Самоубийство сверхдержавы Бьюкенен Патрик

Балканские войны

Двадцатый век начался европейской войной, самой долгой со времен Наполеоновских походов. Эта война велась в Африке, где говорящие на нидерландском бурские Республика Трансвааль и Оранжевое Свободное государство отстаивали свою идентичность и независимость. Лишь когда лорд Китченер, чтобы лишить партизан Луиса Боты поддержки народа, начал наполнять свои концентрационные лагеря бурскими женщинами и детьми, буры вынуждены были сложить оружие – в 1902 году.

Три года спустя обрела свободу Норвегия, которая была отделена от Дании и передана Швеции, когда датчане поставили не на ту карту в Наполеоновских войнах. Норвежцы были готовы к борьбе за независимость, в которой часть шведского общества им отказывала. Но государственный подход возобладал, и норвежцы отправились создавать собственный этнонациональный дом.

Зато на Балканах ситуация нисколько не походила на мирную.

В 1820-х годах греки восстали против турок-османов и в войне за независимость создали греческую нацию. Об этой войне лорд Байрон, погибший на ней, писал:

Сербия к двадцатому столетию тоже обрела независимость.

Но на Балканах, от которых Бисмарк отмахивался как от «не стоящих костей одного померанского гренадера», кипел котел этнических страстей, и напряжение усугублялось застарелым конфликтом между Габсбургами, Романовыми и Османской империй. Это была «пороховая бочка» Европы. Тот же Бисмарк предупреждал, что, когда Великая война разразится, она, скорее всего, начнется «из-за какой-нибудь треклятой глупости» на Балканах.

В 1908 году, когда император Франц-Иосиф вступил в шестидесятый год своего правления, Австрия в нарушение Берлинского договора 1878 года аннексировала Боснию и Герцеговину. Россия еще не оправилась от поражения в Русско-японской войне и революции 1905 года, поэтому император Николай II никак не отреагировал. К тому же Вену поддерживало самое могучее государство Европы – Второй рейх кайзера Вильгельма II.

К 1912 году, однако, под эгидой России была образована Балканская лига, которая объединила Болгарию, Сербию, Грецию и Черногорию. Ее основной целью было «оторвать» Македонию от Османской империи, занятой войной с Италией за территорию, ныне известную как Ливия.

Восьмого октября Черногория объявила войну Порте, десять дней спустя ее поддержали союзники. Армия Лиги совокупно насчитывала 750 000 солдат, и турки терпели поражение на всех фронтах. Болгары разгромили их во Фракии и подступили к Константинополю. Сербы и черногорцы захватили Скопье, столицу Македонии. Греки заняли Салоники. Албания, Македония и Фракия, три европейские провинции, были отторгнуты от Османской империи. С 3 декабря вступило в силу перемирие.

Но 13 января 1913 года, после переворота «младотурков» в Константинополе, война возобновилась. Снова Балканская лига восторжествовала. 30 мая 1913 года на Лондонской конференции Албания по настоянию великих держав стала независимой страной, а Македонию поделили между собой победившие балканские союзники.

Первая Балканская война была этнонациональной войной рас, племен и вероисповеданий. Славяне-христиане объединились, чтобы прогнать турок-мусульман с Балканского полуострова, чье население ненавидело оккупантов за века сурового правления.

В середине 1913 года началась Вторая Балканская война – за Македонию. Болгары считали себя обманутыми, лишенными справедливой доли и претендовали на Салоники. Греция и Сербия, вынужденные на Лондонской конференции расстаться со «своими» частями Албании, заключили союз. Вторая война длилась месяц, с 16 июня по 18 июля.

Болгары были разбиты, а румыны и турки присоединились к Греции и Сербии, лишив Софию всех завоеваний Первой Балканской войны. Болгария уступила Южную Добруджу Румынии, вернула Восточную Фракию туркам, а Греция и Сербия поделили между собой Македонию, породив этнонациональный конфликт, который по сей день раздирает НАТО. Афины отказываются признавать Македонию в любом качестве, за исключением бывшей югославской Республики Македония. Для греков имя и земли Филиппа Македонского и его сына Александра Великого принадлежат исключительно Греции.

Сараево, 1914 год

После победы в Первой и Второй Балканских войнах Сербия, обуянная гордыней национализма, решила создать национальный дом для всех сербов, в том числе для тех, кто жил под австрийским управлением в Боснии и Герцеговине. Достичь подобного было невозможно без войны с империей Габсбургов. 28 июня 1914 года в Сараево, столице Боснии, сербский националист Гаврило Принцип, привезенный из Белграда офицерами сербской службы безопасности, застрелил эрцгерцога Франца Фердинанда, наследника австрийского престола, и его жену. Этот акт этнонационального террора оборвал жизнь реформатора, который намеревался утишить недовольство своих славянских подданных, когда он воссядет на престол после Франца-Иосифа, правившего уже шестьдесят шестой год. Фердинанд собирался предоставить славянам автономию и уравнять их в правах с австрийцами и венграми[207]. Его убийство превзошло самые смелые ожидания заговорщиков из тайного общества «Черная рука»[208] в Белграде.

Австрия предъявила Сербии ультиматум. Когда та отказалась удовлетворить в полном объеме все десять требований, Вена объявила войну и обстреляла Белград со своего берега Дуная. Царь Николай мобилизовал свою армию для поддержки славянских братьев России. Кайзер приказал объявить мобилизацию для отражения русской угрозы. Когда Франция, союзник России, отказалась сохранять нейтралитет, Германия объявила войну Франции. А когда германская армия вторглась в Бельгию, британский кабинет министров оставил за собой право выступить на помощь Бельгии и Франции.

Никто не был ошеломлен случившимся сильнее, чем марксисты, которые уверяли, что пролетариат Европы никогда не возьмется за оружие, чтобы убивать друг друга по воле буржуазии. Пролетариат, утверждали марксисты, в едином порыве выступит против капиталистической войны. Многие марксисты навсегда лишились веры в эту идеологию, когда партия, которой они доверяли свои надежды и чаяния, немецкие социал-демократы, проголосовала за поддержку военного бюджета кайзера. Призыв к социалистической солидарности оказался заглушен голосами племени и крови. В Лондоне, Париже, Санкт-Петербурге и Берлине юноши и мужчины веселились, отправляясь убивать соседей-христиан.

Руководство итальянской Социалистической партии осудило своих коллег в Германии и Европе, поддержавших войну, и 12 голосами против одного приняло резолюцию, которая гласила: «Мы сохраним верность нашему знамени; на этом знамени написано: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Единственным несогласным с резолюцией был Бенито Муссолини{827}.

Война продлилась четыре года, погибло девять миллионов человек, рухнули четыре империи. Этнонационализм вверг континент и мир в кровопролитнейшую войну в истории.

Париж, 1919 год

Придя к власти в 1917 году, Ленин стал публиковать тайные договоры из романовских архивов; из этих документов становилось очевидным, каким образом после окончания войны союзники – Великобритания, Франция, Россия, Италия, Румыния и Япония – планировали поделить мир. Великая война внезапно превратилась в аморальную и банальную имперскую схватку за территории и добычу.

Чтобы опровергнуть это «надругательство над идеалами», стоившими жизни миллионам молодых людей, президент Вильсон, страна которого вступила в войну в апреле 1917 года «ради безопасности в мире и демократии», подготовил свои Четырнадцать пунктов. Своим заявлением Вильсон пытался объяснить миру, за что мы, американцы, боремся. В основе его видения лежала идея самоопределения наций. Первого февраля 1918 года Вильсон сформулировал предпосылки справедливого и прочного мира:

«Никаких аннексий не предусматривается… Народы не следует передавать из одного суверенитета в другой на международных конференциях… «Самоопределение» – не пустая фраза… Всякое территориальное урегулирование по итогам этой войны должно осуществляться в интересах и к пользе населения, а не как составная часть какого-либо регулирования или компромисса между соперничающими государствами»{828}.

Впрочем, перед началом мирной конференции госсекретарь США Роберт Лансинг поделился с дневником своей озабоченностью по поводу «взрывоопасности» предложения Вильсона:

«Чем больше я размышляю над президентской декларацией, над правом на «самоопределение», тем сильнее утверждаюсь в сомнениях относительно того, насколько вообще разумно озвучивать подобные идеи некоторым расам…

Это слово [самоопределение] буквально начинено динамитом. Оно пробуждает надежды, которые никогда не реализуются. Боюсь, оно будет стоить тысяч жизней… Какое несчастье, что это слово было произнесено! На какие беды оно нас обрекает!»{829}

Что ж, результаты и последствия Парижской мирной конференции, этого «балагана в птичнике», по выражению британского дипломата Гарольда Николсона, подтвердили опасения Лансинга и обманули чаяния Вильсона. Страхи президента обрели зримое воплощение. Империи Гогенцоллернов, Габсбургов и османов рухнули, однако нации, порожденные договорами в Версале, Сен-Жермене, Трианоне, Нейи и Севре, оказались оскорблением вильсоновских идеалов.

Согласившись на мир на условиях Четырнадцати пунктов Вильсона, Германия уступила по плебисциту Северный Шлезвиг Дании и отдала Эйпен и Мальмеди Бельгии в качестве компенсации за ущерб от оккупации. Эльзас и Лотарингия отошли Франции, как того требовал восьмой пункт Вильсона. Саар отделили от Германии, вместе с населением, которому пообещали через пятнадцать лет референдум о возможности возвращения. Вытянутый кусок территории, от Силезии к морю, как бы разрезавший Германию надвое и отделивший Восточную Пруссию от Берлина, был передан Польше. Данциг, восточно-прусский город и порт Ганзейского союза, также перешел под контроль Варшавы, обеспечив Польше выход к морю. Мемель достался Литве.

