О любви. Истории и рассказы Абгарян Наринэ

Владимир Бородкин. Подарок Битлов

Меня трясло и лихорадило: то где-то внутри галопом проносилась стая обезумевших буйволов, то вдруг врывающийся диким вихрем морозный ветер, наметая огромные сугробы, сотрясал хлипкое тело, то все мгновенно таяло от внезапно возникавшего жаркого солнца и я покрывался холодным, липким потом. Для двенадцатилетнего пацана это были неожиданные, неизвестные ранее яркие, потрясающие эмоции! Все происходило мгновенно, стоило мне только взглянуть на незнакомую девчонку, которая сидела напротив со своими подружками на длинной деревянной скамейке открытой танцевальной площадки.

Заканчивались последние дни летних каникул. Мама взяла меня в дом отдыха, расположенный в лесной зоне на берегу Волги. Если бы кто знал, как мне не хотелось туда ехать! Мечтал остаться дома вместе с отцом, без опеки мамы и носиться до самой глубокой ночи на улице с друзьями, но этого не случилось. И вот я сижу на танцплощадке, смотрю на эту дурацкую девчонку и независимо от своего желания то покрываюсь потом, то трясусь как в лихорадке. И таскаюсь сюда зачем-то каждый вечер. В теплом ночном воздухе по половицам, поскрипывающим в такт виниловым пластинкам, циркулировали танцующие пары, а я искоса бросал взгляды на незнакомку, проклиная себя за то, что в очередной раз ноги сами притащили меня сюда, и в сотый раз задавал себе один и тот же вопрос: «Какого черта ты опять приперся на этот скрипучий, бессмысленный ипподром?»

Ко мне подошел патлатый незнакомец лет двадцати пяти, хиппового вида, в затертых клешеных джинсах, майке-варенке, туфлях на высоченной платформе и сел рядом. Обняв по-отечески за плечи, он с улыбкой пробасил:

– Привет, чувак, давно за тобой наблюдаю. Запал на эту снежную королеву?

Я вздрогнул и, торопясь, запинаясь, забубнил:

– Ниче не запал! Че мне западать-то?!

– Да брось, старик, от твоего мандража вся танцплощадка трясется. Ты ее на танец пригласи, все сразу про нее и про себя поймешь.

– Как это – на танец?

– Да ты что, еще с чувихами не танцевал?

Я опустил голову вниз и промямлил:

– Нет… Ну и че…

– Ну тогда я буду твоим крестным отцом! Дам тебе урок! Этот первый танец всю жизнь потом помнить будешь. Сейчас я тебе и крестную представлю.

Он махнул рукой, и к нему, словно ручная птичка, спорхнув с соседней скамейки, подлетела стройнючая, яркая девица в джинсовой мини-юбке.

– Лель, пацану помочь надо, его вон от той девчонки колбасит, а подойти к ней очкует. Надо его медляк научить танцевать. Давай, старушка, тряхни стариной!

– Ха! Это мы мигом! Такой клевый пацан, не боись, в пять минут обучим. Сама такой пугливой была когда-то. Ты ей обязательно понравишься!

Она взяла мои руки и бесцеремонно положила себе на бедра, я инстинктивно мгновенно отдернул их и спрятал за спину.

– Ты чего дикий какой? – Лелька заржала во все горло: – Первый раз за крутые бедра цапнул? – И она вновь заржала еще громче.

Они беззлобно постебались надо мной, и Лелька приступила к обучению. Промучившись минут десять, с усмешкой подвела итог:

– Короче, твои плети с моей талии все время мне на задницу сползают, ты и с ней такой же непроизвольный финт случайно можешь выкинуть! Так что лучше свои руки ей сразу на плечи положи, тогда они у тебя до конца танца точно до ее булок соскользнуть не успеют. И активнее топчись на месте в такт музыке. Девчонки энергичных любят, а не вялых додиков. Подойди к ней, кивни с серьезным видом башкой и веди за руку в центр площадки на танец.

– А если она не согласится? Я че, как дурак перед ней стоять буду?

– Не трясись, согласится! – сказал чувак. – Я за вами уже пару дней наблюдаю. Твоя красавица тоже на тебя запала, вот я и решил помочь вам примагнититься.

Чувак приобнял меня, прижав к своему мощному плечу, тряхнул несколько раз и, улыбаясь, подбодрил:

– Я для вас сейчас такую офигенную вещь поставлю, сами друг к дружке в объятия кинетесь. Новый пласт: «Музыкальный калейдоскоп, восьмая серия»! Там одна песня потрясная, просто – космос, называется «Девушка», Битлы поют!

Я никак не хотел идти, но они, не переставая ржать как лошади, затащили меня на танцплощадку. Заиграла музыка. Получив от чувака толчок в спину, я неуверенно двинулся на ватных ногах в направлении девчачьей стайки. С невероятным для себя усилием преодолел это «тысячекилометровое» расстояние, подошел к незнакомке, мотнув вниз башкой, как меня учили, пригласил ее на танец и… О, чудо! Она согласилась.

