех, кто хочет, чтобы меня освободили. Они будут мне писать, спрашивая, не могут ли помочь.

– Они нас погубят, – настоятельно произношу я. – Погубят вас и меня тоже. Вы не думаете, что у Сесила есть шпион прямо в этом замке? Не думаете, что он знает, что вы каждый день пишете и что вам пишут? Что он читает, что вы написали, и все письма, что приходят вам? Сесил – хозяин всех шпионов Англии, он наверняка знает куда больше, чем я. А ведь даже я знаю, что вы состоите в постоянной переписке с французами и испанцами, и теми, чьих имен я не знаю, кто все время пишет вам тайной грамотой, спрашивает, в добром ли вы здравии, нужно ли вам что-нибудь и когда вас освободят.

– Я королева, – просто отвечает она. – Принцесса крови. Король Испании, король Франции и император Священной Римской империи – мои родственники. То, что короли Европы пишут мне, правильно, так и должно быть. И то, что их люди считают, что лучше писать мне тайно, это знак того, что меня похитили и удерживают незаконно. Они не должны опасаться писать мне открыто; но из-за того, что я заточена без причины, – а тому нет никакой причины, – они не могут этого делать. Что до остальных – я не могу помешать верным сердцам и почтительным умам мне писать. Я не могу помешать им писать, да и не стану. Они хотят выразить любовь и верность, и я рада, что они мне их предлагают. В этом не может быть ничего дурного.

– Подумайте, – говорю я. – Если Сесил решит, что я не могу помешать вам участвовать в заговорах, он заберет вас у меня или заменит меня другим опекуном.

– Я даже не должна быть здесь! – восклицает она с неожиданной горечью.

Она выпрямляется во весь рост, ее темные глаза наполняются внезапными слезами.

– Я подписала документ для Сесила, я на все согласилась. Я пообещала отдать сына Елизавете, вы там были, вы видели, как я это сделала. Тогда почему меня не возвращают в Шотландию, как было условлено? Почему Сесил не исполняет свою часть сделки? Не имеет смысла говорить мне: не пишите друзьям. Я должна не писать им, а быть среди них, как свободная женщина. Подумайте об этом!

Я умолкаю при вспышке ее гнева – и от справедливости того, что она сказала.

– Пожалуйста, – слабым голосом произношу я. – Пожалуйста, не подвергайте себя опасности. Я прочел некоторые из этих писем. Они приходят от всякого сброда и дураков, от самых отчаянных людей в Англии, и ни у кого из них не найдется в кармане достаточно звонких грошей, и ни один из них не может спланировать побег, даже если от этого будет зависеть его собственная жизнь. Они могут быть вашими друзьями, но они ненадежны. Некоторые – еще совсем дети, некоторые прекрасно известны Сесилу, и он давно им платит. Он всех их взял на службу. Шпионы Сесила всюду, он всех знает. Любой, кто пишет вам, известен Сесилу, и большинство из них – его люди, которые пытаются поймать вас в ловушку. Не доверяйте этим людям. Вы должны быть терпеливы. Вы должны ждать. Как вы и говорите, у вас соглашение с самой королевой. Нужно дождаться, чтобы она его исполнила.

– Елизавета исполнила обещание, данное мне? – с горечью повторяет она. – Она этого еще ни разу не сделала!

– Сделает, – рыцарственно произношу я. – Даю вам слово, она это сделает.

1571 год, февраль, замок Шеффилд: Бесс

Мой добрый друг Уильям Сесил станет бароном Бёрли; и я так рада за него, словно меня саму сделали благородной. Он так этого заслуживает за годы верной службы королеве, за то, что всю жизнь присматривал за ней, за то, как работал для будущего Англии. Бог один знает, какие опасности ждали бы нас, с какими бедами мы столкнулись бы, если бы не мудрые советы Сесила и его уверенное планирование с тех самых пор, как королева взошла на трон.

То, что опасность существует, несомненно. В письме, сообщающем о пожаловании титула, Сесил прибавляет предупреждение: он уверен, что королева Шотландии готовит новое восстание.

