О любви. Истории и рассказы Абгарян Наринэ
Следующий год я жил как в тумане и превратился в ходячий автомат. Вставал по утрам со звоном будильника, заливал в себя какую-то жидкость – не то чай, не то кофе, вкусы я перестал различать, – шел в институт и записывал в тетрадь бессмысленные закорючки, что-то бубнил на экзаменах и невпопад отвечал на вопросы сокурсников. Друзья сначала с пониманием хлопали по плечу, потом начали сторониться. Когда чужая боль затягивается, она начинает тяготить. А для меня жизнь просто утратила краски, превратилась в черно-белое кино, где я был не действующим лицом, а лишь зрителем.
С годами я стал к этому привыкать и пришел к выводу, что, возможно, многие именно так и проводят всю жизнь. Я женился, завел детей, в общем – все как положено. Я даже мог бы назвать себя счастливым, если бы не было в моей жизни того июля на ромашковом поле, если бы я не знал, как это бывает. Я никогда не беру отпуск летом и не езжу с друзьями на пикники, потому что от запаха свежего сена и стрекотания кузнечиков на меня накатывает тоска. Где-то в глубине души я до сих пор верю, что Маша жива и по-прежнему заливисто смеется, откидывая голову назад, и щурит на солнце глаза, а кто-то шепчет ей: «Я тебя люблю».
Почему он так и не объявился, даже не позвонил? Я задаю себе этот вопрос, глядя как моя пятнадцатилетняя дочь обрывает лепестки у ромашки и бормочет себе под нос старинную считалочку.
Неужели из-за той глупой ссоры? Может, я слишком на него давила, а он побоялся расставаться с беззаботностью детства?
Ночью поезд долго стоял на промежуточной станции. Сказали, что впереди какая-то авария, но я-то знала – бездушная железная машина просто не хочет увеличивать расстояние между нами. Я не могла заснуть, слушала молотящий по стеклам дождь и строила планы на нашу будущую жизнь.
Какой же я была наивной дурочкой!
Сначала я ждала, с замиранием сердца прислушиваясь к каждому звонку и беспрерывно проверяя, исправен ли телефон. Потом злилась и ревела по ночам в подушку. Затем возненавидела его и воображала, что с ним произошло нечто ужасное, не мог же он так просто исчезнуть без единого слова, как будто те дни, когда мы не могли оторваться друг от друга, не имели для него никакого значения.
А потом я пошла в последний класс, поступила в институт, и постепенно обида забылась, эмоции улеглись. Я выбросила из головы его предательство и помню только те жаркие дни на поле у реки. Наверное, так и должно быть – пусть первая любовь всегда остается недосказанной, мечтой, которой не суждено сбыться. Зато она никогда не потускнеет, не разобьется о прозаическую реальность, не утонет в бытовых неурядицах.
И все же иногда в июле на меня накатывает непонятная грусть, как будто часть моей души осталась на том ромашковом поле.
Юлия Щербакова. Далматин
На мой взгляд, дружба – чувство, родственное любви. Они переплетаются, где-то завязываются в узелки, где-то становятся параллельными прямыми без точек соприкосновения, – но они всегда рядом, близко.
Моя история любви больше похожа на историю дружбы – искренней и крепкой. В шесть лет дружба между девочкой и мальчиком возможна, а любовь?.. Может быть, то чувство, которое мы с Артемом испытывали друг к другу, можно назвать лишь дружбой, но для себя я определила его как первую любовь.
Мы никогда не говорили друг другу красивых слов. Мы не гуляли за ручку под луной. Но в наших чувствах все было так чисто, наивно, прямолинейно, как бывает лишь у детей с распахнутыми сердцами. В них не было фальши, порой присущей взрослым, актерской игры, так часто встречающейся у подростков, – в них была лишь радость, радость друг за друга.
Мы менялись игрушками, становились всегда вместе, когда говорили стать парами. Когда одному из нас было грустно, другой садился рядом и молча сидел, пытаясь вспомнить что-то грустное из своей жизни. Нередко эти «посиделки» заканчивались тем, что мы вместе рыдали: один – потому что была причина, второй – просто за компанию. Зато, когда у нас было хорошее настроение, мы становились самыми шумными и неугомонными детьми. Но стоило одному из нас заболеть, другой вел себя тише воды ниже травы.
Мы вместе участвовали в конкурсе «Осенняя фея», который проводился в нашей сад/школе № 73.