Мои руки, еле касаясь, легли на ее оголенные загорелые плечи, время остановилось, я боялся дышать. Музыка накрыла с головой, проникая, растворяясь во мне, делая невесомым, неожиданно поднимая над сценой вместе с незнакомкой, плавно покачивая в завораживающем, фантастическом ритме, удивительном тембре голоса певца, непонятной и от этого еще более возбуждающей английской речи, – и осторожно, мягко опустила нас на скрипучие полы старой деревянной танцплощадки.

Оступившись, девушка качнулась всем телом, и неожиданно на какой-то миллиардный миг ее губы вскользь притронулись к моей щеке. Это было прикосновение раскаленного железа, жар от которого мгновенно распространился по всему телу. Я весь полыхал, казалось, еще чуть-чуть – и огонь просто испепелит меня, а ветер подхватит серую пыль и развеет над ночными просторами Волги. Но… музыка неожиданно закончилась, танцующие разошлись, а мы так и остались стоять вдвоем посреди танцплощадки, не опуская рук, глядя друг на друга. Забыв обо всем, я, не отрываясь, смотрел в ее широко открытые зеленые глаза, погружаясь в бесконечную даль их необъятных полей с радужным разнотравьем. Не знаю, сколько времени мы так простояли, наверное целую вечность, но неожиданно она вырвалась и, как дикая кошка, стремглав рванула в темноту парка.

Мой первый, случайный поцелуй! Всю ночь я не мог заснуть, вспоминая и перебирая в памяти вновь и вновь, в тысячный раз, каждый миг нашего танца, возрождая заново незабываемые ощущения, ее легкое дыхание, случайное прикосновение огненных губ к моей полыхающей красным заревом щеке, нестерпимый, но такой сладкий, солнечный жар маленьких ладоней на моих плечах.

Я не мог дождаться наступления вечера, подгонял время, которое превратилось в тягучую резину, смотрел каждую минуту на часы, ненавидел солнце, которое, казалось, навсегда зависло на небосклоне. Но как бы время ни застывало, оно все-таки двигалось, и вечер наступил. Выросшие крылья несли на заветную танцплощадку, я летел, не чувствуя под собой ни ног, ни земли. На сокровенном месте были все: мои новые друзья, подружки моей незнакомки, но… не было – ее! Свет потух! Мир рухнул!

Ни завтра, ни послезавтра, больше никогда я ее так и не увидел!

Виолетта Минина. Прощай, Сыроежкин!

Мы решили с Наташкой так: она любит Электроника, а я – Сыроежкина.

Все началось с этого фильма. Я его посмотрела три раза. После него у всех наших посрывало крышу, и началась настоящая любовная эпидемия. Все только про этот фильм и говорили… Но больше всего – про Электроника и Сыроежкина, конечно.

– А я еще ни в кого не влюблялась ни разу, – призналась я Наташке.

– Только сказать про это никому не вздумай, – подруга зашептала мне в ухо, и я почувствовала на щеке ее горячее дыхание, – а то решат, что ты отсталая. В наши двенадцать лет уже нормально, если ты в кого-то влюбляешься. Сыроежкин – идеальный выбор! Вообще, мне сначала больше понравился Электроник. Он такой… Ну… умный, красивый.

Но Наташка сказала:

– Так нечестно! Я его первая полюбила. И вообще: глупо ссориться из-за парней. Мы ведь подруги! Правда?

Ладно, решила я, Сыроежкин тоже парень прикольный. Даже, пожалуй, получше Электроника будет: не такой зубрила и зануда. И тоже родинка на щеке. Тем более в Электроника, как оказалось, влюблены почти все девочки нашего класса. А в Сыроежкина только Вита и Элька.

Но – если совсем честно – я была влюблена не только в Электроника, а сохла еще и по Димычу, причем давно. Только рассказывать об этом никому не хотела. Он ведь не Электроник. И даже не Пашка Скворцов – вратарь школьной сборной по футболу. И даже не Сашка Степанов, который на гитаре играет и сам подбирает музыку. А так себе – непробиваемый троечник, и к тому же учится в музыкалке играть на баяне.

А потом мы с Наташкой сидели целые выходные и мечтали, как мы будем гулять по парку вчетвером: Наташка с Электроником и я с Сыроежкиным. Или гонять на великах по школьной площадке… И даже целоваться. Ну лично я про «целоваться» не думала – это все Наташка. У нее все всегда по-серьезному. К вечеру воскресенья я уже сама верила, что просто жить не могу без Сыроежкина. Закрывала глаза и видела его лицо с игривой ухмылкой на пухлых губах, его непослушные вихры.