Версаль лишил Германию десятой части населения и восьмой части территории. К 1920 году немцы очутились под властью датчан, бельгийцев, французов, итальянцев, чехов, поляков, а вскоре к «властителям» присоединились и литовцы. Союзники учредили мир, который вовсе не сулил мира. Ведь Германия показала себя наиболее сильным государством Европы – она победила Россию, Румынию и Италию и на равных соперничала с Великобританией и Францией на протяжении четырех лет, причем ни один иностранный солдат не ступал на немецкую землю. Оправившись от потерь, Германия, безусловно, должна была потребовать возвращения того, чего лишилась.

Этнонационализм, стремление к возвращению утраченных земель и населения, почти повсеместно поддерживался и сделался основным положением программы новой, национал-социалистической партии.

После Германии на эшафот поднялась империя Габсбургов. По договорам в Сен-Жермене и Трианоне древняя империя оказалась расколотой. Северные провинции отошли Польше. Чехословакии, которая возникла в 1918 году радениями Томаса Масарика, ставленника Парижа, передали «под опеку» 3,5 миллиона этнических немцев, 2,5 миллиона словаков, 800 000 венгров, 500 000 русинов и 150 000 поляков. Все они возмущались тем, что их вынуждают жить в стране, где доминируют 7 миллионов чехов.

Заставлять ли 3 миллиона немцев подчиняться чехам, которых большинство из этих немцев презирало, долго и яростно обсуждалось в Париже. Арчибальд Кулидж из делегации США называл это решение ошибочным. Ян Смэтс из делегации ЮАР предупреждал, что притязания Чехии на венгерские и германские земли могут обернуться катастрофой: «При том, что миллионы немцев уже проживают в Богемии на севере, планируемое присоединение около 400 000 или 500 000 мадьяр на юге выглядит тяжким бременем для молодого государства, не говоря уже о грубом нарушении принципов суверенитета»{830}. «Миллионы немцев» в Богемии, о которых упоминал Смэтс, жили на территории, которую миру предстояло узнать как Судетскую область.

Союзники не пожелали прислушаться к Смэтсу. Они слушали Эдуарда Бенеша, министра иностранных дел Чехии, который обещал превратить Чехословакию в подобие швейцарской федерации, где все национальные меньшинства будут пользоваться равными правами и обладать значительной автономией. Накануне мюнхенского сговора Ллойд Джордж обвинил Бенеша в том, что тот солгал союзникам в Париже.

Южный Тироль, с 250 000 тирольцев, принадлежавший Австрии на протяжении шести столетий, передали Италии в качестве награды за переход на сторону союзников в 1915 году. Вена из столицы великой христианской империи сделалась главным городом крошечной страны без выхода к морю и с населением менее 7 миллионов человек.

Венгрию «ужали» из имперской провинции площадью 125 000 квадратных миль до страны с территорией в 36 000 квадратных миль. Почти половина мадьярского населения очутилась под иностранным владычеством. Трансильванию вместе с 2 миллионами венгров вручили Румынии, вовремя присоединившейся к союзникам. Словакия, которой в значительной степени католическая Венгрия правила веками, перешла к чехам, заодно с 800 000 словацких венгров. Прочие венгерские земли достались Королевству сербов, хорватов и словенцев. Когда Румыния вторглась в Венгрию, чтобы уничтожить советскую республику Белы Куна, захватившего власть и развязавшего красный террор, адмирал Миклош Хорти привел национальную армию в Будапешт и пообещал вернуть все утраченные мадьярские земли. Эти цели со временем побудили адмирала к партнерству с Гитлером.

Проклятием версальские соглашения сделала не только несправедливость, обрекшая миллионы венгров и немцев на подчинение иностранному правлению, не только лицемерие союзников, публично рассуждавших о праве наций на самоопределение, но, повторяя слова Смэтса, «грубое нарушение принципов суверенитета». Союзники подписали «свидетельства о рождении» для наций, столь же мультиэтнических и многоязычных, как покойная империя Габсбургов, но напрочь лишенных легитимности и авторитета империи.

Подданными новообразованного Королевства сербов, хорватов и словенцев оказались боснийские мусульмане, албанцы, македонцы, черногорцы, венгры и болгары. Польша правила отныне миллионами немцев, украинцев, белорусов, евреев и литовцев. Румыния – миллионами венгров и болгар. Меньшинства, которыми управляли из Белграда, Праги, Варшавы и Бухареста, очутились в таком положении против своей воли, в нарушение обещания Вильсона о самоопределении как основе мирной жизни. Считая себя обманутыми, они накапливали негодование, которому предстояло выплеснуться во второй европейской войне – число жертв последней затмило все ужасы Великой войны.

«Естественная карта мира»

В своих «Очерках истории цивилизации» (1920) Герберт Уэллс оплакивал политическую глупость, побуждающую объединять этнические группы в искусственные образования: «Ведь существует естественная и необходимая политическая карта мира, которая превыше таких глупостей».

«Имеется наилучший способ разделить любую часть мира на административные районы и наилучший способ управления для каждого района, учитывающий язык и расовую принадлежность жителей, и в наших общих интересах обеспечить такое разделение и установить такую форму правления, независимо от дипломатии и национальных флагов, «претензий» и мелодраматических «лояльностей», а также нынешней политической карты мира»{831}.

Несмотря на демократию, писал Уэллс, «естественная политическая карта мира настаивает на воплощении. Она колышется и вздыбливается под искусственной политической картой, подобно некоему плененному колоссу»{832}. Уэллс понимал, что не тексты на бумаге, но язык, литература, кровь, почва, история и вера делают нацию нацией, что последняя есть живой организм, а не искусственный конструкт. Что касается поликультурных, многоязычных и полиэтнических наций, «изготовленных» в Париже президентами и премьер-министрами, это искусственные нации, обреченные рано или поздно распасться.

«Чрезвычайно неудобно управлять делами народов, говорящих на разных языках и потому читающих разные книги и приверженных разным коллективным идеям, в особенности если эти различия усугубляются религиозными спорами. Лишь сильный взаимный интерес, наподобие потребности в обороне, объединившей швейцарских горцев, способен оправдать тесное сближение народов разных языков и вероисповеданий»{833}.

В пору, когда «естественные» народы Европы наблюдали перемещение миллионов своих сородичей под власть чужеродных этносов, им ненавистных, Уэллс фактически предвидел ближайшее будущее.

Ирландское восстание

Когда Дизраэли заметил: «Все сводится к расе, иной причины нет», он имел в виду то, о чем позднее рассуждал Черчилль, говоря об «островном народе», «уникальных людях, отделенных от всех прочих, но объединенных границами, языком, культурой, историей и кровью»{834}. Ирландцев, пусть они подданные короны, Дизраэли воспринимал как особую породу: «Этот дикий, безумный, ленивый, нерешительный и суеверный народ не испытывает ни малейшей расположенности к английскому характеру. Их идеал человеческого счастья – чередование клановых стычек и грубого идолопоклонства [т. е. католицизма]. Их история представляет собой замкнутый круг фанатизма и крови»{835}. Герцог Веллингтон придерживался того же мнения. Когда ему напомнили, что он родился в Дублине, Железный герцог возразил: «Родиться на конюшне не значит быть конем»{836}. Современник Веллингтона и Дизраэли Томас Карлейль считал ирландцев «жизнерадостными дикарями»{837}.

Сами ирландцы считали себя отдельным народом, даже когда сражались бок о бок с англичанами и шотландцами. В стихотворении «Летчик-ирландец провидит свою гибель» Йейтс говорил о своем народе:

Дело Англии отнюдь не было делом Ирландии. Враги Англии не были врагами Ирландии. Не успела закончиться Великая война, как начались «Тревожные годы». В народной памяти было свежо Пасхальное восстание 1916 года, когда 2000 мятежников – в год наступления на Сомме – захватили дублинский почтамт, рассчитывая на общую поддержку. Надежды не оправдались, первых лидеров восстания высмеивали и обливали презрением, но британцы сразу выставили себя злодеями, когда арестовали многие тысячи ирландцев и приговорили пятнадцать вожаков к расстрелу; это провело роковую черту между англичанами и ирландцами. В «Пасхе 1916 года» Йейтс писал:

Они изменились, превратились из мятежников, совершивших акт предательства в военное время, в мучеников независимости Ирландии. В 1918 году, нуждаясь в пополнениях после отражения наступления Людендорфа, Ллойд Джордж решил призывать в армию ирландцев. Это решение ознаменовало гибель ирландской Парламентской партии Джона Редмонда, которого война лишила сына. Отныне голосом Ирландии стала партия Шинн Фейн.

В 1919 году разгорелась партизанская война, началась она убийствами полицейских и «коллаборационистов», сотрудничавших с британским правительством. Лондон в ответ направил в Ирландию ветеранов Западного фронта – «черно-пегих»[209]. С 1919 по 1921 год погибли сотни людей, но наконец лидер повстанцев Майкл Коллинз прибыл в Лондон, чтобы договориться с Черчиллем о мире. Так появилось Свободное Ирландское государство, но шесть северных графств Ольстера остались в составе Соединенного Королевства. Договор, с которым Коллинз вернулся домой, породил гражданскую войну, которая завершилась убийством миротворца.

В истории найдется мало более показательных примеров этнонационализма. Британские подданные, граждане свободной страны, пользовались равными правами с англичанами, были представлены в парламенте, считались метрополией величайшей империи, сравнимой с Римом в зените славы и могущества и в час триумфа. Тем не менее, они стремились освободиться и были готовы сражаться и умирать, чтобы Ирландия, бедный край с населением несколько миллионов человек, заняла достойное место в ряду наций. Что же побуждало ирландцев предпочесть разделение единству?

