Игольное ушко Фоллетт Кен

29

Лежа на боку, «джип» выглядел сильным, но беспомощным, подобно раненому слону. Мотор молчал. Фабер с силой толкнул машину, и исполин величественно встал на свои четыре ноги. После такой схватки «джип» сравнительно хорошо сохранился. Конечно, крыши уже, по существу, нет, брезент болтается, крыло помято, фара разбита, одно боковое стекло отсутствует, хотя лобовое каким-то чудом уцелело. Ничего, самое главное, чтобы работал мотор.

Фабер сел на место водителя, переставил рычаг скорости в нейтральное положение, включил зажигание. Двигатель заработал и тут же опять заглох. Он попробовал снова, на этот раз получилось. Просто повезло, подумал Фабер, долгой дороги пешком ему уже не осилить.

Он сидел в машине, обследовал раны на теле. Осторожно дотронулся до правой лодыжки, она здорово ныла. Возможно, сломана кость. Весьма кстати, что в «джипе» ручное управление, он не смог бы нажать ногой на педаль тормоза. Шишка на затылке разрослась до жутких размеров и была похожа на мяч для игры в гольф. Когда он до нее дотронулся, почувствовал на пальцах липкую кровь. Фабер посмотрел в зеркало. Лицо было неузнаваемо – сплошные порезы, синяки, как будто его нокаутировали в боксерском матче.

Он оставил дождевик у Тома, поэтому и куртка, и комбинезон полностью промокли, запачкались. Необходимо где-то согреться, высушить одежду.

Фабер взял в руки руль; кисть пронзила острая боль – он забыл про сорванный ноготь. Взглянув на палец, он понял, что это, пожалуй, в данную минуту самое худшее – придется вести машину одной рукой.

Фабер медленно выехал на дорогу. Опасности потеряться на острове не существует, надо только держаться ближе к скалам, дорога сама приведет его к дому Люси.

Необходимо что-то придумать, чтобы объяснить ей отсутствие мужа. Разумеется, выстрела она не слышала – слишком далеко. Можно, конечно, сказать ей правду – что она в состоянии сделать? Если станет мешать, он ее просто убьет, хотя не хотелось бы. Медленно продвигаясь у края обрыва при сильном дожде и бешеном ветре, он с удивлением думал о неожиданно появившихся сомнениях. Пожалуй, впервые в жизни ему действительно не хотелось убивать. Не то, чтобы Фабер был прожженым циником, отъявленным негодяем – нет, совсем наоборот. Он твердо держался принципа, что каждое из его убийств – вынужденное, лишь в интересах дела. Идет война, и это все равно, что гибель на поле боя, ибо везде фронт, тыла не существует. После того, как он убивал, его обязательно рвало; он даже не вдумывался, почему; это была физическая реакция организма.

Почему же он совершенно определенно не хотел убивать Люси?

То, что он испытывает сейчас – Фабер знал это – сродни тому чувству, которое он испытывал, когда, например, сознательно давал в Центр не те координаты для бомбардировок собора Святого Павла. Тогда это было естественное желание защитить красоту; так и сейчас. Люси – удивительное создание, произведение природы. Фабер мог примириться с собой, как с убийцей, но только не как с человеком, поднявшим руку на красоту. Это его странность. Пусть, шпионы вообще странные люди.

Он стал думать о некоторых из своих коллег по работе в Абвере: Отто, гигант с севера, который часами мастерил фигурки в стиле японских нецке и ненавидел женщин; Фридрих, дьявольски хитрый гений математики, который неподдельно грустил и впадал в депрессию не менее чем на пять дней, если проигрывал партию в шахматы; Гельмут, который очень любил читать книги о рабстве в Америке и вскоре стал эсэсовцем… все разные люди, каждый со своими странностями. Он не знал, что у них общего, если вообще это общее было.

Фабер ехал все медленнее, туман и дождь усиливались. Он боялся сорваться с обрыва. Похоже, поднялась температура, начало знобить. Он понял, что и об Отто, и о Фридрихе с Гельмутом говорил вслух – похоже, появляются первые симптомы бредовой горячки. Сейчас главное – ни о чем не думать, только о дороге, о том, как бы не уклониться от курса. Вой ветра укачивал, глаза слипались, в ушах стоял шум волн. Фабер не замечал, что едет уже как бы по инерции, находится в полубессознательном состоянии. Потом он обнаружил, что машина стоит, а он, как зачарованный, смотрит вниз на море. Сколько он там простоял – известно одному Богу.

Прошло несколько долгих часов, прежде чем впереди показался коттедж Люси. Фабер уставился вперед; в мозгу мелькала мысль: не забыть про тормоз, иначе он так и въедет в стену. У дверей одиноко стояла женщина и смотрела сквозь завесу дождя. Он должен сохранить сознание и что-то придумать. Надо держаться… держаться…

Когда на горизонте появился «джип», кончался день и начинался вечер. Люси волновалась, не случилось ли чего в дороге и в то же время сердилась, что мужчины не прибыли к ленчу, который она приготовила. Потом она постоянно подходила к окнам, смотрела на дорогу.

Увидев «джип», она сразу поняла, что случилось неладное. Он двигался ужасно медленно, колесо вихляло, в кабине сидел один человек. Машина подъехала ближе, и Люси увидела помятое крыло, разбитую фару.

– Боже праведный!

«Джип» задрожал, остановился перед домом. В машине был Генри. Он так и остался на сидении, не делал никаких движений, чтобы открыть дверцу и вылезти. Люси подбежала, открыла кабину.

Он сидел неподвижно, голова опущена, глаза почти закрыты. Рука на тормозе. Лицо в крови и синяках.

– Что произошло? Ответь же.

Рука соскользнула с тормоза, «джип» тронулся с места. Люси перегнулась через Фабера и поставила ручку переключения передач в нейтральное положение.

– Оставил Дэвида в коттедже у Тома… авария на обратном пути… – Люси едва различала слова. Очевидно, ему стоило огромных усилий говорить.

Теперь все ясно. Люси даже как-то немного успокоилась, перестала паниковать.

– Пойдем в дом, – сказала она решительно. Твердость ее тона на минуту привела его в чувство. Он повернулся к ней, поставил ногу на подножку, чтобы сойти – и тут же упал на землю. Люси заметила, что его лодыжка сильно распухла.

Она положила его руки себе на плечи, подняла с земли.

– Опирайся на другую ногу и крепче держись за меня. – Медленно, шаг за шагом, Люси поволокла его к дому.

Джо в ужасе, широко раскрытыми глазами смотрел, как она тащит Генри в гостиную и укладывает его на диван. Он лежал с закрытыми глазами. Одежда грязная, мокрая.

– Джо, иди наверх, надевай пижаму и ложись, пожалуйста.

– Но ты еще не рассказала мне сказку. А дядя что, мертвый?

– Нет, он не мертвый, просто попал в аварию. А сказки тебе сегодня, как видишь, не будет. Все, иди.

Мальчик начал было хныкать, но мать так посмотрела на него, что он тут же ушел.

Люси вынула из коробки большие ножницы, разрезала на Генри одежду: сначала куртку, комбинезон, затем рубашку. Она застыла в изумлении, когда увидела длинный нож в левом рукаве, но подумала, что это, возможно, какое-то специальное приспособление для чистки рыбы или нечто подобное. Когда она попыталась снять его с ремешка и убрать, Генри отбросил ее руки. Люси не стала настаивать, занялась ботинками. Левый стащился легко, вместе с носком, но, когда она дотронулась до правого, он закричал от боли.

– Мы все равно должны его снять. Крепись, Генри.

Что-то наподобие улыбки промелькнуло у него на лице, он кивнул. Люси разрезала шнурки, ухватилась за ботинок двумя руками, резко дернула. На этот раз он не проронил ни звука. Она надрезала носок, сняла его. Вошел Джо.

– Дядя в трусах!

– Дядина одежда промокла. – Она поцеловала мальчика, пожелала ему доброй ночи. – Давай, сынуля, я к тебе попозже приду и как следует укрою.

– Ладно, только поцелуй мишку.

– И тебе, мишутка, спокойной ночи.

Джо вышел. Люси вернулась к Генри. Его глаза были открыты, он улыбался.

– И Генри тоже поцелуй.

Она нагнулась, нежно дотронулась губами до его разбитого лица… затем разрезала и сняла с него мокрые трусы.

В камин она положила уголь, поэтому Генри должен скоро согреться. Люси прошла на кухню, набрала миску горячей воды, добавила туда дезинфицирующего средства, чтобы промыть раны. Она нашла чистую тряпочку, хорошо впитывающую влагу, вернулась в гостиную.

– Вот уже во второй раз ты появляешься на пороге этого дома еле живой, – сказала она, продолжая подготавливать все для промывания.

– Обычный установленный сигнал. – Его речь была отрывистой.

– Что ты сказал?

– В Кале ждут призрачную армию…

– Генри, о чем ты?

– Каждые пятницу и понедельник…

Наконец она поняла, что он бредит.

– Молчи, не надо ничего говорить. – Она чуть приподняла его голову с подушки, чтобы убрать запекшуюся кровь вокруг шишки на затылке.

Вдруг он выпрямился, сел на диване, посмотрел на нее с неприязнью.

– Какой сегодня день? Говори!

– Воскресенье. Лежи, постарайся ни о чем не думать.

– Хорошо.

Он затих, даже позволил ей убрать нож. Люси вымыла ему лицо, перевязала палец, наложила повязку на ногу. Затем стояла и смотрела на него – беспомощного, спящего. Она потрогала длинный шрам на груди, какую-то отметину в форме звездочки на бедре. Наверное, она у него с рождения, решила Люси.

Перед тем, как выбросить разорванную одежду, она проверила карманы. Ничего особенного не было: немного денег, документы, кожаный бумажник и кассета с пленкой. Она положила все это на камин рядом с его рыбацким ножом. Придется подобрать ему что-нибудь из одежды Дэвида.

Люси пошла наверх посмотреть, как Джо. Мальчик спал в кровати прямо на медведе, обхватив его за шею руками. Она подошла, чмокнула ребенка в щеку, укутала как следует, затем спустилась вниз, вышла из дома, завела машину в амбар.

Люси налила себе на кухне бренди, долго сидела у его постели, желая лишь одного – чтобы он поскорее поправился и опять занялся с ней любовью.

Генри проснулся почти в полночь. Он открыл глаза, и на его лице сменилось сразу несколько уже знакомых ей выражений: сначала страх, потом беспокойный взгляд по комнате и затем успокоение. Сама не зная почему, чисто импульсивно, она спросила:

– Чего боишься, Генри?

– Не понимаю, о чем ты?

– Когда просыпаешься, у тебя всегда испуганный вид.

– Понятия не имею. – Он пожал плечами, тело сразу заныло. – Боже, да я весь разбит.

– Ты уже можешь рассказать мне, что произошло?

– Да, если дашь мне немного бренди.

Люси достала из буфета бутылку.

– Можешь переодеться во что-нибудь из одежды мужа.

– Сейчас, минуту… если, конечно, я тебя не очень смущаю.

Люси протянула ему стакан, улыбнулась.

– Наоборот, мне доставляет удовольствие видеть твое тело.

– Что с моей одеждой?

– Она была мокрая. Чтобы ее снять, пришлось разрезать. Потом то, что осталось, я выбросила.

– Надеюсь, не мои документы? – Генри улыбался, но голос был крайне напряжен.

– Все на камине. – Люси показала. – А нож что, для чистки рыбы или для чего-то еще?

Его правая рука автоматически пошла влево, но рукава там не было.

– Да, примерно для этого. – Какое-то время его лицо оставалось обеспокоенным, затем разгладилось. Генри стал глотками пить бренди. – Классный напиток.

– Ну? – сказала она через минуту.

– Что «ну»?

– Как ты умудрился потерять моего мужа и разбить «джип»?

– Дэвид решил переночевать у Тома. Несколько овец попали в беду в том месте, которое они называют оврагом.

– Да, знаю.

– Шесть или семь овец пострадало. Сейчас они на кухне у Тома, блеют, ужасно шумят, потому что мужчины делают им перевязки. Дэвид велел мне возвращаться и предупредить тебя, что он остается. Понятия не имею, как я попал в аварию. Наверное, разбился потому, что машина незнакомая, дороги как таковой нет. Колеса заскользили, «джип» повело в сторону, я во что-то врезался, в результате машина перевернулась. Помню все очень смутно.

– Наверное, ты ехал с изрядной скоростью, был по уши в грязи.

– При падении ударился головой, сильно ушиб ногу…

– И еще содрал ноготь, разбил лицо, почти схватил воспаление легких. Тебя просто преследуют несчастные случаи.

Генри спустил ноги на пол, встал, осторожно подошел к камину.

– Удивительно, как быстро тебе удается восстанавливать силы.

Он снова пристегивал нож к руке.

– Мы, рыбаки, здоровые люди. Кстати, ты что-то говорила насчет одежды.

Люси встала, приблизилась к нему.

– Зачем тебе сейчас одежда? На дворе ночь.

Он притянул ее к себе, прижал к своему обнаженному телу и пылко поцеловал в губы. В ответ она погладила его бедро.

Через минуту он отстранился, собрал свои вещи с камина, потом взял Люси за руку и, прихрамывая, повел ее наверх – туда, где стояла кровать.

30

Широкая блестящая автострада извивалась змеей, проходя через Баварскую долину и уходя дальше, в горы. На заднем кожаном сидении служебного «мерседеса» расположился фельдмаршал Герд фон Рундштедт. Фельдмаршал сидел не шевелясь. Он устал. Рундштедту было шестьдесят девять. Он был в очень большом восторге от шампанского и куда в меньшем от Гитлера. Его худое, почти траурное лицо носило отпечаток самой длинной и всегда непредсказуемой военной карьеры из всех помощников фюрера. Много раз Рундштедта с позором увольняли в отставку, но затем фюрер снова просил его вернуться.

Когда машина проезжала старинную деревушку Берхтесгаден, существующую еще с шестнадцатого столетия, фельдмаршал подумал: почему он всегда опять надевает мундир после просьб Гитлера? Деньги для него ничего не значат; высшего воинского звания, которое можно было получить, он уже достиг; на награды в Третьем рейхе никто особого внимания не обращал, славы в этой войне все равно не добьешься.

Именно Рундштедт первым прозвал Гитлера «капрал из Богемии». Этот выскочка не знал ровным счетом ничего о германской военной традиции или – несмотря на вспышки вдохновения – о военной стратегии. В противном случае, он никогда не начал бы эту войну – войну, в которой нельзя победить. Рундштедт знает в этом толк; он один из лучших солдат Великой Германии, доказал свою храбрость в Польше, Франции, России, но в победу не верит.

Тем не менее, он не станет пятнать честь и связывать свое имя с ограниченной кучкой генералов, которые, насколько ему известно, замышляют заговор против фюрера. Разумеется, он может закрыть на все глаза, но клятва верности, понятие о чести и долге, воспитанное на вековых традициях, не позволяют ему войти в число заговорщиков. Вот почему он, собственно, продолжает служить Третьему рейху. Права или нет его Отчизна – она в опасности, и выбора для него не существует, нужно ее защитить. Я, словно старый кавалерийский конь, привыкший к седлу, подумал он. Если останусь в такой час дома, потом будет стыдно перед собой.

Сейчас он командует на Западном фронте пятью армиями. Под его руководством полтора миллиона человек. Конечно, проблем хоть отбавляй – некоторые дивизии не многим лучше, чем дома для инвалидов с Восточного фронта, не хватает бронетехники, не все вверенные ему люди – немцы, однако он, Рундштедт, может не пустить союзников во Францию, если только правильно сосредоточит свои войска.

Эту проблему он как раз собирался обсудить сейчас с Гитлером.

Машина поднялась вверх по Кельштайнштрассе, подъехала прямо к массивной, покрытой бронзой двери у подножия горы Кельштайн. Эсэсовский охранник нажал на кнопку, дверь автоматически открылась. Машина проехала по длинному мраморному туннелю, по бокам освещенному фонарями на бронзовых подставках. В конце туннеля водитель остановил автомобиль, Рундштедт пересел в лифт, который стал быстро поднимать его на высоту четыреста футов в Адлерхорст, или, попросту, Орлиное гнездо.

В комнате рядом с резиденцией Гитлера Раттенхюбер взял его личное оружие, попросил подождать. Рундштедт безразлично уставился на полки с любимой фюрером фарфоровой посудой, стал еще раз прокручивать в голове то, что намеревался изложить при беседе.

Через несколько минут вошел белобрысый начальник охраны, пригласил его в конференц-зал.

Место, в котором он оказался, походило на сказочный дворец восемнадцатого века. На стенах картины, написанные маслом, гобелены, рядом бюст Вагнера, большие часы с бронзовым орлом. Из широкого окна замечательный вид: можно увидеть холмы Зальцбурга, пик Унтерсберг – гору, где по легенде великий Фридрих Барбаросса встанет из могилы, чтобы спасти свою Отчизну. В зале на причудливых грубых стульях сидели Гитлер и трое из его штаба: адмирал Теодор Кранке, командующий ВМС на западе; генерал Альфред Йодль, начальник штаба; и адмирал Карл Йеско фон Путткамер, адъютант Гитлера.

Гитлер стоял у большого окна, сцепив за спиной руки. Не оборачиваясь, он проговорил:

– Рундштедт изменил свою точку зрения. Сейчас он согласен с Роммелем, что союзники высадятся в Нормандии. Это как раз то, что всегда подсказывала мне интуиция. Однако вот Кранке, например, все еще поддерживает вариант Кале. Рундштедт, расскажите Кранке, как вы пришли к своему умозаключению.

Фельдмаршал проглотил слюну, откашлялся.

– Самое основное – два следующих момента: новая информация и новая проработка вариантов. Первое – информация. Последний анализ бомбардировок союзников во Франции совершенно точно показывает, что их главная цель – уничтожить все мосты через Сену. Если они собираются высадиться в Кале, это не так важно, но если высадка в Нормандии, наши резервы обязательно нужно будет переправлять через Сену, чтобы достичь зоны боевых действий. Второе – варианты. Я много думал, как бы захватил Францию на месте союзников, и пришел к выводу, что первоочередная задача – обеспечить коридор, по которому можно будет потом быстро перебрасывать людей и технику. Таким образом, первый удар нужно нанести по району, где есть большая удобная гавань. В этих условиях естественный выбор – Шербур. В целом все свидетельствует в пользу Нормандии. – Рундштедт закончил, взял бокал с шампанским и залпом выпил его.

– И тем не менее, если судить по разведдонесениям, удар будет по Кале, – вмешался Йодль.

– Ох уж мне эти разведдонесения. Мы только что объявили изменником шефа Абвера, учтите, – произнес Гитлер.

– Ну как, Кранке, вас убедили?

– Нет, – ответил адмирал. – Я тоже задумывался над тем, откуда лучше начать вторжение – и в своих рассуждениях опирался на ряд факторов чисто морского характера, которым наш коллега Рундштедт, возможно, не придавал большого значения. Я считаю, нападение произойдет ночью, при свете луны, при полном приливе, что позволит им преодолеть подводные препятствия, установленные Роммелем. Это будет вдали от скал, опасных рифов, сильных течений. Нормандия? Никогда.

Гитлер недоверчиво покачал головой.

Йодль опять вступил в разговор.

– Есть еще одна информация, которую я считаю важной. Бронетанковую дивизию гвардейцев перевели с севера Британии в Хоув, на южном побережье, где она вошла в состав армии генерала Паттона. Мы получили эти данные благодаря радиоперехвату. Дело в том, что в дороге некоторые подразделения перепутали багаж, эти ослы ругались в эфире открытым текстом. Это одна из самых отборных, привилегированных английских дивизий, командует ею генерал сэр Алан Генри Шафто Адэр. Уверен, что там, где эта дивизия, будет горячее дело.

У Гитлера руки нервно заходили по телу, на лице появилась гримаса. Видно было, что он уже настроен не так решительно, как в начале беседы.

– Генералы! – прокричал он на высокой ноте. – Либо высказывайте конкретные предложения, либо уж вовсе молчите. Мне необходимо заявить вам следующее…

С присущей ему храбростью Рундштедт перебил Гитлера.

– Мой фюрер, у вас есть здесь в Германии четыре великолепные танковые дивизии, которым по сути нечем заняться. Если мои предположения верны, им никогда не добраться до Нормандии вовремя, чтобы сбросить противника в море. Прошу вас, дайте команду перебросить их во Францию в распоряжение фельдмаршала Роммеля. Если все же я не прав и вторжение начнется в Кале, они, по крайней мере, будут в непосредственной близости от зоны боевых действий и смогут уже на ранней стадии войти в соприкосновение с противником.

– Не знаю, пока не знаю! – глаза у фюрера расширились.

Рундштедт даже подумал, что он, наверное, перегнул палку. Впервые слово взял Путткамер.

– Мой фюрер, сегодня воскресенье.

– И что из этого?

– Завтра подводная лодка может вернуться с этим агентом, Иглой.

– Ах да, ему можно доверять.

– Кроме того, не исключено, что он в любую минуту выйдет на радиосвязь, хотя это и небезопасно.

Рундштедт стоял на своем:

– Уже нет времени откладывать решение. Воздушные нападения противника, диверсии очень значительно усилились. Вторжение может начаться в любой день.

– Я не согласен, – подал голос Кранке. – До начала июня не будет подходящих погодных условий.

– Осталось ждать уже недолго.

– Довольно, – заорал Гитлер. – Я уже принял решение. Танки остаются в Германии – пока. Во вторник, к этому времени мы уже должны получить весточку от Иглы, я вернусь к данному вопросу. Если он тоже скажет мне про Нормандию, я двину танки.

– А если от него не будет известий? – осторожно поинтересовался Рундштедт.

– В любом случае, я снова вернусь к этому вопросу.

– Хорошо. Мой фюрер разрешит мне немедленно отбыть на позиции?

– Разрешаю.

Рундштедт встал, отдал честь, вышел из зала. Уже в лифте, быстро опускаясь вниз с высоты четырехсот футов прямо в подземный гараж, он почувствовал боль в животе. Фельдмаршал никак не мог понять, виноват ли слишком резкий спуск или его гложет мысль о том, что судьба его родной страны оказалась в руках одного единственного, почти никому не известного шпиона.