Во вторник Наташка забежала ко мне перед школой, хотя обычно за ней заходила я.

– Ты видела последнюю «Пионерку»? – затараторила она.

– Нет еще.

– Ну так смотри! – Наташка взмахнула передо мной газетой. На последней странице с фотографии на меня смотрели Электроник и Сыроежкин. Красивые. Кудрявые. Такие классные!

– Ого!

– Их на самом деле Володя и Юра зовут, Торсуевы.

– Да знаю я.

Я с трепетом в сердце осторожно взяла газету.

– Ну, привет, Сыроежкин! – прошептала я. – Что, будем дружить?

И мне показалось, что Сыроежкин подмигнул мне с газетного портрета.

Целых два месяца мы с Сыроежкиным жили душа в душу! Мне это ужасно нравилось! Днем и ночью мы болтали обо всем на свете. Про то, что я хочу стать археологом и изучать древние города. Про путешествия по миру, про пирамиды и про астероиды.

А потом я ему все честно рассказала про Димыча.

– Как думаешь, Сыроежкин, можно любить сразу двоих?

«Не знаю. Не пробовал».

– А ты меня любишь?

«Обожаю!»

– Здорово! И я тебя!

«Ладно, поздно, Вилишна! Спи уже. Завтра в школу».

– Ага.

Но спать совсем не хотелось. Часы на кухне пробили три. Я лежала в кровати и смотрела на потолок – по нему плыли рыбки из ночника. Плыли куда-то далеко, в Африку, к старым городам, к загадочным фараонам. И мы с Сыроежкиным плыли вместе с ними…

Я возвращалась из школы, пиная по дороге тонкие льдинки, и крутила в руках корочку наста. Она искрилась на солнце, будто усеянная маленькими бриллиантиками. Красиво! У моего дома на скамейке сидел Димыч и, опустив голову, что-то чертил палкой на грязном утоптанном снегу. Шапка у него сползла на лоб, шарф вылез из-под куртки и одним концом свисал до самой земли. Увидев меня, он откинул палку в сторону и стал быстро затирать ногой свои каракули.

Я кинула косой взгляд, и меня словно кипятком окатили: сердечки, много-много сердечек… Пронизанных стрелой. И в них четко были различимы надписи: «Д + В»…

Димыч покраснел, будто его застукали за чем-то криминальным. И начал что-то невнятное мычать.

Я заговорила первой:

– Привет! Чего делаешь?

– Здорово! – Димыч заерзал на скамейке. – У меня тут… Ну это… Вот! – Димыч протянул мне бумажку.

– Это что?

– Это… «Озеро лебединое»… Билет. Тебе на день рождения. Пойдешь со мной?

Я сглотнула слюну. И как можно спокойнее произнесла:

– Не знаю. Я у мамы спрошу.

А потом вошла в подъезд и понеслась вверх на седьмой этаж, как сумасшедшая, перескакивая через ступеньки!

Наташка сидела у стола и раскачивалась на стуле. Мы с ней еще вчера решили написать письмо братьям Торсуевым. Она уже накидала текст на бумаге в клеточку.

– Знаешь, Наташ, я не буду писать письмо Сыроежкину, – тихо проговорила я, не поднимая головы. – Я, наверное, его больше не люблю. И вообще, меня Димыч в театр пригласил, на «Лебединое озеро».

Наташка открыла рот и выронила ручку, которую крутила в руках:

– И ты что, согласилась?

– М-мгу, – я виновато закивала в ответ.

– Дура! Зачем тебе этот дегенерат-троечник?! Да над тобой все ржать будут. Если ты с ним куда-то пойдешь, то ты… ты мне больше не подруга!

И так на меня зыркнула, что у меня даже во рту пересохло.

– Ну, Ната-ашка!

– Все! Я домой!

Наташка резко вскочила со стула. Стул зашатался и с громким стуком рухнул на пол. Я даже подпрыгнула на месте. А Наташка рванула в коридор, да так резко, что у нее на повороте слетела тапка.

– Тебе сутки на размышление! – крикнула она, хлопая входной дверью.

Ее голос завис у меня в голове и несколько раз повторился эхом: «Дура!.. Ты мне больше не подруга!.. Сутки на размышление!»

Я металась по комнате, тыкалась во все носом и подвывала. Не могла найти себе места. То плакала, то смеялась. А потом включила музыку на полную катушку и просто начала визжать. Хорошо, что дома нкого не было! Какой идиотский выбор мне нужно сделать! Как, как я могу выбрать из них кого-то одного? Я люблю Наташку! Пусть она и стерва, но она моя подруга! Мы с ней с самого садика вместе! Но Димыч… Я вспомнила его глаза, и меня снова обдало кипятком.

Я долго ворочалась в постели. Закрывала глаза, считала барашков. Но уснуть никак не получалось. Все думала и думала. «Сыроежкин! Поговори со мной! Пожалуйста!» Но он не приходил: обиделся, наверное.

А потом все-таки заснула, и мне приснился ужас. Обиженное лицо Наташки нависло надо мной черной тучей: «Дура! Полюбила дебила! Предательница!»

Сыроежкин исподлобья хмурился, то и дело сурово поднимал левую бровь… «Эх, ты! А как же великие путешествия? А Африка и пирамиды?» По сцене театра метались лебеди. В дирижерской яме стояла Наташа и махала руками так, что оркестр раскачивало из стороны в сторону, как по волнам. «Буря! Скоро грянет буря!» – орала наша училка по литре Елена Петровна, а оркестр звонко ударял в медь. Прямо в центре зала – Димыч в своей дурацкой шапке жмурился и все рисовал и рисовал в воздухе палкой сердечки, а из них вылетали огненные формулы «О + В».

Я проснулась от того, что мама трясла меня за плечо:

– Виля! Виленька! Проснись. Что с тобой?

Вся подушка была мокрая. Волосы слиплись. Было горячо. Глаза жгло, а в горле скребли кошки. Такое ужасное чувство, будто я проглотила маленький резиновый мячик, и он застрял у меня в животе. И давил, давил изнутри… Я села и заплакала.

– На-ка. Температуру померь! – Мама протянула градусник. – С ума сошла, болеть накануне контрольных!

– И дня рождения, – добавила я с грустью.

– Какой уж день рождения: тридцать восемь и шесть! Придется вызывать врача!

– А театр? А «Озеро»?

– Очень жаль. – Мама вздохнула с пониманием и погладила меня по голове. – Дима хороший парень. Пусть к нам в гости приходит.

– Эх, улете-ели наши лебеди, – протянула я.

– Да ладно, не расстраивайся, – приободрил меня Димыч. – Прилетят новые. Я обещаю!

Мы шагали с ним по улице, воздух пах весной: немного мимозой, немного талым снегом и солнцем – и болтали про потерянные города, про пирамиды Хеопса, про то, как появились на небе созвездия, и про то, что пантера на самом деле ягуар, только пятен у нее из-за черноты не видно.

У входа в парк журчал большой грязный ручей. Быстрые мутные воды перекатывались по горбатым порожкам пробудившейся от зимней спячки земли.

– А ты умеешь кораблики из бумаги делать?

– Легко! Даже пароход с двумя трубами. – Димыч оживился, и в его глазах запрыгали чертики.

– Пароход не надо. Сделай лодочку. – Я вытянула из кармана куртки измятую, замусоленную газету. Посмотрела на фото, поцеловала Сыроежкина в лоб и протянула ее Димычу: – На! Твори!

Димыч удивленно взглянул на меня, но ничего не сказал. А потом покрутил в руках газету, деловито примерился, оторвал от нее кусок и ловко сложил лодочку. Мы опустили ее в ручей, и она поплыла. Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, увлекаемая потоком вешних вод. С борта на меня смотрело улыбающееся лицо с непослушным вихром и родинкой на щеке…

– Прости, Сыроежкин, – прошептала я.

«Да простил я тебя давно», – отдалось гулким эхом у меня в голове…

– Не сердись, ладно?

«Ладно. Как-нибудь переживу».

– Давай расстанемся друзьями. Друзья?

«Друзья. Давай пять!» – и Сыроежкин хлопнул меня по ладони.

– Про-оща-ай!

Димыч уставился на меня:

– Ты с кем разговариваешь?

– Да так! Весна! – и почему-то рассмеялась.

Наташка стояла в дверях с ярким бумажным свертком, переминаясь с ноги на ногу. Щеки у нее пылали. Было видно, что она нервничает. Мы уже полгода с ней не разговаривали. После ее «Прощай навсегда и забудь мое имя» – я на нее даже не смотрела. Ну разве что украдкой.

– Привет! Я это… с днем рождения! – И Наташка протянула мне пестрый сверток. – От меня и от Витьки Груздева. Он меня на хоккей в субботу пригласил. Давайте с нами!

«А как же Электроник?» – хотела я съехидничать. Но Наташка опередила мой вопрос:

– Я подумала: фиг с ним, с этим Электроником! Надо уметь расставаться!

Владислав Щербак. Принцесса из песочницы

Все началось – с песочницы.

Погожим летним днем 1973 года мы с бабушкой выбрались во двор перед «хрущевкой», в которой не так давно получили квартиру. Вооруженный шанцевым инструментом, я оккупировал единственный на тот момент детский аттракцион – песочницу.