А когда выяснилось, что я заняла первое место, то даже трудно было сказать, кто больше был рад моей победе – я или Артем. Именно на этом конкурсе впервые в жизни мальчик подарил мне цветы, и конечно же этот мальчик был Тема.
Родители были не против нашей взаимной симпатии, и, когда пришло время идти в школу, они отдали нас в один класс – так мы по-прежнему оставались неразлучны. Нас посадили за одну парту, на бальных танцах мы были парой – одним словом, мы были не разлей вода. Но, видно, нашей детской привязанности и крепкой дружбе не было суждено продолжаться долго: наша любовь закончилась, не успев начаться, не потому, что мы поссорились или надоели друг другу, а потому, что так было начертано на небесах, куда и упорхнула душа Артема: он сгорел в доме бабушки на Новый год вместе со всей семьей со стороны матери.
Остался в живых лишь его отец, который так и не смог смириться с потерей тех, кого любил. Он уехал из города, но перед отъездом этот поседевший и постаревший человек зашел к нам домой и подарил мне любимую игрушку Артема со словами: «Ему она больше не нужна. Думаю, он был бы рад, что она теперь у тебя». Это была собачка – далматин, которую когда-то ему подарила я.
Больше никогда я не видела отца Артема, но я его часто вспоминаю. И всегда он представляется мне седым и болезненным мужчиной, но радостным от того, что о его сыне будет вспоминать кто-то еще, кроме него.
Я помню о тебе – Артем Заиченко, и никогда не забуду! И сейчас, хотя с тех пор прошло много времени, образ этого мальчика так же четко встает в моей памяти и вызывает те же чистые и светлые воспоминания в моем сердце. Я любила его по-своему – как брата. И этой любви всегда будет место в моем сердце. Неважно, как ее назовут другие, важно, что для меня это чувство навсегда останется первым серьезным чувством к парню. Первым и самым светлым. И незабываемым.
Владимир Гуга. Как мы валяли Лену
На самом деле ее валял я, а ты оказался в пролете. Забыл? А я все помню. Наливай.
Короче, мы катались нас санках. Я, ты, Лена (нам по двенадцать) и Леночкин «аппендикс» – мелкая третьеклассница (ей девять). Катались, валялись, кувыркались часов пять-шесть подряд. Ну, знаешь, как в детстве бывает – любое дело чересчур – до обморока, до разбитой головы, до драки с кровопролитием.
От долгого кувыркания в снегу щеки Лены стали пунцовыми, а глаза – синее неба. Всякий раз, съезжая с горки «паровозиком», на сцепленных санках, мы заваливались в сугроб и образовывали кучу-малу. Барахтаясь в снегу, я все время устраивал Лене какую-нибудь пакость: хватал за ногу так, что она шлепалась, совал за шиворот горсть снега, снимал с ее ноги болоньевый сапог-луноход. Лена ругалась и хохотала. Орала сквозь смех: «Дурак!», «Совсем обалдел!», «Прекрати!», «Щас получишь!». Ее угрозы звучали как поощрение. Мои действия постепенно становились все наглее и изобретательнее. А ее крики и жалобы все более звонкими и громкими. Я смотрел на Лену и ничего не мог понять.
Понимаешь, я не врубался, зачем валяю Лену в снегу, и почему она позволяет мне это делать, почему не пытается звездарезнуть ногой «по переднему месту» или завопить на весь двор «Ма-ма!». В еще большем недоумении находилась третьеклассница. Она стояла и хлопала круглыми глазенками, будто попала на детский утренник с клоунами и фокусниками. Тебе тоже хотелось повалять Лену. Но я довольно грубо отталкивал тебя от своей веселой подружки. Хотя мы дружили с Леной всего-то несколько часов.
Помню, у меня кружилась голова. От чего? Хрен его знает. То ли от морозной мартовской свежести, то ли от алого смеха Лены, то ли от ее свежего румянца, то ли от вида неожиданно мелькнувшей в проеме между рейтузами и задравшейся курткой белой полоски девичьей поясницы. Я ничего не мог понять.
А потом раздался вопль: «Лена, домой!» И она ушла. Но напоследок обещала прийти на следующий день.
Не пришла. Видимо, мама не пустила. А во вторник не пришел я: музыкалка. В среду – дополнительные занятия по математике. В четверг – отчетный концерт. В пятницу – день рождения бабушки. В выходные – музей, спектакль, птичий рынок, генеральная уборка. Короче, ворох всяких неотложных дел.
И вот, года через три, я очутился в подвале соседнего дома. Мне сказали, что там собирается нормальный народ. Мне было страшно, но я пошел.
Там, на ящиках, сидела Лена и длинноволосый усатый парень. Даже не парень, а уже мужик. На ней была короткая шуба из «чебурашки». На ее скулах снова играл румянец, только уже не настоящий, а нарисованный. В ушах красовались чудовищного размера пластмассовые клипсы в виде фиолетовых кривых звезд. Глаза Лена обвела черной тушью, а на веки нанесла тени цвета морской волны, губы накрасила перламутрово-розовой помадой, волосы обесцветила, но у основания, у макушки, они уже были каштановыми, такими, какими должны быть на самом деле. Бедра ее обтянула взрослая кожаная мини-юбка, а ноги – колготки в крупную клетку, напоминающие невод.
Помню, Лена достала пачку «Явы явской», отвесила по дну коробочки щелбан и накрашенными губами вытянула сигарету, затем протянула пачку мне. Я принял угощение. Мы закурили.
Усатый предложил выпить. Я отказался, сказал, что у родителей нюх слишком чувствительный. Все, кроме меня, приложились к бутылке.
Короче, Лена что-то рассказала про свою непростую жизнь, про изгнание из школы, про грядущую учебу в ПТУ. Я слушал ее голос и не мог понять, как она оказалась в подвале рядом с бутылкой дешевого портвейна, возле этой облупленной железной кровати с порванным матрасом.
Усатый говорил, что недавно демобилизовался и хочет начать вываривать и продавать джинсы, потому что фарцевать у гостиницы у него не получилось – не позволили бандиты, захватившие все прибыльные точки района.
Одна его рука держала сигарету, а вторая, перекинутая через шею Лены, крутила горлышко зеленой бутылки. Лена о чем-то хмуро думала и раскачивалась из стороны в сторону. Я смотрел на нее и ничего не мог понять. Да вообще ни хрена в этом мире ничего не понятно. Наливай.
Ирина Митрофанова. Неэффективное общение
Странное дело. Сегодняшний семинар о работе с одаренными детьми во мне эти мхом заросшие воспоминания пробудил. Один выступающий говорил о том, как важно одаренным малолеткам развивать у себя коммуникативные навыки, а точнее, навыки так называемого «эффективного общения». А то, мол, у юных талантов с общением часто проблемы, поэтому их потенциал полностью не реализовывается, и как итог – благо Отечества в пролете. И вспомнился мне один эпизод из моей юности, когда мне так не хватило этих самых навыков.
Это сейчас я журналист и раскрепостилась так, что дай бог каждому, только что актрисой не стала. А в пятнадцать лет все мои навыки общения со сверстниками сводились к умению постоять за себя. Например, если ты идешь по школьному коридору и какой-то наглый пацан, проходя мимо, щиплет тебя за мягкое место, надо изловчиться и дать ему ребром ладони между лопатками так, чтобы у него дыхание перехватило. Если не получится, хотя бы ногой под зад (ноги-то у меня всегда длинные были).
Нет, были, конечно, и скромные пацаны. С одним из таких я даже дружила, очень тихий мальчик, добрый, безотказный. Сейчас в тюрьме сидит. Оружие товарищ попросил на балконе подержать, а он не смог отказать. Вот его и посадили, и не только за хранение, а еще и за участие в разбойном нападении, в котором это оружие применено было. Но наши тогдашние отношения с тем мальчиком были чисто товарищеские, лишенные романтического флера, он вообще в нашу старосту был влюблен, а я просто соседкой его была по лестничной площадке, и со мной дружить было удобнее. Трепета никакого он у меня не вызывал, мне просто тоже было с ним дружить как-то сподручнее.
О любви я тогда только мечтала, а еще больше, как многие девчонки, мечтала стать актрисой. И вот мама как-то увидела на столбе объявление о наборе юношеской группы на курсы при ГИТИСе. Требовались юные Ромео и Джульетты – так в объявлении было написано. Был конкурс, настоящий, «взрослый». Я рассказала стихотворение Заболоцкого «Некрасивая девочка», спела романс «Не уходи, побудь со мною», станцевала какую-то импровизацию под предложенную мелодию, и меня сочли вполне себе одаренной.
Но вскоре пришло разочарование, ни о каких Ромео и Джульеттах на курсах речи не заводилось, и вообще, до «человеческих» ролей нас не допускали. Изображали мы в основном предметы (чайники, кастрюли, фены, часы и прочее), а также животных. И еще игры были коллективные на развитие внимания: хлопнуть – топнуть – голос подать в предназначенный тебе момент. Не слишком весело. Веселило другое. Ребята, которые занимались вместе со мной, были совершенно не похожи на тех, с кем я общалась ранее. Они были очень раскованны, будто им не пятнадцать, а все двадцать пять. Девочки флиртовали с мальчиками, мальчики делали девочкам комплименты. Они болтали на самые разные темы, шутили на грани пошлости, но не переходили этой грани. А я смотрела на все это разворачивающееся передо мной два раза в неделю действо и хотела, но не могла принять в нем участие. Видимо, потому, что совсем уж недоразвитые у меня были эти самые навыки эффективного общения.
И понравился мне мальчик Степа. Худенький совсем, фигура типа «соплей перешибешь». Но мне в пятнадцать лет почему-то именно такие нравились. Глаза карие, небольшие, но яркие, да и вообще все такое небольшое, аккуратное в лице и улыбка обаятельная. Но эта симпатия, а может и влюбленность, была настолько глубоко в моей душе запрятана, что я понятия не имела, как же ее на божий свет из себя выудить.
Как-то иду я в очередной вторник на курсы, а Степка стоит и курит. Я ему, видимо, невнятно так кивнула и пробежала мимо. А он мне, когда мы уж все перед занятием у аудитории собрались, смотрит прямо в глаза и спрашивает:
– Ирочка, а почему ты со мной не поздоровалась?
Я сразу стушевалась, а точнее, просто затормозила, у меня ж навыки были не развиты…
– Да ты, – говорю, – стоял, курил, весь в своих мыслях, я тебя решила не отвлекать от них.
Когда я шла на курсы в следующий раз, Степка опять курил у входа в здание, где проходили наши занятия. Увидел меня еще издалека и, когда я подошла ближе, широким жестом отбросил сигарету, протянул мне руку и сказал:
– Здравствуй, Ирочка!
Руку-то я его, конечно, пожала. А дальше-то что делать, не знаю… У меня ж навыков не было…
Когда я рассказала маме о нем и назвала его фамилию, она сказала, что он, наверное, внук того красавца из фильма «По тонкому льду». Так оно и оказалось. Герой его деда-актера воплощал в себе идеал благородства и мужества настоящего советского человека. Не сказать чтобы Степка воплощал для меня какой-то идеал, идеал я себе представляла иначе. Но мне было так приятно на него смотреть. Особенно он мне понравился в роли чайника, у него просто потрясающе получалось кипеть и выкипать – действительно похоже.
А сыгранные мною курицы, кролики, лягушки и змеи не особо преподавателей впечатляли. От первых неудач я приуныла, и как-то мне все это разонравилось быстро. Только на Степку смотреть и нравилось. Может, только из-за него я год на эти курсы и отходила. А на следующий уже не стала ходить.
Однако вспоминать о нем мне всегда было приятно. Хотя я давно его уже не вспоминала. Столько времени прошло. Ни разу не видела его по ящику. Вот двух девчонок с тех занятий – видела в сериалах. Одна играла в эпизоде медсестру, а другая даже жену главного героя, которая через несколько серий умерла, и герой женился на другой. Хотя где-то Степка вроде снимался и в каких-то спектаклях играл, но славы деда не снискал пока. Ну, может, еще есть время, ведь Смоктуновский в сорок только прославился…
Наталья Платонова. Бабочка и тигр
Дина шла, преисполненная непривычной смелости. Рыжий тигр, появившийся на правом плече три дня назад, заявлял о своих правах. Он точил когти и показывал зубы. Ей хотелось быть похожей на него. У животных нет правил приличия. Они такие, какими их создала природа, они – настоящие.
Гордо подняв голову и звонко стуча высокими каблучками, Дина шагала по Остоженке. Красивая, решительная и очень обиженная.
Свернув во двор уютного особнячка, она остановилась и посмотрела на часы – до начала обеденного перерыва еще минут двадцать. Этого она и опасалась. Есть время, чтобы передумать, проявить слабость или поддаться голосу разума. Главное, что будет покончено с бессонными ночами и антидепрессантами, пусть даже ее схватят на месте. От постоянного употребления таблеток голова все время болела, а на душе легче не становилось.
Вчера она, высвободив тяжелые, вьющиеся мелкими кольцами волосы, долго стояла перед зеркалом в кружевном белье и с тяжеленным пистолетом в руке. Выглядело очень убедительно. Жаль, что он не увидит ее такой. Можно было еще много о чем сожалеть, но звери не испытывают жалости к своим жертвам. Не должна и она.
Позади с куста сирени шумно вспорхнула стайка воробьев, и от неожиданности Дина вздрогнула и обернулась. Со стороны улицы во двор зашел странный тип. Защитного цвета куртка, камуфляжные штаны, высокие черные ботинки на толстой подошве, но на солдата совсем не похож: длинная челка в половину лица, затылок – бритый, за спиной здоровенный рюкзак. Парень держал в руках бумажный листок и озирался по сторонам.
Дина отвернулась. Иногда это срабатывало. Если не хочешь, чтобы тебя заметили, постарайся смотреть в другую сторону. Но на этот раз у нее ничего не вышло.
– Извините, не подскажете? – громко начал парень.
Она подняла голову как раз в тот момент, когда молодой человек подошел уже совсем близко. Оба с удивлением уставились друг на друга.
– Дина! – радостно воскликнул он, вытягивая шею, точно хотел убедиться, не обманывает ли его зрение.
– Черников? – осторожно произнесла Дина. – Что ты тут делаешь?
– Даже не думал, что смогу найти тебя в Москве!
Среди всех когда-либо воображаемых ею встреч с Игорем Черниковым эта была, пожалуй, самая ужасная.
– Слушай, Игорек, я в Москве плохо ориентируюсь, – она старалась не поднимать на него глаз, – спроси у кого-нибудь другого.
– Конечно! – Он махнул рукой, словно это уже не имело никакого значения. – Вот так сюрприз. Я тебе писал в Одноклассниках, но ты там совсем не появляешься. Самойлов говорил, ты из-за Москвы зазналась. Но я же знаю, что глупо выпендриваться из-за такой ерунды. Вот когда переберешься в Лондон, к своему Бэкхему, тогда, может, и забудешь о нас вовсе.
Не переставая следить за дверью подъезда, Дина изо всех сил старалась отгородиться от щенячьих восторгов Игорька. Его беспечный тон нервировал ее еще больше. Ну как такое может быть? В самый решающий момент на тебе – Черников.
– У меня все хорошо. Живу у подруги. Работаю менеджером в агентстве. Ничего интересного. Была рада тебя увидеть. Передавай привет Самойлову.
– Я тоже вот решил штурмовать новые города. Под лежачий камень вода не течет, так ведь? Кстати, отлично выглядишь! Всего два года прошло, как ты уехала, а кажется, целая вечность.
– Игорь, извини, мне сейчас некогда, – выпалила она, начиная злиться.
– Ты занята? – искренне удивился тот. – А мне показалось, ты просто так здесь стоишь.
– Ты когда-нибудь видел, чтобы в Москве люди стояли просто так? Все, давай ищи дом, который тебе нужен. – Дина даже подтолкнула его под локоть, но Черников не сдвинулся с места.
– Если честно, я не тороплюсь. У меня куча свободного времени, аж до девяти вечера. Хочешь, я подожду, пока ты освободишься?
– Нет, не хочу! – Она демонстративно отошла в сторону.
– Ух ты, красивая татушка.
Не моргнув и глазом, Игорь переместился вслед за ней, стащил со спины рюкзак и поставил на землю.
– Я себе в прошлом году тоже сделал. Сейчас покажу.
Скинув куртку, он принялся стягивать футболку.
– Прекрати! – Дина ухватила его за правую руку, но он проворно справился левой, повернулся спиной, и ее глазам предстала огромная черная бабочка, каждое крыло которой занимало по лопатке. Парень пошевелил плечами, бабочка встрепенулась и полетела.
– Красиво! – невольно вырвалось у Дины.
Черников гордо задрал голову, и длинная челка, наконец, открыла темно-зеленые внимательные глаза на широком скуластом лице.
Но тут солнечные блики на стеклянной двери вздрогнули и сразу же исчезли. В полумраке дверного проема появилась фигура высокого темноволосого мужчины. Ухоженное лицо, самодовольная осанка, едва уловимая снисходительная улыбка. Он вышел один, слишком спокойный, задумчивый и совсем невыразительный для той роли, которую она ему уготовила.
На мгновение Дина оторопела, позабыв зачем она здесь. А затем, подавшись всем корпусом вперед, отрепетированным движением сунула руку в сумку, крепко сжала тяжелую рукоятку пистолета и, с силой отпихнув Черникова, решительно сделала шаг. Однако высокий лакированный каблук опустился ровно в петлю от лямок валявшегося на земле рюкзака. Неловко дернув ногой, Дина покачнулась и, тут же потеряв равновесие, полетела прямиком на жесткий, растрескавшийся асфальт. Содержимое сумки звонко рассыпалось.
– Вот, блин! – взволнованно воскликнул Игорь, стремительно опускаясь рядом с ней. – Больно?
Не смея поднять головы, она слышала, как Черников сгребает ее пожитки, подбирает мелочь, а потом чуть издалека неожиданно раздался такой знакомый и такой ненавистный голос:
– Что у вас там?
– Все нормально, – жизнерадостно отозвался Черников, гладя Дину по рассыпавшимся волосам.
– Валите опохмеляться в другое место, – презрительно произнес голос и, отойдя на пару шагов, мужчина тихо добавил: – Достала лимита.
Зеленый чай им принесли сразу.
– Что ты, вообще, забыл в Москве?
– Все как-то неожиданно получилось. Просто папа умер, Настьку с дочкой Вовка кинул, ты же помнишь, они поженились как раз перед твоим отъездом.
– Евгений Василич умер? Мама ничего не говорила, – Дина перестала крутить веревочку пакетика и отодвинула чайник.
– Его по голове стукнули, сумку забрали. И всё. Прямо в нашем дворе. Зимой. Да и рассказывать тут нечего. – Черников передернул плечами. Спрятавшись за своей челкой, он немного помолчал и вскоре снова улыбнулся. – Короче, сама понимаешь, мать, сестра, племянница, Тошка – которая уже почти всю шерсть потеряла, – куча баб, а денег нет. И тут мне Самойлов сайтик подкинул – вакансии всякие, Москва да Питер. Где еще заработать можно, как не в столицах?
Дина слушала нехотя, краем уха. Она еще не успела обдумать произошедшее. Неудачное покушение, такое позорное и нелепое, неподъемным грузом легло на сердце, затмевая собой унизительное отчаяние, преследовавшее ее последние недели. Колени и локти мучительно саднили, тигр на плече рвал плоть когтями, а невесть откуда взявшийся Черников, аккуратно спрятавший пистолет во внутренний карман сумки, так и не задал ни одного вопроса. Вместо этого он потащил ее в дорогущее кафе, куда их непонятно как пустили, учитывая внешний вид обоих.
– Ладно, – Дина положила под солонку двести рублей, – я пойду, мне нужно принять душ. Потом как-нибудь созвонимся.
– Погоди, – Игорь едва успел схватить ее за руку, – я провожу.
– Не нужно, – чересчур резко подхватив свою сумочку, она почти бегом выскочила из кафе.
Быстрей домой, в ванную. Казалось, только вода может смыть с нее весь этот стыд.
Серебристый «ниссан» затормозил возле нее совсем некстати. Водитель перегнулся через пассажирское сиденье и распахнул перед Диной дверцу:
– Прыгай, красавица, куда едем?
Она молча помотала головой и лишь ускорила шаг.
– Давай-давай, не пожалеешь.
Мужик оказался настырный. Проехал немного вперед, притормозил, выбрался из машины. Дине ничего не оставалось, как быстро свернуть в первый попавшийся магазинчик.
Вошла и замерла. Удивительная чистота и прохлада, ледяной свет над стеклянными рядами витрин, покой, торжественность и тишина. Золото, серебро, драгоценные камни сверкали и притягивали.
Тут же подскочила молоденькая продавщица в безупречно белой блузке:
– У нас сейчас проходит акция – золотые подвески пятьсот восемьдесят пятой пробы со скидкой двадцать процентов. Хотите посмотреть?
Дина кивнула только для того, чтобы не возвращаться на улицу, где все еще стоял серебристый «ниссан», и прошла вслед за девушкой к следующему прилавку.
– Вот, пожалуйста, три вида: черепашка, голуби и бабочка. В черепашке и голубях по два бриллианта, в бабочке три. Который показать?
– Все равно, – пожала плечами Дина и снова покосилась на машину, – давайте бабочку.
– Вот, один камушек на головке, а два других на крыльях. Прелесть, правда?
Дина аккуратно прикоснулась к кулону, провела пальцем по его изгибам, он и в самом деле был необычайно красив. Все равно это вещи из другой жизни, даже и мечтать нечего.
Когда она вышла, навязчивого мужика на улице уже не было.
Возможно ли теперь оставить все как есть? Смешно, ведь она даже маме уже сказала, что собирается замуж. Кто бы мог подумать, что это всего лишь игра? Игра, в которой нужно соблюдать правила и не заступать за черту, не позволять себе думать о ком-то словно это навсегда. Еще этот Черников. Так неожиданно и так по-черниковски.
Воспоминания нахлынули неожиданно, помимо ее воли, коварно просочившись сквозь плотную заслонку памяти.
– Дина! – Мама стоит возле нее в коридоре, глядя, как дочь прихорашивается перед выходом. – Опоздаешь. Пожалей Игоря, он уже пятнадцать минут на морозе торчит.
– Не хотел бы, не торчал.
Ее новая зимняя шапка слишком закрывает лоб, и ей это не нравится.
– Он, наверное, каждый день из-за тебя в школу опаздывает?
– Я его не заставляю.
– Как он тебя еще терпит? Вы с ним дружите с десяти лет, а ты все время общаешься с ним будто одолжение ему делаешь.
– Мама, а как ты меня терпишь целых шестнадцать лет?
– Я? – Мама смотрит на дочь через зеркало и невольно смягчается. – Так я же люблю тебя.
Дина улыбается маме:
– Мне нужна другая шапка.
Стоя под тугим напором горячего душа, Дина мечтала раствориться в потоках воды, утечь по трубам в другие пространства, смешаться с другими водами, чтобы потом просто испариться. Однако этому не суждено было случиться. Раздался протяжный звонок в дверь.
– Ты еще моешься? – Черников без стеснения заглянул в квартиру.
– Как ты меня нашел?
– Шел за тобой, – блеснул обычной непосредственностью Черников. – От кафе до дома. Обождал немного у ювелирки, побазарил с одним тупым мужичком на «ниссане».
– Значит, это ты его прогнал?
– Прогнал.
– Я тебя не заметила.
– Ты вообще ничего не замечала. Я ехал с тобой в одном вагоне.
– Ну и зачем ты ехал за мной, Игорь? Неужели не понятно, что я не хочу с тобой общаться?
– Я всего на пару слов.
– Ладно, – с тяжелым вздохом Дина распахнула перед ним дверь, – мы поговорим, и ты уйдешь. Хорошо?
– Да.
– Насовсем.
– Обещаю.
– Есть будешь?
– Лучше водки.
Она переоделась, вскипятила воду и запустила покупные пельмени. Другой еды не было.
– Водки нет. Могу только сухое вино предложить, – крикнула Дина, громыхая тарелками, пока он осматривал ее квартиру.
– Я пошутил, – отозвался Черников из комнаты, – я не пью.
– Что ты там делаешь? Иди на кухню.
– Копаюсь в твоем белье, – после небольшой паузы он неожиданно оказался уже у нее за спиной.
– Что, правда? – Дина обернулась и посерьезнела.
– Нет. Не стал. Не было уверенности, что это твой ящик, а не твоей соседки по комнате. Кстати, а где она?
– Маринка-то? В отпуске, где-то на море кости греет.
– Ясно, – Черников плюхнулся на табуретку. – Я рассматривал картинки на стенах и заметил одну любопытную закономерность. Чем меньше человек имеет, тем больше он старается окружить себя изображениями своих мечтаний.
– Глубокая мысль, – усмехнулась Дина, накрывая на стол, – раз ты отказываешься, то я выпью одна.
– Как пожелаешь.
Дина опустилась напротив и, пристально глядя ему в глаза, без обиняков спросила:
– О чем будем говорить?
Черников смущенно улыбнулся и отвел взгляд.
– Скажи лучше, зачем тебе этот тигр понадобился? – Он провел ладонью по ее плечу. – Красиво сделано, не спорю, но это совершенно не в твоем стиле.
– А тебе какое дело? – Дина раздраженно смахнула руку. – Думаешь просто в Москве крутиться одной? Здесь люди злые и жестокие. Каждый норовит сожрать другого. Чем я хуже?
– Ты не хуже. Просто тигр невероятно хладнокровен и терпелив, он может часами выслеживать добычу и нападает только тогда, когда полностью уверен в своих силах, – Черников наполнил ей бокал.
– Хочешь в очередной раз упрекнуть или выставить меня дурой? Сам вон всю спину расписал. Тоже со смыслом?
– Это другое. Самойлов предложил так шрамы прикрыть. Легкомысленно, конечно, получилось, по-бабски немного, но зато легло идеально, – Игорь замолчал и, как ни в чем не бывало, принялся за пельмени.
– Ну давай, спроси меня про все, что сегодня произошло. К чему эти намеки?
Дина на мгновение замерла, потом схватила бокал и выпила его полностью.
– А хочешь, я его убью? – неожиданно спросил Черников.
– Что?
– Хочешь, это сделаю я?
– Глупости. Конечно, нет.
Ее поступок теперь казался ей уже вовсе не героическим, а нелепым, беспомощным, сумасшедшим.
С умилением взрослого, тронутого детской наивностью, Игорь посмотрел на Дину:
– Из травматического пистолета ты бы все равно его не убила, только, может, покалечила бы.
– Почему травматического? Он настоящий.
Черников иронично подмигнул.
– Как же мне теперь быть? – Дина обхватила голову руками, в голосе послышалась беспомощность. – Знаешь, он так подло предал меня. Обманул. Неужели я должна оставить это как есть? Взять и простить? Со мной нельзя так поступать. Я просто обязана что-то сделать! Может, с собой покончить?
– Тоже вариант, – Черников ехидно прищурился, – вполне в твоем стиле. Однако вряд ли твои родители смогут оценить столь высокое самопожертвование.
В мгновение ока Дина вскочила с табуретки, перегнулась через стол и принялась отвешивать ему оплеухи. Одну за другой. Колотила ладошками изо всех сил, пока не подвернула палец и не расплакалась от боли, обиды и стыда.
Игорь подождал, пока она успокоится.
– Вот я, например, пришел, чтобы простить тебя. Без пистолетов и ненависти. Без злобы и жажды мщения. Я ничего не требую и не прошу. Ты мне ничего не должна. Ты просто такая как есть и никогда не сможешь быть другой. Так что советую тебе – просто лети дальше. Легко и беспечно – так, как делала это всегда.
Он встал, поставил тарелку в раковину и вышел в коридор. Дина сидела съежившись и мечтала лишь о том, чтобы эта экзекуция поскорее закончилось.
– Кстати, – крикнул Черников, – я лечу в Лондон, хочешь, передам от тебя привет Бэкхему?
Она ничего не ответила.
Секунда – и дверь захлопнулась.
На весенний субботник на школьном дворе собрались все старшие классы. Сгребать прошлогоднюю траву и листья, распихивать их по черным мешкам не очень-то увлекательно, и все же отдельные личности привносят в трудовую деятельность задорный дух.
– Ну что, девчонки, кто соберет самую большую кучу, тот получит приз, – Черников, короткостриженый, с закатанными по локоть рукавами рубашки, подхватывает очередной мешок и взваливает на плечи.
Девчонки оживляются.
– И какой же? – игриво любопытствует ботаничка Танечка.
Черников задумывается:
– Еще не придумал. Вот сейчас отнесу мешок, а вы сами подумайте, что могло бы вас вдохновить.
– Просите сникерс или в кино сходить, – советует Самойлов.
Лена Пирогова недоверчиво косится на удаляющегося Черникова, но тут же дергает свою подружку:
– Хочешь с Черниковым на последний ряд?
– Почему бы и нет? Все равно у них с Динкой не клеится.
Дине не нравится махать граблями, но еще больше ее раздражает этот девчачий треп. Тупые дуры. Она идет одна в самый дальний угол школьного сада, бросает грабли и забирается на дерево. Листвы еще нет, но ветви довольно густые, и если не присматриваться, то человека почти незаметно. В кармане две сигареты, стянутые у папы.
Дина прикуривает, издалека наблюдая, как возвращается Игорь, как он болтает с одноклассницами и как Пирогова бесстыдно вешается на него.
Когда он, наконец, находит Дину, она докуривает уже вторую.
– Ты чего там делаешь? – Щурясь от солнца, Игорь пытается разглядеть, что она прячет в руке. – Куришь?
– Иди мешки таскай.
– Выброси, – требует он.
– Еще чего? Ты кто такой, чтобы мне указывать?
– Я твой друг.
– Знаешь, Черников, ты меня уже достал. Все время чего-то тебе от меня нужно.
– Выброси, пожалуйста, сигарету!