Исключительно этнонационализм. Пусть на протяжении веков они жили вместе с англичанами, ирландцы видели себя отдельным народом. Они кельты, а не англосаксы. Их церковь – римско-католическая, а не англиканская. Их язык – гэльский, а не английский. Их история – не история Англии, не история империи, но многовековой каталог преступлений против ирландского народа, от Дрогеды и Уэксфорда до «карательных законов» и картофельного голода[210] и до расстрелов вожаков Пасхального восстания. Еще долго после победы в войне за независимость ненависть к Англии оставалась свойственной ирландцам, ибо она, так сказать, сидела в их ДНК.

Когда в 1939 году Великобритания объявила войну гитлеровской Германии, к ней присоединились Канада, Южная Африка, Новая Зеландия и Австралия – в знак солидарности с метрополией. Ирландия же объявила о нейтралитете, который сохраняла, несмотря на Дюнкерк, битву за Британию и вступление Америки в войну.

Вот уж точно – английская война не была войной Ирландии.

Младотурки

В отличие от бескровного отделения Норвегии от Швеции в 1905 году, многие национальные государства двадцатого века рождались в крови.

В первом десятилетии века Османская империя, «больной человек Европы» по жесткой формулировке, приписываемой царю Николаю I[211], оказалась при смерти, и западные державы вкупе с прежними несамостоятельными государствами начали «откусывать» турецкие провинции. В 1908 году первые младотурки совершили переворот и захватили Салоники. С 1911 по 1918 год Энвер-бей, будущий Энвер-паша, руководил виртуальной военной диктатурой. Его целью было «отуречить» империю, заставить всех подданных говорить на турецком языке, получать турецкое образование и отправлять своих сыновей служить в национальной армии. Поскольку в империи, что простиралась от Магриба до Месопотамии, проживали миллионы христиан – славян, греков и армян, – а также арабы-мусульмане и курды, политика «отуречивания» вызывала сопротивление. В 1914 году Турция связала свою судьбу с центральными державами[212] и одержала легендарную победу при Галлиполи, отразив высадку англо-французского десанта в Дарданеллах. Эта морская катастрофа союзников стоила Первому лорду адмиралтейства Уинстону Черчиллю его должности. В том же 1915 году турки, разъяренные тем, что армяне сражались против них вместе с русской армией, устроили фактический геноцид армян: число погибших и бежавших превысило 1,5 миллиона человек. Сами турки это отрицают, но армяне и другие народы признают случившееся именно геноцидом.

В 1918 году турки капитулировали, и Севрский договор, вступивший в силу в Париже в 1920 году, зафиксировал крах империи. По секретному соглашению Сайкса – Пико Палестина, Трансиордания и Месопотамия отошли англичанам, а Сирия и Ливан достались Франции[213]. Арабы так и не получили независимости, которую им обещал Лоуренс Аравийский. Трое победоносных союзников – Франция, Италия и Великобритания – оккупировали часть Турции, а греки контролировали Западную Анатолию почти вплоть до Анкары. Американцам предложили в мандатное управление Константинополь, которым интересовался Вильсон, но мы благоразумно уклонились – ведь Соединенные Штаты Америки никогда не объявляли войну Турции.

Затем настал час Ататюрка.

Его армия сначала вытеснила французов и итальянцев, потом выгнала греков из Анатолии, устроив резню в Смирне, а потом сошлась с британцами в Чанаке. Британцы предпочли эвакуироваться. К подписанию в 1923 году Лозаннского договора этнические чистки стали фактически легитимными. Около 1,4 миллиона греков пришлось покинуть Турцию, а 400 000 турок были вынуждены оставить земли, перешедшие в греческое владение.

Халифа усадили в «Восточный экспресс». Мехмет Шестой, последний султан Османской империи, покинул Константинополь на британском военном корабле. Усилиями героя Галлиполи[214] Турецкая Республика родилась светской страной, чьи институты копировали западные образцы. Не считая курдов, чье стремление к самостоятельности омрачает картину по сей день, Турция стала этнонациональной страной турок. Из трупа Османской империи возникло первое современное национальное государство на Ближнем Востоке.

Племенной конфликт между греками и турками переместился на остров Кипр. Турки вторглись на остров в 1974 году, чтобы предотвратить греческую аннексию; Турецкая Республика Северного Кипра до сих пор остается головной болью для НАТО.

«Ein Volk»[215]

Гитлер олицетворяет немецкий народ – таков был догмат нацистской партии. Версальский договор и соглашение в Сен-Жермене, обрекшие миллионы немцев на иностранное владычество, снабдили Гитлера программой, с которой он пришел к власти. Чтобы понять «ярость тевтонского духа», подхваченную Гитлером, следует взглянуть на Великую войну глазами немцев. К весне 1918 года Германия победила на трех фронтах. Румыния была разгромлена в 1916 году, королевская семья бежала, затем состоялся разгром итальянцев при Капоретто (1917). Русские повернули штыки против собственного правительства, царь отрекся от престола, а большевики в марте 1918 года подписали от имени России Брестский мир. К весне того же года Людендорф вернулся на Марну. Если бы не американцы, которые присылали пополнения численностью 250 000 солдат в месяц, Германия, возможно, сумела бы добиться перемирия на Западном фронте и окончательно восторжествовала бы на востоке.

Шок 1918 года для Германии был поистине колоссальным. А затем, когда страна приняла Четырнадцать пунктов Вильсона, сложила оружие и перевела Флот открытого моря в Скапа-Флоу[216], союзники принялись делить и расчленять Германию.

Объявив кайзера военным преступником, разделяя германские провинции, обезоруживая их и оставляя беззащитными перед врагами, превращая немцев в «зарплатных рабов», державы-победительницы вынуждали Германию единолично нести моральную ответственность за развязывание войны и нанесенный войной урон; своими действиями союзники «подкармливали» этнонационализм немцев куда активнее, нежели Бисмарк своими победами над Наполеоном III. Жители Германии, от Пруссии до Баварии, вместе воевали и вместе страдали в тылу, а потому все они были убеждены, что Вильсон и союзники их обманули и предали, что земли и люди, отнятые у Германии, должны быть возвращены. Посулив вернуть обратно все утраченные территории, Гитлер обеспечил себе полную поддержку нации.

«Национализм – детская болезнь, – говорил Эйнштейн. – Это корь человечества»{840}. Но в Германии 1933 года это уже был серьезный недуг, из-за которого доктору Эйнштейну пришлось бежать в Америку.

В 1935 году Саар, отделенный от Германии в Париже, провел, как и ожидалось, референдум по вопросу возможного воссоединения; 90 процентов населения проголосовали за то, чтобы вернуться. Будучи католиками и социалистами, жители Саара, тем не менее, предпочли нацистский режим, который растаптывал профсоюзы и преследовал церковь, жизни в отрыве от соотечественников. Такова сила этнонационализма.

Когда в марте 1936 года немецкие войска вошли в демилитаризованную Рейнскую область впервые с 1918 года, их встречали как освободителей. Аншлюс, включение Австрии в состав рейха, был предпринят Гитлером, чтобы не допустить плебисцита, который зафиксировал бы отчуждение его родины; в обеих странах это событие отметили праздниками. Многие австрийцы, носители общей с Германией культуры, охотно обменяли государственность и независимость на жизнь в составе нового рейха.

Чешский кризис 1938 года, который привел к мюнхенскому сговору, и Данцигский кризис 1939 года, спровоцировавший нападение Гитлера на Польшу, оба связаны с этнонациональными причинами.

Гитлер, австриец, который рос в Линце вблизи границы с Чехией, когда чехами еще управляли из Вены, был исполнен решимости освободить немцев Богемии и Моравии от власти Праги и включить Судетскую область в границы германского рейха. В Мюнхене англичане и французы поддержали эти притязания Гитлера.

Поляки и венгры тогда захватили чешские земли, где проживали их родичи. Словаки тоже порывались освободиться от чешского правления и создать свое государство. Этнонационализм фактически разрывал Чехословакию. Британское правительство запаниковало и предоставило дополнительные военные гарантии Польше, что спорила с Берлином по поводу возвращения 350 000 жителей Данцига на родину, от которой их против воли оторвали в Париже. Отказ Польши обсуждать «проблему Данцига» спровоцировал Гитлера на вторжение 1 сентября 1939 года.

Обе мировые войны выросли из этнонациональных конфликтов, которые великие державы сами порождали или которые они игнорировали. Вторая мировая война считается «благой» войной, в которой демократия восторжествовала над фашизмом. Но кризисы, приведшие к войне, были связаны с этническими разногласиями, а не с идеологией. Немецкий, словацкий, польский, венгерский и русинский этнонационализмы погубили Чехословакию в 1938 году; немецкий этнонационализм Данцига, на который Польша не отреагировала, побудил Гитлера уничтожить Польшу – но не польскую форму правления, против которой он не имел возражений.

Великая война народов и племен

Одержимый расовой ненавистью, Гитлер мечтал изгнать из рейха всех евреев. Но в реализации идеологии он был прагматиком. Предпочитая выраженно националистических союзников, таких как Франко в Испании, Муссолини в Италии, Хорти в Венгрии, Тисо в Словакии и Пилсудский в Польше, он также сотрудничал со Сталиным и большевиками ради того, чтобы вернуть Германии утраченное, и восхищался британцами, демократами дома и империалистами за рубежом. Британия виделась Гитлеру идеальным союзником.

Черчилль любил империю столь же преданно, сколь сильно он ненавидел многих ее подданных, особенно индийцев. Историк Эндрю Робертс пишет, что взгляды Черчилля были не только «более расистскими, чем у большинства», но и определяли его поведение на государственных должностях:

«Расовые воззрения Черчилля занимали главное место и в его политической философии, и в позиции относительно международных отношений. Он был убежден в белом – точнее, англо-саксонском – превосходстве и мыслил расовыми категориями до степени, какая была поразительной даже по меркам того времени. Он отзывался о некоторых расах чрезвычайно высокомерно, чего не позволяли себе другие премьер-министры двадцатого столетия, и отдельные его фразы еще в начале 1920-х годов шокировали ряд членов кабинета»{841}.