Чуть погодя из другого подъезда вышла принцесса, тоже в сопровождении бабушки. Покуда наши бабули обсуждали какие-то насущные вопросы, мы с принцессой, которую звали Оля, мирно занялись зодчеством. Вскоре монотонность и однообразие, которые присущи лепке куличиков, ее стали угнетать. Нашелся и повод для спора – мой бант. В те времена моя мама с энтузиазмом эксплуатировала почти новую машинку «Кехлер», отстрачивая на ней для меня костюмчики. Однажды из оставшегося куска ткани она решила сделать мне галстук-бант. Я, конечно, воспротивился такому аксессуару, но в детской энциклопедии мне нашли картинку с костюмом мужественного мушкетера. На нем было столько бантов, что уж на один-единственный я дал себя уломать.

А Оля вдруг отрезала:

– Мальчики бантики не носят!

– Нет! Носят! – возразил я.

Скоро наша словесная перепалка завершилась коронным принцессиным доводом – ударом локтем в нос! В результате на бант из моего носа закапала кровь, из глаз хлынул ниагарский водопад, а изо рта – рев обиды. В силу своего интеллигентного воспитания дать сдачи девочке я не мог.

Бабушка, сраженная таким вероломством, заголосила, высказав все, что думала о «сопливой хулиганке». Оппонирующая сторона не преминула ответить. А раненый требовал срочной эвакуации: баста! Нагулялись!

Удивительные существа – дети, потому что быстро мирятся. Замыкая процессию втекающих в класс первоклашек, я с радостью увидел на первой парте свою принцессу из песочницы. Я снова был ею очарован. Но скоро радость моя поутихла, потому что мне пришлось одному выходить на «стенку», которую собрал из одноклассников авторитетный Сашка (он внезапно воспылал к Оле чувствами и хотел, чтобы мне наваляли, видимо ревновал).

Потом без Оли жизнь стала не мила другому Сашке, на этот раз – шестикласснику. Будучи на два года старше, он был на две головы выше, что не мешало ему периодически вызывать меня на поединки. Так я научился быстро бегать, хотя убежать удавалось далеко не всегда. Кончилась эпопея тем, что его от греха подальше перевели в другую школу. После восьмого класса, когда у других отношения только давали первые почки, у нас с Олей наступили заморозки. На проводах в армию она вручила мне пачку конвертов, чтобы я ей писал, но ни одно из моих писем за два года так и не ушло по ее адресу. Когда я вернулся, моя принцесса из песочницы встречалась с каким-то ботаником. Однако дальше походов в кино и на какие-то заумные выставки у них дело не зашло.

1 апреля 1991 года я получил производственную травму. Ограниченный в движении лангетом, я тоскливо взирал с балкона на цветущий окружающий мир, который буйствовал в экстазе от внезапно нахлынувшего тепла.

Как вдруг пришла в гости Оля и – оп! – снова сразила меня наповал, причем эффектней, чем локтем в нос. Я понял, что все-таки люблю ее! Нашу свадьбу вклинили в обширный график чужих свадеб.

В загсе всем раздали чудо-календарики, помогающие высчитать безопасное время, дабы избежать нежелательной беременности. Как выяснилось среди знакомых, именно благодаря им на свет появилось малочисленное поколение начала девяностых – слишком сложные надо было делать расчеты. Возможно, это была проверка на знание математики. Мы ее не прошли, а наш вклад в общее дело решения в стране демографической проблемы назвали Дмитрием.

Дите нередко болело, мама сидела с ним, а папа работал. Ну или искал более-менее внятную работу, что для 90-х было обычным делом. Через шесть лет, уже безо всяких календариков, появился на свет Леонид. Между тем у нас с Олей пошли первые трещины в отношениях. Была попытка их залатать, «начать все сначала», но все пошло по прежнему сценарию: монотонность обстановки – пустейший повод для ссоры – «локтем в нос» – скамья удаленных.

Спустя двенадцать лет после того, как звучал для нас марша Мендельсона, для меня прозвучала «Славянка»: Оля попросила меня с вещами на выход.

Отношения с моей бывшей принцессой маятником мотались из стороны в сторону, пока не устаканились в рамках общей цели – блага детей. Для меня они – единственное, что заставляет смириться с существующей ситуацией. Останавливает от желания вернуть годы и начать жизнь заново – как-то иначе, имея возможность подстелить соломку в местах неудачного приземления. И к моей принцессе из песочницы у меня осталось лишь одно настоящее чувство – искренняя благодарность за детей.

…Наверное, окончится все это тоже не без песка. Сядем мы с Олей рядышком на свадьбе у кого-нибудь из наших внуков и будем обсуждать, как нынче странно танцует молодежь, как быстро летит время – а ведь будто только вчера ездили с пацанами на Яузу. По-доброму так поговорим, а потом все равно помашем друг другу ручками и пошаркаем в разные стороны: она – в свою, а я – в свою. И будет из нас, наверное (вот и проверим на практике, так ли это), сыпаться песок, как приписывают старикам. Песок времени.