Дорогая Бесс, будьте осторожны. Возможно, вы сумеете распознать заговор, наблюдая за нею, хотя мы, наблюдающие за ее пособниками в Лондоне, ничего не заметили. Я знаю, что Норфолк, поклявшийся в верности Ее Величеству королеве, продает золото и серебряную утварь лондонским ювелирам по бросовым ценам. Он даже расстался с отцовским Орденом Подвязки, чтобы получить наличные. Не могу поверить, что он пожертвовал величайшей честью отца ради чего-то, кроме возможности всей жизни. Мне не приходит на ум ничего, что стоило бы для него такой жертвы, кроме какого-то ужасного восстания. Я очень опасаюсь, что он собирается оплачивать еще одну войну.

Вся моя гордость и вся радость от нового положения ничто, если будет нарушен мир Англии. Я могу теперь быть бароном, а вы графиней, но если королеву, которой мы служим, свергнут или убьют, жизнь наша будет не лучше, чем когда мы были детьми безземельных отцов. Будьте начеку, Бесс, и давайте мне знать обо всем, что видите, как всегда.

Бёрли

Я улыбаюсь, увидев новую подпись, но когда я рву письмо и бросаю его в огонь в комнате для документов, улыбка сходит с моего лица. Я не могу поверить, что такой разумный человек, как Норфолк, снова рискнет всем (только не опять!) ради шотландской королевы. Но Сесил (теперь его надо называть Бёрли) редко ошибается. Нужно будет предупредить моего мужа графа, нужно самой быть настороже. Я надеялась, что к этому времени ее уже отвезут обратно в Шотландию. Видит бог, я дошла до такого состояния, что хочу, чтобы ее уже хоть куда-нибудь увезли.

1571 год, февраль, замок Шеффилд: Мария

Я полна надежды, я так полна надежды. Осталось, думаю, несколько недель, и мы оба будем свободны.

Мари

Я одеваюсь с особым тщанием, в черное и белое, цвета умеренности, но надеваю три кольца с алмазами (одно из них – обручальное кольцо Норфолка) и несколько богатых браслетов, чтобы просто показать: пусть корону у меня и отняли и нить черных жемчужин украла Елизавета, я все еще королева, все еще могу выглядеть таковой.

Меня приезжает навестить из Шотландии лорд Мортон, и я хочу, чтобы он вернулся с вестями о том, что я готова и способна занять трон. Его ждут к полудню, но только к концу дня, когда темнеет и холодает, он въезжает во двор.

Бабингтон, мой верный мальчик-паж, прибегает в мои покои с красным от холода носом и замерзшими ручками, сказать, что дворянин из Шотландии все-таки прибыл и что его лошадей заводят в конюшню.

Я сажусь в кресло под королевским балдахином и жду. И точно, в дверь стучат и объявляют, что пришел Шрусбери с Мортоном. Я не поднимаюсь. Я позволяю представить его себе и, когда он кланяется, киваю. Пусть заново учится воспринимать меня как королеву; я не забыла, что он был так же плох, как и остальные. Он может начать то, что я намереваюсь продолжить. Сейчас он приветствует меня как узницу, в следующий раз он увидит меня на троне в Эдинбурге. Пусть учится быть почтительным.

Следом за мужчинами входит Бесс, и я улыбаюсь, когда она склоняется в реверансе. Она едва кланяется, отношения между нами в последние дни совсем охладели. Я по-прежнему сижу с ней большую часть дня, по-прежнему внушаю ей надежды на будущее, когда я вернусь на трон; но она устала мне прислуживать, и ее разоряют траты моего двора и стражей. Я это знаю, но ничего не могу и не хочу делать. Пусть обращается за деньгами к Елизавете. Я едва ли стану платить своим тюремщикам за то, что держат меня в темнице.

Заботы прочертили на ее лице морщины, она мрачнее, чем была два года назад, когда я впервые вошла в ее дом. Тогда она была новобрачной, и лицо ее светилось счастьем. Она гордилась мужем, положение ее было ей в новинку. Теперь она потеряла состояние, развлекая меня, может потерять дом и знает, что уже потеряла мужа.

– Доброго вам дня, миледи графиня, – приветливо говорю я и смотрю, как она бормочет что-то в ответ.