Сталин, урожденный Иосиф Виссарионович Джугашвили, из грузинского городка Гори, забыл об идеологии, когда Германия вторглась в Россию. Он выпустил из тюрем православных священников и епископов и призвал русских защитить родину от тевтонских орд, этих татаро-монголов современности. Великая Отечественная война была народной войной. Отношение немцев к евреям и «недочеловекам», обращение русских с мадьярами и немецкими женщинами[217] – все это признаки племенной войны. Вот отрывок из текста сталинского пропагандиста Ильи Эренбурга, написанный, когда немцы оккупировали значительную часть территории СССР в 1942 году:

«Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово «немец» для нас самое страшное проклятье. Отныне слово «немец» разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать. Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал. Если ты думаешь, что за тебя немца убьет твой сосед, ты не понял угрозы. Если ты не убьешь немца, немец убьет тебя. Он возьмет твоих близких и будет мучить их в своей окаянной Германии. Если ты не можешь убить немца пулей, убей немца штыком. Если на твоем участке затишье, если ты ждешь боя, убей немца до боя. Если ты оставишь немца жить, немец повесит русского человека и опозорит русскую женщину. Если ты убил одного немца, убей другого – нет для нас ничего веселее немецких трупов. Не считай дней. Не считай верст. Считай одно: убитых тобою немцев. Убей немца! – это просит старуха мать. Убей немца! – это молит тебя дитя. Убей немца! – это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей!»

Япония в Азии тоже вела расовую войну. В Нанкине японские солдаты забавы ради насаживали на штыки китайских младенцев и практиковались в штыковых атаках на матерях и отцах этих несчастных. Корейских девушек и женщин обращали в сексуальных рабынь. Война Америки против Японии также была расовой. Кинохроника, фильмы, журналы, комиксы, газеты – все рисовали «джапов» отвратительной расой, истребление которой послужит во благо человечества. Генерал Кертис Лемей хвастался по поводу бомбардировки его Б-29 японской столицы: «Ночью 9–10 марта в Токио мы сожгли дотла, сварили заживо и запекли до смерти больше людей, чем в Хиросиме и Нагасаки, вместе взятых»{842}.

Лишь много лет спустя после окончания войны состоялся «ребрендинг», и Вторую мировую стали называть войной, которая принесла свет демократии Германии и Японии.

Война обрекла на гибель миллионы – и породила новую Европу. После этнической чистки пятнадцати миллионов немцев в Пруссии, Померании, Бранденбурге, Силезии, Моравии, Богемии и на Балканах, после исхода в двести раз многочисленнее, чем «Тропа слез» Эндрю Джексона[218], Европа, от Ирландии до Эльбы, оказалась состоящей почти целиком из однородных государств. Немцы теперь обитали в Германии, французы – во Франции, итальянцы – в Италии, а ирландцы – в Ирландии.

Зато состоялся взрыв этнического национализма в уцелевших доминионах и колониях европейских империй. Индия при Ганди добилась независимости в 1947 году. Восточный и Западный Пакистан отделились. Вспыхнула религиозно-этническая война, обошедшаяся в миллионы жизней. В мае 1948 года евреи объявили о создании собственного государства. Арабы решили уничтожить «сионистское государство» силой оружия, арабские граждане из зоны военных действий укрывались в лагерях ООН, где им предстояло жить на протяжении нескольких поколений, ибо «своя» страна, Палестина, существовала только в их сердцах.

В 1946 году вьетнамцы, настрадавшиеся от колониального господства и японской оккупации, восстали против возвращения французов. «У нас есть секретное оружие, – заявил Хо Ши Мин, – оно зовется национализмом»{843}.

Четыре десятилетия спустя, когда пала Берлинская стена, этнонационализм вновь сказал свое слово, ликвидировав сначала советскую империю, а затем Советский Союз, распавшийся на пятнадцать стран. Чехословакия разделилась надвое, как и в марте 1939 года. Югославия, рожденная в Париже в 1919 году, исчезла с карты, зато появились Словения, Хорватия, Босния, Сербия, Черногория, Македония и Косово. Отделение Хорватии и Боснии сопровождалось отчаянным сопротивлением. Тысячи людей погибли. Косово, колыбель Сербии, сумело отделиться лишь после семидесяти восьми суток американских бомбардировок.

«Когда исчезли железные кулаки бывшего Советского Союза и Югославии Тито, – отмечает Кристофер Мейер, – национализм и этническая напряженность, которые долго подавлялись, вырвались на свободу с убийственной скоростью»{844}.

Испания, Греция, Словакия, Румыния и Кипр отказываются устанавливать дипломатические отношения с Косово[219]. Все опасаются, что признание новой страны приведет к проблемам с сепаратистскими меньшинствами дома.

Распад СССР и Югославии на двадцать две страны показывает, что при отсутствии авторитарного режима или доминирующего этнокультурного ядра, все мультирасовые, многонациональные и многоязычные нации подвергаются риску коллапса. Отсюда вывод: по мере того как автократия отступает перед демократией, новые нации «вылупляются» из старых, и мир становится все разобщеннее и хаотичнее. ООН начиналась с 52 стран, а сегодня объединяет 193 страны. Балканизацию, зачастую кровавый распад государств и разделение наций из-за расовых, племенных, религиозных и культурных противоречий, вполне можно назвать определяющей силой нашего времени.

Последняя европейская империя

Что произошло с Советским Союзом – и что мало кто предвидел?

Марксизм-ленинизм, идеология, навязанная Российской империи в 1917 году и пытавшаяся покорить мир, умерла в душах советских людей. К позднему этапу холодной войны мало кто по-прежнему верил в ее принципы и в неизбежность ее триумфа. Воинствующая партия Ленина и Сталина, оплот умирающей веры, воспринималась уже не как наконечник копья революции, призванной построить рай на земле, но как монолит цепляющейся за власть и привилегии коррумпированной номенклатуры.

С распадом советской империи и окончанием холодной войны СССР утратил основу для существования. А поскольку партия лишилась лояльности народа, лишь инструменты государственной безопасности – армия и КГБ – удерживали СССР в целости. Но эти инструменты пребывали в безволии. Этнонационализм пережил марксистскую идеологию и приступил к разрушению «тюрьмы народов». Нельзя не отметить заслуг Михаила Горбачева, который не стал этому препятствовать. Первыми освободились прибалтийские страны – Литва, Латвия и Эстония. Их примеру последовали Беларусь, Украина, Молдова, Армения, Грузия и Азербайджан. В Центральной Азии появились пять новых стран: Казахстан, Туркменистан, Узбекистан, Таджикистан и Кыргызстан.

Тем не менее, это был не конец, а лишь начало. Национальные меньшинства в новых государствах стали требовать места под солнцем, и Кавказ превратился в подобие Балкан первой четверти двадцатого века.

Приднестровье с боем отделилось от Молдовы. Нагорный Карабах, армянский анклав в Азербайджане, провозгласил независимость и спровоцировал войну между Арменией и Азербайджаном. Чечня попыталась освободиться от России. Москва устроила две войны, чтобы удержать мятежных горцев, пожертвовала полумиллионом человек и превратила чеченскую столицу Грозный в подобие Берлина в 1945 году. Южная Осетия и Абхазия отделились от Грузии. В 2008 году грузинское вторжение в Южную Осетию было остановлено Россией, которая признала отделившиеся области в качестве независимых государств.

В 2009 году погиб министр внутренних дел Дагестана. Президент Ингушетии Юнус-Бек Евкуров пострадал от нападения террориста-смертника, который врезался в его кортеж на «тойоте камри», набитой взрывчаткой{845}. Макшарип Аушев, лидер ингушской оппозиции, был убит – его автомобиль расстреляли из автоматов{846}.

К 2010 году нападения и убийства в Ингушетии, Дагестане и Чечне происходили практически ежедневно, и президент Медведев назвал Северный Кавказ наиболее нестабильным регионом России. В марте 2010 года сорок человек погибли из-за двух взрывов в московском метро – причем одна бомба взорвалась на станции «Лубянка». Этот теракт устроили женщины, обученные, как сообщалось, боевиками «Имарата Кавказ», исламистской группой, которая требует отделения Северного Кавказа и создания халифата{847}. В конце лета смертник на автомобиле врезался в главный вход рынка в столице Северной Осетии; погибли 16 и были ранены 133 человека{848}. «Мусульманский Северный Кавказ, – пишет Леон Арон, директор российского Департамента исследований АИП, – сегодня едва управляем, погряз в бедности и безработице и характеризуется постоянным присутствием исламского фундаментализма и терроризма. Едва ли проходит день, особенно в Дагестане и Ингушетии, без гибели официального лица – полицейского, судьи, прокурора, чиновника – в террористическом акте»{849}.

В январе 2011 года террорист-смертник вошел в зал прибытия международных рейсов аэропорта Домодедово в Москве и привел в действие взрывное устройство, убив 36 и ранив 180 человек. Лидер боевиков Доку Умаров в видеопослании сообщил, что приказал совершить этот теракт в рамках «тотальной войны» независимого исламского государства на Кавказе против России, и призвал мусульман Поволжья, Татарстана и Башкирии присоединяться к борьбе{850}. Владимир Путин пообещал, что «возмездие настигнет»{851}. Елена Милашина пишет в «Новой газете», что «весь Северный Кавказ в огне, и террористы-смертники играют ведущую роль в этой драме»{852}.

Путин не тот человек, которого легко запугать, что и продемонстрировала вторая чеченская война. Тем не менее, трудно понять, как Россия, чье население сокращается на полмиллиона-миллион человек ежегодно, может удержать регион, где привычка убивать и готовность умереть – едва ли не врожденные. Почти двести лет назад Пушкин писал: «Не спи, казак: во тьме ночной / Чеченец бродит за рекой»{853}.

Чарльз Кинг, автор книги «Экстремальная политика: национализм, насилие и гибель Восточной Европы», пишет, что неспособность справиться с этническим террором на Кавказе может привести к восстанию правых в России:

«Если Кремль не сумеет завершить бесконечный цикл атак и контратак, российские националистические группы, многие из которых придерживаются шовинистической риторики и демонизируют нехристианские меньшинства, могут укрепить влияние в российской политике. Такие группы уже отметились нападениями и убийствами мусульманских мигрантов с Кавказа и из Центральной Азии. Вероятность уличного насилия весьма высока и чревата дестабилизацией»{854}.

Кинг добавляет, что «мусульмане составляют не менее 15 процентов населения России, и более двух миллионов мусульман проживают только в Москве»{855}.

Смешение народов взрывоопасно. В декабре 2010 года убийство в ночной драке с молодыми кавказцами 28-летнего российского фаната футбольной команды «Спартак» спровоцировало многолюдную демонстрацию в центре Москвы под лозунгами «Россия для русских!» и «Москва для москвичей!». Многие демонстранты вскидывали руки в нацистском салюте. Когда толпа рассеялась, по городу произошло несколько нападений на полицейских, а в московском метро свидетели зафиксировали «волну избиений и нападений на людей с Кавказа и из Средней Азии»{856}.

В южном городе Ростове, где русский студент был убит ингушем, тоже прошла демонстрация – под лозунгами «Ростов – русский город» и «Все за одного и один за всех».

Протоиерей Всеволод Чаплин, представитель Русской православной церкви, говорит, что, если власти продолжат бездействовать, «возможны массовые этнические столкновения»{857}. Президент Медведев осудил погромы, предупредив, что «этническое насилие угрожает стабильности государства»{858}. Газета «Файнэншл таймс» пишет:

«Ультраправые России на протяжении двух десятилетий фактически оставались маргиналами, полем исследования «карманных» ученых, пишущих о «веймарской России». Но вследствие серьезных этнических беспорядков после распада Советского Союза это прежде маргинальное движение приобрело новый статус и, что страшнее, добилось политической власти»{859}.

В Кыргызстане в апреле 2010 года свержение президента Курманбека Бакиева обернулось вспышкой насилия, которая поставила под угрозу сотни жизней – и договор с США об аренде авиабазы Манас под Бишкеком, жизненно важного звена в транспортном коридоре в Афганистан. В июне тысячи погибли и были ранены в массовой резне узбеков в южных городах Ош и Джалал-Абад. Сотни тысяч бежали в Узбекистан{860}. Этническая война, разрушающая Киргизию, видится вполне реальным исходом. О мультиэтнических нациях рассуждать не время.

Трайбализм возвращается в Европу

В последнее время Запад стал свидетелем возрождения того, чем, как считалось, он переболел – а именно, возрождения этнонационализма в Старой Европе, где сегодня оно проявляется в нарастании сепаратизма. Через триста лет после Унии[220] шотландцы добиваются того, что их кельтские кузены обрели при Майкле Коллинзе, – отделения и независимости. Многие англичане охотно их бы отпустили{861}.

Сепаратизм процветает в Стране Басков, Каталонии и Фландрии. Турки и греки никак не поделят Кипр. Северная лига рвется отделиться от Рима, Неаполя и Сицилии, Корсика добивается независимости от Франции. Республика Сербска[221] хочет выйти из состава Боснии и присоединиться к братьям сербам. Сербы на севере Косово вряд ли останутся в мусульманской Албании. Откуда все эти устремления?

Конец «дней надежды и славы» заставил подданных Елизаветы II предпочесть британской гордости гордость шотландскую, валлийскую, английскую и ирландскую. Европейский союз тем временем эволюционирует в сверхгосударство, которое никому не нравится, и хотя страны передают свой суверенитет Брюсселю, народы сохраняют любовь и преданность тем отчим краям, где жили их предки. Новый фактор подпитывает отчужденность народов Европы: финансовый кризис породил ощущение, что тебя эксплуатируют соседи, которые работают далеко не так усердно. В небольшом городке Аренис-де-Мар в октябре 2009 года 96 процентов из тех, кто пришел на референдум, проголосовали за отделение Каталонии. «Это жестоко», – отреагировал мэр. Остальная Испания «обескровливает нас… Дело больше не в языке и литературе… Впервые в истории движение за независимость опирается на кошельки людей»{862}.

В июле 2010 года миллион каталонцев вышел на улицы Барселоны, «требуя увеличения региональной автономии и в знак протеста против недавнего решения суда, запрещающего богатому региону именовать себя страной»{863}.

Долговой кризис в Европе вдохнул новую жизнь в сепаратизм Северной лиги Умберто Босси, которая добивается автономии и последующей независимости Падании, то есть пяти регионов Италии вокруг Пьемонта: Ломбардии, Венето и Трентино – Альто Адидже (старый Южный Тироль).

Основной тезис Босси – что выходцы из Падании, окрестностей реки По, где стоят такие города, как Милан, Турин и Венеция, происходят от северных кельтских племен. Кельты, регулярно напоминает своим поклонникам Босси, были трудолюбивыми и стойкими, в отличие от римлян, которые привыкли во всем полагаться на рабский труд. Поэтому соратники Босси часто приходят на митинги с кельтскими мечами и в рогатых шлемах{864}.

Босси явно видит себя новоявленным «Храбрым сердцем».

Основной причиной отчуждения европейских народов от своих правительств выступает массовая иммиграция, которая настолько раздражает этническое сознание, что люди начинают прислушиваться к популистским партиям. «Радикальные антииммиграционные партии набирают популярность по всему континенту», – предупреждала «Файнэншл таймс» в 2010 году, советуя политикам «уделять внимание нарастающему влиянию правых, иначе ситуация может выйти из-под контроля»{865}.

«Свежим доказательством могут считаться итальянские региональные выборы прошлой недели, на которых ксенофобы из Северной лиги получили 13 процентов голосов. Во Франции крайне правый Национальный фронт на последних региональных выборах, по данным экзит-поллов, собрал свыше 20 процентов голосов населения. Британская национальная партия может повторить этот успех[222] на всеобщих выборах в следующем месяце. И тема иммигрантов будет иметь существенное значение на июньских выборах в Нидерландах»{866}.

Обеспокоенные угрозой этнической идентичности, антииммиграционные партии рвутся к респектабельности и власти. Австрийские националисты праздновали победу в 2008 году, когда Австрийская партия свободы и Альянс за будущее Австрии вместе получили 29 процентов голосов. В 2010 году, через две недели после удвоения прежнего результата в Штирии, Партия свободы во главе с Хайнцем-Кристианом Штрахе, сменившим покойного Йорга Хайдера, завоевала 26 процентов голосов на муниципальных выборах в Вене. О Штрахе говорят как о будущем австрийском канцлере. Кто он такой и чего хочет?

«Его партия выступает против ЕС и против иммиграции. В ходе кампании [2008 года] высокопоставленные члены партии жаловались, что иммиграция уничтожила старые добрые времена, когда австрийцы питались шницелями и колбасками, а не «кебабами, фалафелем и кус-кусом, или как там эта мура называется». На митингах Штрахе обещает создать правительство, которое в первую очередь приступит к депортации нежелательных иностранцев»{867}.

Национальный фронт Жан-Мари Ле Пена унизил Париж в 2009 году, получив более половины голосов в пригороде Марселя. Швейцарская народная партия Кристофа Блохера, с крупнейшей ячейкой в Берне, провела референдум, чтобы конституционно запретить строить новые минареты и носить паранджу. Пятьдесят восемь процентов швейцарцев проголосовали за предложение Блохера. «Более половины избирателей в пяти крупнейших европейских экономиках полагают, что женщинам необходимо запретить паранджу»{868}. Когда в Венгрии правоцентристская партия «Фидеш» обошла социалистов в 2010 году, шокированная «Файнэншл таймс» писала, что «правые экстремисты» партии «Йоббик»[223], которые «угнездились в омерзительной ультранационалистической традиции Европы и которые обвиняют во всем евреев и цыган», получили 17 процентов голосов и впервые попали в парламент{869}.

В статье «Умирающий ЕС» в «Вашингтон пост» Чарльз Капхен из Совета по международным отношениям пишет:

«В другом месте [в Европе] правый популизм на подъеме; это следствие, в первую очередь, отношения к иммигрантам. Бескомпромиссный национализм нацелен не только на меньшинства, но и на утрату автономии, неизбежно сопровождающую политический союз… Венгерская партия «Йоббик», почти откровенно ксенофобская, получила 47 мест на выборах в этом году – а в 2006 году ни одного»{870}.

Через три недели после статьи Капхена шведские демократы, также выступающие против иммигрантов, добились 6 процентов голосов и впервые прошли в парламент – с 20 местами, присоединившись к правым популистским партиям в Норвегии и Дании. В апреле 2011 года «Истинные финны», националисты, евроскептики и противники иммиграции, ошеломили Европу, набрав 19 процентов голосов и увеличив свое представительство в 200-местном парламенте с 5 до 39 кресел.

Ник Гриффин, лидер Британской национальной партии, который хочет «вернуть Британию» посредством стимулирования небелых иммигрантов к возвращению домой, появился в ночной программе Би-би-си «Вопрос времени». Как пишет Джон Бернс в «Нью-Йорк таймс», это шоу обычно привлекает «скромную аудиторию, желающую плавно перейти ко сну»{871}. Участие Гриффина собрало у телевизоров 8,2 миллиона зрителей, почти как игры чемпионата мира по футболу, а демонстранты перед зданием Би-би-си требовали лишить его слова.

Цензура опирается на страх. Европейский истеблишмент демонстрирует растущие опасения перед популярностью этнонациональных партий. «Фламандский блок», самая популярная партия во Фландрии в 2004 году, запрещена судом за то, что характеризовала отдельных иммигрантов как «преступников, которые отнимают хлеб у фламандских рабочих»{872}. Пусть «Фламандский блок» исчез, зато родился «Фламандский интерес».