Анна Зимова. Приворот

Когда все «законные» способы завоевать внимание мужчины исчерпаны, а он не реагирует, в ход идут «незаконные». Не знаю, как у других женщин, у меня так. В свое оправдание могу сказать лишь, что в моей ситуации привычные способы мало чем могли мне помочь.

Эта история может быть подана под соусом загадочности и мистики, но как бы пафосно ни именовалось блюдо, суть его – ингредиенты. В моем случае это были в равных долях глупость, оптимизм и случайность.

Будучи студенткой первого курса института, я решилась на приворот. Семнадцать лет – оптимальный возраст для такой манипуляции. Будь я помладше, наверное, побоялась бы обращаться за помощью к силам, о которых знать ничего не знаю; будь постарше – у меня хватило бы ума этого не делать. А в семнадцать – почему бы и не приворожить кого-нибудь. И, хотите верьте, хотите нет, у меня получилось. Или не получилось, это как посмотреть.

Был Первомай, но я хотела того, что называется «одиночество в толпе». Я считала себя некрасивой, слишком полной и щекастой и, гуляя по паркам Петродворца, думала об этом. Когда цыганка обратилась ко мне «красавица», я отреагировала более благосклонно, чем следовало бы. Она увязалась за мной по аллеям петергофских фонтанов, где я выгуливала свои чрезмерные щеки, время от времени рассматривая их в зеркальце – не похудели ли. Цыганка не просила денег, а только подсказать ей дорогу. Разумеется, она подстроила все так, чтобы нам оказалось по пути. Держалась цыганка интимно-приветливо, будто много лет меня знает, смотрела с льстивой улыбкой, за руку не хватала. Когда наши пути должны были разойтись, все-таки попросила позолотить ручку. «Дашь денег, – нарочито таинственно сверкнув глазами, сказала цыганка, – помогу справиться с твоей бедой. Вижу беду. Велика она. Тяжело тебе живется с ней…»

Между нами состоялся диалог, в котором мои ответы должны были звучать совсем не так, как звучали. Но, в конце концов, мне было семнадцать. Я искренне полагала, что цыганка увидела то, чего не видели другие.

– В сердце у тебя, красавица, любовь.

– Да…

(У кого в семнадцать лет нет любви в сердце, дура ты набитая?)

– Только несчастливая она.

– Да…

(Само собой. Если бы чувства мои были взаимны, я бы не шаталась по фонтанам одна в выходной весенний день.)

– Не можешь ты ему сказать. И есть на то причины.

– Ну да…

(Если ты так легко заставила меня остановиться и выслушать этот бред, надо полагать, что я тряпка.)

– И главное тебе скажу – он у тебя не простой человек. Особенный. Тут другой подход нужен. Но ничего. Сделаю так, что он тебя полюбит… – Она перешла на шепот.

(Покажите мне девушку, объект любви которой был бы не особенный.)

В общем, всего за две сотни я получила массу комплиментов, текст заклинания и шерстяную нитку откуда-то из ворохов цветастых юбок, которая была соль приворота. Я не удивилась, когда узнала, что приворот следовало делать ровно в полночь. Подробно про него рассказывать не буду, скажу только, что в нем помимо нитки фигурировали фотография объекта чувств, свеча, стакан с водой и заклинание в рифму: «тлел-млел». Хотя нет, была еще ложка дегтя – денег у меня нашлось всего двести рублей, а приворот «на всю жизнь» стоил пятьсот. Поэтому, как я ни торговалась, получила только заклинание, которое действует всего три года. Но все лучше чем ничего. Ведь без него шансов у меня не было совсем.

Здесь следует сказать пару слов о самой «жертве». Я не обсудила с цыганкой, следует ли принять какие-то дополнительные меры, если твоя любовь – не какой-то там однокурсник, а известное, так сказать, лицо. Дело в том, что я любила звезду. Красавца рок-певца. Любила уже два года. Песен его почти не слушала, приглянулся он мне своей внешностью, харизмой и прекрасной душой, которую я в нем упорно, сама не знаю почему, подозревала.

Кстати, надо мной никто не думал смеяться. Я не вешала фотографии идола над кроватью и не напевала его хитов. Он нравился мне, так сказать, «как человек». Это каким-то образом удерживало друзей от того, чтобы насмехаться. Они всегда предупреждали меня, если в городе планировался концерт звезды, и даже помогали деньгами на билеты, которые были недешевы. За два года я не добилась успехов, подойти к любимому ближе чем на пятьдесят метров у меня ни разу не получилось. Все, чего я достигла: долги за билеты на хорошие места и один автограф на диске – настоящий, но взятый не мной. Но симпатии не проходили. Они не то чтобы бушевали во мне, но и не думали угасать, несмотря на довольно солидный для подобного сорта любви возраст. Товарищи, следившие за моими неудачами, даже стали меня уважать за это ровное и продолжительное чувство.

В той полночи было больше истерики, чем мистики. Я хотела вести себя с вальяжностью Маргариты, натирающейся перед зеркалом адским кремом, но не могла найти спички, чтобы зажечь свечу, и намочила в стакане с водой нитку, которая должна была тлеть. Пока сушила ее, упустила полночь, и главное, перепутала слова заклинания. Надо было сказать: «…чтобы других забыл, а меня любил», а я сказала… В общем, все наоборот получилось. Я повторила заклинание как следовало и надеялась, что духи поймут меня правильно. Но они не поняли. На третий день, когда должен был начать действовать приворот, я узнала, что ближайший концерт моего любимого отменили. Неосторожно оброненное слово разрушило мои надежды.

А потом концертов не было еще очень-очень долго. За это время я успела перевалить за экватор институтской жизни и даже устроиться помощником редактора в один неплохой журнал. Я писала заметки о выставках, ресторанах и фестивалях, которые посетила. Отличало мою должность от редакторской только то, что редактору давали на все эти мероприятия деньги, а мне нет. Я была вольна писать о том, что хочу, но пристрастия мои не оплачивались. Расходы на все эти мероприятия с трудом компенсировались гонорарами, но я была очень горда тем, что пишу для популярного издания. Правда, серьезных заданий не давали. Все сливки с городской культурной жизни снимал редактор – у него был статус, я же пребывала в положении девочки на побегушках. Но я старалась, писала все лучше, и это замечали. Редактор стал со мной суровее, учуял зарождающуюся конкуренцию. А мои амбиции росли. Еще за это время я успела, наконец, избавиться от своих щек. Еще – довольно глубоко влюбиться в своего коллегу и так же глубоко в нем разочароваться. И даже влюбиться в другого сотрудника нашего журнала.

Новость о том, что моя рок-любовь дает концерт в модном ночном клубе, я встретила уже с высоты своей какой-никакой должности и какого-никакого опыта отношений с мужчинами. Но на концерт, разумеется, прибежала, причем с бьющимся сердцем. Дело было уже не только в моей любви, но и в том, что я замыслила взять интервью. Материал с такого уровня звездой не мог остаться незамеченным. Звезда чуть сдала за эти годы, но по-прежнему была весьма популярна. В случае успешного исхода мне светил не только гонорар, но и укрепление позиций в журнале. Редактору следовало бы волноваться, но я пока не поставила его в известность. Сложность была в том, что моя любовь интервью давала крайне неохотно. Но у меня было прекрасное предчувствие. Схема клуба была знакома, я знала, где перехвачу звезду. Клубный концерт совсем не то, что стадионный, здесь действовать легче. К тому же небольшой опыт приставания к звездам с целью получить интервью у меня уже имелся.

Не буду врать, и сам певец продолжал в какой-то степени меня волновать. Мои ли похудевшие, четко теперь очерченные и умело нарумяненные скулы сыграли решающую роль или первая фраза, которую я долго репетировала, но звезда остановилась на пути в гримерку, выделила меня из толпы фанаток и выслушала мою просьбу. И показала пальцем на своего менеджера. Тот, услышав название журнала, сразу же чиркнул мне на листочке название гостиницы и время интервью. Час дня. Первое мая. Завтра.

Забегая вперед, скажу, что интервью получилось вполне сносное, а вот любимый меня категорически разочаровал. Встретил меня с дикого похмелья и с ходу предложил тяпнуть коньяку. Выпив, поплыл, стал говорить пошлости и елозить по мне глазами. Даже предложил кое-что, выходящее за рамки моих служебных обязанностей. На вопросы отвечал неохотно и так банально, что я внутренне морщилась. Я была рада, когда ушла наконец из этой гостиницы.

Звезда позвонила мне в тот же день. Посмотрев на часы – почти полночь, – я поняла: догнался коньяком и стал совершенно пьян. И не ошиблась. Не буду пересказывать признаний, которыми он меня одарил, скажу только, что я предложила ему перезвонить мне завтра на свежую голову.

Но он не позвонил. Может быть, потому, что на следующий день было второе мая 20… года и положенные моему привороту три года истекли.

А интервью взяли. Редактор пытался возражать, но высшему начальству понравилось. Я потом еще долго в этом журнале работала и даже сама редактором стала.

Валентина Артамонова. Страна любви Кубан

Я вернулась на Кубань, в птицесовхоз «Лебяжий остров» Брюховецкого района Краснодарского края через тридцать четыре года после того, как мы с семьей перебрались на другой край советской страны, в Восточный Казахстан. В мои умудренные сорок девять годков каким жалким захолустьем показалось мне это место, что грело душу трем поколениям нашего семейства: отцу, так и не смирившемуся с переездом, мне и маленькому племяннику Максу, которого я так очаровывала вечерними сказками о своем сельском детстве на Кубани, что он потом доставал родителей: «Хочу в страну Кубан!..» Так и закрепилось между нами это название…

А тогда, в мои восемь, северной бледной девочке (раньше мы жили на одной из комсомольских строек в Сибири) все там казалось чудом: синее слепящее небо, желтые просторные поля, хатки под соломенными крышами, сладкое дерево шелковица со вкусными ягодами, долгое летнее тепло, гладь лимана. Мы поселились в доме у дороги. А всего-то на нашем третьем отделении было двенадцать белых казенных домов, саманный клуб, магазинчик-сельпо да хуторок на отшибе, где жили крепкие хозяева-старожилы.

Я влюбилась в этот мир по-детски всепоглощающей любовью, сразу и бесповоротно, каждый день открывая все новые объекты страсти…

Футбол. С моей новой подружкой мы все первое лето гоняли мяч на жарких и пыльных задворках. Она была – киевское «Динамо», а я – московское «Торпедо», Эдуард Стрельцов.

Огромный заброшенный абрикосовый сад. Под деревьями мы строили домики для бумажных кукол и шалаши для себя. Играли в прятки, в индейцев.

Учились мы в маленькой начальной школе: первый класс с третьим – в одной комнате, второй с четвертым – в другой. Нашу учительницу звали Зоя Максимовна. Она была молодая – лет двадцати пяти, уже разведенная. Меня она полюбила. Часто просила маму разрешить мне ночевать у нее: я была живым щитом в битве с надоедливым поклонником.

Книги – эта любовь пришла на всю жизнь… Взрослые – про Емельку Пугачева, «Угрюм-река»… Я читала их, пока учительница под окошками отбивалась от очередного ухажера, показывая на меня, освещенную лампой.

А в клубе царствовали индийские фильмы!.. «Цветок в пыли», «Сангам», «Зита и Гита», «Цветок и камень» – сколько слез было пролито… моими подружками. Я, конечно, тоже их смотрела, сидя с ребятишками на полу перед экраном, но мне больше нравилась американская трогательная мелодрама «Раз картошка, два картошка», где белая американка полюбила бедного негра, но не могла выйти за него замуж, а после ее смерти их дочку разлучили с отцом. Вот тут уж навзрыд рыдала я! И так прониклась симпатией к «другим», не похожим на нас людям, что, когда после четвертого класса отправили меня в пионерлагерь «Отважных и смелых» на Черном море и к нам были приглашены на линейку студенты-африканцы, я вцепилась в руку одного из них и проходила с ним весь день, как приклеенная.

Я на всю жизнь полюбила рыбалку! Мы на удочку ловили несметное количество рыбки-тараньки, которая приплывала в наш лиман на нерест из Азовского моря. Браконьерство продолжалось несколько дней. Потом поспевали фрукты: черешни – огромные, сладкие, желтые и вишнево-черные, абрикосы, сливы, яблоки… Виноград воровали с колхозных охраняемых виноградников, пробирались туда по вязкой тине пересыхающего к концу лета лимана. Черные запретные ягоды «изабеллы» казались самым вкусным лакомством на свете!

Так пролетали летние месяцы. А зимой происходили другие открытия дальних закоулков нашего обетованного края. Пришла любовь к его истории. Запала в сердце старая казацкая легенда, от которой пошло название острова: стаи лебедей сели на воду ранним утром и спасли от казни атамана, которому была обещана турецкими янычарами жизнь, если в июле снег выпадет.

Потом мы взрослели, влюблялись в подросших пацанов, а то и во взрослых, восемнадцатилетних… Девчонки-то местные после восьмого класса разъезжались по училищам и техникумам в город, а парни ждали призыва в армию… Вот и смущали нас, тринадцатилетних, своими взглядами да хохотками… «Джульетте нет еще четырнадцати лет…» Приближались и моя весна, и первая любовь…

Апрель, может быть… Мы с подружками прыгаем в какие-то новые «классики». У меня – новехонький плащик-болонья – последний писк моды! – прическа «конский хвост», и волосы хлещут по глазам. Чувствую чей-то взгляд, оглядываюсь и ловлю восхищение в глазах чужого мальчишки – высокого, худого, с длинными русыми волосами… Мода докатилась и до нашего островка: пацаны вовсю «хиппуют». Резко останавливаюсь и не могу прыгать, краснею… Этот незнакомец и мой школьный приятель Колька подходить к нам не собираются, кивают только. Это злит, и я убегаю домой, несмотря на оклики подружек. И вот начинается… Ближе к вечеру:

– Валя, выйди! – жаркий шепот Клавушки, четырнадцатилетней Колькиной пассии. – Он хочет с тобой познакомиться.

Да кто он такой, вообще? Колькин двоюродный брат из соседней станицы, девятиклассник да еще с мотоциклом…