Самоубийство сверхдержавы Бьюкенен Патрик
Вооруженные силы Великобритании, Франции, Германии и Италии, тень былых многомиллионных армий, также оказались затронутыми «эпидемией» сокращения персонала. К 2050 году, как прогнозирует Европейская комиссия, число европейцев старше 65 лет удвоится. В 1950 году насчитывалось по 7 трудоспособных на каждого пенсионера. В 2050 году соотношение будет 1,3 к 1{1054}. Европа стареет и вымирает. С какой стати европейцам отправлять немногочисленных сыновей и мужей на войну в дальних странах? Почему бы не положиться, как всегда, на американцев, которые, кажется, наслаждаются своей ролью? Долой из Европы или из бизнеса, говорил сенатор Лугар. Покинув Европу и вернувшись разочарованным, НАТО должно осознать мудрость этого совета.
С 1991 года Соединенные Штаты вели войну в Персидском заливе, чтобы освободить Кувейт, вторглись в Ирак и Афганистан и оккупировали их, используют специальные силы и беспилотники против врагов в Сомали, Йемене и Пакистане, ввели суровые санкции в отношении Ирана, поддерживают Израиль в его войнах в Ливане и секторе Газа и заставили НАТО участвовать в операции в Ливии.
Мы сражаемся с ними там, как говорится, чтобы не пришлось сражаться здесь.
Однако ни Афганистан, ни Ирак, ни Сомали с Йеменом, ни «Хезболла» с ХАМАС никогда не нападали на нас «здесь». События 11 сентября организовали в значительной степени пятнадцать саудовцев, отправленных саудовцем же Усамой бен Ладеном. Будучи в состоянии громить армии и свергать деспотов, мы не преуспели в государственном строительстве или в завоевании доверия народов, чьи земли мы заняли. Растеряв богатство империи в Ираке, мы имеем режим, который очевидно прислушивается к мнению Тегерана – и который обязан своим существованием Муктаде ас-Садру.
Цена войны в Ираке оказалась высокой: 4400 погибших, 37 000 раненых, 700 миллиардов долларов, 100 000 иракских вдов, сотни тысяч детей-сирот. Багдад очищен от суннитов. Христиане пережили погромы и мученичество. Четыре миллиона иракцев были вынуждены покинуть свои дома. Два миллиона человек бежали из страны. Как говорили о римлянах – Ubi solitudinem faciunt pacem apellant, – «создав пустыню, они говорят, что принесли мир»[260].
По всему исламскому миру мы усиленно углубляем тот резервуар ненависти, из которого черпает «Аль-Каида». «От Средиземного моря до долины Инда, – пишет Джеффри Уиткрофт, цитируя дипломата Аарона Дэвида Миллера, – Америку не любят, не боятся и не уважают»{1055}.
«Неудобная правда заключается в том, – говорит Юджин Роган, историк арабского мира, – что в любой арабской стране на любых свободных выборах победит, вероятнее всего, партия, наиболее враждебная США»{1056}. Выборы в Египте, Ливане, Палестине и Иране в годы президентства Буша это подтверждают.
На Ближнем Востоке демократизация означает исламизацию, примером чему последние турецкие выборы, когда массы проголосовали за смертельный удар светскому государству Ататюрка[261]. Если Национальный фонд за демократию преуспеет в организации свободных и честных выборов в Египте после Мубарака, в Иордании и Саудовской Аравии, союзники США рискуют остаться не у дел.
Мы пришли в Афганистан как освободители, но сейчас нас воспринимают как оккупантов, которые насаждают свою идеологию и ценности и навязывают своих сатрапов. После восьми лет войны в Ираке и десяти в Афганистане мы возвращаемся домой: Ирак идет своим путем, а Афганистан поглядывает в сторону талибов.
Почему мы не добились успеха? Во-первых, потому, что мы – неопытные империалисты, которым не хватает терпения и настойчивости англичан. Во-вторых, потому, что эпоха империализма завершилась. Все народы сегодня требуют самоопределения, суверенитета и свободы от иностранного господства. В-третьих, потому, что абсолютно утопично полагать, будто возможно «пересадить» систему западных светских ценностей на почву, на протяжении десяти веков возделывавшуюся исламом. Война «за ценности» только сделала нас врагами, даже там, где вражды изначально не было.
Мы не в состоянии понять, что движет теми, кто нападает на нас. Они нападают не потому, что ненавидят нашу конституцию или хотят, к примеру, ввести законы шариата в штате Оклахома. Они здесь, потому что мы – там. Они убивают нас в нашей собственной стране потому, что мы не желаем оставлять в покое их страны. Терроризм – оружие слабых, которые мечтают избавиться от иностранного господства. Это верно для всех, будь то индейцы Великих Равнин или афганские моджахеды, «Иргун» Менахема Бегина[262] или алжирский ФНО, ИРА Мартина Макгиннеса или АНК Нельсона Манделы.
Терроризм – плата за империю.
Террор против Запада устраивают страны, где Запад воспринимается как повелитель. Когда англичане оставили Палестину, нападения банды Штерна[263] прекратились. Когда французы ушли из Алжира, в Париже перестали греметь взрывы. Когда русские отступили из Афганистана, моджахеды за ними не последовали. Когда ВМС США прекратили обстрелы, а морские пехотинцы покинули Бейрут, нападения на американцев в Ливане сошли на нет. Усама бен Ладен устроил события 9/11 потому, что американские войска оказались на священной земле, где стоит город Пророка Мекка. Мы никогда не покончим с террористическими атаками на нашу страну, если не отзовем домой своих солдат.
Если мы и вправду заинтересованы в развитии этих регионов, то нужно признать откровенно: нам важно, чтобы никакой враждебный режим не перекрыл потоки нефти, этой животворящей жидкости индустриального Запада. Но страны Ближнего Востока не меньше нас заинтересованы в этом. Без экспорта нефти и доходов, который экспорт нефти обеспечивает, Ближний Восток быстро скатится до уровня субсахарской Африки.
Вызов Китая
По результатам исследования двух десятков стран, проводившегося Центром Пью в 2008 году и призванного оценить степень удовлетворенности населения, первое место занял Китай. Ни одна другая страна не смогла к нему даже приблизиться. «Восемьдесят шесть процентов китайских респондентов сообщили, что они довольны направлением, в котором развивается страна, по сравнению с 48 процентами в 2002 году… Также 82 процента китайцев удовлетворены состоянием национальной экономики, по сравнению с 52 процентами ранее»{1057}.
Учитывая прошлое Китая, безумное и кровавое правление Мао, поддержка курса, выбранного Дэн Сяопином, вполне понятна. Тем не менее, на протяжении десятилетий Китай отказывает населению в возможности иметь двух детей в семье и лишает его права самостоятельно выбирать лидеров. Режим преследует тибетцев, уйгуров и христиан. Марксистская идеология осталась в истории, ее сменил этнический шовинизм, напоминающий тот, какой был характерен для Центральной Европы в 1930-х годах. При этом 86 процентов китайцев довольны направлением развития своей страны.
Среди причин и поводов для удовлетворения и гордости выделяется, безусловно, тот факт, что экономика Китая растет на 10–12 процентов в год уже на протяжении десятилетия. Рост благосостояния и укрепление власти, национальное единство и международное уважение, как кажется, важнее для китайцев, чем свобода слова, собраний, вероисповедания или свобода прессы.
Любопытно сопоставить удовлетворение китайцев с недовольством наших соотечественников. По данным упомянутого исследования, лишь 23 процента американцев заявили, что одобряют направление развития страны. Всего один из пяти доволен состоянием экономики. Напомню, это цифры до катастрофы в октябре 2008 года. Да, цифры относятся к последним дням президентства Буша, но негативные мнения о стране вновь зазвучали к концу первого года Обамы.
Демократический капитализм сегодня обрел соперника в лице автократического капитализма. В Азии, Африке и Латинской Америке многие ориентируются на Китай в качестве модели, а в 1930-х годах страны Европы и Латинской Америки ориентировались на Италию дуче, где поезда ходили по расписанию, и на Германию Гитлера, восхитившую мир стремительным рывком из депрессии. Китай за последние два десятилетия удвоил свою долю в мировой экономике и явно находится на подъеме, тогда как Америка клонится к упадку; следуя историческим аналогиям, необходимо всеми силами избегать того, что произошло в период между ослаблением Великобритании и возвышением Германии в двадцатом столетии – войн, крови и коллапса.
Между Китаем и Америкой не существует, казалось бы, противоречий, способных спровоцировать подобный конфликт. Но в случае экономического разворота, подобного тому, от которого пострадала Япония в 1990-е годы, Пекин может сознательно устроить кризис, чтобы объединить и отвлечь огромное население, лишившееся в одночасье всех надежд на процветание. Скорее всего, «локусом» такого кризиса станет Тайваньский пролив.
Разумеется, Соединенные Штаты Америки не собираются воевать с Китаем из-за острова, который каждый президент, начиная с Никсона, признавал частью Китая, но мы не сможем сохранять пассивность, если Тайвань, наш бывший союзник, подвергнется блокаде или вторжению. Пекин должен понимать, что за нападение придется заплатить. Но, учитывая упрочение связей Тайваня с КНР, сложно вообразить, что Китай рискнет взбудоражить Азию и Америку какой-либо провокацией. Действительно, опасения азиатских стран вследствие растущего могущества Китая являются наилучшим средством сдерживания Пекина.
Давайте посчитаем: Китай занимает тысячи квадратных миль индийской земли в штате Джамму и Кашмир, захваченных в войне 1962 года. Его притязания на Парасельские острова и архипелаг Спратли в Южно-Китайском море вызывают неприятие минимум полудесятка стран. А желание присвоить себе острова Сенкаку в Восточно-Китайском море обостряет отношения Китая с Японией. Китай также советует американским военным кораблям, в особенности авианосцам, держаться подальше от Тайваньского пролива и Желтого моря.
Осенью 2010 года Япония арестовала капитана китайского траулера, который протаранил патрульный катер у островов Сенкаку. Угрожая прервать поставки «редкоземельных» материалов, которые только Китай производит в изобилии, Пекин вынудил Токио освободить этого капитана, а затем потребовал извинений и компенсации.
Южная Корея возмущена тем, что Китай поддерживает северокорейский режим, по приказу которого в 2010 году был торпедирован и затонул южнокорейский корабль; погибли четыре десятка моряков, а при обстреле южного острова – еще четверо.
России следует опасаться Китая, от кого русские цари «отрезали» в девятнадцатом веке огромный кусок территории. Глядя на север, на последнюю в мире природную сокровищницу ресурсов, Пекин, безусловно, готовится однажды совершить то, что царская Россия проделала с самим Китаем.
Также Китаю мешают внутренние проблемы с недовольными меньшинствами – уйгурами на западе, тибетцами на юге и монголами на севере. А еще бдительные соседи: Вьетнам воевал с Китаем в 1979 году, бирманцы подозревают, что Китай «подкармливает» их сепаратистов; тайваньцы, больше века не знавшие пекинской власти, привыкли наслаждаться независимостью. Гонконг и вовсе боится объятий родины[264].
Возможно, для репутации США в Азии важнее всего осознание того факта, что Америка, пребывая в процессе длительного отступления с этого континента и отказа от былых обязательств, не представляет никакой угрозы, тогда как того же самого нельзя с уверенностью сказать в отношении Пекина.
Отмечу также еще один кризисный фактор: в Китае крепнет зависимость от импортного продовольствия, поскольку местные грунтовые воды скудеют, а пахотные земли исчезают. Лестер Браун из Института политики Земли пишет:
«С 1950 года около 24 000 деревень в северо-западной части страны были полностью или частично заброшены вследствие наступления песчаных дюн на пахотные земли. Миллионы китайских крестьян бурят скважины, расширяя свои посевы, благодаря чему уровень грунтовых вод снижается на большей части Северо-Китайской равнины, которая обеспечивает половину урожая пшеницы и треть кукурузы.
Сельское хозяйство Китая также теряет воду для орошения из-за потребности в воде городов и заводов. Пахотные земли приносятся в жертву жилищному и промышленному строительству…»{1058}
Как могут засвидетельствовать Великобритания и Япония, народы, которые не в состоянии прокормить себя и полагаются на торговый флот, весьма уязвимы.
Южная Корея и Япония
Спустя пятьдесят семь лет после перемирия, положившего конец Корейской войне, ударная группа ВМС США вошла в Желтое море для демонстрации силы, когда Северная Корея обстреляла из артиллерийских орудий южнокорейскую деревню.
Мы будем защищать наших союзников, заявил президент Обама. Однако, пусть имеется договор о безопасности и пусть в Корее находятся 28 000 американских солдат, причем многие – в демилитаризованной зоне, больше мы ничего сделать не можем. Почему, через шестьдесят лет после начала первой корейской войны, американцы должны погибать во второй корейской войне?
Почему Южная Корея не может сама защищать себя?
В отличие от 1950-х годов Южная Корея – уже не нищая бывшая колония Японии. Это крупнейший из азиатских «тигров», численность ее населения вдвое больше, чем на Севере, а экономика и вовсе превосходит северную в сорок раз. В Сеуле только что состоялся экономический саммит G-20. Маоистский Китай и его миллион «добровольцев» для Северной Кореи остался в прошлом. В прошлом и сталинский Советский Союз, поставлявший снаряжение и оружие Пхеньяну. Зато США снабжают Юг своими самолетами, пушками и танками.
Почему же тогда мы до сих пор остаемся в Корее? Почему каждая стычка с Севером оказывается нашей стычкой? Почему вторая корейская война, буде она начнется, станет войной Америки? Почему мы отправляем десятки тысяч американских солдат в демилитаризованную зону, под прицел 11 000 артиллерийских орудий и сотен тысяч северокорейских бойцов? Численность воинского контингента США слишком мала, чтобы вторгнуться в Северную Корею, а Южная Корея вполне способна набрать куда более многочисленную армию. Почему же американцы все еще там?
Ответ прост: наши солдаты находятся там для того, чтобы первыми погибнуть с началом боевых действий. Тем самым ставшие жертвой агрессора Соединенные Штаты Америки получат повод высадить на полуострове минимум треть миллиона человек (ровно столько воевало здесь в 1950-х годах). Присутствие американских солдат в демилитаризованной зоне лишает США свободы принятия решений; хотим ли мы участвовать во второй войне на полуострове – не важно, решать будет северокорейский диктатор. Наши войска в Корее – заложники.
Пусть Соединенные Штаты остаются верным союзником Южной Кореи вот уже шесть десятилетий, договор между США и Республикой Корея следует пересмотреть, а все американские войска необходимо вывести с полуострова. Ведь вторая корейская война, безусловно жестокая и кровопролитная, не затрагивает интересы Соединенных Штатов в такой степени, чтобы оправдать участие в ней десятков тысяч американцев. Решение о нашем участии в этой потенциальной войне должны принимать лидеры, избранные нынешним поколением; оно не должно автоматически вытекать из договора 1953 года, согласованного администрациями Эйзенхауэра и президента Ли Сын Мана.
То же самое касается Японии. В соответствии с действующим договором о безопасности мы обязаны защищать Японию – но Япония не обязана вставать на защиту Соединенных Штатов. Почему такие условия продолжают действовать в 2010-х годах?
Япония не погибла как нация в 1945 году, когда она перешла под протекторат США. День, когда генерал Макартур принял капитуляцию Японии на борту линкора «Миссури», далек от нас – почти на столько же, на сколько нападение на Перл-Харбор было далеко от Аппоматтокса[265]. Экономика Японии почти не уступает китайской в размерах и по объемам, эта страна добилась немалых успехов в развитии технологий, располагает возможностями создания воздушных, ракетных и военно-морских сил, необходимых для сдерживания Китая или любого другого противника. Россия по-прежнему может оккупировать южные Курильские острова, захваченные по итогам Второй мировой войны, но для Японии она не представляет стратегической угрозы. Более того, Токио помогает России осваивать ресурсы Сибири.
Мне возразят, что только Америка обладает «оружием возмездия», способным устрашить Северную Корею – или Китай, если Пекин вдруг вздумает нанести по Японии ядерный удар. Но напрашивается вопрос: почему Америка должна постоянно подвергать себя опасности атомной войны, если свободные народы, которые мы опекаем, в состоянии создать собственные силы ядерного сдерживания?
Появление ядерного оружия у англичан и французов не ослабило Америку. Наоборот, это событие спутало карты военным планировщикам в Кремле. Южнокорейское ядерное оружие лишит Пхеньян всякого стратегического преимущества, которого Север добился по результатам испытаний двух «грязных» бомб, и заставит беспокоиться Северную Корею, а не нас. Атомное оружие Японии будет угрозой для тех, кто станет угрожать самой Японии. Соединенные Штаты к числу таковых не относятся.
До сих пор на переговорах по ядерному оружию Северной Кореи Пекин – незаменимый посредник, ибо он единственный обладает экономическим и политическим влиянием на Пхеньян, – старательно уклонялся от конкретики. Перспектива появления у Сеула и Токио ядерного оружия может побудить китайцев наконец-то приступить к улаживанию конфликта на Корейском полуострове.
Договоры о безопасности с Японией и Кореей следует пересмотреть таким образом, чтобы Америка вновь обрела свободу действовать в собственных интересах. Американские войска нужно вывести из Кореи, с «домашних» островов Японии и с Окинавы, где их присутствие обостряет напряженность. Япония и Южная Корея могут производить или покупать у США оборонительное вооружение, но безопасность своих границ должна быть для них важнее, чем для нас.
С 1941 по 1989 год Америка представала защитником свободы, жертвуя своими людьми, и этой ролью мы вправе гордиться. Однако, победив в эпохальной схватке, мы внезапно очутились в мире, к возникновению которого не были готовы. Подобно стареющим спортсменам, мы упорно вспоминаем славные деньки, когда все вокруг нами восхищались. Выступать защитником свободы вошло у нас в привычку, стало элементом национальной идентичности. Мы не можем отказаться от этого, потому что не знаем, что иначе делать. Наши соперники смотрят в завтра, а мы живем вчерашним днем.
«Афганизированный» юг
В последний день августа 2010 года статья на первой полосе «Вашингтон таймс» начиналась так:
«Федеральное правительство установило дорожные знаки на основных шоссе Аризоны, более чем в 100 милях к северу от границы с Мексикой, предупреждая туристов, что эта территория небезопасна вследствие курьерских перевозок наркотиков и действий контрабандистов; местный шериф говорит, что мексиканские наркокартели фактически контролируют ряд районов штата»{1059}.
Сам собой возникает вопрос: жизненно важные интересы США требуют присутствия 50 000 американских солдат в Ираке, 100 000 солдат в Афганистане и 28 000 солдат в Южной Корее, но неужели эти интересы важнее того, что происходит на нашей границе с Мексикой?
В своих мемуарах «Вокруг скалистого холма» (1994) легендарный американский дипломат и стратег холодной войны Джордж Кеннан размышлял о том, как наша нация решает, что для нее важно: «Правительство США, отправляя полмиллиона вооруженных американцев на Ближний Восток, чтобы изгнать армию Ирака из Кувейта, расписывается в собственном бессилии, раз не может защитить юго-западную границу страны от нелегальных иммигрантов»{1060}.
Какая польза Америке в том, что мы сохраним Анбар и потеряем Аризону?
«Мексиканские наркокартели отчасти управляют Аризоной», – говорит Пол Бабо, шериф округа Пинал.
«У них всюду наблюдатели, на всех холмах и в горах, и они буквально контролируют дорожное движение. У них есть радиопередатчики, оптика, приборы ночного видения, словом, в оснащении они не уступают полиции. Это творится прямо здесь, в Аризоне. Шестьдесят миль от границы, 30 миль от пятого по величине города[266] Соединенных Штатов»{1061}.
Шериф Бабо попросил президента Обаму прислать в округ три тысячи бойцов Национальной гвардии. Вместо этого на шоссе установили пятнадцать дорожных знаков. Прогноз таков: когда все американские части из Ирака, Афганистана и Кореи вернутся домой, армия США окажется на мексиканской границе. Именно там будет определяться судьба республики – как судьба Европы определяется иммиграционным потоком из стран Магриба, Ближнего Востока, Южной Азии и Африки к югу от Сахары.
Шесть тысяч мексиканцев погибли в войне наркокартелей в 2008 году, причем все стороны прибегают к массовым убийствам, практикуют похищения и обезглавливание. Тысяча шестьсот человек стали жертвами только в Хуаресе, отделенном от Эль-Пасо рекой Рио-Гранде. Тысячи федеральных войск в настоящее время несут службу в Хуаресе, перестрелки происходят там ежедневно. Пятьдесят тысяч мексиканских военнослужащих задействованы в этой войне, которую Мехико проигрывает: по оценкам Пентагона, численность бойцов картелей достигает 100 000 человек – это почти столько же, сколько солдат во всей армии Мексики{1062}.
Когда картели пригрозили убивать полицейских каждые сорок восемь часов, если начальник полиции Хуареса не подаст в отставку, тот покинул свой пост. Чтобы доказать серьезность угроз, картели убили четверых полицейских, в том числе заместителя начальника полиции. В 2008 году в Хуаресе погибли пятьдесят полицейских. «Решение, которое я принимаю… это вопрос жизни и смерти», – заявил шеф полиции Роберто Ордуна Крус{1063}. Он ничуть не лукавил. Так, голову его коллеги нашли в кулере недалеко от полицейского участка. Мэр Хуареса вывез свою семью в Эль-Пасо – этим людям также угрожали обезглавливанием.
«Коррупция в государственных учреждениях Мексики остается ключевым препятствием для ликвидации наркокартелей», – утверждается в докладе министерства иностранных дел США{1064}. Президент Фелипе Кальдерон ответил, что убийства совершаются в Мексике, но деньги и оружие поступают из Соединенных Штатов.
Война с наркокартелями губит нашего соседа. Денежные переводы мексиканских работников из Соединенных Штатов уменьшаются в объемах, число американцев, желающих посетить Мексику, также сокращается. Череда обезглавливаний в окрестностях Акапулько не способствует развитию туризма. Студентам учебных заведений США рекомендуют избегать Мексики, где широко распространены похищения с целью выкупа. Рестораны и бары в Хуаресе, прежде обслуживавшие солдат из Форт-Блисса и жителей Эль-Пасо, закрываются. В Канкуне отставной армейский генерал, которому поручили создать специальный отряд по борьбе с преступностью, был похищен, подвергнут пыткам и казнен. Мексиканские войска позднее совершили рейд на штаб-квартиру полиции Канкуна и арестовали начальника полиции и десятки офицеров в связи с причастностью к этому убийству.
Картели сделались настолько грозной силой, что организация «Фридом хаус» в своем рейтинге 2010 года перевела Мексику из списка свободных стран в раздел «частично свободных», поскольку государство не выполняет своих обязанностей по «защите простых граждан, журналистов и выборных должностных лиц от организованной преступности»{1065}.
Мексика рискует стать «несостоявшимся» государством – или наркогосударством с населением численностью 110 миллионов человек и общей границей с США, которая тянется на две тысячи миль, от Сан-Диего до Мексиканского залива. Оценивая в докладе президенту Обаме в январе 2009 года степень угрозы, Объединенное командование единых сил США[267] утверждало: «Наихудший для нас и для всего мира сценарий предполагает внезапный и быстрый распад двух крупных и значимых в своих регионах государств – Пакистана и Мексики»{1066}.
Как Мексика может победить в войне с наркотиками, если миллионы американцев, «подсевших» на легкие наркотики являются клиентами мексиканских картелей, а те идут на подкуп, убийства и казни, чтобы удовлетворить желания нашей самовлюбленной молодежи?
Есть два способа быстро завершить эту войну – путь Мао и путь Милтона: кровавая победа любой ценой или капитуляция. Коммунисты в Китае расстреливали потребителей и поставщиков как «социальных паразитов». Милтон Фридман предлагал легализовать все наркотики. Когда Никсон в 1972 году объявил войну наркотикам, Фридман заявил в журнале «Ньюсуик»:
«По этическим соображениям вправе ли мы использовать силу правительства, чтобы помешать человеку превратиться в алкоголика или наркомана? Применительно к детям практически каждый ответит, что да, вправе. Но что касается совершеннолетних взрослых, я, например, затруднюсь с ответом. Беседовать с потенциальным наркоманом, пытаться его вразумить – да. Объяснять ему последствия – да. Молиться за него и вместе с ним – да. Но я считаю, что мы не имеем права применять силу, прямо или косвенно, чтобы помешать кому-либо совершить самоубийство, не говоря уже об алкоголе или наркотиках»{1067}.
Американцы никогда не согласятся на способ Мао. Ведь наркоманами часто становятся наши одноклассники, коллеги, друзья, даже члены семьи. Трое наших последних президентов в молодости пробовали наркотики. Но мы не собираемся выбрасывать белый флаг, хотя Милтон Фридман призывает нас капитулировать.
Некогда, говорят либералы, мы ставили вне закона гомосексуализм, аборты, алкоголь, ростовщичество и азартные игры. Гомосексуализм и аборты в настоящее время признаны конституционными правами. Азартные игры и алкоголь обеспечивают пополнение государственного бюджета. Ростовщичество – бизнес «Америкен экспресс», VISA и банковских кредитных компаний, а не только дона Корлеоне и ему подобных.
Либертарианство Милтона Фридмана находит последователей, однако, пока мы остаемся преимущественно христианской страной, легализация наркотиков невозможна. Но последствием нашего решения относительно войны с наркотиками может оказаться «несостоявшееся» наркогосударство со 110 миллионами человек населения на границе Америки.
Возвращение националистов
Куда движется история?
В конце холодной войны глобализм виделся неизбежным будущим человечества. Везде и всюду страны объединялись во имя общей цели. Западная Германия приняла «в объятия» Германию Восточную. Европейский союз, модель мирового правительства, повел за собой освобожденные народы Восточной Европы, удвоив свой состав. Появилась единая валюта – евро. НАТО расширилось и охватило всю Восточную Европу и Прибалтику.
Североамериканское соглашение о свободной торговле создало общий рынок Соединенных Штатов, Канады и Мексики. Джордж У. Буш предсказывал, что этот рынок протянется от Прудо-Бэй[268] до Патагонии.
Глобализация была модным словом, трендом, дорогой в будущее. Всемирная торговая организация возникла в 1994 году, ее задача заключалась в регулировании мировой торговли. Вице-президент Гор выступал за подписание Киотского протокола, который предусматривает мировой контроль выбросов парниковых газов, провоцирующих глобальное потепление. Международный уголовный суд, по образцу Нюрнбергского трибунала, осудившего нацистских военных преступников, стал рассматривать обвинения в геноциде и преступлениях против человечества; его юрисдикция наднациональна. Международное признание доктрины ограниченного суверенитета становилась все крепче.
Стремление к единому миру, о котором мечтали Кант и Вудро Вильсон, поддерживали тысячи неправительственных организаций, десятки тысяч сотрудников международных служб и транснациональные корпорации, которые составляют половину всех крупнейших мировых экономических агентов.
Фукуяма писал о конце истории и торжестве либеральной демократии; Томас Фридман в «Плоском мире» утверждал, что планету объединят американские идеи и ценности, принципы, товары и власть. Взаимозависимость сместила самостоятельность в качестве идеала государственного устройства.
Однако это, казалось бы, неумолимое движение к глобальному единству и мировому правительству встречало сопротивление. Американский истеблишмент ратовал за НАФТА, ГАТТ и ВТО, но американский народ был против. Французы и голландцы проголосовали против европейской конституции, которая предусматривала постепенное превращение континента в сверхдержаву. Ирландцы отклонили «подкорректированный» с учетом Лиссабонского договора вариант конституции, но их заставили голосовать повторно. Британцы отвергли бы все поправки, но им вообще не разрешили голосовать. Расширение НАТО на восток остановилось, Украину и Грузию принимать не собираются. Турция не войдет в состав ЕС в ближайшем будущем.
Последующие встречи на высшем уровне – в Киото, Копенгагене в 2009 году и Канкуне в 2010 году – завершились неудачно. Глобальное потепление отошло на задний план. Китай, Индия и Бразилия отказываются принимать «навязываемые Западом» ограничения на выбросы углерода.
Глобализм лишился былой привлекательности. Немногие американские дети сегодня собирают средства для ЮНИСЕФ. Очередной раунд торговых переговоров в Дохе не принес результатов. Президент Чехии Вацлав Клаус открыто назвал Евросоюз «тюрьмой народов». Когда Лиссабонский договор ратифицировали, Клаус заявил, что «Чехия перестанет быть суверенным государством»{1068}.
Когда в 2010 году мировые лидеры собрались в Тертл-Бэй, президент Швейцарии Жозеф Дайс призвал Организацию Объединенных Наций «вспомнить о своей глобальной роли в управлении». Клаус взошел на трибуну, чтобы отвергнуть глобальное управление, и сказал, что пришло время ООН и прочим международным организациям «сократить свои расходы, уволить часть персонала и оставить принятие решений правительствам государств-членов»{1069}.
Когда разразился финансовый кризис, ирландцы, британцы и немцы поспешили спасти собственные банки, как и американцы, которые выдвинули инициативу «Покупай американское» и предложили законопроект о стимулировании экономики на 787 миллиардов долларов. Журнал «Экономист» бился в истерике.
«Возвращение экономического национализма» предрекал слоган на обложке, которая изображала руку, тянущуюся из разрытой могилы; на надгробии значилось: «Здесь покоится протекционизм» и «Р. Смут, У. Хоули, творцы тарифного акта 1930 г.»{1070}. «Глобализация экономики под угрозой!» – восклицал журнал.
«Появление призрака из темнейшего периода современной истории требует… скорейшего и надлежащего ответа. Экономический национализм, то есть стремление сохранить рабочие места и капитал дома, одновременно превращает экономический кризис в политический и угрожает миру депрессией. Если его снова немедленно не закопать, последствия будут катастрофическими»{1071}.
Когда Германия продемонстрировала нежелание помогать Греции, социальное обеспечение в которой куда щедрее ее собственного, комментаторы заговорили о крахе ЕС. «Недавний отказ Берлина спасать Грецию от финансового штопора – канцлер Меркель сопротивлялась решению о помощи несколько месяцев – нарушает дух коллективного согласия, эту отличительную черту объединенной Европы», – писал Чарльз Капхен из Совета по международным отношениям{1072}.
«Европейский союз умирает… От Лондона до Берлина и Варшавы Европа переживает обратную национализацию политики, страны выцарапывают обратно свой суверенитет, которым ранее легко пожертвовали в погоне за коллективным благом»{1073}.
К 2011 году увлечение глобализмом миновало. Однополярный мир 1991 года, новый мировой порядок Джорджа Буша-старшего, плоский мир Тома Фридмана и «конец истории» Фрэнсиса Фукуямы – все эти концепции провалились. Почему? Из-за возрождения национализма. Принимая различные формы в разных странах, новый национализм имеет общий признак – сопротивление глобализму в целом и глобальной гегемонии Соединенных Штатов Америки в частности.
Когда Черчилль формулировал знаменитое описание советской внешней политики: «Это всегда головоломка, больше того – загадка, нет – тайна за семью печатями», он пояснил, что объяснение кроется в русском национализме.
Убежденная, что Америка попросту воспользовалась ею после распада Советского Союза, Россия стала налаживать отношения с Китаем, принялась формировать новую сферу влияния в бывших советских республиках, наказала Грузию, партнера США, и укрепляет связи с режимами, которые Америка воспринимает как враждебные, – например, с Венесуэлой и Ираном.
Китайский национализм выражается в неприятии пожеланий США, от отказа произвести переоценку валюты, дабы уменьшить торговый профицит, полученный за счет Америки, до стойкого пренебрежения к усилиям США по изоляции Северной Кореи и Ирана и до налаживания партнерских отношений со странами-изгоями наподобие Судана и Мьянмы.
Израиль отвергает требования США прекратить освоение Восточного Иерусалима и строительство новых поселений на Западном берегу. Иран оспаривает призывы США прекратить обогащение урана, поддерживает ХАМАС и «Хезболлу» и угрожает покончить с еврейским государством на Ближнем Востоке. Турция идет своим путем: она отказала США в использовании своей территории для вторжения в Ирак, наладила теплые отношения с Ираном, поддержала попытки прорвать устроенную Израилем блокаду сектора Газа и вместе с Бразилией ведет переговоры о сделке с Ираном, дабы последний мог избежать дальнейших санкций ООН.
Бразилия, полагая себя конкурентом США в Западном полушарии и достаточно развитым государством, проводит независимую политику, сохраняя тесные контакты с Венесуэлой, сотрудничая с Турцией по иранской проблеме и дипломатически признавая Палестину.
Нации повсюду ставят свои интересы на первое место, некоторые из нас предсказывали это много лет назад. Фатальный порок глобализации в том, что она не захватывает сердца. Она никогда не покорит народы, для которых любовь к родине и верность родной стране – не пустые слова. Никогда. Никто не будет сражаться и умирать ради маловразумительной идеи нового мирового порядка.
«Нельзя быть гражданином международного космополитического мирового порядка. Идентичность специфична, она связана с почвой, обычаями и религиозными традициями», – пишет Джуд Догерти, бывший декан философского факультета Католического университета в своей статье «Национальная идентичность»{1074}.
«Человек не может быть гражданином мира. Идентичность локальна; это характеристика людей, которые населяли конкретную территорию на протяжении некоего периода времени, выработали определенные коллективные привычки, очевидные в их манерах, одежде, праздниках, религиозных установлениях и отношении к образованию»{1075}.
Как писал Редьярд Киплинг:
- «Мы любим землю, но сердца
- У нас не беспредельны,
- И каждому рукой Творца
- Дан уголок отдельный…»{1076}
В новом мире «много позже холодной войны», где возродился национализм и где на подъеме этнонационализм, Америка должна выйти за пределы глобалистской идеологии и снова, как следовало сделать два десятилетия назад, обратить внимание на себя и своих граждан.
11. Последний шанс
Неужели хорошие времена совсем прошли?
Мерль Хаггард (1981)
В ходе митинга Гленна Бека у мемориала Линкольна в годовщину знаменитой речи доктора Кинга Сара Пэйлин поделилась криком души. В ответ на высказанное Обамой желание стать «трансформирующим президентом» Пэйлин заявила: «Не нужно ничего трансформировать, пусть некоторым этого и очень хочется; мы должны восстановить Америку»{1077}.
Но возможно ли восстановить Америку? Или Америка, в которой мы выросли, окончательно превратилась в другую страну?
Эта книга утверждает, что Америка изменилась при нашей жизни, что произошла революция, что миру мы по-прежнему кажемся той же страной, но на самом деле стали другим народом, чрезвычайно далеким от идеала отцов-основателей.
Адамс, Джефферсон, Мэдисон и Гамильтон не верили в принцип «один человек – один голос». Мы же ему поклоняемся. Они верили в Творца. Мы выгнали Бога из наших школ и заменили веру теорией эволюции. Они считали, всем людям от Бога дано неотъемлемое право на жизнь. Вердиктом по делу «Роу против Уэйда» мы отменили это право для нерожденных, пятьдесят миллионов которых с тех пор погибли. Целых 250 лет, считая от прибытия поселенцев в Джеймстаун, американцы по заветам отцов-основателей строили протестантскую и англосаксонскую страну. С ирландской иммиграции 1840-х годов до первого президента-католика ирландского происхождения в 1960 году Соединенные Штаты Америки стремились сохранить свой характер и идентичность христианской и европейской нации. Сегодня отстаивать подобные убеждения значит совершать преступление на почве ненависти.
Великий эксперимент
Наши интеллектуальные, культурные и политические элиты сегодня затеяли один из наиболее дерзких и амбициозных экспериментов в истории. Они пытаются превратить западную христианскую республику в эгалитарную демократию, смешение всех племен, рас, вероисповеданий и культур планеты Земля. Они отвергли Бога, отделили нашу веру от общественной жизни и отказались от иудеохристианского этического кодекса, по которому стремились жить предыдущие поколения.
Они заявляют, что мужчины и женщины принципиально схожи, что все добровольные сексуальные отношения морально равноправны, что традиционная семья не является единственным социально приемлемым вариантом, что мужчины могут жениться на мужчинах, а женщины – выходить замуж за женщин, что раса – социальный конструкт, изобретенный ханжами, привыкшими подчинять других, что все люди от рождения в равной степени наделены интеллектом и способностями добиваться успеха. Все религии и все «образы жизни» равны и все в равной степени заслуживают уважения. Эти элиты будут добиваться строительства мечети на Граунд-Зиро с тем же упорством, с каким они запрещают рождественский вертеп на Национальной эспланаде[269]. Если в обществе присутствует неравенство в вознаграждениях, это, по их мнению, реликт реакционной Америки, плод общественной несправедливости, и моральный долг современного государства состоит в том, чтобы исправить подобную несправедливость и обеспечить равенство. Тех, кто отказывается признавать эти тезисы, считают ретроградами и лицемерами.
Наши светские элиты верят в идеалы этой революции. Но народ не верит. Средняя Америка их ненавидит. Поэтому данные идеалы приходится навязывать, чем и занимаются судьи, чиновники, профессора и те, кто контролирует содержание нашей культуры. Одна часть Америки считает, что мы идем в замечательную новую эпоху. Молчаливое большинство думает, что страна движется к гибели. Как писал в начале великого эксперимента профессор Уильямс, автор «Обезьяны в штанах»:
«Предпринимались различные попытки (Советский Союз и Китай, например) обеспечить на практике равенство… в качестве основы общества. Все эти усилия либо провалились, либо должны провалиться, поскольку нельзя построить стабильное общество на теории, которая противоречит реальности. Суровый, но неопровержимый факт гласит, что люди не равны по наследственным способностям. Некоторые от рождения наделены большим интеллектом, большим сочувствием, большей способностью добиваться успеха, чем другие».
«Стремление воплотить миф о равенстве и разочарование, которое регулярно доводится испытывать его приверженцам… представляют собой серьезную психологическую и политическую проблему»{1078}. Думается, профессор Уильямс из вежливости преуменьшает.
Эксперимент проваливается и вряд ли может оказаться успешным. Ведь он опирается на «теорию, которая противоречит реальности», на идеологию, основные положения которой враждебны законам природы. Подобно марксистам, что мечтали создать нового человека и новое общество, наши элиты грезят о невозможном.
«Чтобы создать концепцию, нужно забыть о действительности», – писал испанский философ Ортега-и-Гассет{1079}. Наши элиты создали концепцию идеальной нации, самой эгалитарной, многообразной, демократичной и свободной среди всех, какие когда-либо существовали. И мобилизовали власть государства и права, чтобы заставить Америку соответствовать этой концепции. Они потерпят поражение, но сильная, великая страна погибнет в результате эксперимента.
«Некоторые люди видят вещи такими, каковы они есть. Я же мечтаю о том, чего никогда не было, и говорю – почему бы нет», – заявил Роберт Ф. Кеннеди в ходе кампании, которая стоила ему жизни{1080}. Но есть причина, по которой вещи таковы, каковы они есть, и почему некоторые мечты никогда не сбываются: неизменная человеческая природа, непобедимый и вечный враг всех утопистов.
«В наших силах создать мир заново», – писал в 1776 году идеалист Томас Пейн, едва избежавший гильотины в ходе революции 1789 года, которая возникла на обещании создать мир заново.
В 1991 году Клас Рюн назвал «мессианское» стремление изменить Америку и весь мир «новым якобинством», ибо оно заставляет вспомнить тех интеллектуалов, которые поклонялись Руссо, совершили французскую революцию и чуть не утопили Францию и всю Европу в крови ради достижения идеала{1081}.
Республиканцы тоже ухитрились, как говаривала Королева у Льюиса Кэрролла, «поверить в десяток невозможностей до завтрака». Они заявили, что «дефицит не имеет значения», что Америка благодаря свободной торговле превратилась в мощную индустриальную державу, что в пределах нашей власти демократизировать человечество и «покончить с тиранией в нашем мире».
Как плавильный тигель, в котором миллионы детей и внуков европейских иммигрантов превратились в американцев, Америка, утверждают республиканцы, способна принять бесчисленные новые миллионы из каждой страны и культуры на планете и создать более сильную, счастливую и сплоченную нацию, нежели нация 1960-х. Но когда в истории подобное разнообразие приводило к чему-либо кроме какофонии и хаоса?
В расовом, культурном, этническом и политическом отношениях Америка разваливается. Третий год подряд дефицит бюджета в мирное время достигает 10 процентов ВВП. Дефицит торгового баланса близок к рекордам 2007–2008 годов. Зависимость США от иностранных государств в товарах для нужд нашей жизни и кредитах на оплату этих товаров высока, как никогда. Мы увязли в двух войнах, которым не видно конца. Чтобы Америка не отправилась вслед другим великим нациям и империям на свалку истории, мы должны наконец избавиться от иллюзий и открыть глаза.
Среди лидеров двадцатого столетия Дэн Сяопин считается мудрецом. Он осознал, что марксизм и маоизм противны человеческой природе, что великую нацию нельзя создать на основе такой идеологии, что Китаю угрожает опасность катастрофы. Осознав это, он стал действовать соответственно. Не отрекаясь во всеуслышание от Маркса и Мао, Дэн побудил страну забыть о мировой революции и принять государственный капитализм. Какая разница, черная кошка или белая, говорил Дэн, если она ловит мышей. Идеология есть яд, а разум – противоядие. Дэн сделал то же самое, что и Ленин со своей новой экономической политикой: воспользовался идеями противника, чтобы спасти режим.
Как ни удивительно, несмотря на то, что даже марксисты видят в коммунизме неудачный эксперимент, прагматичные американцы, победители в холодной войне, поддались зову утопической идеологии. Мы пытаемся создать нацию, никогда прежде не существовавшую, смешение всех рас, племен, культур и вероисповеданий, нацию, в которой все равны. В погоне за идеальным обществом мечты мы убиваем страну, что досталась нам в наследство, лучшую и прекраснейшую страну на земле.
Революция за революцией
В разгар Великой депрессии Рузвельт в своей первой инаугурационной речи сказал, что «наши общие трудности… суть, слава Богу, только трудности материальные».
Нашему поколению повезло меньше. Наши трудности не только материальные, но и моральные, ибо мы сражаемся за убеждения по наиболее фундаментальным, критически важным вопросам. Кто мы? Что представляет собой хорошее общество? Что такое благо и что такое зло? Какой страной должна быть Америка?
События недавнего прошлого оказались самой настоящей революцией, чередой восстаний, целью которых было свергнуть «старый порядок», и критической массы эти попытки достигли в 1960-х годах.
Сначала была сексуальная революция, открытый отказ от этического кодекса христианства в таких вопросах, как промискуитет, семейная верность, гомосексуализм и аборты. Ваш Бог мертв, утверждали революционеры, подавитесь своей моралью.
Феминистское движение, с его смехотворными притязаниями на брак и требованиями абсолютной сексуальной свободы для женщин, неограниченного права на аборт, развода по желанию, гендерных предпочтений и подлинного равенства мужчин и женщин, олицетворяло собой лобовую атаку на меритократию и традиционную семью.
Движение за права геев, с бунта в «Стоунволл-инн» в 1969 году[270], добивалось отказа от иудео-христианских этических норм и отмены в судебном порядке всех законов, призванных поддерживать эти нравственные нормы. Спустя тридцать лет Верховный суд навязал Америке идеологию этого движения, признав государственные законы о наказании за гомосексуализм нарушением конституционных прав.
Сексуальная революция остановилась всего в шаге от решения Верховного суда, подтверждающего законность однополых браков и приравнивающего их к традиционному браку во всей полноте последнего.
Избиратели тридцати одного штата отвергли однополые браки, но для наших судов это не имеет ни малейшего значения. В сегодняшней Америке нет правительства во имя блага людей. Часто наше правительство выступает против народа. Более того, государство находится в состоянии войны с народом.
Далее было антивоенное движение, представлявшее собой нечто большее, нежели акции протеста по поводу Вьетнама. В его основе лежало отрицание антикоммунистической внешней политики и убеждения, что Америка – хорошая страна и благотворная сила. Многие участники антивоенного движения одобрили выдвинутое «третьим миром» обвинение Запада в пяти столетиях лет рабства, колониализма, капиталистической эксплуатации и империализма.
Третьей стала революция гражданского права, которая началась с законного притязания на равенство прав и отмену государственной политики сегрегации, однако с годами превратила Америку в безнадежно расистское общество. В том же году, когда он получал Нобелевскую премию, Мартин Лютер Кинг заявил в Берлине, что кампания Голдуотера «демонстрирует опасные признаки гитлеризма»{1082}. Три года спустя Кинг упрекнул свою страну в убийстве миллионов вьетнамцев, «в основном детей», и в том, что она «выступает сегодня основным источником насилия в мире»{1083}.
Америка забывает. Джон Ф. Кеннеди приказал прослушивать телефонные разговоры Кинга из-за связей последнего с коммунистами, а брат президента Роберт Кеннеди лично контролировал выполнение этого распоряжения. Администрация Линдона Джонсона передала результаты прослушки в прессу, чтобы дискредитировать и морально уничтожить Кинга. Его порой именуют консерватором, но Мартин Лютер Кинг, которого знали некоторые из нас, консерватором не был.
В разгар этих восстаний Линдон Джонсон совершил этакий «большой скачок», примкнув к революции: он возвестил, что целью Америки является не равенство прав, но равенство результатов. За полвека машина государственного управления сделала очень многое для осуществления этого эгалитарного социалистического идеала. Разумеется, в реальность он никогда не воплотится, но старая республика, конечно же, погибнет от эксперимента.
Революция была. Ее бессмысленно отрицать. Первым ее политическим проявлением стала президентская кампания Макговерна, вторым – кампания феминисток за принятие конституционной поправки о равенстве прав; в итоге же революция случилась везде и всюду. Революционные взгляды доминируют в культуре, искусстве, науке и в средствах массовой информации. «Пятая колонна» культурной революции обнаруживается в судах, где постоянно выясняется, что конституция, которую судьи клялись защищать, не соответствует задачам революции. Правовед Рауль Бергер писал о легендарном либеральном судье Уильяме Бреннане, что тот «был склонен отождествлять личные пристрастия с конституционными нормами»{1084}.
Олицетворение этой революции – Обама. Сторонник прав геев, приверженец свободы абортов, борец за амнистию нелегалам, адепт позитивных действий, неразрывно связанный происхождением со странами «третьего мира», он выступал за повышение налогов на богатых и за перераспределение богатства.
Идеалы, изложенные в книге «Мечты моего отца: история расы и наследия», суть идеалы Барака Хусейна Обамы-старшего, убежденного афронационалиста. Христианство, которому Обама следует вот уже двадцать лет, есть доктрина преподобного Иеремии Райта, проповедника «теологии освобождения», отрицающего традиционные американские ценности. Обама чувствует себя как дома в Объединенной церкви Троицы, преподобный Райт венчал его с Мишель и крестил его дочерей, Сашу и Малию. Обама отнюдь не ненавидит белых. Но он считает, что белые за многое должны ответить, и своей реакцией на конфликт сержанта Кроули и профессора Гейтса показал, насколько важно для него расовое сознание.
Реальный Обама проявил себя на встрече за закрытыми дверями в Сан-Франциско, когда он объяснял bien-pensants[271], почему не может «достучаться» до жителей Пенсильвании в промышленных и малых городах.
История ушла вперед, а эти люди отстали, объяснял Барак.
«Они злятся, они цепляются за оружие, за религию, или за антипатию к людям, которые их не любят, или за антииммигрантские и антиглобалистские настроения в попытках оправдать свое недовольство»{1085}. Обычные жители Пенсильвании не внемлют голосу разума, прибавил Обама; они реагируют в соответствии со своими «библейскими верованиями, отсталой культурой и фанатизмом, впитанным с молоком матери».
Они просто не могут сопротивляться недовольству. Потому-то они отказываются от достижений прогресса, например, от тех, которые неизбежно принесут глобализация и иммиграция. В приведенном ниже отрывке из выступления в Филадельфии, посвященного преподобному Райту и гражданским правам, Обама дает понять, как он воспринимает жалобы чернокожих и белых американцев:
«Большинство белых рабочих и представителей среднего класса не считают, что расовая принадлежность обеспечивает им существенные привилегии… По их убеждениям, никто и никогда ничем их не одаривал… Они… ощущают, что мечты ускользают… что возможности следует воспринимать как игру с нулевой суммой, в которой мечты одного реализуются за счет другого.
Недовольство социальным обеспечением и позитивными действиями помогли сплотить коалицию Рейгана. Политики обычно эксплуатируют страх перед преступниками в электоральных целях. Ток-шоу и консервативные комментаторы строят карьеры на мнимых разоблачениях фиктивного расизма, отмахиваясь при этом от содержательной дискуссии о расовой несправедливости и неравенстве, ссылаются на политкорректность или обратный расизм»{1086}. (Курсив мой. – П. Б.)
С точки зрения Обамы, недовольство чернокожих «расовой несправедливостью и неравенством» вполне обоснованно. Недовольство же белых программой позитивных действий, преступностью и социальным обеспечением – нет. Почему? Белые, конечно, «ощущают» себя жертвами расовой несправедливости, но это ощущение никак не связано с реальностью, это иррациональное чувство, которое в злонамеренных целях «эксплуатируют» консервативные оппортунисты.
Приведенный фрагмент демонстрирует слепоту и растерянность левых. Они не в силах признать, что недовольство белой Америки оправданно. Обама не может признать, что к белым относятся несправедливо именно из-за цвета их кожи, потому что иначе ему придется спросить себя: а кто совершает эту несправедливость?
Для левых согласиться с тем, что недовольство белых обоснованно, что это реакция на расовую несправедливость по отношению к ним, означает признать собственную вину в тех самых грехах, в которых левые обвиняют правых.
Противопоставление обоснованного недовольства чернокожей Америки «неоправданному» недовольству Америки белой побуждает вспоминать слова Мюррея Ротбарда:
«Недовольство хороших парней, признанных жертв, обозначается как «ярость», которая считается благородной… С другой стороны, недовольство тех, кого признают угнетателями, характеризуется как «обиды»: сразу представляешь себе этаких злых колдунчиков, которые завидуют хорошим парням и пакостят им исподтишка»{1087}.
Идеология Обамы проявила себя в дебатах по поводу мечети на Граунд-Зиро. Многие интеллектуалы уверяли, что за аргументами противников мечети скрываются невежество и предрассудки. Так, Майкл Кинсли писал: «Есть ли какая-либо причина выступать против мечети, кроме лицемерия, демагогии или пренебрежения конституцией? Лично мне такой причины не встречалось»{1088}.
Обама первоначально и инстинктивно занял аналогичную позицию. Однако его настолько ошеломила реакция общественности, что он заявил на следующий день, что не одобряет возведение мечети на Граунд-Зиро – мол, одобрить подобное решение вправе только имамы.
Если Обама – олицетворение революции, то Пэйлин была его антитезой. Убежденная христианка, мать пятерых детей, сторонница «истинной Америки», Пэйлин стала «знаменем» тех, для кого Обама оказался неприемлемым. Вот два антипода нынешней культурной войны.
Дилемма Обамы такова. Миллионы демократов, которые чтят память Рузвельта, Трумэна и Кеннеди, никогда не одобряли революцию 1960-х, никогда не разделяли ее ценности. Они не верят, что во Вьетнаме мы вели безнравственную войну. Не верят, будто все религии и все образы жизни равны. Не считают Америку расистским государством. Для них это лучшая на свете страна. Они ее любят. Да, еще они цепляются за свои библии, убеждения и оружие и возмущаются, когда их называют фанатиками.
Революция, начавшаяся в 1960-х, получила много имен – радикальный либерализм, светский гуманизм, культурный марксизм, грамшианская революция. Но важно следующее: изменив мышление миллионов американцев, она не затронула сердца, а потому, следовательно, ей не суждено победить. Минуло уже полвека, и большинство американцев отвергают и презирают идеалы этой революции.
Шестьдесят два процента американцев считают, что аборты необходимо радикально ограничить или вообще запретить. Кампания Уорда Коннерли за отмену позитивных действий получила поддержку в штатах Мичиган, Калифорния, Вашингтон и Аризона, где осенью 2010 года набрала 60 процентов голосов. Поправки, признающие английский официальным языком страны, одобряются почти повсеместно. Однополые браки отвергаются на каждом референдуме. Даже Обама отказывается их одобрить[272]. Пока конгресс и Обама навязывают ценности Файер-Айленда острову Пэррис[273], контрреволюция будет очевидной. Культурная война не закончена. Культурная война не закончится никогда. Ведь она вызвана расхождениями в понимании правильного и неправильного, Бога и страны, добра и зла. Культурная война будет с нами всегда.
«Развитой либерализм, – пишет Чилтон Уильямсон-младший, – делит Соединенные Штаты на старую и новую Америки, это разделение вряд ли удастся преодолеть в обозримом будущем, наоборот, оно становится все отчетливее.
Либерализм в эпоху Обамы выступает для старой американской культуры такой же силой, какой ислам выступает для культуры старой Европы… Линия фронта определена. Америка обречена оставаться домом разделенным, причем на протяжении многих поколений, а потом ее ждет неизбежная участь всех разделенных домов – по своей природе они неуправляемы, а значит, нежизнеспособны»{1089}.
Американцев ожидает «настоящая гражданская война, война между гражданами, исход которой невозможно обеспечить простым физическим разделением двух сторон, ибо эти стороны тесно интегрированы по всему континенту»{1090}. Чернокожий журналист Карл Роуэн пришел к еще более мрачным выводам в своей книге «Грядущая расовая война в Америке» (1996).
Революционеры и радикалы 1960-х годов не желают жить в Америке Эйзенхауэра, а традиционалисты не хотят жить в новой Америке. Социальный мир, очевидно, требует разделения.
Правовед из Университета Вандербильта Кэрол Суэйн считает, что в Америке «возрастают риски масштабного расового конфликта, не имеющего прецедентов в истории нашей страны». Риски растут, пишет она, вследствие «демографических изменений, сохранения и упрочения политики расовых привилегий, удовлетворения ожиданий этнических меньшинств, продолжения либеральной иммиграционной политики, роста опасений потерять работу в связи с углублением глобализации, торжества мультикультурализма и развития Интернета, который облегчает нахождение единомышленников и позволяет не просто делиться озабоченностью в режиме реального времени, но разрабатывать тактику воздействия на политическую систему»{1091}.
Суэйн определяет, что именно нас разделяет. Но это все-таки не должно привести к насилию. Несмотря на угрозы устроить «долгое жаркое лето»[274], если Никсон не капитулирует перед «не подлежащими обсуждению требованиями», городские беспорядки затихли после 1968 года. Насилие в кампусах сошло на нет после отмены призыва. Преступность сократилась, когда бэби-бумеры повзрослели, перешли в более зрелую возрастную группу, а самые упорные злодеи оказались в тюрьмах. Прогноз Роуэна насчет последствий Оклахома-Сити, по счастью, не сбылся.
Намного выше вероятность того, что нашу несчастливую семью ожидают годы ожесточенного сосуществования. Выявленные Биллом Бишопом, Ричем Бенджамином и Орландо Паттерсоном факты и особенности никуда не делись – самосегрегации и замыкание американцев в этнокультурных анклавах являются естественной и объяснимой реакцией на политику многообразия. Америка огромна. Если не получается жить вместе, давайте жить раздельно.
«Человеческое сердце способно вынести многое из того, что короли и суды способны причинить или же от чего избавить»[275], – писал доктор Джонсон. После Нанкина и Нагасаки вряд ли современные «короли» в состоянии причинить больше душевной боли. Но избавить? Мнение доктора Джонсона отнюдь не устарело.
Первый императив
Основной обязанностью президента видится необходимость привести страну в порядок, прежде чем Америку постигнет катастрофа, прежде чем случится позорный дефолт по государственному долгу, прежде чем рухнет доллар или инфляция подорвет экономику. Все это насущные угрозы. Долги следует выплачивать, следовательно, нужно искать возможности для значимых сокращений. Первая – это программы «Медикэйр» и «Медикэйд», социальное обеспечение и связанные социальные расходы (пособия по безработице, налоговые льготы на заработанный доход, льготы ветеранам и продовольственные талоны). Вторая – расходы на национальную безопасность: более 1 триллиона уже потрачено на две войны, на содержание 700 (или 1000) военных баз в 130 странах, на «имперские» посольства, на иностранную помощь, на военно-промышленный комплекс; сюда нужно приплюсовать и средства, которые тайно выделяются правительством на разведку и ядерное оружие.
Федеральные расходы уже третий год составляют 25 процентов от ВВП, в то время как налоги обеспечивают всего 15 процентов ВВП; требуются кардинальные сокращения социального обеспечения и расходов на оборону.
Демонтаж империи
Абсурдно, что Соединенные Штаты, с нашим настойчивым стремлением к дефолту, берут кредиты в Японии – на защиту Японии, берут кредиты в Европе, чтобы защищать Европу, и заимствуют у стран Персидского залива, чтобы защищать Персидский залив. Как мы до этого дошли?
Когда Кеннеди стал президентом пятьдесят лет назад, генерал Дуглас Макартур советовал ему не отправлять войска в Юго-Восточную Азию. Генерал Эйзенхауэр призывал вернуть домой 300 000 американских военнослужащих из Европы, иначе Европа сделается нашим доминионом. Вместо этого Кеннеди задумался о «новом фронтире», как следовало из его инаугурационной речи: «Пусть каждая страна, желает ли она нам добра или зла, знает, что мы заплатим любую цену, вынесем любое бремя, пройдем через любое испытание, поддержим любого друга, воспрепятствуем любому врагу, утверждая жизнь и достижение свободы. Мы торжественно обещаем это, и не только это»[276].
Результат: к концу периода, на который пришелся бы второй срок Кеннеди, 525 000 американских солдат находилось во Вьетнаме, 31 000 американцев погибли. Когда избрали Ричарда Никсона, обещавшего покончить с войной, Америка забыла о «новом фронтире». В своем выступлении 3 ноября 1969 года перед «молчаливым большинством» Никсон подтвердил приверженность новой политике, сформулированной в июле на Гуаме:
«Первое. Соединенные Штаты выполнят все свои обязательства по заключенным договорам.
Второе. Мы предоставим щит, если ядерная держава станет угрожать свободе государства, находящегося в союзе с нами, или стране, выживание которой мы считаем жизненно важным для нашей безопасности.
Третье. В случаях, касающихся других типов агрессии, мы окажем военную и экономическую помощь, если к нам обратятся с просьбой, соответствующей нашим договорным обязательствам. Но мы будем ожидать от государства, подвергшегося этой угрозе, что оно возьмет на себя основные обязательства по выделению живой силы, необходимой для своей обороны»{1092}.
Макартур, Эйзенхауэр и Никсон не были изоляционистами. Но все трое сознавали пределы американского могущества и были полны решимости ставить жизненно важные интересы страны выше любых «крестовых походов» или идеологий. Два поколения спустя мы в состоянии оценить мудрость этих государственных мужей.
Почему десятки тысяч американских войск по-прежнему находятся в Европе, если «империя зла», от которой они защищали Европу, распалась двадцать лет назад? Почему Европа не способна защитить себя от России, чья армия намного уступает в численности Красной армии до 1990 года и чьи западные границы лежат на сотни миль восточнее тех, которые существовали при Николае II? Между Россией и Центральной Европой сегодня имеется буферная зона – Литва, Латвия, Эстония, Беларусь и Украина; в начале двадцатого века все эти государства были частью Российской империи. Как долго 310 миллионов американцев должны оберегать 500 миллионов богатых европейцев от 140 миллионов россиян, чья численность сокращается год от года? Чтобы заставить Европейский союз наконец-то заняться настоящим делом, Соединенным Штатам следует заявить о намерении выйти из НАТО, передать руководство в альянсе европейцам и начать вывод авиационных и военно-морских баз.
«У нас слишком много военных баз», – признал командующий ВВС США в Европе генерал Роджер Брейди. Тут мы вполне можем сэкономить «немалые средства». «Нам действительно нужно присмотреться, так сказать, к недвижимости… Не думаю, что мы можем себе позволить не делать этого»{1093}.
Вполне разумно. Наши сильнейшие союзники по НАТО, Великобритания и Франция, являются ядерными державами, а Германия имеет четвертую по величине экономику на планете. Вместе с Польшей они в состоянии защитить и себя, и Центральную Европу. Что касается стран Балтии, Америка не собирается воевать в случае, если московские милитаристы двинутся на Таллин. Никакие жизненно важные интересы США не смогут оправдать эту безумную авантюру. Наш ответ должен ограничиться политическими, дипломатическими и экономическими мерами.
Соединенные Штаты также должны пересмотреть договоры о безопасности с Южной Кореей и Японией и вывести сухопутные американские войска из обеих стран. Мы не собираемся снова воевать с Китаем или с Северной Кореей. Никакие жизненно важные интересы не способны оправдать такую войну, американский народ не поддержит отправку в Корею 330 000 американских солдат, как в 1950 году.
Европейские и азиатские пакты обороны, плоды усилий госсекретарей Дина Ачесона и Джона Фостера Даллеса, отражают реалии того времени. Но прошло много лет. Ситуация в мире принципиально изменилась, и нам следует думать и действовать по-новому. Если Америке суждено вновь участвовать в войне на Тихом океане или в Восточной Азии, решение об этом не должно приниматься на основе договоров, составленных более полувека назад; такое решение будут принимать поколения, которым предстоит воевать.
Изучая альянсы Америки, предоставленные нами военные гарантии и наши обязательства по защите других стран (многие приняты в 1950-х годах), поневоле вспоминаешь прозрения лорда Солсбери: «Распространенная ошибка политиков состоит в том, чтобы цепляться за мертвую политику». Это было сказано о договоре 1838 года, который гарантировал нейтралитет Бельгии – и втянул Великобританию в Великую войну 1914–1918 годов, а затем во Вторую мировую войну и обернулся коллапсом страны и крахом империи.
Соединенные Штаты Америки должны завершить войны в Афганистане и Ираке. Они длятся уже десять лет и не столько обеспечили нашу безопасность, сколько восстановили против нас исламский мир. Как только войска вернутся домой, все американские базы в Центральной Азии должны быть закрыты. Этому региону суждено быть театром соперничества местных этнических групп, а также Китая и России. Американские интересы в Центральной Азии носят экономический и коммерческий, а не стратегический характер.
Ближайшей целью является «торпедирование» усилий партии войны по нанесению превентивного удара по ядерным объектам Ирана; подобные действия спровоцируют волну терактов против американских солдат и гражданских лиц, от Багдада до Бейрута. Вдобавок такая война почти наверняка приведет к закрытию Персидского залива, что нанесет колоссальный ущерб американской и мировой экономике.
Да и каковы основания для превентивного удара? Иран имеет достаточно низкообогащенного урана для одного испытания и для производства одной бомбы. Этот уран под наблюдением ООН обогащается в Нетензе. Если его переместят, чтобы повысить степень обогащения, мы узнаем об этом задолго до того, как Иран соберется испытать свое оружие. Компьютерный вирус «Стакснет» – вероятно, внедренный Израилем и Соединенными Штатами, – отбросил иранскую программу по обогащению минимум на два года назад{1094}. Кроме того, наши шестнадцать спецслужб никогда не отказывались от своего заключения 2007 года, гласившего, что Иран не пытается создать атомную бомбу. Так каковы же основания для войны, которой требуют неоконсерваторы?
Несмотря на попытки представить Ахмадинежада новым Гитлером, Иран ни разу не затевал войн на нашей памяти. Шиитский и персидский, Иран окружен «океаном» суннитских арабов, турок и афганцев. Половину его населения составляют азербайджанцы, арабы, курды и белуджи. Национальная разобщенность вследствие племенных и этнических конфликтов видится постоянной угрозой. Экономика Ирана стагнирует. Населением, отчасти проамериканским, руководят муллы, и народ от них устал. Выборы состоятся менее чем через два года[277]. Даже появись у Ирана атомная бомба, с какой стати ему отдавать эту бомбу в руки террористов, тем самым гарантируя собственную гибель? Как говорил Бисмарк, превентивная война похожа на самоубийство из-за страха смерти.
Если Америка смогла сдержать СССР и Китай Мао, который хвалился, что готов погубить триста миллионов китайцев, разве мы не в состоянии сдерживать Иран, который не имеет ни бомб, ни средств доставки? Что касается ядерного шантажа, вспомним Северную Корею с ее атомными бомбами. Неужели Соединенные Штаты ее боятся?
Роберт Гейтс, Хиллари Клинтон и адмирал Маллен, председатель Объединенного комитета начальников штабов, называют дефицит бюджета и долговой кризис главной угрозой национальной безопасности. Сокращение масштабов империи, завершение войн и отказ от ряда обязательств, чреватых новыми войнами, которые не имеют ничего общего с нашими жизненными интересами, являются сегодня стратегическими императивами.
Конечно, таким шагам будут сопротивляться – дипломаты, отечественные «агенты» иностранных держав, представители военно-промышленного комплекса, лоббисты, журналисты, теоретики с «фабрик мысли» и профессура, сделавшая карьеру на обслуживании строительства империи. Но если мы не сделаем этого, не осуществим перечисленное выше, рационально и методично, с нами обойдутся, как в свое время с англичанами и французами, познавшими боль унижения.
Вывод войск и сокращение числа военных баз можно компенсировать увеличением объемов торговли оружием со странами, которые отныне будут самостоятельно заботиться о своей безопасности. Сэкономленные средства можно использовать для восстановления армии до состояния, в котором она пребывала до последней десятилетней войны. Чем больше мы сожмем оборону по периметру, тем крепче будет единство нации, опора нашей внешней политики.
Прочь от государства
Три года подряд правительство США тратит пять долларов на каждые три, собираемых в виде налогов. Это объясняет рост национального долга и государственного долга, то есть долга граждан и корпораций и долга перед зарубежными странами. Чтобы сбалансировать бюджет только за счет сокращений, расходы следует урезать на 40 процентов. Если же использовать исключительно повышение налогов, налоговая нагрузка на корпорации и граждан должна увеличиться на 67 процентов.
Подобного дефицита бюджета мы не наблюдали со времен Второй мировой войны. Но Вторая мировая была чрезвычайной ситуацией. Мы знали, что, когда война подойдет к концу, двенадцать миллионов военнослужащих вернутся к мирной жизни, а расходы на танки, грузовики, корабли, пушки, снаряды и самолеты резко сократятся. Так и произошло, и мы начали оплачивать долги.
Сегодня все иначе. Республиканцы противятся повышению налогов, демократы отстаивают исполнение социальных программ в полном объеме, так что шансы на компромисс, способный гарантировать пополнение бюджета, невелики. Зато высока вероятность того, что дефицит будет расти до тех пор, пока мир не поймет, что Америка никогда не погасит свой долг (особенно с учетом постепенного обесценивания доллара). Тогда-то и разразится кризис.
«Разница между оптимистом и пессимистом, – пишет журналист Клэр Бут Люс, – состоит в том, что пессимист, как правило, лучше информирован». Сложно понять, откуда наш политический класс возьмет мужество для совершения самопожертвования, но вот базовые идеи сокращения бюджета на основе двух условий – государственный сектор должен уменьшаться, производительный сектор должен расти, и все должны чем-либо жертвовать:
• двухлетний мораторий на заработную плату федеральных служащих, в том числе на «бонусы за повышение» и на довольствие военных;
• двухлетняя приостановка всех программ корректировки и компенсации социального обеспечения, ветеранских льгот и федеральных пенсий;
• ежегодная компенсация расходов на социальное обеспечение должна быть строго привязана к индексу потребительских цен, то есть к инфляции;
• постепенное повышение пенсионного возраста по крайней мере до шестидесяти четырех лет при досрочном выходе на пенсию и до шестидесяти восьми лет для полной пенсии;
• «замораживание» найма федеральной рабочей силы, где замещаются всего три из каждых четырех сотрудников, покидающих госслужбу или выходящих на пенсию;
• применение закона Грэмма – Рудмана – Холлингса[278] во всех федеральных ведомствах, в том числе в министерстве обороны;
• никаких послаблений государственным органам власти, которые должны использовать собственные налоговые доходы для исполнения обязательств и сбалансировать бюджеты;
• прекращение иностранной помощи, если этого не требуют интересы национальной безопасности. Абсурдно, что мы берем кредиты в Китае, чтобы перечислять миллиарды долларов, непосредственно или через Всемирный банк, странам, которые голосуют в ООН заодно с Китаем.
Что касается доходов, вычеты по ипотечным кредитам и налогу на имущество, а также по благотворительности можно ограничить или вообще отменить взамен снижения ставок, по принципу Рейгана. Низкие ставки на долгосрочные инвестиции и на новые выпуски акций, которые обеспечивают развитие новых и расширяющихся компаний, можно сохранить, но налог на оборот в акциях или товарах можно поднять до уровня ставок на прочие разновидности азартных игр.
Каждая программа имеет свой круг поддержки, любые сокращения означают столкновение интересов и идеологий. Тем не менее, эти предложения, которые не посягают на «священных коров», зато лишают избыточных привилегий федеральных служащих и бенефициаров, видятся наименее сложным путем к уменьшению бюджетного дефицита. Как говорил Рейган, есть простые ответы, но нет удобных ответов.
По поводу федеральных агентств, ведомств и программ: одним следует урезать финансирование, другие вообще нужно упразднить, ибо это непозволительная роскошь в эпоху жесткой экономии. Нужны ли нам Национальный фонд искусств, покровителями которого являются богатейшие американцы, или Корпорация общественного вещания, при наличии пятисот кабельных каналов, или Комиссия США по гражданским правам – спустя полвека после принятия законов о гражданских правах?
Наши родители приносили жертвы, которых требовали Великая депрессия, мировая война и сорок лет холодной войны. Если мы не в состоянии справиться с нынешними затруднениями, значит, мы – не такие люди, какими были наши родители, а наши дети не узнают жизни, которую узнали мы.
Читать бесплатно другие книги:
