Самоубийство сверхдержавы Бьюкенен Патрик
Когда против него вспыхнуло восстание и Америка вмешалась, чтобы предотвратить, по словам Обамы, неизбежную бойню в Бенгази, Каддафи немедленно разыграл племенную карту. Он поведал, что «колониалистские крестоносцы», то есть белые христиане, вновь идут на восток, покорять арабские и мусульманские земли.
Турция при премьер-министре Реджепе Тайипе Эрдогане и его Партии справедливости и развития поддерживает светскую идентичность, некогда определенную отцом-основателем современной Турции Мустафой Кемалем Ататюрком. Также она сохраняет религиозную идентичность и декларирует принадлежность исламскому миру, причем всячески подчеркивает, что эта принадлежность важна ничуть не меньше, если не больше, чем контакты с Западом. Исламская идентичность также является оружием ХАМАС в секторе Газа и «Хезболлы» в Ливане, а потому они для Израиля – куда более грозные враги, чем светская ООП Ясира Арафата.
Израиль является государством, где налицо постоянный конфликт между демократической идеологией, сионистским этнонационализмом и религиозным фундаментализмом. Нетаньяху и партия «Ликуд» настаивают, что предварительным условием для создания палестинского государства будет признание палестинцами Израиля как «еврейского государства», страны евреев и для евреев. Этого нелегко добиться: палестинское Центральное бюро статистики подсчитало, что в 2014 году арабов к западу от Иордана – в Израиле, Иерусалиме, секторе Газа и на Западном берегу – будет 6,1 миллиона человек, то есть они станут превышать численностью еврейское население Израиля{920}.
Целью министра иностранных дел Авигдора Либермана и его националистической партии «Наш дом Израиль» (НДИ), является «этническая чистка», пишет журнал «Эмерикен проспект»: «Как предполагает само название партии, НДИ настаивает на изгнании миллионов арабских граждан Израиля»{921}. Бывший редактор «Нью рипаблик» Питер Бейнарт пишет о политике Либермана:
«В молодости он недолгое время состоял в ныне запрещенной партии «Ках» Меира Кахане, которая… выступала за изгнание арабов из Израиля. Теперь позиция Либермана может быть охарактеризована как «превентивное изгнание». Он хочет лишать гражданства израильских арабов, которые не согласятся присягать на верность еврейскому государству… Он сказал, что арабов – членов кнессета, которые встречались с представителями ХАМАС, следует казнить. Он хочет сажать в тюрьму арабов, которые публично скорбят в День независимости Израиля, и надеется не допустить предоставления гражданства арабам из других стран, которые вступают в брак с арабскими гражданами Израиля»{922}.
Разве Авигдор Либерман не этнонационалист?
Требование Израиля об официальном признании страны «еврейским государством», обязательное для собственных граждан нееврейского происхождения, показывает, что Израиль – этнонациональное образование евреев и для евреев. Бывший посол Израиля в США Давид Иври, который утверждает, что убедил помощника госсекретаря Колина Пауэлла впервые вставить фразу «еврейское государство» в текст выступления американского чиновника по Ближнему Востоку, определяет значение этнонационализма коротко и точно: «У палестинцев нет права на возвращение; только еврейские беженцы могут вернуться»{923}.
Бунт коренных народов
Эво Моралес стал президентом в 2005 году под лозунгом перераспределения боливийского богатства в пользу своего племени аймара и «коренных народов», ограбленных, по его утверждению, белыми, что пришли после Колумба. Вместе с Уго Чавесом Моралес побуждает индейцев забрать то, что у них якобы отняли. И добился немалых успехов.
«Голосование отражает расовый раскол», – сообщал заголовок статьи из Санта-Круса, которая начиналась так: «Боливийцы пришли на избирательные участки, чтобы утвердить новую конституцию, предложенную левым президентом Эво Моралесом; результаты голосования отражают очевидное расхождение во взглядах между индейским большинством и потомками европейцев».
Преимущественно белые и населенные метисами провинции голосовали в основном против конституции Моралеса, но президент одержал убедительную победу среди индейских племен западной горной местности. Еще бы – ведь новая конституция зафиксировала права социальных групп. В соответствии со статьей 190, тридцати шести индейским районам Боливии разрешается «осуществлять свою юрисдикцию на основе собственных принципов, ценностей, культуры, норм и процедур». Племенные законы становятся региональными, а однажды, возможно, составят национальное законодательство. Торжество Писарро над инками постепенно забывается. Губернатор провинции Тариха Марио Коссио, который голосовал против конституции, говорит, что новая конституция «порождает тоталитарный режим» посредством «этнической бюрократии»{924}. Противники Моралеса, по сообщению «Экономист», упирают на «общественное правосудие», «политизацию справедливости» в конституции, которая «узаконивает самосуд в виде судов Линча и побивания камнями, такие факты регулярно отмечаются в последние два года»{925}.
Моралес отвечает: «Коренные боливийцы, которые живут здесь тысячи лет, многочисленны, но бедны. Зато недавно прибывшие малочисленны, но богаты»{926}.
Джош Партлоу пишет в «Вашингтон пост», что разделительная линия в Боливии «поднимается над экономикой и обнажает культурные и географические различия. Жители высокогорий, где обитает коренное большинство, часто обвиняют людей испанского происхождения в низинах [то есть в Санта-Крусе] в расизме»{927}.
«Все выглядит плохо для людей, которые раньше были у власти, – так считает Фелипе Монтевилья, аймара 55 лет, участник митинга Моралеса в городе Виача, на высоком плато над столицей Ла-Пас. – За 500 лет им никогда не приходилось кланяться коренным жителям. Конечно, они расисты»{928}.
Моралес использует принципы и процедуры, придуманные белыми – всеобщее избирательное право, правление большинства, – чтобы лишить власти белых. Он вручает демократические инструменты племенам, навязывает преимущественно индейскому обществу индейские же законы. Французский правый политик девятнадцатого столетия Луи Вейо объяснял, как противники демократии избавляются от демократов: «Когда я слабее, я прошу отдать вашу свободу, потому что таковы ваши принципы; но когда я сильнее, я забираю вашу свободу, потому что таков мой принцип»{929}.
Что демократы в состоянии противопоставить Моралесу, чтобы убедить, что тот не вправе отбирать у европейского меньшинства права и свободы в пользу собственной расы? Что ожидает Запад, когда люди европейского происхождения окажутся меньшинством в странах, которые они сами создавали, а цветные проголосуют за пропорциональное или за «приоритетное» перераспределение национального богатства?
В 2009 году Моралес был переизбран подавляющим большинством голосов. Боливия – далеко не единственная страна, где этническая принадлежность и демократия объединяются ради подавления свободы рынка.
«Мир в огне»
Наша ситуация может стать еще более мрачной.
Насколько мрачной? Об этом повествует книга Эми Чуа «Мир в огне. Как экспорт рыночной демократии порождает этническую ненависть и глобальную нестабильность». Книга посвящена тем «этническим меньшинствам, которые… склонны в условиях рынка доминировать экономически, часто в поразительной степени, над «коренным» большинством, их окружающим»{930}.
Примерами таких меньшинств являются проживающие за рубежами Поднебесной китайцы, индийцы в Восточной Африке, белые в Южной Африке и европейцы в Латинской Америке. Чуа, тетке которой, китаянке, перерезал горло шофер-филиппинец, польстившийся на ее богатства, утверждает, что свободный рынок часто концентрирует достаток в руках этнических меньшинств, но демократия наделяет властью беднейшие слои этнического большинства. Это «смертоносный коктейль»:
«При таких обстоятельствах стремление к свободе и рыночной демократии становится опорой потенциально катастрофического этнонационализма, волеизъязвления разочарованного «коренного» большинства, на чем играют оппортунистические политики-популисты, используя недовольство богатым этническим меньшинством. Это противостояние воспроизводится от страны к стране, от Индонезии к Сьерра-Леоне, от Зимбабве к Венесуэле, от России к Ближнему Востоку»{931}.
В 1965 году, как рассказывается в фильме Мела Гибсона «Год опасной жизни», толпы индонезийцев убили сотни тысяч китайцев – местное «рыночное» меньшинство. Чуа описывает события 1998 года, когда Сухарто, преемник Сукарно, который защищал 3 процента китайцев, контролировавших большую часть национального богатства, в свою очередь был свергнут:
«Индонезийцы впали в эйфорию. Когда фраза насчет «свободных и честных выборов» попала в заголовки газет США, американцы тоже впали в эйфорию. Демократические выборы наконец-то принесут Индонезии мир и порядок, необходимые для торжества свободного рынка…
Этого не произошло. Падение диктатуры Сухарто сопровождалось всплеском яростного антикитайского насилия, когда массы агрессивно настроенных мусульман жгли, грабили, убивали… Общее число жертв составило две тысячи человек»{932}.
На другом берегу Малаккского пролива разыгрывается похожий сценарий.
В мае 1969 года массовые беспорядки в Малайзии обернулись гибелью сотен китайцев, изнасилованиями, приостановкой работы парламента и возникновением системы расовых предпочтений. Малайцы, или бумипутра, «дети земли», составляли 62 процента населения, однако обладали всего 2 процентами национального богатства, и власти установили «радикальные этнические квоты на корпоративную долевую собственность, прием в университеты, государственные лицензии и коммерческую деятельность… Также правительство предприняло масштабную скупку корпоративных активов на благо малайского большинства»{933}.
Китайские компании были вынуждены принять 30-процентную квоту для малайцев и лишились права самостоятельного выбора новых партнеров. Компаниям, желающим выйти на фондовую биржу, следовало принадлежать бумипутра минимум на 30 процентов. Вплоть до 2009 года правящая коалиция Малайзии настаивала на соблюдении этого условия, но потом все же уступила, из опасения рецессии, нарастания китайских и индийских протестов и необходимости в иностранных инвестициях{934}.
Национализации в «третьем мире» постколониальной эпохи, пишет Чуа, вовсе, по большому счету, не предусматривали ликвидацию частной собственности, они лишь перемещали эту собственность от доминирующего на рынке меньшинства в руки крупнейшего и наиболее могущественного племени или этнической группы страны:
«В Уганде… политически доминирующие группы на севере неоднократно подчиняли себе экономически крепких баганда с юга в ходе кровавых этнических чисток. В Нигерии в 1966 году десятки тысяч ибо погибли от самосуда фанатичных толп. В Эфиопии относительно благополучных эритрейцев недавно изгнали в массовом порядке… В Руанде геноцид меньшинства-тутси неразрывно связан с их историческим экономическим господством»{935}.
В 1972 году Иди Амин дал 75 000 индийцев, которые работали в малом бизнесе, девяносто дней, чтобы покинуть Уганду. Затем их имущество конфисковали и передали африканцам.
На момент «освобождения» 1979 года белые контролировали большую часть богатств Зимбабве. Минуло три десятилетия, и они лишились всего. В статье 2010 года «Белые племена» Джошуа Хаммер пишет: «Нигде подобное не происходило столь безжалостно, как в Зимбабве, где белое население сократилось с пикового показателя около 296 000 человек в 1975 году (пять процентов населения) до 120 000 в 1999 году и до 30 000 человек сегодня»{936}.
Мугабе уже присматривается к последним четырем тысячам принадлежащих белым фермерских хозяйств, на которые приходится почти весь зимбабвийский экспорт; эти фермы предполагается передать «верным». В Зимбабве бушует кризис, голодающие жители бегут в Южную Африку, которая, кстати, вступила на тот же путь.
Третьего апреля 2010 года Эжен Тербланш, белый националист и защитник апартеида, был зарублен двумя чернокожими работниками на собственной ферме. Убийство случилось, пишет «Файнэншл таймс», когда «Джулиус Малема, демагог и лидер мощного молодежного крыла правящего Африканского национального конгресса совершал поездку по стране, призывая к национализации частных предприятий и распевая песенку времен апартеида со словами «Убей бура»{937}. После отмены апартеида, по оценке сельскохозяйственного профсоюза, погибли три тысячи белых фермеров{938}. Половина белого населения покинула страну.
Хотя суд ЮАР признал песенку «Убей бура» проявлением расовой ненависти, Малема продолжал ее распевать и отправился в Зимбабве, где публично восхитился планами Мугабе по насильственному захвату белых ферм. Газета «Файнэншл таймс» призывала президента Джейкоба Зуму «унять пыл» своего молодежного лидера, ускорить перераспределение земель белых в пользу черных южноафриканцев{939}. После отмены апартеида пятнадцать миллионов акров сельскохозяйственных угодий перешли к чернокожим владельцам.
Режим Южной Африки, пишет Роберт Гест в «Экономист», хочет, чтобы «около 25 % в большинстве отраслей экономики оказалось в черных руках к 2010 году. Ожидается, что новые черные капиталисты заплатят «рыночную» цену за эти приобретения, но они не имеют средств, а потому не платят».
«Вместо этого активно ведется перераспределение. Речь не о привычном варианте, от богатых к бедным, но от белых к черным, а это вовсе не то же самое. Южная Африка реализует наиболее, вероятно, радикальную программу позитивных действий в истории. Частные компании крупнее определенного размера обязаны обеспечить «демографическое представительство» работников (75 процентов чернокожих, 50 процентов женщин и т. д.) в заводских цехах и в советах директоров»{940}.
В соответствии с законом о трудовом равенстве и законом об экономических правах чернокожих компании обязаны дискриминировать при приеме на работу белых мужчин в пользу белых женщин, цветных, людей с ограниченными возможностями и жителей сельских районов. Постановление правительства устанавливает квоту в размере 80 процентов всех новых рабочих мест для чернокожих{941}.
Система расово-этнических преференций рискует стать будущим стран «третьего мира», и это приведет, как в Африке, к изгнанию и бегству белых и индийцев, чьи предки были завезены сюда англичанами, чтобы помочь утверждению империи, а затем брошены, когда британцы ушли. В Австралии политика открытых границ, которая привлекла миллионы иммигрантов из Азии, пишет этолог Фрэнк Солтер, начала угрожать социальной сплоченности и национальному единству:
«Происходит этническая стратификация… Англоавстралийцев… в настоящее время вытесняют из профессий и с руководящих должностей азиатские иммигранты и их дети. Особенно показательна ситуация в ведущих школах, которые открывают прямую дорогу в университеты и к получению профессии. Этноцентризм отрицает белую кожу и доказывает, что иммигрантские общины свысока относятся к англоавстралийцам, игнорируют их культуру и отрицают законность их особого положения в национальной идентичности»{942}.
Американцам тоже знакомы споры с представителями других рас по поводу того, кто чем владеет. Корейские бакалейщики активно внедряются в черные сообщества, а способность корейцев к предпринимательству поистине легендарна. Перепись 2002 года свидетельствует, что в США 95 000 бизнесов принадлежат чернокожим и 57 000 принадлежат корейцам, хотя чернокожие американцы превосходят корейцев численностью в соотношении двадцать пять к одному{943}. Таким образом, корейский американец в пятнадцать раз чаще владеет компанией, чем афроамериканец. Из всех азиатских этнических групп корейцы демонстрируют самый высокий показатель владения бизнесом. Это не осталось незамеченным. В песне 1991 года Айс Кьюб напомнил корейским владельцам магазинов, кто в доме хозяин:
- «Так что не забывайте об уважении,
- Не то огребете по полной…
- Вам не сделать гетто Черной Кореей»{944}.
В апреле следующего года, в самой яростной вспышке расового насилия в Америке двадцатого столетия, толпы хлынули с Южного Централа громить «Корею-таун».
Три года спустя, после протестов перед принадлежащим евреям магазином одежды «Фреддиз фэшн март» в Гарлеме, когда зазвучал рефрен «Спалим жидовскую лавочку!», обезумевший афроамериканец ворвался внутрь и расстрелял четырех продавцов, а затем поджег магазин. Всего погибли семеро.
Насколько глубоко неприятие?
В 2006 году Эндрю Янга, бывшего посла США в ООН и бывшего мэра Атланты, спросили, как он относится к тому, что сеть «Уолмарт», пресс-секретарем которой он являлся, убивает «домашние» магазины в афроамериканских кварталах. Янг не замедлил с ответом:
«Думаю, так не должно быть; такие магазинчики я помню из своего детства… Но те люди, которые на нас наживаются, продают нам черствый хлеб, несвежее мясо и прелые овощи… Они на нас наживаются, а потом уезжают во Флориду. Думаю, они достаточно над нами наиздевались. Сначала это были евреи, потом корейцы, теперь арабы; среди владельцев этих магазинов почти нет чернокожих»{945}.
Корейское присутствие в чернокожей среде явно занимает умы, особенно корейская монополия на «рынке черных волос»[229].
«Будь вы на окраине Хьюстона или на каком-нибудь бульваре в любом городе США, – пишет репортер «Атланта пост» Р. Асмером, – вас буквально преследует образ корейца за кассой единственного в округе винного магазина, косметической лавки или другой точки розничной торговли». В сентябре 2010 года «имелось более 9000 принадлежащих корейцам лавок, которые обслуживали «рынок черных волос» стоимостью в миллиард долларов». Концентрация корейцев в этом бизнесе «обеспечивает соблюдение секретности и защиту», что отчасти «подпитывает напряженность между корейцами и городской афроамериканской общиной»; проявлением этой напряженности стали беспорядки в Лос-Анджелесе в 1992 году{946}.
Азиаты и белые олицетворяют доминирующее на рынке большинство Америки. За полвека они станут меньшинством. Более того, уже превращаются в меньшинства в крупных городах. Согласно выводам Чуа, расовое и этническое большинство опирается на демократические процедуры, возвышая политиков для экспроприации богатства меньшинства, как это происходит с постоянно растущими налогами верхнего среднего класса в Азии и белых в Калифорнии.
Демократы Обамы, которые агитировали за отмену «сокращения налогов для богатых», то есть для людей с доходом свыше 200 000 долларов и для семей с доходом свыше 250 000 долларов, возможно, готовят нас к тому, что произойдет с утверждением Америки «третьего мира».
«Белые люди с голубыми глазами»
Чуа обнажает фатальный порок демократии для полиэтнических наций.
Свободные рынки сосредотачивают богатство в руках «рыночно ориентированного» этнического меньшинства. Демократия наделяет властью этническое большинство. Когда последнее начинает требовать большую долю национального богатства, приходят популисты и демагоги, рвущиеся удовлетворить эти требования. Уго Чавес, Эво Моралес, Ольянта Умала, Даниэль Ортега – все они «пасутся» на теме коренных народов, якобы ограбленных португальцами, испанцами и прочими европейцами, которые прибыли в Америку после Колумба.
В Соединенных Штатах Америки MECha, или «Movimiento Estudiantil Chicano de Aztlan», то есть «Студенческое движение чикано за Ацтлан», отделения которого обнаруживаются в сотнях кампусов и баррио Юго-Запада, является точной копией движений коренных народов в Латинской Америке. В книге «Мир в огне» Чуа расказывает, как Уго Чавес пришел к власти в одной из самых богатых стран Южной Америки:
«Чавес добился своей убедительной победы на волне откровенного этнического популизма. Призывая к «социальной революции», Чавес пробудил до того пассивное политическое сознание смуглокожих венесуэльских pardos[230], которые составляют 80 процентов населения страны, преимущественно бедны и, подобно «индейцу из Баринаса», как Чавес именует себя, отличаются «толстыми губами» и «китайским разрезом глаз». «Он один из нас», – рыдали от восторга чахлые прачки, горничные и крестьяне. «Такого президента у нас никогда не было»{947}.
Через двести лет после того, как Испанская Америка отделилась от Мадрида, разобщенность между испанцами и другими белыми, между индейцами и африканцами по-прежнему существует – расовая, классовая и экономическая. В Колумбии эта разобщенность ярко проявляется каждый год в ноябре на конкурсах красоты.
В Военно-морском музее Картахены в 2010 году, пишет «Нью-Йорк таймс», «светлокожие дочери известных семей» соревновались за звание «Мисс Колумбия» и «метали в зал ошеломительные идеальные улыбки, демонстрируя невероятно высокие скулы»{948}.
А на расстоянии в несколько миль, в трущобах под названием Бостон, проводился другой конкурс красоты, где выбирали «Мисс независимость», королеву трущоб. В Колумбии самое многочисленное чернокожее население среди всех латиноамериканских испаноязычных стран, поэтому новой «Мисс независимость» стала смуглая дочь горничной, которая зарабатывает шесть долларов в день, убираясь в домах картахенских богачей. Единственный раз за семьдесят шесть лет проведения конкурса «Мисс Колумбия» его победительницей была колумбийка африканского происхождения{949}.
Расовая, классовая и экономическая напряженность может определить будущее всей Латинской Америки, и не только ее.
В разгар финансового кризиса президент Лула да Силва, выступая на пресс-конференции вместе с Гордоном Брауном, выплеснула расовое негодование чернокожих и смуглых на доминирующее в глобальной экономике меньшинство:
«Этот кризис вызван иррациональным поведением белых людей с голубыми глазами, которые до кризиса притворялись, будто знают все, а теперь выяснилось, что они не знают ничего… Я незнакома с чернокожими банкирами или банкирами-индейцами, так что могу только сказать, [что неправильно], когда нашей части человечества, которую столько преследовали, приходится страдать от кризиса»{950}.
Когда в мае 2010 года начались беспорядки на Ямайке, Орландо Паттерсон писал, вторя Чуа: «Насилие раздирает Ямайку, демократическое государство, поднимая серьезные вопросы… [о] связи между насилием и демократией»{951}.
«В многообразных демократиях велик соблазн использовать этническую идентичность в политических целях, но слишком часто она становится источником конфликтов и порой приводит к угнетению меньшинств и даже к геноциду. Мы видели, что произошло в Руанде в 1994 году, что происходило в бывших югославских республиках в 1990-е годы. Деннис Остин, который изучал политическую борьбу в Индии и на Шри-Ланке, пришел к выводу, что в подобных обществах «демократия сама по себе провоцирует насилие», усугубляя «пропасть разделения»{952}.
В ходе беспорядков весны 2010 года в Кыргызстане, когда был свергнут президент и начались убийства узбеков, киргизы устремились грабить принадлежащий китайцам торговый центр. «Вооруженная железными прутьями и дубинками, – сообщает «Вашингтон пост», – толпа ворвалась в торговый центр посреди ночи, разграбила все, что могла, а затем подожгла это олицетворение экономического присутствия Китая в столице»{953}.
Этнонационализм и популизм, как кажется, всюду сегодня на подъеме, враждебность к «понаехавшим» распространяется по всему «третьему миру», где успели обосноваться те же китайцы. «Становится непросто быть китайцем», – признался глава торговой группы в Бишкеке{954}. Расовые обиды и этническая зависть ответственны за многие ужасы нашего мира, но только глупец откажется признать их силу или попытается игнорировать факт их существования. Они реальны, и мы должны с этим смириться.
Выводы Эми Чуа стоит повторить.
Крестовый поход Америки за глобальную демократию может, в случае успеха, породить бесконечные этнические войны. Свободный рынок обогащает экономически ориентированных победителей, будь то китайцы, индийцы, ибо, тутси или белые, а демократия наделяет властью этническое большинство, проигравших. Правители, зависимые от большинства, как Мугабе в Зимбабве, опираются на закон или на «честь», вознаграждая тех, благодаря кому они вознеслись на политический верх, лишают меньшинство богатства и попустительствуют унижениям и насилию в отношении этого меньшинства. Так происходит снова, снова и снова.
Рассмотрим «закон Чуа» в глобальном масштабе. Доминирующим меньшинством на рынке в течение пятисот лет оставались европейцы, в настоящее время шестая часть мирового населения, которой суждено сократиться до десятой части к 2060 году, когда большинство будут составлять африканцы, арабы, латиноамериканцы и азиаты. Тем не менее, указанные миллиарды людей владеют мизерной долей мирового богатства. Разве не неизбежно непреодолимое желание отнять у меньшинства его «изобилие» и передать его тем, кто не владеет почти ничем?
Зачем западным странам и дальше, через международные институты, расширять возможности мира, который верит, что мы богаты только потому, что они бедны? Чавес – тот тип героя, которого Франц Фанон вывел в своей работе «Проклятьем заклейменный»[231]. Как пишет Чуа, «подобно боливийскому мятежному лидеру Маллку и эквадорскому Вильявисенсио[232], Чавес обретает массовую поддержку, нападая на «гнилую белую элиту» Венесуэлы»{955}. Он – предвестник того, что грядет?
Встревоженный представитель России при НАТО Дмитрий Рогозин думает именно так и призывает белые народы к объединению, иначе они погибнут поодиночке:
«Между Европой и «третьим миром» огромное расстояние. Новая цивилизация возникает в странах «третьего мира», и она думает, что белое, Северное полушарие всегда ее угнетало, следовательно, оно теперь должно перед ним упасть на колени. Это очень серьезно. Если северная цивилизация хочет защитить себя, она должна быть единой: Америка, Европейский союз и Россия. Порознь они будут побеждены, один за другим»{956}.
Проклятие или благословение
Быть может, этнонационализм представляет собой генетическое заболевание человечества и всех хороших людей нужно помещать в карантин там, где оно вспыхивает? Или это стремление пробудившихся народов к созданию собственного государства, где они обретут «природную силу», которую необходимо учитывать, если всерьез задумываться о мире? Многим, кто пережил двадцатый век, ядовитые плоды этнонационализма, все его ужасы, от Нанкина и Освенцима до Руанды, ответ кажется очевидным: этнонационализм – зверь, которого следует держать на цепи. Однако этот зверь освободил колониальные народы и сокрушил «империю зла». Напомню, что, когда набирала силу «Солидарность», а генерал Войцех Ярузельский преследовал диссидентов по указке Москвы, Америка призывала: «Дайте Польше быть Польшей!» Этнонационализм породил десятки африканских и азиатских народов, которые освободились из-под власти европейских империй. Многие из них живут в достатке и мире.
Америка сама – продукт этнонационализма, который вдохновлял колонистов, выходцев из Европы, вдруг осознавших, что мы одновременно – новый народ, уникальный, особый, мы – американцы.
Этнонационализм стоял за европейскими погромами, но создал государство Израиль. Этнонационализм привел в 1948 году к исходу шестисот тысяч арабов из Палестины (т. н. Накба, «катастрофа»), но он произвел на свет, в лагерях беженцев и в двух интифадах, новый народ. Палестинцы, даст Бог, скоро обретут государственность.
Если этнонационализм и причастен к ужасным преступлениям, вспомним, сколько великих злодеяний творилось во имя религии? Разве мы осуждаем все религии? «Нации – это богатство человечества, это обобщенные личности его; самая малая из них несет свои особые краски, таит в себе особую грань Божьего замысла», – говорил Солженицын{957}.
Мы можем отрицать существование этнонационализма, презирать его и осуждать. Но этот создатель и разрушитель империй и наций – сила бесконечно более мощная, чем глобализм, ибо она живет в сердцах. Люди готовы умереть за нее.
Религия, раса, культура и племя – вот четыре всадника грядущего апокалипсиса. Дадим последнее слово профессору Джерри Мюллеру: «Американцы… испытывают от этнонационализма замешательство, интеллектуально и морально. Социологи идут на многое, тщась доказать, что это творение не природы, а культуры… Но никакие попытки и усилия не вынудят этнонационализм исчезнуть»{958}.
9. «Белая партия»
Лицо Америки меняется. Это больше не лицо водопроводчика Джо{959}.
Соледад О’Брайен, диктор Си-эн-эн, 4 ноября 2008 года
Республиканская партия становится монохромной{960}.
Глория Боргер, комментатор Си-эн-эн, 4 ноября 2008 года
Если присмотреться к цветным… они чаще преуспевают среди демократов, чем, извините, в белой Республиканской партии{961}.
Говард Дин, председатель Демократической партии, август 2008 года
По словам Майкла Кинсли, ляпсус – это когда политик изрекает недопустимую правду, а затем поспешно отрекается от сказанного, чтобы не погубить свою карьеру.
Говард Дин, как следует из приведенной выше цитаты, допустил ляпсус. Он совершил оплошность, поведал неудобную правду. Да, Республиканскую партию достаточно точно можно описать как партию белых, пусть она такова не на сто процентов. До «Нового курса» Рузвельта партией белых были демократы, имевшие почти нулевую поддержку среди чернокожих, поскольку они выступали за отделение и сегрегацию, а республиканцы олицетворяли Линкольна и эмансипацию. На «депрессионных» выборах 1932 года большинство черных американцев голосовали за Гувера и против Рузвельта.
Франклин Рузвельт быстро покончил с этой традицией на Севере, где его «Новый курс» поддержали чернокожие избиратели, хотя союзники-диксикраты[233] продолжали отрицать право голоса у афроамериканцев в одиннадцати штатах старой Конфедерации.
Каким образом кандидаты, подобные Элу Смиту и Рузвельту в Нью-Йорке или Эдлаю Стивенсону в Иллинойсе, обеспечивали союз северных либералов и южных сегрегационистов? «Уравновешивая» прогрессивных кандидатов южанами или кандидатами из «пограничных» штатов в ходе каждых национальных выборов с 1928 по 1960 год, за исключением выборов 1940 года. Так, кандидатами в вице-президенты становились: 1928-й – Джо Робинсон из Арканзаса; 1932-й и 1936-й – Джон Нэнс Гарнер из Техаса; 1944-й – Гарри Трумэн из Миссури, водившийся с Ку-клукс-кланом; 1948-й – Олбен Баркли из Кентукки; 1952-й – Джон Спаркмен из Алабамы, подписавший «Южный манифест», который осудил решение по делу Брауна; 1956-й – Эстес Кифовер из Теннесси.
Прежде чем предложить в 1940 году пост вице-президента Генри Уоллесу вместо Джека «Кактуса» Гарнера, Рузвельт переговорил с сенатором Джеймсом Бирнсом из Южной Каролины. Джимми Бирнс, протеже Бена Тиллмена[234], всегда отстаивал превосходство белой расы. «Это страна белых людей и всегда останется страной белых людей», – заявил он однажды{962}.
Бирнс, считавшийся умеренным южанином, возглавил сенатскую кампанию против законопроекта, запрещавшего линчевание, и помог «заболтать» этот законопроект в 1938 году. На предложение стать вице-президентом в 1940 году он ответил отказом, опасаясь, что его взгляды негативно скажутся на позициях Рузвельта на севере. Прими Бирнс это предложение, он почти наверняка стал бы президентом после смерти Рузвельта в 1945 году и повел бы Америку в эру белого превосходства постколониальной эпохи{963}. Заняв кресло в Белом доме, Трумэн, который восхищался Бирнсом, сделал того государственным секретарем.
Демократические президенты также вознаграждали своих союзников-сегрегационистов местами в Верховном суде. В 1914 году Вильсон ввел в состав суда антисемита Джеймса Макрейнольдса. Официальной фотографии членов суда за 1924 год не существует – Макрейнольдс отказался сидеть рядом с евреем Луисом Брэндейсом{964}.
Рузвельт в 1937 году сделал судьей бывшего клансмена Хьюго Блэка из Алабамы. В бытность адвокатом Блэк добился оправдательного вердикта для методистского пастора и члена ККК, который сознался в убийстве католического священника, обвенчавшего его дочь с пуэрториканцем{965}. Партнером Блэка по адвокатуре был «циклоп» из бирмингемской «клаверны». Сенатской кампанией Блэка руководил «великий дракон» Алабамы[235]. После избрания в Сенат Блэк, привычный к плащам с капюшоном и маскам, получил пожизненное членство в Ку-клукс-клане. По его собственному рассказу, Рузвельт прекрасно знал об этих связях с ККК{966}.
Когда Макрейнольдс ушел в отставку в 1941 году, Рузвельт заменил его Бирнсом. Несмотря на протесты Ассоциации содействия прогрессу цветного населения, демократический Сенат утвердил кандидатуру Бирнса спустя восемь минут после ее представления. Таково сомнительное прошлое Демократической партии, о котором напоминает Брюс Бартлетт.
Почти целое столетие, если считать с Роджера Тэни, бытовала традиция католического присутствия в суде. Когда в 1949 году умер судья Фрэнк Мерфи, Трумэн ликвидировал эту традицию, но Эйзенхауэр восстановил ее, назначив Уильяма Бреннана.
В двух президентских кампаниях Вильсона и в четырех кампаниях Рузвельта демократы побеждали во всех бывших конфедеративных штатах. Демократический кандидат 1924 года Джон У. Дэвис победил во всех конфедеративных штатах – и, за исключением Оклахомы, только в них. Трумэн победил в семи южных штатах – против четырех у Строма Тэрмонда. Дьюи провалился везде. В 1952 и 1956 годах большинство голосов выборщиков Стивенсон получил от наиболее сегрегированных южных штатов. Только когда Никсон в 1972 году сокрушительно победил во всех сорока девяти штатах, «Южная стратегия» превратилась в этакое «число зверя».
Среди двух десятков сенаторов, подписавших «южный манифест» 1956 года, который призывал не допустить исполнения решения по делу Брауна, были такие «зубры», как Джон Спаркмен, Уолтер Джордж, Ричард Рассел, Джон Стеннис, Сэм Эрвин, Стром Тэрмонд, Гарри Берд, Джон Макклеллан, Рассел Лонг, Джим Истлэнд, Уильям Фулбрайт и Джордж Смэзерс, веселый приятель Джона Ф. Кеннеди. Все – демократы. К числу демократов из палаты представителей, подписавших манифест и игравших заметную роль в национальной политике, принадлежали Уилбур Миллз, Карл Винсон, Хейл Боггс и Мендел Риверс. В целом девяносто девять демократов подписали «южный манифест» – и всего два республиканца.
После закона о гражданских правах (1964) и выдвижения консерватора Барри Голдуотера лояльность чернокожих партии Линкольна сошла на нет. Хотя большинство голосов против законопроекта подали южные демократы, Голдуотер голосовал заодно с ними. Он являлся членом Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, участвовал в кампании по десегрегации школ Финикса и провел десегрегацию в собственном универмаге в Аризоне, а также в авиации Национальной гвардии штата, когда служил начальником штаба. Но Голдуотер был конституционалистом и верил, что десегрегацией следует заниматься штатам, а не федеральному правительству.
Тем не менее, воспринимавшийся как враг устремлениям чернокожих, Голдуотер уступил голоса афроамериканцев Линдону Джонсону в соотношении один к шестнадцати; с тех самых пор республиканцы больше не получали той поддержки афроамериканцев, которой они пользовались после Линкольна.
Впрочем, полвека назад влияние чернокожих на исход выборов было не столь значительным, как сегодня. На Юге чернокожие вообще не имели права голосовать. Демократы управляли Югом как своей вотчиной и прибегали к различным уловкам, чтобы не допустить афроамериканцев к участию в выборах. Северные чернокожие регистрировались и голосовали куда реже белых. Они обеспечивали партии Линкольна один голос на каждые два, которые отдавали партии Рузвельта. В 1956 году Эйзенхауэр получил 39 процентов голосов чернокожих. Соперничая с Джоном Ф. Кеннеди, Ричард Никсон завоевал 32 процента их голосов. Доля голосов, отданных Голдуотеру, среди афроамериканских избирателей составила всего 6 процентов{967}.
С закона об избирательных правах (1965) началось массовое участие афроамериканцев в выборах. Закон об иммиграции того же года, привлекший в Америку десятки миллионов людей из стран «третьего мира», навсегда изменил этнический и расовый состав американского электората.
Экзистенциальный кризис
Америка сегодня принципиально отличается от страны, в которой многие из нас выросли. Через тридцать лет американцы европейского происхождения, чьи предки основали республику и предоставили гражданство «свободным белым людям высокого морального облика», станут меньшинством. Выходцев из Латинской Америки будет больше, чем чернокожих в соотношении два к одному. Такую Америку наши родители ни за что бы не узнали. Как произошла эта перемена?
В 1960 году белые составляли 89 процентов от общей численности населения (160 миллионов человек). Ныне они составляют 64 процента населения (общая численность 310 миллионов). В 2041 году их будет уже менее 50 процентов населения общей численностью 438 миллионов человек, причем среди молодежи еще меньше. Ни одна нация не претерпевала столь радикальной трансформации за столь короткий срок. Эти цифры сулят республиканцам экзистенциальный кризис.
К кризису привели три политических события. Первое – ратификация в марте 1961 года Двадцать третьей поправки, которая предоставила вашингтонцам право голосовать и наделила округ Колумбия теми же тремя голосами в коллегии выборщиков, какие имеют Аляска, Монтана, Вайоминг, Северная и Южная Дакота, Делавэр и Вермонт. Округ Колумбия – это не штат, он не представлен в Сенате, по площади занимает двадцатую часть территории штата Род-Айленд. По численности населения (600 000 человек) округ уступает двадцати шести другим городам США. По площади – шестьдесят восемь квадратных миль – округ Колумбия уступает ста пятидесяти американским городам.
С учетом этой поправки избирался демократический конгресс в 1958 году, и демократы гарантировали себе три дополнительных голоса на каждых последующих президентских выборах – ведь округ никогда не голосовал за республиканцев. Кроме того, фактически признав округ штатом, конгресс обеспечил перспективу для Пуэрто-Рико, Гуама, Виргинских островов и Американского Самоа. Постоянно ведутся разговоры о том, чтобы сделать Пуэрто-Рико пятьдесят первым штатом; это добавит шесть новых членов палаты представителей и двух сенаторов и официально сделает Америку двуязычной. Республиканцы не возражают.
Вашингтон, округ Колумбия, голосует за демократов на всех выборах, муниципальных и национальных, а выживание Вашингтона зависит от правительства. По мере того как все больше американцев попадают в зависимость от правительства в том, что касается здравоохранения, образования и доходов, эти люди, разумеется, начинают голосовать за партию, чье правительство имеет власть.
Второе событие – закон об иммиграции 1965 года, который привлек в США десятки миллионов иммигрантов из стран «третьего мира», уничтожив республиканский «блок» на президентство, установленный Никсоном и усилиями Рейгана продержавшийся четверть века. Третье – решение демократического конгресса и президента Никсона допустить к голосованию восемнадцатилетних.
Расширяя положения закона об избирательных правах, конгресс в 1970 году постановил, что восемнадцатилетние вправе голосовать на федеральных выборах. Это решение было очевидно неконституционным, поскольку требовало коррекции сразу двух поправок – Пятнадцатой, что гарантировала бывшим рабам право голоса, и Девятнадцатой, что предоставляла право голоса женщинам.
Исполняя обязанности специального помощника, автор этих строк убеждал президента Никсона наложить вето на законопроект. Ведь президент клянется защищать конституцию, и сам Никсон считал, что голосование восемнадцатилетних нельзя обеспечить законом. Никсон писал:
«Выяснилось, что законопроект содержит условие, которое я посчитал неконституционным, – предложение снизить возрастной ценз до 18 лет для федеральных выборов, выборов на уровне штатов и местных выборов. В целом я поддерживаю эту инициативу, но думаю – и мое мнение разделяет большинство ведущих ученых страны, – что конгресс не вправе принимать такое решение простым большинством голосов; оно требует внесения соответствующей поправки в конституцию»{968}.
Никсону следовало наложить вето на законопроект. Вместо этого он, публично рассуждая о неких «опасениях», подписал документ и поручил генеральному прокурору Джону Митчеллу обеспечить ускоренную юридическую процедуру одобрения. Верховный суд отреагировал быстро. Да, условие было неконституционным. Но теперь законодатели и губернаторы штатов, допуская, что одобрение этого условия неизбежно, с учетом позиции президента, дружно выступили за принятие конституционной поправки, чтобы не оттолкнуть молодых людей, способных прийти на выборы 1972 года. Таким образом, Двадцать шестая поправка была утверждена тридцатью восемью штатами в июле 1971 года и добавила миллионы восемнадцати-, девятнадцати– и двадцатилетних американцев к национальному электорату.
Чтобы оценить экзистенциальный кризис республиканцев, вызванный этими реформами, давайте изучим результаты голосования на президентских выборах 2008 года.
Отчет коронера о кампании Маккейна
Изучение данных экзитполов в кампании Маккейна и Обамы очевидно и бесспорно устанавливает, как бы в отчете коронера, смерть «Великой старой партии».
Анализ статистики Бюро переписи населения, выполненный в апреле 2009 года Исследовательским центром Пью, показывает, что белые составляли в 2008 году 76 процентов избирателей (в 1960 году их было 94 процента){969}. Афроамериканцы представляли 12 процентов избирателей; выходцы из Латинской Америки – 7,4 процента; выходцы из Азии – 2,5 процента.
По результатам опросов с ноября, Маккейн получил 55 процентов голосов белых, 31 процент голосов американцев латиноамериканского происхождения и 4 процента голосов чернокожих; аналогичный процент голосов чернокожих получил Дэвид Дюк, баллотируясь на пост губернатора Луизианы.
Но если черная Америка объединилась на президентских выборах, белая Америка стала домом разделенным. В Алабаме, Миссисипи и Луизиане Маккейну достались 85 процентов голосов белого населения. В Вашингтоне, округ Колумбия, он недосчитался тех же 85 процентов голосов белых. В августе 2008 года 8 процентов белых избирателей сочли расу важнейшим фактором предстоящих выборов, а 13 процентов посчитали расу одним из важнейших факторов. Более трети белых, заявивших о важности расовой тематики, признались, что будут голосовать за Обаму{970}. Почти наверняка Обама получил миллионы белых голосов в силу своего происхождения.
Что касается результатов голосования в 2008 году чернокожих, то «Нью-Йоркер» пишет:
«Судя по данным экзитполов, чернокожие составляют около 1,1 процента избирателей Маккейна; это ниже исторического среднего показателя, но не намного. (В 1984 году, когда президента Рейгана переизбрали подавляющим большинством, чернокожие избиратели представляли всего около 1,5 процента от общего числа.) Американская политика десятилетия оставалась сегрегированной; выборы чернокожего президента лишь сделали сегрегацию более явной»{971}.
Что касается религиозной принадлежности, то протестанты обеспечили 54 процента избирателей; католики – 27 процентов; иудеи – 2 процента. Маккейн получил 54 процента голосов протестантов, 45 процентов голосов католиков и 21 процент голосов иудеев. Простая арифметика: 64 процента избирателей Маккейна – протестанты, 27 процентов – католики. Таким образом, 91 процент избирателей Маккейна составили христиане, 91 процент – белые. Республиканская база – белые христиане.
Черные американцы принесли Маккейну 1 процент голосов, а евреи – меньше 1 процента. Хотя лишь немногие сенаторы настроены более произраильски, чем Маккейн, который хотел включить в свою администрацию сенатора Джо Либермана, еврейского независимого демократа, этот кандидат потерял поразительные 57 процентов голосов евреев. Норман Подгорец объясняет:
«Для большинства американских евреев… либерализм сделался больше, чем просто политическим мировоззрением. На практике он фактически заменил иудаизм и стал религией в собственном праве. Догматы и заповеди этой религии побуждают евреев к той же лояльности, какую их предки хранили Ветхому Завету. У многих любое движение вправо вызывает не меньший ужас, чем у их предков – обращение в христианство»{972}.
Республиканские «заигрывания» с еврейскими избирателями не удались. А учитывая общее сокращение числа евреев в национальном электорате, эти «заигрывания» вообще выглядят бессмысленными, пусть конфликт Обамы с Нетаньяху и партией «Ликуд» намекает, что республиканцам рано забывать о евреях (что подтвердили выборы во Флориде в 2012 году). Но пока Обама остается голосом и лицом своей партии, афроамериканцы, которых в шесть-семь раз больше, чем евреев, будут за демократов. Да, это не повод отмахиваться от данной части электората. Но это показывает, где не ловится рыба.
Теперь молодые избиратели. Маккейн уступил в голосовании среди избирателей в возрасте от восемнадцати до двадцати девяти лет в пропорции 32 процента к 66. Джордж У. Буш также дважды терпел поражение в этой возрастной группе, хоть и менее серьезное. Тем не менее, на третьих президентских выборах подряд республиканцы теряют молодежь. Особенно тревожно для партии то, что «пожизненная» привычка к партийному голосованию формируется, как правило, на нескольких первых выборах, в которых участвует человек.
Нельзя игнорировать, кроме того, этнический и религиозный факторы. Как пишут Чак Тодд и Шелдон Говизер в своей книге «Как победил Барак Обама»:
«Молодые избиратели более разнообразны в расовом и этническом отношении, чем прочие, и это разнообразие усиливается на протяжении долгого времени. Всего 62 процента избирателей в возрасте до 30 лет являются белыми, в то время как 18 процентов – чернокожие и 14 процентов – испаноязычные. Четыре года назад эта возрастная группа состояла на 68 процентов из белых; в 2000 году белых насчитывалось почти три четверти, или 74 процента. Молодых можно назвать более светскими в их религиозной ориентации, они реже посещают богослужения на регулярной основе, и светские избиратели склонны голосовать за демократов»{973}.
Тем самым мы возвращаемся к критичности белого голосования для республиканцев; отсюда, собственно, и близкий, возможно, катастрофический кризис, спровоцированный политикой открытых границ, которая уменьшает партийную базу, представленную новейшим меньшинством Америки. Как пишет Томас Эдсолл, обозреватель ресурса «Хаффингтон пост»:
«Тенденция бросается в глаза. В 1976 году 89 процентов избирателей были белыми. Эта цифра уменьшилась… до 88 процентов в 1980 году, 86 процентов – в 1984 году, 85 процентов – в 1988 году, 83 процентов – в 1996 году, 81 процента – в 2000 году, 77 процентов – в 2004 году и 74 процентов – в прошлом году. Единственным исключением был 1992 год, когда участие независимого кандидата Росса Перо увеличило количество белых избирателей до 87 процентов»{974}.