Гриффина осудили за разжигание расовой ненависти – он назвал ислам «злобной и порочной верой». Сюзанну Винтер из Австрийской партии свободы приговорили к трем месяцам условно и штрафу в размере 24 000 евро «за подстрекательство к ненависти и осквернение религиозных доктрин»{873}. Отметив, что одной из жен Пророка было всего девять лет, Винтер упрекнула Мухаммада в педофилии и предупредила, что Европе грозит «цунами мусульманской иммиграции»{874}.

Герта Вилдерса, новую звезду голландской политики и члена Европейского парламента, обвинили в ненависти к исламу за то, что он сравнил эту религию с нацизмом{875}. В июне 2010 года партия Вилдерса «Свобода» стала третьей политической силой страны, обойдя правящих христианских демократов, которые потеряли половину своего парламентского представительства. «Больше безопасности, меньше преступлений, меньше иммигрантов, меньше ислама – вот что выбрали Нидерланды», – прокомментировал Вилдерс{876}. Видный мусульманский клирик из Австралии, Фейиз Мухаммад, призвал обезглавить Вилдерса: «Это шайтан»{877}.

В том же июне 2010 года катастрофическая игра «трехцветных», национальной сборной Франции, на чемпионате мира, – команда не смогла выиграть ни одного матча, – спровоцировала ожесточенную публичную дискуссию, «лейтмотивом которой стали упреки в отсутствии патриотизма, общих ценностей и уважения к национальной чести». Большинство игроков сборной составляли темнокожие, потомки иммигрантов. Президенту Саркози, который назвал игру команды на поле и поведение вне поля катастрофой, вторит министр образования Люк Шатель, осудивший капитана сборной, сенегальца по рождению[224]. «Капитан сборной Франции, который не поет «Марсельезу»… О чем тут говорить?! Когда ты в сборной, этим нужно гордиться!»{878}

Французскую сборную 1998 года, которая выиграла Кубок мира, много хвалили за мультирасовость – в ней были чернокожие, белые и арабы – и ставили в пример как олицетворение новой, «разнообразной» Франции. Но команду 2010 года, тринадцать из двадцати двух игроков которой были цветными, французские лидеры и законодатели осудили как «отбросы», «мелкое хулиганье», «парней с нутом в головах» и «шпану». Министр пригородов[225], алжирка по рождению, раскритиковала Саркози за чрезмерное внимание к национальной идентичности и предупредила, что «стремление этницизировать» ситуацию со сборной «прокладывает путь Национальному фронту Ле Пена»{879}.

Тем же летом 2010 года молодежь из Северной Африки устроила беспорядки в Гренобле, и президент Саркози заявил, что Франция «столкнулась с последствиями 50 лет недостаточно контролируемой иммиграции, которая обернулась в конечном счете провалом интеграции». Саркози предложил принять закон, лишающий иммигрантов гражданства в случае официально зарегистрированного нападения на полицейских. Критики назвали французского президента «сводником расистов и ксенофобов», стремящимся отнять толику поддержки у Национального фронта Ле Пена. Бывший премьер-министр социалист Мишель Рокар охарактеризовал новую жесткую линию Саркози так: «Мы не видели ничего подобного со времен нацистов»{880}. Эти и аналогичные обвинения не помешали Саркози депортировать 18 000 цыган, несмотря на наличие у них гражданства ЕС и права свободного перемещения по континенту.

Когда комиссар ЕС по вопросам юстиции Вивиан Рединг сравнила депортацию цыган с высылкой евреев режимом Виши, Саркози взорвался: «Сравнение событий Второй мировой войны и того, что случилось в нашей стране, – это оскорбление. Оно несправедливо. Оно унизительно. И возмутительно»{881}. Он пообещал продолжить снос незаконных таборов и высылку цыган.

Тем не менее, весной 2011 года, в опросе настроений избирателей в преддверии президентских выборов 2012 года, Саркози уступал Марин Ле Пен, которая в январе приняла руководство Национальным фронтом у своего отца{882}.

Италия, где проживают 800 000 румын, большинство из которых прибыло на Апеннины после 2007 года и среди которых много цыган, отчасти следует примеру Франции. В Милане снесли официально существовавший табор в Трибоньяно, пишет «Вашингтон пост», назвав его бандитским пристанищем, и «уничтожили бульдозерами сотни мелких импровизированных лагерей, населенных новоприбывшими, а также вручили уведомления о выселении цыганским семьям». Вице-мэр Милана Риккардо де Корато говорит: «Наша конечная цель состоит в полном отсутствии цыганских таборов в Милане. Это смуглокожие люди, не европейцы, как мы с вами… Они торгуют своими женами и детьми»{883}.

Германия летом 2010 года тоже озаботилась этническими проблемами. В книге «Германия: самоликвидация» Тило Саррацин заявил, что его страна в настоящее время «загибается» из-за турок и курдов, у которых рождаемость выше, чем у немцев и евреев, но куда хуже с интеллектом. «Наследственность определяет неравенство», – писал Саррацин{884}. Первый тираж его книги в 300 000 экземпляров разошелся за семь недель. К началу 2011 года было продано 1,2 миллиона экземпляров. Опросы показывают: 31 процент жителей Германии согласен с тем, что немцы «тупеют», а 62 процента утверждают, что точка зрения Саррацина обоснованна. Канцлер Меркель осудила книгу, но половина Германии выступила против исключения Саррацина из Социал-демократической партии.

Несколько лет назад книгу Саррацина попросту не опубликовали бы. Сегодня, как пишет «Нью-Йорк таймс», «долго спавшая после войны немецкая гордость начинает просыпаться»{885}.

«Стряхивая оцепенение, Германия разминает мышцы и вспоминает о долго подавляемой национальной гордости… Присутствуют опасения относительно формирующегося (или возрождающегося) шовинизма, пример которого усмотрели в недавних нападках на мусульман со стороны Тило Саррацина, который уходит в отставку из правления Центрального банка Германии после публикации своего бестселлера. В книге утверждается, что мусульманские иммигранты обесценивают понятие социально ответственного государства и размножаются быстрее этнических немцев»{886}.

Через месяц после инцидента с Саррацином Меркель сказала молодым членам ХДС в Потсдаме, что попытка Германии построить мультикультурное общество, где турки, арабы, и немцы живут бок о бок, «совершенно не удалась». Тридцать процентов немцев считают, что их страна «наводнена иностранцами», и такое же количество опрошенных убеждено, что иностранцы приезжают за пособиями и прочими социальными благами{887}. Спустя несколько месяцев после признания Меркель высказался и Дэвид Кэмерон, заявивший о крахе «государственного мультикультурализма»{888}. Его слова мгновенно повторил Саркози.

В 2011 году греческий министр внутренних дел Кристиан Папуцис объявил о начале строительства 128-мильной стены на границе с Турцией – в предыдущем году эту границу пересекли более 100 000 человек. Греция стала основным маршрутом проникновения в ЕС для иммигрантов из стран Азии и Африки. «Греческая общественность больше не может и не будет терпеть нелегальных иммигрантов… Греция достигла предела», – пояснил министр{889}.

Этнонационализм внутри наций проявляется в трайбализме. Бельгия, созданная великими державами в 1831 году, скорее всего, окажется следующей европейской страной, которая распадется – на Фландрию, тяготеющую к Голландии в силу языковой и культурной общности, и на франкоязычную Валлонию.

Фландрия – консервативная, капиталистическая и богатая. Валлония – бедная, социалистическая и зависимая от государства. Фландрия с ее 60 процентами населения страны обеспечивает 70 процентов ВВП и 80 процентов экспорта Бельгии{890}. Фламандцы недовольны тем, что их налоги – максимальная ставка составляет 50 процентов от дохода – идут на поддержку Валлонии, где безработица в три раза выше. Фландрия также резко против решения правительства привлечь иммигрантов из франкоязычных стран Северной Африки, чтобы обеспечить валлонам контроль над Брюсселем. Столица страны, пусть она находится во Фландрии, сегодня обладает франкоговорящим большинством. По данным одного опроса, 43 процента фламандцев хотели бы отделиться.

«Вражда повсюду», – пишет «Нью-Йорк таймс» о ситуации в этой последней двухнациональной и двуязычной стране Западной Европы, не считая Швейцарии. Бельгия, говорит Мюллер, «близка к расколу»{891}. Бисмарк был прав, когда заметил, что «рассуждать о Европе неправильно. Это сугубо географическое понятие»{892}.

Распад наций Старой Европы, вероятнее всего, будет ненасильственным. Возрастные страны старого, умирающего континента не намерены сражаться против того, чтобы их народы выбирали собственные пути. Зато в Азии и Африке шансы кровопролития при разделении наций, как представляется, гораздо выше.

«Отщепенцы» Поднебесной

Кризис оказался настолько серьезным, что Ху Цзиньтао отменил встречу с президентом Обамой, покинул саммит «Большой восьмерки» и улетел домой. Сотни человек погибли, свыше тысячи получили ранения в ходе этнических беспорядков в Синьцзяне, огромной и богатой нефтью западной провинции, которая простирается в глубь Центральной Азии; участники конфликта – китайцы и уйгуры. Уйгуры – это тюркоязычные мусульмане, желающие создать собственное государство, Восточный Туркестан. Введение в Синьцзян подразделений НОАК выдает опасения Пекина относительно возможности повторения в Китае событий, которые привели к распаду Советского Союза. В отличие от Михаила Горбачева и Бориса Ельцина, китайцы, что было продемонстрировано на площади Тяньаньмэнь и в Тибете, не задумаются пролить кровь, чтобы утихомирить сепаратистов.

Антиуйгурская политика Китая, пишет Карл Гершман, президент Национального фонда за демократию, «стимулирует переселение в регион этнических китайцев и призвана обеспечить их рабочими местами в западном Синьцзяне, тогда как безработных уйгуров, прежде всего молодых женщин, трудоустраивают на заводах Восточного Китая. Особое внимание к женщинам не случайно». Лидер уйгурской оппозиции в изгнании Ребийя Кадир говорит: «Мы уверены, что это делается властями для того, чтобы уничтожить нас как народ», поскольку китайцы «вырывают этих женщин из привычной среды как раз в возрасте, когда принято выходить замуж и обзаводиться детьми»{893}.

Пекин стремится обеспечить полный контроль над Внутренней Монголией, Маньчжурией, Синьцзяном и Тибетом, «подавляя» местное население многочисленными ханьскими переселенцами. Подобную тактику применял Сталин в странах Балтии: приезжие русские должны были ликвидировать культуру, язык и саму идентичность прибалтов. В июле 2010 года на первой полосе «Нью-Йорк таймс» появился репортаж из тибетской столицы Лхасы:

«Они прибывают новыми горными поездами – четыре состава в день, – преодолевая 1200 миль вдоль увенчанных снежными шапками вершин. Или приезжают на военных грузовиках, что взбираются под самую крышу мира.

Ханьские рабочие, инвесторы, коммерсанты, учителя и солдаты заполняют отдаленный Тибет. После вспышки насилия в регионе в 2008 году Китай твердо решил сделать Тибет богаче – и более китайским»{894}.

Потребность Пекина в подчеркивании этнической солидарности стала более насущной вследствие фактической смерти маоизма. При великом кормчем Китай провозгласил себя авангардом всемирной коммунистической революции и страной истинных коммунистов. В отличие от Советского Союза Хрущева и Брежнева, который утратил веру в утопию, Китай опирался на идеологическую идентичность. Нынешний Китай уже не обладает идеологией, способной объединить народ. В шестидесятую годовщину революции профессор Пекинского университета Чжан Мин сказал «Нью-Йорк таймс»: «В Китае не осталось идеологии».

«У правительства нет никакой идеологии. У народа нет никакой идеологии. Правительство сохраняет власть только потому, что уверяет: «Мы делаем вашу жизнь лучше каждый день. Мы гарантируем стабильность. И за нами сила». Пока они выполняют это обещание, все в порядке. Но что произойдет, когда они не смогут сдержать свое слово?»{895}

Отличный вопрос.

В распоряжении китайцев пять тысяч лет истории и гордости за свою страну, освобождение от европейского и японского владычества, возвышение до статуса мировой державы в двадцать первом столетии. Самое важное, что, хотя в стране нет единого языка, 90 процентов населения являются ханьскими китайцами – при этом 100 миллионов человек к этой национальности не принадлежат.

Что сохранит Китай, если начнутся смутные времена?

В шестидесятую годовщину триумфа Мао Майкл Уайнс писал, что в Китае «патриотизм служит опорой системы образования, граждан приучают отождествлять государство и отечество… и ни один современный китайский нарратив не имеет отношения к коммунистам и их правительству»{896}.

«Официальная идеология социализма и революционной борьбы против капиталистического угнетения по-прежнему преподается в университетах и в заводских цехах, однако она воспринимается как откровенная пропаганда – практически всеми, за исключением сокращающего числа убежденных коммунистов.

Историки и социологи говорят, что социалистическая идеология когда-то служила основой китайского патриотизма и веры в правительство. Как ни парадоксально, она погибла в результате реформ и открытия Китая, которое началось тридцать лет назад и обеспечило китайское экономическое чудо»{897}.

Коммунистические правители Китая сталкиваются с неизбежным кризисом легитимности.

Отказавшись от маоизма и всемирной революции, компартия сумела построить могучее государство, но уничтожила обоснование своей монополии на власть. Пока Китай преуспевает, коммунисты могут утверждать, что эта монополия необходима. Однако как партия отреагирует, когда китайская экономика неминуемо начнет замедляться? Что ответят коммунисты, когда люди станут говорить: «У Китая проблемы, пора двигаться дальше, пора выбирать новых лидеров с новыми идеями, пора вставать на новый путь»? Каково будет обоснование абсолютной власти компартии, когда эта партия не сможет больше предлагать населению капиталистические товары и услуги, которых ожидает китайский народ?

Патриотизм, по известному выражению, есть последнее прибежище негодяя. Патриотизм и расовая карта могут оказаться последним шансом китайских коммунистов. Следовательно, вполне реальны проблемы для тайваньцев и других соседей Китая, с которыми Пекин когда-то имел территориальные споры, – для России, Японии, Индии и претендентов на Парасельские острова и архипелаг Спратли в Южно-Китайском море[226].

Тем не менее, контраст между озабоченностью Китая и беззаботностью Америки относительно национальной идентичности видится поразительным. Пекин заселяет пограничные регионы этническими китайцами и душит религиозное и этническое разнообразие, чтобы сохранить Китай единым. Америка заявляет: «Наша сила в разнообразии» и приглашает к себе весь мир. Китай считает этнонационализм угнетаемых меньшинств экзистенциальной угрозой. Американская элита воспринимает рассуждения об этнической принадлежности как одержимость «отребья».

Всемирные Балканы

Этнонационализм обнаруживается везде и всюду, недаром Збигнев Бжезинский употребил выражение «всемирные Балканы». Индия, другая развивающаяся великая держава Азии, еще более уязвима перед этой угрозой, чем Китай, ибо она более многообразна. В индийском штате Кашмир, где большинство населения составляют мусульмане, сепаратистское движение не ослабевает; летом 2010 года там отмечена новая вспышка насилия, едва ли не самая острая за последние годы. С момента обретения независимости в 1947 году Индия трижды воевала с Пакистаном, и всегда поводом для войны выступал Кашмир. Также индийское правительство строит забор протяженностью 2500 миль вдоль границы с Бангладеш, чтобы воспрепятствовать контрабанде оружия и проникновению мусульманских экстремистов{898}. Будучи индуистской страной, Индия при этом располагает третьим по численности в мире мусульманским населением (примерно 150 миллионов человек). Рост мусульманской воинственности в последние десятилетия в значительной мере способствовал появлению индуистской партии «Бхаратия джаната парти» (БДП), в настоящее время второй по массовости в Индии.

Но Кашмиром проблемы Индии не ограничиваются. Тамилы на юге до сих пор злятся на сородичей, не сумевших создать свое государство на Шри-Ланке, отделиться от сингальцев. Десятки тысяч человек погибли в ходе гражданской войны на этом острове, завершившейся в мае 2009 года. Дели вмешался в конфликт в 1987 году – и получил, по образному выражению, «индийский Вьетнам».

Нагаленд, один из самых маленьких штатов Индии, размером с Коннектикут или Род-Айленд, граничит с Бирмой; там проживают христиане, и движение за независимость существует с 1947 года. Пожалуй, наиболее серьезную опасность для стабильности и единства Индии представляют маоисты-наксалиты[227], которые сражаются с Нью-Дели с 1967 года и имеют в своем подчинении от десяти до двадцати тысяч бойцов. В недавнем нападении погибли 76 индийских полицейских. В мае 2010 года маоисты, переключив железнодорожную стрелку, пустили под откос скоростной поезд; погиб 81 человек, более 200 были ранены. Наксалиты – «главный враг», говорит министр внутренних дел Г. К. Пиллаи{899}. Премьер-министр Манмохан Сингх заявил на совещании начальников полиции, что кровопролитность наксалитской войны возрастает, жертвами уже стали 6000 человек, и маоисты побеждают, рассчитывая создать коммунистическое государство: «Я считал и продолжаю считать, что во многих отношениях левый экстремизм является, вероятно, самой серьезной угрозой внутренней безопасности нашей страны»{900}.

Другие сепаратисты тоже пытаются разделить Индию, страну из двадцати восьми штатов. Очевиднее всего стремление отделить Телангану от штата Андхра-Прадеш. Голодовки лидеров Теланганы и самоубийства студентов обеспечили этой территории внимание всего мира и заставили встрепенуться индийских политиков[228].

Учитывая напряженность между мусульманами и индуистами, различие в языках и культуре, разницу в доходах среднего класса и сотен миллионов бедняков, Индия видится главным кандидатом на этнонациональный кризис на протяжении двадцать первого века.

Бирманская хунта отправила тысячи военнослужащих на север, чтобы справиться с мятежами на самоуправляемых территориях Кокан и Ва и в штате Качин. Жители Кокана, где много этнических китайцев, десятками тысяч бежали в китайскую провинцию Юньнань{901}. На востоке страны карены требуют самостоятельности до сих пор, это мировой рекорд по продолжительности мятежа (с обретения Бирмой независимости в 1948 году). С освобождением лауреата Нобелевской премии мира и героини борьбы за демократию Аун Сан Су Чжи из-под домашнего ареста остро встал вопрос, согласятся ли бирманские демократы подавить мятежи, чтобы сохранить единство Бирмы, – как поступала хунта?

Этнические меньшинства составляют 40 процентов населения Бирмы, а местные племена сопротивлялись центральному правительству с момента предоставления стране независимости. «Социальный конфликт на основе этнической принадлежности десятилетиями находится в эпицентре политического противостояния в Бирме», – говорит Эндрю Хейн, британский посол в Рангуне{902}.

В Таиланде малайцы врываются в храмы, нападают на буддийских монахов и на правительственных чиновников. Они хотят создать исламское государство на территории между Таиландом и Малайзией. «Террористическая угроза в деревнях Южного Таиланда стабильно высока, а школы становятся рассадниками экстремизма, – пишет «Вашингтон пост». – Мусульмане Таиланда отвергают все современное, любые формы развлечений, в том числе телевизор, за исключением футбольных трансляций», – сообщает советник посольства{903}.

Тридцать первого декабря 2009 года, когда королевский совет, правящий в Малайзии, разрешил христианам использовать имя Аллаха в разговорах о Боге, семь церквей пострадали от зажигательных бомб. В Малайзии религия коррелирует с расой – конституция приравнивает мусульман к малайцам, – и правительство обвиняют в провоцировании религиозных столкновений с целью усилить расовое напряжение. Китайские и индийские меньшинства Малайзии – это буддисты, индуисты и христиане{904}.

Жаклин Энн Сурин, редактор новостного сайта Малайзии, поведала «Нью-Йорк таймс»: «Для Малайзии характерна расовая политика, за последние десять лет или около того мы наблюдали эскалацию теории о превосходстве малайских малайзийцев… Если государство считает малайцев выше всех прочих граждан, логично, что ислам ставится выше других религий»{905}.

На архипелаге Минданао сепаратистский Фронт национального освобождения моро ведет борьбу за независимость практически половину тысячелетия, с тех пор как испанцы завоевали Филиппины и католицизм стал национальной религией. Вера и сопротивление сепаратистов создали новый народ. «Мы не считаем себя филиппинцами, – говорит Ким Багунданг из местной молодежной ассоциации. – В этом и заключается проблема». Сепаратисты требуют отделения мусульманских земель, так называемых «владений предков», где они создадут свое государство, с исламской верой и культурой{906}.

На самом острове Минданао в конце 2009 года колонну, в которой ехали 57 журналистов и адвокатов, а также жена и родственники местного вице-мэра, остановили 100 вооруженных людей{907}. Женщин изнасиловали, всех партийных работников убили, прочих изувечили; это событие стало известно как резня в Маинданао. Злодеянием, «равных которому не найти в новейшей истории», назвал случившееся советник президента Арройо. «С 1970-х годов мусульманские повстанцы убили около 120 000 человек, – сообщала «Вашингтон пост»; поразительные цифры{908}. На вручении Нобелевской премии мира Барак Обама признал новую реальность, которую многие другие государственные деятели пока игнорируют:

«Прежняя архитектура проседает под тяжестью новых угроз… войны между нациями все чаще уступают место войнам внутри наций. Возрождение этнической и религиозной напряженности, усиление сепаратизма, рост числа мятежей, слабость государств… все очевиднее погружают мир в бесконечный хаос»{909}.

«Бесполезно твердить, что национализму и этническому трайбализму нет места в международных отношениях двадцать первого столетия, – говорит британский дипломат сэр Кристофер Мейер. – Именно распространение демократии западного образца сделало эти явления привлекательнее и заметнее»{910}.

«Наш величайший враг – этнический национализм»

Осенью 2009 года организация «Джундалла» («Солдаты Аллаха») в Систане и Белуджистане устроила громкий теракт, убив сорок иранцев, в том числе бригадного генерала Корпуса стражей исламской революции. Тегеран обвинил США в разжигании этнического сепаратизма, нацеленного на развал страны и смену правящего режима. В Иране проживает миллион белуджей, при этом арабы, азербайджанцы, курды и другие меньшинства составляют половину населения страны, а персы – вторую половину.

Еще пять миллионов белуджей обитают в Пакистане, где богатая нефтью и газом провинция Белуджистан занимает 40 процентов территории страны. Недовольство белуджей армией и правительством возрастает. «Национализм белуджей опирается на широкую базу и сегодня представляет собой куда более серьезную силу, чем когда-либо ранее», – говорит Селиг Харрисон из Центра международной политики, специалист по белуджам, которые стремятся создать собственное государство, «отрезав» часть территории Пакистана и Ирана{911}.

В Ираке проживают сунниты, шииты, христиане, арабы, курды и туркмены. Никто не исключает возобновления религиозных распрей и гражданской войны после ухода американцев, равно как и новых столкновений между арабами и курдами из-за Киркука. Курдов в южной и восточной Турции насчитывается, по некоторым оценкам, от 20 до 25 миллионов человек. Этот курдский анклав постоянно смотрит на иракский Курдистан с населением в пять миллионов человек. В июле 2010 года президент иракского Курдистана Масуд Барзани заявил египетскому телеканалу, что «курдскому народу… нужно собственное государство, как у турецкого, персидского и арабского народов. Мы не говорим, что мы сильнее, но ни в чем им не уступаем»{912}. Если делать ставки на рождение новых государств, стоит поставить на скорое появление на карте Курдистана, Белуджистана, Палестины и Пуштунистана.

Пуштуны, к числу которых принадлежат многие талибы, суть крупнейший племенной союз Афганистана, они занимают юг и восток страны, тогда как хазарейцы населяют центральные горы. Таджики и узбеки составляют большую часть армии Северного альянса, созданного американцами для противостояния талибам. В целом пуштунов от 35 до 40 миллионов человек, больше, чем население многих европейских стран. Большинство живет в Пакистане и предоставляет убежище своим афганским «кузенам». Доминирование таджиков в национальной армии, несомненно, усугубило недоверие пуштунов к режиму президента Хамида Карзая, навязанного стране американцами.

«Этнический шовинизм, который давно терзает эту глубоко племенную страну и стал топливом разрушительной гражданской войны 1990-х годов, вновь поднимает голову», – писала из Кабула накануне Рождества 2010 года иностранный корреспондент «Вашингтон пост» Памела Констебл{913}.

На выборах 2010 года хазарейцы, подавляемое шиитское меньшинство, учредили свою партию – и завоевали все места в провинции Газни. Большинство пуштунов, чья лояльность делится между Карзаем и талибами, под угрозой расправ за участие в голосовании остались дома. Хазарейцы в итоге получили 50 из 249 мест в нижней палате парламента. Но они, по понятным причинам, не слишком рады успеху. «Это многонациональная страна, и должны быть представлены все группы, – считает доктор Амин Ахмади, декан двух небольших колледжей хазарейцев-шиитов в Кабуле. – Наш величайший враг – этнический национализм»{914}.

Несокрушимый трайбализм Африки

Гражданская война в Нигерии, с миллионами жертв, была этнонациональным конфликтом за отделение ибо. Когда, после многих лет гражданской войны, Родезия превратилась в Зимбабве, машона Роберт Мугабе вырезал 7000 матабеле, чтобы преподать урок своему сопернику Джошуа Нкомо, тоже матабеле. В Руанде хуту уничтожали тутси. После выборов 2008 года в Кении кикуйю отца-основателя независимой страны Джомо Кеньятты подверглись преследованиям со стороны племени луо.

«Более 2000 человек погибли в этом году в этнических столкновениях на юге Судана», – сообщала «Нью-Йорк таймс» в 2009 году. Воины народа нуэр устроили резню динка в провинции Джонглей{915}. Мусульманский север, возможно, намеренно раздувает племенную вражду, чтобы отделиться от христианско-анимистического юга. Конфликт между севером и югом носит очевидно религиозный и расовый характер. На юге же – племенной.

В январе 2011 года юг проголосовал за отделение и создание Республики Южный Судан; один каирский репортер описал это событие как «появление опасного прецедента в арабском мире, который все сильнее разделяется из-за религиозной и этнической напряженности». Салама Ахмед Салама из газеты «Аль-Шурук» возражает: «Урок, который всем следует усвоить, состоит в том, что отделение… может оказаться дорогой к спасению, когда союз становится невыносимым бременем для людей»{916}.

На другом берегу Красного моря раздираемый войной Йемен, где доминируют племена и племенные союзы, находится на грани распада. На богатом нефтью, но бедном и густонаселенном юге, где расположена в том числе бывшая британская колония Аден, которая сохраняла приверженность марксизму до объединения с севером в 1990 году, имеется сильное сепаратистское движение. Гражданская война 1994 года шла между севером и югом. Силы, разрывающие Йемен, помимо религиозных – хуситы севера исповедуют шиизм, – очевидно племенные. Грегори Джонсон из Принстона пишет:

«Раскол видится серьезной проблемой для Йемена… неспособность правительства подавить восстание на севере, безусловно, стимулирует призывы к отделению на юге. Если Йемен как государство распадется, я не уверен, что страна разделится надвое вдоль пресловутой линии объединения 1990 года. Возможно, все будет гораздо трагичнее и хаотичнее, чем просто раздвоение»{917}.

Распад Йемена, который граничит с Саудовской Аравией, был бы губителен для Эр-Рияда и породил бы новые возможности для «Аль-Каиды», уже обосновавшейся на другом берегу Красного моря, в Сомали.

В Ливане налицо идеологическая, религиозная и этническая разобщенность: партия фалангистов и «Хезболла», мусульмане и христиане, сунниты и шииты, арабы и друзы. Дональд Л. Горовиц считает, что: «связь между Биафрой, Бангладеш, Бурунди, Бейрутом, Брюсселем и Белфастом первоначально проводилась нерешительно – в одном месте конфликт племенной, в другом языковой, в третьем религиозный, – но это давно перестало быть верным. Везде сражаются этносы, кровью и огнем пролагая себе путь к общественному и научному признанию»{918}.

Справедливое замечание. Католицизм – неотъемлемая составляющая ирландской идентичности в 1919–1921 годах и польской идентичности сопротивления коммунизму, и на этом примере видно, что религия является признаком «священной идентичности».

Через два дня после падения режима Хосни Мубарака в Египте ливийский диктатор полковник Муаммар Каддафи внезапно пригрозил миру, дабы направить гнев арабов против Запада и объединить союзников религиозной и расовой общностью. В день рождения Пророка Каддафи обратился с призывом к мусульманским странам держаться воедино и сказал, что мир делится на белую половину (Америка, Европа и Израиль) и на половину зеленую, то есть мусульманскую.

«Белый цвет решил избавиться от зеленого, – заявил Каддафи. – Этим [мусульманским] странам нужно объединиться против белого цвета, потому что все белые страны враждебны исламу»{919}.