Потом Шрусбери удаляются в угол комнаты, я киваю своему лютнисту, чтобы сыграл, и Мэри Ситон, чтобы велела подать вино и печенье, и Мортон садится на табурет рядом со мной и шепчет мне новости на ухо.

– Мы готовы к вашему возвращению, Ваше Величество, – говорит он. – Мы даже готовим ваши прежние покои в Холируде.

Я прикусываю губу. На мгновение я снова вижу внутренним взором алое пятно крови Риччо на полу своей столовой. На мгновение задумываюсь о том, что принесет мне возвращение в Шотландию. То будет не лето с французскими розами. Шотландцы и прежде ко мне дурно относились, с тех пор дело не улучшилось. Мне придется жить с варварами и обедать при кровавом пятне на полу. Придется править ими, призвав всю свою волю и политические умения. Когда вернется Ботвелл, мы сможем покорить их вместе, но пока его нет, надо мной всегда будет висеть угроза похищения и восстания.

– И принца готовят к путешествию, – говорит он. – Ему не терпится увидеть Англию, мы объяснили ему, что в будущем она станет его домом и он когда-нибудь будет королем Англии.

– Он здоров?

– У меня для вас доклады его няньки и гувернера, – говорит он. – А также его наставника. Он здоров и очень продвинулся в развитии. Растет сильным и учит уроки.

– Он уже хорошо говорит?

Раньше мне докладывали, что у него течет слюна и он забывает закрывать рот во время еды и разговора. Принц, которому предстоит владеть двумя королевствами, а то и тремя, должен быть прекрасен. Это сурово, но таков порядок вещей.

– Положение очень улучшилось, как вы увидите.

Я беру стопку отчетов и передаю их Мэри Ситон, чтобы прочесть позже.

– Но у меня есть просьба, – тихо произносит Мортон.

Я жду.

– Мы слышали от английского посла, что вы состоите в переписке с королем Испании.

Я поднимаю брови и молчу. Безусловно, не дело Мортона, кто мне пишет. К тому же я не в прямой переписке с испанским королем. Он встречается с моим эмиссаром Ридольфи, который ездит к герцогу Алве в Нидерланды, к самому папе римскому, а потом к Филиппу Испанскому. Шутка в том, что Елизавета выписала ему разрешение беспрепятственно покидать страну и возвращаться, не подозревая, что он мой эмиссар, объезжающий ее врагов, чтобы поднять кампанию против нее.

– А также с королем Франции.

– И? – ледяным тоном спрашиваю я. – Et puis?[33]

– Я должен просить вас, пока положение так деликатно, не писать им, – неловко произносит он.

Его шотландский акцент, который всегда был для меня крепковат, делается совсем непонятен, когда он смущается.

– Мы заключаем соглашение с бароном Бёрли, представляющим английский двор…

– Бароном Бёрли?

– Лордом Уильямом Сесилом.

Я киваю; пожалование моему врагу титула может все ухудшить для меня и для старой аристократии, моих друзей.

– Мы заключаем соглашение, но когда лорд Сесил обнаружит тайные письма врагов государства, он перестанет вам доверять. Он не сможет вам доверять.

– Французы – мои родственники, – указываю я. – Он едва ли может меня винить за то, что я пишу своей семье, когда я далеко от дома и совсем одна.

Мортон улыбается. Его, судя по виду, не слишком тревожит мое одиночество.

– А Филипп Испанский? Величайший враг Англии? Он прямо сейчас строит корабли для вторжения. Называет свой флот армадой, собирается уничтожить Англию.

– Я не пишу ему, – с готовностью лгу я. – И я не пишу своей семье ничего, что не мог бы прочесть Сесил.

– Вообще-то, Ваше Величество, едва ли вы пишете хоть что-то, чего он не читает, – подчеркнуто произносит Мортон. – Скорее всего, он видит все письма, которые вы получаете и отправляете, как бы умно вы, по-вашему, ни прибегали к помощи тайных курьеров, числовых кодов и невидимых чернил.

Я отворачиваюсь от него, чтобы выказать раздражение.

– Я не знаю государственных тайн, – прямо говорю я. – Мне должны позволить писать друзьям и родным.

– А Ридольфи? – внезапно спрашивает он.

Лицо мое совершенно спокойно, я не показываю ни малейшего узнавания. Он может смотреть на меня, как на картину, и все равно не узнает моей тайны.

– Я не знаю ничего ни о каком… Ридольфи, – произношу я, будто имя мне незнакомо. – И ни о каких письмах.

– Умоляю вас, – неловко отвечает Мортон, зардевшись от искренности и смущения, поскольку ему приходится называть даму и королеву отъявленной лгуньей. – Я не стану выпытывать, кого вы знаете или кому пишете. Я не шпион. Я здесь не для того, чтобы поймать вас в ловушку. Ваше Величество, я ваш истинный друг, и я здесь для того, чтобы договориться о вашем возвращении в Шотландию и на трон. И потому я умоляю вас не затевать никаких заговоров, не писать заговорщикам и никому не верить, кроме меня, лорда Шрусбери и самой королевы Англии. Мы все намерены вернуть вас на ваш трон. Вам нужно быть терпеливой; но если вы будете терпеливы и будете вести себя с честью, как подобает великой королеве вроде вас, тогда вы будете восстановлены уже в этом году, возможно, к Пасхе.

– На Пасху?

– Да.

– Вы даете слово?

– Да, – говорит он; и я ему верю. – Но вы дадите мне ваше?

– Мое слово? – повторяю я ледяным голосом.

– Ваше королевское слово, что не будете вступать в заговор с врагами Англии.

Я молчу. Он смотрит на меня с надеждой, словно мое благополучное возвращение в Шотландию и его планы зависят от этого мгновения.

– Хорошо. Я обещаю, – торжественно произношу я.

– Ваше королевское слово?

– Я даю вам свое королевское слово, – твердо говорю я.

– Вы не будете получать и посылать тайные письма? Вы не станете вступать в заговор против мира в Англии?

– Я даю вам слово, что не стану.

Мортон вздыхает и смотрит на Шрусбери, словно на душе у него полегчало. Шрубсери подходит и улыбается мне.

– Я же говорил, что она даст обещание, – произносит он. – Королева намерена вернуться на свой трон. Она будет вести себя с вами и со всеми вашими верными согражданами безупречно честно.

1571 год, март, замок Шеффилд: Джордж

Мы с королевой едем домой ярким, солнечным весенним полднем, за нами следует фургон с двумя ланями для мясной кладовой Бесс. Королева в радостном настроении; она любит охоту и ездит верхом лучше всех известных мне женщин, она может обогнать большинство мужчин.

Когда мы въезжаем в большие ворота конюшенного двора, сердце мое обрывается: я вижу Бесс, она ждет нас, упершись руками в бока – истинное воплощение обиженной жены. Королева сдерживает смешок и отворачивается, чтобы Бесс не видела ее веселья.

Я спешиваюсь, снимаю королеву с седла, и оба мы поворачиваемся к Бесс, как дети, ждущие, чтобы их отчитали.

Она нехотя делает реверанс.

– Нам велено ехать в Татбери, – говорит Бесс без долгих вступлений.

– Татбери? – повторяет королева. – Я думала, мы останемся здесь, а потом поедем в Шотландию.

– Придворное письмо, – отвечает Бесс. – Я снова начала собирать вещи.

Она протягивает королеве запечатанное письмо, издали кивает мне и уходит туда, где готовят фургоны к очередному путешествию.

Вся радость уходит с лица королевы, когда она протягивает мне письмо.

– Скажите, – говорит она. – Я не могу заставить себя его прочесть.

Я ломаю печать и открываю письмо. Оно от Сесила.

– Я не вполне понимаю, – говорю я. – Он пишет, что вам нужно вернуться в Татбери для большей безопасности. Пишет, что в Лондоне были происшествия.

– Происшествия? О чем он?

– Он не упоминает. Он ничего не говорит, только сообщает, что следит за происходящим и будет спокойнее за вашу безопасность, если вы будете в Татбери.

– Я была бы в большей безопасности в Шотландии, – резко отвечает она. – Он упоминает, когда нам выезжать?

– Нет, – отвечаю я и протягиваю ей письмо. – Нам придется сделать, что он велит. Но хотел бы я знать, что у него на уме.

Она бросает на меня взгляд искоса.

– Вы думаете, Бесс может знать? Может быть, он ей написал отдельно? Может быть, сказал, чего боится?

– Мог.

Она снимает красную кожаную перчатку и кладет пальцы мне на запястье. Я гадаю, чувствует ли она, как ускоряется мое сердцебиение от ее касания.

– Спросите ее, – шепчет она. – Узнайте у Бесс, что думает Сесил, и скажите мне.

1571 год, март, дорога из замка Шеффилд в Татбери: Бесс

Как всегда, они едут впереди, а я тащусь сзади с фургонами, груженными ее роскошными вещами. Но как только они прибывают в замок и мой господин убеждается, что она безопасно водворилась в свои обычные комнаты, он ее покидает и едет мне навстречу. Я вижу, как он удивляется, увидев, сколько у нас фургонов, – в этой поездке их сорок, – и как я устала и утомилась, едучи во главе каравана.

– Бесс, – неловко говорит он, – сколько их, я не…

– Ты приехал помочь их разгрузить? – язвительно спрашиваю я. – Вы меня искали, милорд?

– Я думал, может, у тебя есть новости от Генри, или от Гилберта, или еще от кого-то при дворе, – с сомнением произносит он. – Ты знаешь, почему нас снова отослали сюда?

– Она тебе не сказала? – саркастически спрашиваю я. – Я думала, она знает.

Он качает головой.

– Она боится, что они отступят от своего обещания отправить ее обратно в Шотландию.

Мы поднимаемся по тропинке к замку. Она, как всегда, грязная. Я уже ненавижу этот маленький замок. Он был и моей тюрьмой, не только ее. Я все ему скажу, что знаю, мне не по душе мучить ни его, ни королеву.

– Я ничего об этом не знаю, – говорю я. – Все, что я знаю от Генри, это то, что королева, похоже, примет руку французского принца и выйдет за него замуж. Сесил ей советует согласиться. В этих обстоятельствах, полагаю, Сесил решил, что лучше отправить шотландскую королеву куда-нибудь, откуда она не сможет отсоветовать своей семье заключать этот брак, что она наверняка станет делать или затевать какие-либо еще неприятности.

– Неприятности? – спрашивает мой муж. – Какие неприятности она может причинить?

– Не знаю, – отвечаю я. – С другой стороны, у меня никогда не получалось толком предсказывать неприятности, которые она приносит. Если бы я их предвидела, я бы сейчас тут не была; не ехала бы во главе сорока фургонов в дом, который я ненавижу. Я только знаю, что Сесил предупреждал меня, что боится заговора, но никаких свидетельств не нашел.

– Нет никакого заговора, – серьезно произносит мой муж. – И Сесил не может найти свидетельства, потому что их нет. Она дала слово, помнишь? Дала слово королевы лорду Мортону, что не будет никакого заговора и писем. Ее вернут в Шотландию. Она поклялась честью, что не будет затевать заговор.

– Тогда почему мы здесь? – спрашиваю я. – Если она так невинна и честна, как ты говоришь?

1571 год, апрель, замок Татбери: Джордж

– Это неестественно, уверен, что и незаконно. Порочно и, будь оно проклято, бесчестно. Неверно, против обычая и права, очередное нововведение и очередная несправедливость.

Я прихожу в себя и обнаруживаю, что бормочу себе под нос, идя вдоль внешней стены замка Татбери и глядя наружу, но не видя толком свежей зелени весеннего пейзажа. Не думаю, что смогу еще когда-нибудь смотреть в сторону севера, не боясь, что увижу армию, пришедшую нас осадить.

– Незаконно и уж во всяком случае неправедно.

– Что еще случилось? – спрашивает Бесс, подходя ко мне.

Она набросила на голову и плечи шаль, так что похожа на жену фермера, выбежавшую покормить цыплят.

– Я была в саду и увидела, как ты ходишь туда-сюда и бормочешь как безумный. Что-то с королевой? Что она опять учинила?

– Нет, – отвечаю я. – Это твой большой друг Сесил.

– Бёрли, – поправляет она меня, просто чтобы позлить, я знаю.

Это ничтожество теперь барон, и мы должны называть его «милорд». И за что? За то, что преследовал королеву по крови, пока она почти не склонилась к измене?

– Бёрли, – говорю я мягко. – Конечно, милорд Сесил. Милорд барон Сесил. Как, должно быть, ты за него рада. Твой добрый друг. Как он возвысился, что за радость для всех, кто его знает и восхищается им. Он как, все еще строит свой большой дом? Получает достаточно денег от королевы, от своих постов и положения? Богатеет с каждым днем, не так ли?

– Что за новости? Почему ты так зол?

– Он протолкнул в парламенте билль о лишении шотландской королевы права наследования, – говорю я. – Лишить ее наследства. Теперь понятно, почему он велел нам перебраться сюда, где нас легко охранять. Если страна и может ради нее восстать, то сейчас. Объявить ее несостоятельной наследницей! Словно парламент может решать, кому наследовать трон! Словно он передается не по крови. Словно кучка простолюдинов может сказать, кто сын короля! Бессмыслица, кроме всего прочего.

– Бёрли этого добился?

– Она в этом увидит обман. Именно в том месяце, когда ее должны вернуть в Шотландию в качестве королевы, Сесил посылает нас сюда и проталкивает билль, который утверждает, что ни один человек римско-католической веры не может быть королем Англии. Вера отсеивает их, как если бы они были…

На мгновение меня покидает дар речи, я не могу найти пример. В Англии такого раньше никогда не было.

– Евреями, – нахожусь я наконец. – Если можно себе представить еврея Тюдора, еврея Стюарта. Претендент мусульманин или индус. Они относятся к ней так, словно она – турок. Она потомок одной из линий Тюдоров – Сесил говорит, что она для нас иностранка.

– Это обезопасит Елизавету от убийц-папистов, – упрямо говорит Бесс. – Нет смысла какому-нибудь тайному священнику становиться мучеником, убивая ее, если в итоге на трон не сядет папист.

– Да, но он это сделал не потому, – восклицаю я. – Если он так печется о том, чтобы защитить королеву, надо было провести билль в прошлом году, когда папа отлучил Елизавету и приказал всем преступникам-папистам в стране ее убить. Нет. Это просто атака на королеву Шотландии в тот самый момент, когда мы достигли соглашения. Это подтолкнет ее к восстанию. И мне придется быть тем, кто скажет ей, что он сотворил. Все должно было стать вопросом полного доверия между двумя королевами; и мне нужно сказать, что ее обманом лишили наследства.

– Тогда можешь сказать ей, что все ее заговоры были ни к чему.

В голосе моей жены звенит мстительное удовольствие.

– Чего бы она ни писала Норфолку и своим иноземным друзьям, теперь путь к трону ей заказан, и обещать она может что угодно, но они все равно будут знать, что она – лгунья и у нее нет друзей в Англии.

– Она не лгунья. Она наследница, – упрямо говорю я. – Чего бы кто ни говорил, чего бы ни говорил Сесил в парламенте. В ней кровь Тюдоров, она ближайшая к трону, нравится им это или нет. Она – следующая в линии престолонаследия. Что еще мы скажем? Что будем выбирать себе короля или королеву в зависимости от наших предпочтений? Разве монархи не богоизбранные? Разве не происходят один от другого? К тому же все короли Англии до сих пор были папистами. Неужели религия отцов английских королей теперь станет препятствием на их пути на трон? Что, Бог поменялся? Король поменялся? Прошлое тоже поменялось? Что, у Сесила – прошу прощения, барона Бёрли – есть власть лишить наследства Ричарда I? Генриха V?

– С чего ты так расстроился? – нелюбезно спрашивает она. – Она тебя пообещала герцогом сделать в награду, когда станет королевой Англии?

Я задыхаюсь от того, как оскорблен – в своем собственном доме, своей собственной женой. Но так теперь обстоят дела. Управляющий становится бароном, Палата общин лишает королеву престолонаследия, а жена может говорить с мужем, словно он дурак.