Республиканский аналитик Билл Гринер писал после выборов 2008 года:
«В 1976 году 90 процентов голосов, поданных на президентских выборах, обеспечили неиспаноязычные белые. В 2008 году Джон Маккейн выиграл среди них в соотношении 56 к 43 процентам. Если бы Джон Маккейн баллотировался в 1976 году, он бы не просто победил, но стал бы президентом исключительно голосами белых – мнение цветных не имело бы значения»{975}.
Гринер подводит итог:
«Несмотря на все разговоры о влиянии Сары Пэйлин, несмотря на непопулярность президента Буша, несмотря на трудности в партии, побеждающей на третьих национальных выборах, несмотря на харизму Барака Обамы (и признаний в любви, обрушившихся на него в СМИ), несмотря на финансовый кризис, несмотря на все прочие факторы, будь Джон Маккейн кандидатом в те времена, когда неиспаноязычные белые составляли подавляющее большинство избирателей, сегодня он занимал бы президентское кресло»{976}.
Вывод заслуживает того, чтобы его повторить. Белые американцы, которые обеспечивают республиканскому кандидату в президенты девять из десяти голосов, уменьшились в численности до менее чем двух третей населения США и трех четвертей избирателей. Количество цветных между тем растет – и как доля населения, и как процент электората. На президентских выборах цветные голосуют преимущественно за демократов. За них – 60 процентов азиатских избирателей, 60–70 процентов выходцев из Латинской Америки и 90–95 процентов афроамериканцев.
Вопреки республиканской победе 2010 года, «число округов, где меньшинства составляют по меньшей мере 30 процентов населения, примерно удвоилось – с четверти в 1990-х годах до половины в настоящее время»{977}. Это означает, что все больше и больше избирательных округов становятся стабильно демократическими, даже при общем республиканском перевесе, как в 2010 году.
Благодаря массовой иммиграции, неспособности предотвратить проникновение в страну от двенадцати до двадцати миллионов нелегальных иммигрантов и нежеланию решать проблему «детского гражданства»[236], Республиканская партия получила новый электорат, который уверенно отправляет партию по пути вигов[237]. После поражения Джона Керри от Буша Майкл Мур утешал либералов:
«…Восемьдесят восемь процентов поддержки Бушу обеспечили белые избиратели. Через 50 лет Америка лишится белого большинства. Эй, 50 лет – это не так уж долго! Если вам сейчас десять и вы читаете эти строки, ваши золотые годы будут по-настоящему золотыми, и о вас хорошо позаботятся на склоне лет»{978}.
«Демографически Пэйлин привлекает вымирающий электорат, – говорит Франк Рич. – Это белые избиратели, живущие вне городов»{979}.
Пусть Рич радуется этому факту, он, к сожалению, прав. Политолог Алан Абрамовиц предполагает, что меньшинства будут составлять в 2020 году 34 процента избирателей{980}. Белые обеспечат всего 66 процентов электората. Кандидат Республиканской партии может набрать те же 60 процентов, какие партия получила в 2010 году, и все же уступить минимум 10 процентов своему оппоненту.
Бабье лето Республиканской партии?
Второго ноября 2010 года Республиканская партия добилась величайшего успеха со времен кануна Второй мировой войны, получив пять губернаторских постов, шесть мест – в Сенате, шестьдесят три места – в палате представителей и 680 мест – в законодательных собраниях штатов. По состоянию на январь 2009 года мало кто предсказывал такую разгромную победу, хотя некоторые из нас полагали, что Обаму, подобно Гуверу, обвинят в наступлении «периода испытаний», пусть предпосылки рецессии возникли еще до его президентства. Многие аналитики писали некрологи Республиканской партии. Вышедшая в 2009 году книга Джеймса Карвилла называлась «Еще 40 лет: как демократы будут управлять следующим поколением».
Причины, определившие поражение демократов, очевидны. Это безработица на уровне 9,5 процента в течение четырнадцати месяцев перед выборами; провал плана стимулирования экономики (стоимостью 787 миллиардов долларов), призванного спасти рабочие места; перспектива бюджетного дефицита в размере 10 процентов ВВП и рост национального долга за рамки 100 процентов ВВП; общественное неприятие программы «Обамакэйр»; растущая уверенность в том, что федеральное правительство присваивает себе слишком много власти; падение рейтинга президента; Нэнси Пелоси; Гарри Рид; возвышение Движения чаепития – перечисляю факты вовсе не в порядке значимости.
Но реальная история выборов 2010 года – это история о том, кто остался дома, а кто пришел голосовать. Республиканская партия сумела одержать красивейшую «промежуточную» победу на выборах в памяти живущих, поскольку белая Америка пришла на участки, а меньшинства и молодежь остались дома.
Согласно анализу «Нью-Йорк таймс», количество голосов белых выросло с 75 процентов в схватке Маккейна и Обамы в 2008 году до 78 процентов в 2010 году, при этом «республиканская» доля увеличилась с 55 процентов в 2008 году до 62 процентов. На юге за республиканцев проголосовали 73 процента белых, отвергнув таких ветеранов «медного ошейника»[238], как Джон Спрэтт из Южной Каролины и Джин Тейлор из Миссисипи{981}.
В южную глубинку, где сегрегация существовала дольше всего, она вернулась, на сей раз в политике. «Из девяти демократических представителей, которые по-прежнему представляют Юг, белый всего один, Джон Барроу из Джорджии. Зато из 28 республиканцев всего один, вновь избранный Тим Скотт из Южной Каролины, является чернокожим»{982}.
Дэйв Сондерс, стратег южных демократов, говорит: «На наших глазах в большинстве южных штатов крепнет убеждение, что культурно непозволительно быть демократом. Печально, но так оно и есть»{983}.
В статье «Бегство белых», посвященной анализу выборов в конгресс в 2010 году, Рон Браунстейн из «Нэшнл джорнэл» оценивает «республиканскую» долю среди белых в 60 процентов, а «демократическую» – в 37 процентов, но отмечает, что отчуждение белой Америки от Обамы и его политики намного сильнее:
«Ровно 75 процентов избирателей среди меньшинств говорят, что одобряют [действия Обамы]; всего 22 процента выразили неодобрение. Среди белых только 35 процентов поддерживают политику президента, а 65 процентов ее не одобряют. Головокружительные 49 процентов белых заявили, что принципиально не одобряют деятельность Обамы. (Эти белые голосовали за республиканцев прошлой осенью в соотношении 18 к 1.)»{984}.
Республиканцы снова потеряли голос молодежи от восемнадцати до двадцати девяти лет, в соотношении 42 к 56 процентам, но этот результат заметно лучше, чем в кампании Джона Маккейна, где соотношение составляло один против минимум двух. Республиканцы победили во всех прочих возрастных группах, в том числе среди пожилых. Тем не менее, демократы сохранили поддержку 73 процентов небелых избирателей, прежде всего выходцев из Латинской Америки, азиатов и афроамериканцев{985}.
Католики и протестанты представляли 89 процентов избирателей, республиканцы завоевали 55 процентов голосов католиков и 61 процент голосов протестантов. Еще раз: республиканцы получили более 90 процентов голосов христиан и более 90 процентов голосов белых.
Кризис партии характеризуется очень просто: вследствие иммиграции и высокой рождаемости среди цветного населения Америка становится все менее белой и христианской – следовательно, неизбежно менее республиканской.
Демократическая база растет, республиканская база умирает.
Демократическая база
Практически сразу после победы Обамы Браунстейн заметил, что надежды республиканцев вернуть себе Белый дом тают, будто чеширский кот из «Алисы в Стране чудес». В подкрепление своего вывода он привел факты новейшей политической истории:
«На пяти президентских выборах, начиная с победы Клинтона в 1992 году и заканчивая победой Обамы в 2008 году, восемнадцать штатов и округ Колумбия, в совокупности 248 голосов выборщиков, голосовали за демократов. Ни в одном из этих штатов или в округе разрыв между Маккейном и Обамой не был меньше 10 процентов. В штатах Нью-Йорк, Иллинойс и Калифорния Маккейн отстал более чем на 20 процентов»{986}.
Восемнадцать штатов – это все штаты Новой Англии, за исключением Нью-Гемпшира; Нью-Йорк и Нью-Джерси; среднеатлантические штаты Пенсильвания, Делавэр и Мэриленд; четыре основных штата Среднего Запада – Мичиган, Иллинойс, Висконсин, Миннесота; три тихоокеанских штата – Калифорния, Орегон и Вашингтон; плюс Гавайи. Кроме того, штаты Айова, Нью-Гемпшир и Нью-Мексико поддерживали демократов на четырех из последних пяти президентских выборов.
Даже после 2010 года Новую Англию представляют всего два республиканских конгрессмена – оба из Нью-Гемпшира.
В Массачусетсе полное ощущение того, что Республиканская партия на грани исчезновения. Каждое выборное должностное лицо штата, за исключением сенатора Скотта Брауна, представляет демократов, как и все конгрессмены. Среди 40 сенаторов штата – четыре республиканца, среди 160 членов конгресса штата – 30 республиканцев. С 1950 года республиканская партия не контролировала ни одну из палат местного законодательного собрания. «Среди 50 штатов, – пишет аналитик Джон Келлер в статье «Меднейший штат», – Массачусетс однозначно остается на протяжении нескольких десятилетий этаким демократическим «Бургер-кинг»[239]: они всегда поступают по-своему»{987}.
Возьмем самый густонаселенный штат страны, с одной пятой голосов выборщиков, необходимых для победы на президентских выборах. Калифорния голосовала за Никсона на всех пяти выборах, которые проводились на национальном уровне; за Рейгана – все четыре раза. Ныне Калифорния не просто поддержала демократов на пяти президентских выборах подряд: доля Маккейна при голосовании в штате ниже доли Голдуотера. В 2010 году Мег Уитман и Карли Фиорина, несмотря на хорошо финансируемые кампании, уступили 10 и более процентов Джерри Брауну и Барбаре Боксер. Браун, который стал губернатором, и Боксер, получившая место в Сенате, много лет находились, так сказать, поблизости. Хотя демократы лишились шестидесяти трех мест в палате представителей конгресса, в Калифорнии они не потеряли ни одного – наоборот, укрепили свои ряды за счет Сакраменто, где контролируют обе палаты законодательного собрания. Население Калифорнии выросло на десять миллионов человек с 1988 года, но поддержка республиканцев сейчас даже ниже, чем тогда. У партии нет ни единого представительства в штате. Как пишет, проводя «аутопсию» провала республиканцев, «Лос-Анджелес таймс», «белые консерваторы, опора партии, сменились небелыми беспартийными»{988}.
Майкл Блад из «Ассошиэйтед пресс» добавляет, что «партия Ричарда Никсона и Рональда Рейгана на западе США медленно умирает»{989}.
Среди причин, по которым партия потеряла Калифорнию, назову прежде всего и опять-таки иммиграцию и ее социально-экономический и этнический характер. Почти 90 процентов населения штата – выходцы из «третьего мира», в основном бедняки или рабочий класс. Они полагаются на правительство в сферах здравоохранения, обеспечения жильем, образования и занятости. «Если выделять социальную группу, которая не разделяет республиканскую философию малого правительства, это латиноамериканцы, – говорит Антонио Гонсалес, президент Юго-Западной ассоциации обучения избирателей. – Мы – за большое правительство, за страховки и общественную активность»{990}.
В статье «Демографические изменения и будущее партий», написанной для Центра за американский прогресс, Руй Тейшейра приходит к выводу, что партии Рейгана невозможно выжить:
«Эти данные позволяют предположить, что существует единственный способ, каким Республиканская партия сможет эффективно привлекать избирателей из меньшинств; но этот путь республиканцы уверенно отвергают. Партия должна, попросту говоря, стать менее консервативной. Она должна отказаться от стойкой неприязни к активной деятельности правительства, к социальным расходам и иммиграционной политике, должна выработать такую позицию в этих вопросах, которую меньшинства сочтут привлекательной»{991}.
Если некий историк возьмется писать «Историю упадка и разрушения дома Рейгана», ему не найти лучшего места для наблюдений, чем округ Орандж, где родился Ричард Никсон, где обитал Джон Уэйн, где властвовал Голдуотер и где был бастион Общества Джона Берча[240]. В этом «алькасаре»[241] старых правых Рейган разгромил Картера в соотношении три к одному. Тем не менее, Обама практически сыграл с Маккейном вничью, ибо былой округ Орандж остался в прошлом. Число сторонников республиканцев сократилось до 43 процентов. Сорок пять процентов жителей округа говорят дома на языках, отличных от английского. Адам Нагурни пишет в «Нью-Йорк таймс»:
«Белые составляют всего 45 процентов населения; округ кишит латиноамериканцами, а также вьетнамцами, корейцами и китайцами. Коэффициент рождаемости подскочил до 30 процентов в 2009 году с 6 процентов в 1970 году; посещение некоторых районов округа сопоставимо с поездкой за рубеж»{992}.
В 2010 году Лоретта Санчес, которая перехватила место от округа у Боба Дорнана в 1996 году фактически фотофинишем, причем успех ей предположительно обеспечили нелегальные иммигранты, заговорила о том, что «латино» в опасности, что они рискуют потерять это место вследствие возвышения конкурирующей этнической группы. Санчес заявила Хорхе Рамосу из ТВ-программы «Аль пунто», что «вьетнамцы пытаются отнять это место… и выдвигают своего кандидата, Ван Траня, который категорически против иммигрантов и против выходцев из Латинской Америки»{993}.
Прежняя идеологическая политика в округе Орандж сменилась новой племенной политикой. Некогда округ виделся микрокосмом и олицетворением Средней Америки. Но иммиграция радикально изменила его лицо и характер. Бедняки-«латино» и рабочий класс зависят от правительства и голосуют за правительство. Вьетнамцы, корейцы и китайцы больше не воспринимают Республиканскую партию как выразителя своих интересов, ибо антикоммунизм холодной войны ничего не значит в новую эпоху. Закрытые производства, сокращение рабочих мест – все это превратило округ Орандж из бастиона среднего класса в регион с очевидной диспропорцией достатка.
«Политическая текстура этого округа, по численности населения превышающего Неваду и Айову, меняется на глазах, – пишет Нагурни, – и многие чиновники говорят, что только вопрос времени, когда республиканцев смоет новым приливом»{994}. Примеру округа Орандж следует Калифорния в целом, а по стопам Калифорнии идет вся Америка.
Другая причина приближающегося кризиса Республиканской партии – разделение нации на налогоплательщиков и налоговых потребителей. Со времен Рейгана налоговые льготы фактически исключили треть всех наемных работников из числа плательщиков. Когда подводится баланс, 47 процентов американских работников не платят подоходный налог. Исследование Объединенного комитета конгресса по налогам и сборам выявило, что в 2009 году в целом 51 процент всех домашних хозяйств не уплатил федеральный налог. Если население не платит федеральных налогов, но пользуется федеральными льготами, для него прямой резон голосовать за партию власти – и против партии, которая желает сократить сферу деятельности правительства. Два столетия назад Джон К. Калхун, изучавший недостатки и ошибки демократий, словно предвидел наше нынешнее состояние:
«Необходимым результатом, следовательно, неравного фискального обременения, налагаемого правительством, окажется разделение общества на два больших класса; один будет состоять из тех, кто действительно платит налоги и… в одиночестве несет тяжкий груз поддержки правительства; другой класс состоит из тех, кто обретает доходы посредством ссуд и кого правительство поддерживает; или, если сказать то же самое короче, общество разделяется на налогоплательщиков и потребителей налогов»{995}.
Разделенная нация, описанная Калхуном, обитает в сегодняшней Америке. Он предупреждал, что «буде налогообложение станет применяться во имя укрепления и возвышения одного класса общества за счет другого… это неизбежно приведет к возникновению двух сторон и к насильственным конфликтам между ними за власть над правительством»{996}.
Калхун предугадал революцию Движения чаепития. Мы вовлечены в «насильственные конфликты», которые маскируют классовую борьбу. Подавляющее большинство тех 4,4 миллиона человек, которые живут на социальном обеспечении, вкупе с 22 миллионами государственных служащих, 23 миллионами налоговых «льготников», 44 миллионами живущих на продовольственные талоны, 50 миллионами клиентов программы «Медикэйд» и 70 миллионами тех наемных работников, которые не платят подоходный налог, голосуют за свою партию – за демократов.
Мы приближаемся к переломному моменту, когда налоговых потребителей станет больше, чем налогоплательщиков. «Уолл-стрит джорнэл» пишет:
«Почти половина всех американцев в настоящее время проживает в семьях, где кто-либо получает государственное пособие; ничего подобного в истории [ранее] не фиксировалось. При этом количество американских домохозяйств, не выплачивающих федеральный налог, также выросло: с 39 процентов пять лет назад до 45 процентов в 2010 году»{997}.
Тринадцать процентов американских семей не платят даже налог по социальному обеспечению{998}. Зачем десяткам миллионов людей, которые не платят никаких налогов, но пользуются всеми благами общества изобилия, голосовать за партию, ратующую за ликвидацию этого перекоса в государственной политике? Старая шутка Генри Менкена насчет «Нового курса» стало реальностью в двадцать первом веке. Америка действительно разделилась «на тех, кто работает, чтобы выжить, и тех, кто голосует, чтобы выжить»{999}.
Республиканский «блок» на президентство, установленный Никсоном и подновленный Рейганом, благополучно сняли. Окажется ли 2010 год бабьим летом Республиканской партии, предвещающим студеную зиму?
Смелая надежда
Рассмотрим снова приведенные выше цифры, которые ставят неприятные вопросы – а республиканцы нынешнего поколения эти вопросы упорно игнорируют. В 2008 году чернокожие и евреи отдали Маккейну всего по 1 проценту от общего числа своих голосов. Откуда же тогда эта одержимость Республиканской партии афроамериканцами, которые голосовали за Обаму в соотношении 24 к 1, но которые уступают в численности белым избирателям в соотношении 1 к 6? Почему партия тратит столько сил и средств на «заигрывание» с евреями, которых католики превосходят в пропорции 13 к 1, а протестанты – в пропорции 25 к 1? Ведь евреи – куда более «упертые» демократы, чем католики или протестанты. Даже Рональд Рейган никогда не приближался к успеху среди еврейских избирателей.
Охотиться надо там, где водятся утки, говаривал Барри Голдуотер. Если белые составляют три четверти электората, а христиане – четыре пятых, именно здесь следует стремиться к победе. Если республиканцы могут увеличить свою долю на 2012 год среди католиков с 45 до 52 процентов – как было, когда Буш одолел Керри и на промежуточных выборах 2010 года, – эти семь процентов принесут больше голосов, чем 100 (вместо 20) процентов голосов евреев.
Какой из перечисленных вариантов проще реализовать?
Католики не только голосуют в 13,5 раза чаще евреев, они более восприимчивы к позиции Республиканской партии по моральным и социальным вопросам – будь то молитва в школах, право на жизнь, аборты, исследования эмбриональных стволовых клеток, эвтаназия, однополые браки или позитивные действия.
Обратимся снова к чернокожему электорату. По некоторым данным, Никсон, в 1972 году соперничая с либералом из Южной Дакоты, которому недоставало героической репутации Хьюберта Хамфри у чернокожей Америки[242], получил 18 процентов голосов афроамериканцев. В 2010 году Маккейн получил всего 4 процента. За полтора века 18 процентов и 4 процента суть наивысший и минимальный показатели работы республиканцев с чернокожими избирателями. При Обаме велика вероятность, что средний показатель республиканцев так и останется в пределах 4 процентов.
Но если кандидат-республиканец сможет увеличить свою долю за счет белых, с 55 процентов Маккейна до 58 процентов Буша в 2004 году, это окажет такое же влияние на итоговый рейтинг республиканцев, что и увеличение доли среди афроамериканцев с 4 до 21 процента голосов.
Если партия сможет повторить свой успех 2010 года, завоевать те же 60–62 процента голосов белых, это практически гарантирует ей победу на президентских выборах.
Демограф Уильям Фрей из Института Брукингса подчеркивает важность этого обстоятельства:
«Значимость голосов меньшинств для Обамы очевидна, ни в коем случае нельзя пренебрегать тем фактом, что именно сокращение поддержки кандидата от Республиканской партии со стороны белых позволило меньшинствам склонить чашу весов в свою пользу во многих медленно «лиловеющих»[243] штатах.
Вопрос, который я хотел бы задать, звучит так: изменит ли ситуацию продолжающаяся стагнация в экономике?»{1000}
Эти цифры и замечание Фрея демонстрируют, что Маккейн утратил шансы на президентство, отказавшись обсуждать вопросы, интересующие христиан (однополые браки и право на жизнь), а также интересующие белый рабочий и средний класс (позитивные действия, нелегальная иммиграция, НАФТА и расистские тирады преподобного Райта). Лишь единожды в ходе кампании Маккейн вырвался в лидеры. Это произошло спустя две недели после того, как он пригласил в свою команду Сару Пэйлин, харизматичную христианку, чрезвычайно привлекательную фигуру для евангелистов и «нэшвилловской» подлинной Америки.
Фрэнк Рич, социально и культурно чуждый Пэйлин и тем, от имени кого она выступает, оценил этот призыв к «забытым» американцам:
«[Пэйлин] отстаивает простые истины: вымирание белой негородской Америки, которая постоянно плачется и купается в жалости к себе самой, наблюдая, как страна мчится в двадцать первый век и оставляет ее позади… Волна, которую она хочет оседлать, это волна громкого, резонансного негодования жертв»{1001}.
Рич подразумевал под «уязвленным» народом тех, кто цепляется за свои Библии, двуличие и оружие; Обама так отозвался о них на закрытом мероприятии по сбору средств в Сан-Франциско, когда объяснял, почему белые в Пенсильвании его не поддерживают. Обида, к которой обращается Пэйлин, пишет Рич, набрасывая карикатурное изображение средней Америки, «отчасти коренится в расовых вопросах»:
«Когда Пэйлин назвала Аляску «микрокосмом Америки» – это случилось в предвыборную кампанию 2008 года, – данное утверждение опровергало подтверждаемую статистикой реальность, что крошечное чернокожее и испаноязычное население ее штата не представлено в органах власти. Она выступала за «настоящую Америку», и идентичность этой нереальной Америки не приходилось разъяснять аудитории, настроенной на общую волну с оратором»{1002}.
Кое в чем Рич абсолютно прав. За две недели после приглашения Пэйлин Маккейн, отстававший от соперника на восемь процентов, вдруг вырвался вперед на четыре процента – в первый и единственный раз за всю кампанию. «Уязвленные» люди, над которыми насмехался Обама, которые помогли Хиллари одержать сокрушительную победу в Пенсильвании, Западной Виргинии и Кентукки, внезапно переметнулись к Джону Маккейну.
Все, о чем говорилось выше, указывает на стратегию, которой республиканцам следует придерживаться, на стратегию, направленную на увеличение доли партии среди белого христианского населения, направленную на повышение явки этих избирателей на участки за счет конкретных лозунгов, конкретной позиции по социальным, культурным и моральным вопросам, стратегию, направленную на справедливое представительство для формирующегося белого меньшинства. Если партия не будет поддерживать нью-хейвенского пожарного и кембриджского полицейского (напомню имена – Фрэнк Риччи и Джеймс Кроули соответственно), у нее нет будущего. Пусть Говард Дин пренебрежительно именует республиканцев «белой партией», почему республиканцы должны стыдиться того факта, что они выражают интересы потомков тех, кто основал эту страну, кто строил и защищал Америку с самого ее рождения?
В 2009 году Виргиния и Нью-Джерси указали путь остальным штатам. В Виргинии кандидат-республиканец на пост губернатора Боб Макдоннелл получил 9 процентов голосов чернокожих – против 8 процентов этих голосов у Маккейна. В общем, результат одинаково низкий. Зато доля белого электората выросла с 70 процентов в 2008 году до 78 процентов в 2009 году, и Макдоннелл получил 67 процентов их голосов – против 60 у Маккейна. То есть Макдоннелл превратил шестипроцентное поражение Маккейна в «старом доминионе»[244] в победу Республиканской партии с преимуществом в 17 процентов.
В Нью-Джерси республиканец Крис Кристи получил 9 процентов голосов чернокожих против 8 процентов у Маккейна. Зато Кристи завоевал 59 процентов голосов белых против 50 процентов Маккейна и стал губернатором.
В январе 2010 года Скотт Браун наконец-то разрушил «вековое проклятие», получив место в Сенате – чего не случалось почти шестьдесят лет, после Джона Ф. Кеннеди и его брата Эдварда. Как Брауну удалось превратить 26-процентное торжество Обамы над Маккейном в свою 6-процентную победу над генеральным прокурором Мартой Коукли? Очень просто – за счет тех самых белых голосов, которые на федеральном уровне массово собрал Обама.
На выборах 2008 года 79 процентов избирателей штата Массачусетс представляли белых. Обама завоевал их с перевесом в 20 процентов. Экзитполов в кампании Брауна и Коукли не проводилось, но аналитики подсчитали, что белые составили более 80 процентов электората и Брауна поддержали минимум две трети. Ведь независимые кандидаты «штата у залива», подавляющее большинство которых поддержало Брауна и сняло свои кандидатуры в его пользу, были преимущественно белыми людьми, покинувшими Демократическую партию, тогда как чернокожие и выходцы из Латинской Америки продолжали хранить ей верность. Браун получил массу голосов у сторонников этих независимых кандидатов.
Кроме того, стычка между сержантом Кроули и профессором Гейтсом имела место в Кембридже. И когда Обама попробовал подменить собой суд, поспешив заявить, что Кроули «действовал глупо», поддержка президента среди белой Америки несколько снизилась – и буквально упала в штате, где губернатор Девэл Патрик присоединился к Обаме в словесном преследовании кембриджского полицейского{1003}.
Кампании Макдоннелла, Кристи и Брауна показали, как следует конкурировать с демократами. Республиканский план по возвращению в Белый дом заключается в увеличении явки белых избирателей и в повышении доли партии у электората – трех четвертей населения страны – с 55 процентов голосов у Маккейна до цифры ближе к двум третям у Никсона и Рейгана.
В конечном счете, однако, был прав непоколебимо уверенный Билл Клинтон. Отвечая на вопрос Дэвида Грегори в ТВ-передаче «Встреча с прессой», существует ли «обширный заговор правых», в свое время «обнаруженный» Хиллари, Клинтон ответил: «Безусловно. Конечно, существует. Но они сегодня уже не так сильны, как раньше, потому что Америка изменилась демографически»{1004}.
Плоды потворства
На партийном съезде 1988 года, где его выдвинули кандидатом, вице-президент Джордж Г. Буш пообещал сделать администрацию «добрее и мягче», и это обещание заставило консерваторов задаться вопросом – добрее и мягче кого? Впрочем, предвыборная кампания Буша не отличалась, вопреки обещаниям, ни добротой, ни мягкостью.
Читать бесплатно другие книги:
