Дом Цепей Эриксон Стивен
Поэтому он быстро заметил теплокровное тело, лежавшее неподалеку. Стена здесь медленно оседала. Вода хлестала между выпирающих каменных блоков. Вскоре сооружение полностью рассыплется…
Тело не двигалось. Оно было сковано цепями.
Еще пятьдесят шагов, и Онрек оказался рядом.
«Вонь» Куральд Эмурланна была здесь чрезвычайно сильной, ее даже можно было увидеть как лужу вокруг лежащего на спине мужчины. Поверхность шла рябью, словно от мелкого постоянного дождя. Глубокий неровный шрам изуродовал широкий лоб пленника; макушка его была лысой и мерцала магической эманацией. В его рот был вставлен металлический язычок, чтобы лишить способности разговаривать, однако язычок сместился, как и повязка на глазах.
Серые как слюда, немигающие глаза смотрели на Т'лан Имасса.
Онрек еще немного постоял над Тисте Эдур, а потом перешагнул его и продолжил путь.
Сзади раздался слабый, измученный голос: — Погоди.
Неупокоенный воин помедлил, оглянулся.
— Я… я готов торговаться. За свободу.
— Я не интересуюсь торговлей, — ответил Онрек на эдурском.
— Ты ничего не желаешь, воин?
— Тебе нечего мне дать.
— Ты презираешь меня?
Скрипя сухожилиями, Онрек склонил голову набок. — Эта часть стены готова обрушиться. Не желаю здесь задерживаться.
— А я, по-твоему, желаю?
— Вживаться в твои чувства — бесполезный труд. Я не желаю представлять себя на твоем месте. Зачем это мне? Ты скоро утонешь.
— Разбей цепи, и мы продолжим разговор в более безопасном месте.
— Наш разговор не стоит таких усилий.
— Я обязуюсь всё улучшить, дай только время.
— Вряд ли. — Онрек отвернулся.
— Стой! Я поведаю о твоих врагах!
Т'лан Имасс вновь медленно обернулся. — Моих врагах? Не припоминаю, чтобы рассказывал тебе о них, Эдур.
— Ох, все и так понятно. Я был одним из них. Ты нашел меня здесь — вот доказательство, что я больше не враг.
— Значит, ты изгой среди своего народа, — заметил Онрек. — Не верю я предателям.
— Я не предавал свой народ, Т'лан Имасс. Звания предателей заслуживают те, что меня сковали. Так или иначе, вопрос доверия не решить переговорами.
— Значит, я должен слепо верить тебе, Эдур?
Мужчина скривился: — Почему бы нет? Я тебя не обману.
Теперь Онрек почувствовал неподдельный интерес. — Почему это?
— По той самой причине, по которой меня Отсекли, — сказал Эдур. — Я проклят потребностью говорить лишь правду.
— Ужасное проклятие, — согласился Т'лан Имасс.
— Да.
Онрек поднял меч. — В таком случае… я признаюсь, что тоже проклят. Любопытством.
— Я готов зарыдать по тебе.
— Не вижу слез.
— Они в глубине сердца, Т'лан Имасс.
Первый же удар разбил цепи. Правой рукой Онрек схватил Эдур за лодыжку. И потащил вдоль стены.
— Я вознегодовал бы на такое унижение, — сказал Тисте Эдур, рывками передвигавшийся за воином, — будь у меня силы.
Онрек не отвечал. Он неспешно шагал вперед — меч в левой руке, освобожденный пленник в правой — постепенно уходя от слабого места в стене.
— Можешь меня отпустить, — пропыхтел Эдур.
— А ты сможешь идти?
— Нет, но…
— Тогда я продолжу.
— Куда же ты спешишь, если не позволяешь мне полежать и набраться сил?
— Спешу пройти вдоль стены, — отвечал Имасс.
Наступило молчание, слышались лишь скрип костей Онрека, шелест обернутых шкурами ног да шлепки, с которыми тело и руки Тисте Эдур перемещались по сырым грязным камням. Слева от них виднелось спокойное, полное мусора море, справа источала миазмы заболоченная равнина. Они прошли мимо дюжины сомов, не таких больших, как оставшаяся позади группа, но тоже с конечностями. Нетронутая стена тянулась до горизонта.
Тисте Эдур наконец подал голос, полный мучительной боли: — Еще немного… Т'лан… и ты будешь волочить труп.
Онрек немного подумал и замедлил шаг, а потом отпустил лодыжку. Не спеша повернулся.
Эдур со стоном перевернулся набок. — Полагаю, — пропыхтел он, — у тебя нет ни еды, ни свежей воды.
Онрек поднял глаза, отыскав оставшиеся позади туши сомов. — Полагаю, хотя бы еду можно добыть.
— А портал открыть сможешь, Т'лан Имасс? Мы выберемся из этого королевства?
— Нет.
Тисте Эдур опустил голову в глину, сомкнул глаза. — Тогда я все равно что мертв. Тем не менее, благодарю, что разбил цепи. Можешь не задерживаться здесь, хотя я хотел бы узнать имя воина, явившего мне все доступное милосердие.
— Онрек. Лишенный клана, из логросов.
— Я Тралл Сенгар. Тоже лишенный клана.
Онрек долго смотрел на Тисте Эдур. Потом Т'лан Имасс перешагнул его и продолжил путь. Подошел к сомам. Одним ударом отделил голову ближайшей рыбины от туловища.
Убийство заставило остальных забушевать. Разрывая кожу, тощие четырехлапые существа выбирались на свободу. Широкие, снабженные острыми как иголки зубами головы повернулись к оказавшемуся в самой середине неупокоенному воину. Раздалось громкое шипение. Звери подпрыгивали на уродливых мускулистых лапах, лязгали по камням когтями, которыми оканчивался каждый из трех пальцев. Их хвосты были короткими; по спинам шли плавники, как у рыб.
Они напали на Онрека, как волки нападают на окруженную жертву.
Блеснуло обсидиановое лезвие. Брызнула жидкая кровь. Полетели отрубленные головы и конечности.
Одна из тварей подскочила в воздух, смыкая челюсти на черепе Имасса. Под ударом тяжелого тела он ощутил, что шейные позвонки трещат и ломаются. Упал на спину, потащив за собой зверя.
И рассыпался прахом.
Встав в пяти шагах, чтобы возобновить бойню, догоняя шипящих сомов. Еще несколько мгновений — и все были убиты.
Онрек схватил одного за заднюю лапу и потащил назад, к Траллу Сенгару.
Тисте Эдур устало следил за ним, лежа на боку. — На миг, — сказал он, — мне показалось, что я сплю и вижу сон. Я видел на тебе громадную живую шляпу. И она проглотила тебя полностью.
Онрек подтащил тело к Траллу. — Ты не спал. Вот. Ешь.
— А приготовить нельзя?
Т'лан Имасс подошел к внешней стороне стены. Среди всяческого мусора видны были бесчисленные деревья с голыми ветвями. Он слез на плавающую, колышущуюся на волнах массу и встал, слегка покачиваясь. Немного времени — и он наломал достаточно подсохших сучьев, забросил на стену и залез сам.
Он готовил костер, чувствуя неотвязный взор Тисте Эдур.
— Наши встречи с вами, — произнес Тралл, — были редкими и немногочисленными. И только после вашего… ритуала. До того ваш народ бежал, едва завидев нас. Кроме тех, что пересекали океаны с Теломен Тоблакаями. Эти с нами сражались. Столетия прошли, прежде чем мы вытеснили их с морей.
— Тисте Эдур пришли в мой мир, — сказал Онрек, высекая огнивом искры, — сразу после Тисте Анди. Они были тогда многочисленными, они оставляли следы на снегу, на песке, в глухих лесах.
— Сегодня нас гораздо меньше, — ответил Тралл. — Мы пришли сюда — в это место — от Матери Тьмы, дети которой изгнали нас. Мы не думали, что они станут преследовать — однако так и случилось. После разрушения этого садка мы снова бежали. В твой мир, Онрек. Там мы начали процветать…
— Пока враг снова вас не нашел.
— Да. Первые были… фанатичными в ненависти своей. Происходили великие войны — незримые никем, ведшиеся в темноте и тайных областях тени. В конце концов мы сразили почти всех первых Анди, но надорвались от усилия. Отступив в отдаленные страны, в укрытия. Потом пришли еще Анди, но эти казались… равнодушными. А мы росли внутрь себя, позабыв голод, гонящий завоевывать пространства…
— Если бы вы решили утолить этот голод, — сказал Онрек (первые струйки дыма уже пробивались между кусков коры и поломанных сучьев), — мы нашли бы в вас новую причину сражаться.
Тралл помолчал. Взор его затуманился. — Мы всё забыли, — произнес он наконец, вновь опуская голову на глину. — Всё, что я сейчас рассказал. До недавних пор мой народ — кажется, последний оплот Тисте Эдур — почти ничего не знал о прошлом. О нашей долгой и полной мучений истории. А то, что мы знали, было ложным. Если бы, — воскликнул он, — мы оставались в невежестве!
Онрек не спешил поднимать взгляд на Эдур. — Теперь твой народ не глядит внутрь себя.
— Я сказал, что могу поведать о твоих врагах из Т'лан Имассов.
— Сказал.
— Среди Тисте Эдур, Онрек, были твои сородичи. Они объединились ради новой цели.
— И какой цели?
Тралл отвернулся и закрыл глаза. — Ужасной цели.
Т'лан Имасс перевернул тушу убитой им твари, вытащил обсидиановый нож. — Я хорошо знаком с ужасными целями, — бросил он, нарезая мясо.
— Я поведаю тебе всё. Ты поймешь, с чем придется столкнуться.
— Нет, Тралл Сенгар. Больше ни слова.
— Но почему?
«Потому что твоя правда отяготит меня. Заставит снова искать сородичей. Твоя правда способна приковать меня к этому миру, к моему миру. Снова. А я не готов». — Устал я от твоего голоса, Эдур, — сказал он вслух.
Шипящее мясо пахло как тюленье. Вскоре Тралл Сенгар наелся. Онрек подошел к краю стены, смотрящему на болото. Воды потопа нашли себе древние низины, и пузыри газа поднимались над омутами и пещерами, туманными пятнами плавая над густой грязью. Еще более плотный туман застилал горизонты; однако Т'лан Имассу показалось, что он ощущает вдали возвышенность, цепь низких горбатых холмов.
— Стало светлее, — заметил Тралл, лежавший около костра. — Небо местами светится. Там и… вон там. Солнца возвращаются. Здесь, в Зародыше, еще живо древнее сердце Куральд Эмурланна. Но воды потопа должны сделать климат хаотическим. И разрушить выросшую здесь цивилизацию.
Онрек поглядел вниз. — Тоже Тисте Эдур?
Мужчина покачал головой: — Нет, скорее ваши потомки, Онрек. Хотя трупы, которые можно увидеть в воде, сильно пострадали. — Тралл скривился. — Они были словно паразиты, эти твои люди.
— Не мои, — ответил Онрек.
— Значит, ты не гордишься их скороспелыми успехами?
Т'лан Имасс склонил голову к плечу. — Они склонны к ошибкам, Тралл Сенгар. Имассы Логроса убивали их тысячами, когда необходимо бывало восстановить порядок. Но еще чаще они убивали сами себя, ибо успех порождает презрение к тому, что стоит в его основе.
— Кажется, это навело вас на размышления.
Онрек шевельнулся, скрипя костями. — Скорее меня, чем всех нас. Клинок моего презрения к роду людскому остается острым.
Тисте Эдур попытался встать, медленно и обдуманно. — Зародыш нуждался в… очищении, — сказал он горько. — Так было решено.
— Ваши методы, — отозвался Онрек, — куда более крайние, чем мог бы выдумать Логрос.
Пошатываясь, Тралл поглядел на Т'лан Имасса. На губах была безрадостная усмешка. — Иногда, друг мой, трудно удержать в руках начатое.
— Проклятие успеха.
Тралл почему-то вздрогнул и отвел глаза. — Я должен найти чистую, свежую воду.
— Долго ли ты был скован?
Эдур пожал плечами: — Долго, я думаю. Магия Отсечения разработана для продления мук. Твой меч разрушил ее силу, и обычные требования плоти вернулись.
Солнца — красное и синее — прожгли тучи, наполняя воздух влагой. Туман распадался, исчезая на глазах. Онрек снова поглядел на пылающие светила. — Тут нет ночи, — заметил он.
— Да, летом нет. Говорят, что зимой все иначе. Но, думаю я, после наводнения предсказывать стало трудно. Лично я не стремлюсь изучать этот мир.
— Нужно покинуть стену, — помолчав, сказал Т'лан Имасс.
— Да, пока не развалилась полностью. Похоже, я вижу вдалеке холмы.
— Если накопил силы, цепляйся на меня. Я полезу вниз. Обогнем низину. Если здесь остались животные, они скопились на возвышенностях. Хочешь захватить еще мяса этой твари?
— Нет. Оно тошнотворно.
— Не удивляюсь, Тралл Сенгар. Они плотоядные и питаются мертвечиной.
Когда они наконец спустились к подножию стены, почва захлюпала под ногами. Поднялись тучи насекомых, с яростной алчностью набросившиеся на Тисте Эдур. Онрек позволил спутнику задавать темп ходьбы, пока они брели между затопленными ложбинами. На уровне земли ветра не было, но тучи над их головами вытянулись, обгоняя путников и скапливаясь над вершинами холмов. Небо там становилось все темнее.
— Мы идем навстречу шквалу, — пробормотал Тралл, отмахиваясь от гнуса.
— Если он несет ливень, всё вокруг затопит, — сказал Онрек. — Ты можешь идти быстрее?
— Нет.
— Тогда я понесу тебя.
— Понесешь или потащишь?
— Что предпочитаешь?
— Когда тебя несут, это не так унизительно.
Онрек вложил меч в петли на перевязи. Хотя воин считался высоким среди соплеменников, Эдур был выше почти на длину предплечья. Пришлось усадить его наземь с подтянутыми к груди коленями. Онрек тоже присел, просунул руку под колени Тралла, второй обхватил плечи. Затрещали сухожилия, когда воин поднялся.
— На твоем скальпе свежие царапины. На остатках скальпа, то есть, — заметил Тисте Эдур.
Онрек промолчал, двинувшись вперед размеренным шагом.
Вскоре начался ветер, спустившийся с холмов и набравший такую силу, что Т'лан Имассу пришлось согнуться. Ступни его утопали в жидкой грязи низины. Зато насекомых скоро унесло прочь.
Вскоре Онрек заметил, что лежавшие впереди холмы имеют странно правильные очертания. Их было семь, расположенных по прямой, каждый одинаковой высоты, одинаково бесформенный. Штормовые тучи проносились выше, громоздясь темными колоннами над огромным горным хребтом.
Ветер с воем ударял по сухому лицу Онрека, трепал пряди тускло-золотистых волос, гудел унылым шмелем, попадая между ремней перевязи. Тралл Сенгар скорчился, отворачивая лицо от режущего кожу вихря.
В колоннах сверкали молнии, хотя гром едва доносился сюда.
Эти холмы оказались вовсе не холмами. Это были сооружения, тяжеловесные и громадные, сложенные из гладких черных камней так ровно, что казались лишенными швов. Высота их достигала роста двадцати человек. Похожие на собак звери с широкими лбами, прижатыми ушами и рельефными мышцами опустили головы навстречу странникам и стене за их спинами; большие глазницы слабо мерцали темно-янтарным светом. Онрек замедлил шаг. Но не остановился.
Низина осталась позади; земля скользила от недавно пролившегося, принесенного бурей дождя, но все же давала ногам надежную опору. Т'лан Имасс свернул к ближайшему монументу. Подойдя ближе, спутники оказались защищенными от ветра массой статуи.
Вой ветра сменился гулкой тишиной. Онрек опустил Тралла наземь.
Тисте Эдур ошеломленно разглядывал громоздящееся над головами сооружение. Он молчал и продолжал сидеть, пока Онрек не решил отойти в сторону. — За ним, — спокойно пробормотал Тралл, — должны быть врата.
Онрек замер, неторопливо повернулся к спутнику. — Это твой садок, — не сразу сказал он. — Что ты чувствуешь в… монументах?
— Ничего, но я знаю, что они должны изображать. Как и ты. Кажется, здешние обитатели сделали их своими богами.
Онрек не нашелся с ответом. Он снова встал лицом к массивной статуе, опустил голову, озирая пьедестал, а потом поднял взгляд навстречу янтарным очам зверя.
— Там будут врата, — настаивал позади Тралл Сенгар. — Средство, чтобы покинуть этот мир. Почему ты медлишь, Т'лан Имасс?
— Я медлю, потому что вижу невидимое тебе. Их семь, да. Но два… живые. — Он поколебался и добавил: — И этот — один из них.
Глава 7
Армия выжидающая вскоре начнет воевать сама с собой.
Келланвед
Мир был окружен красным кольцом. Оттенок старой крови, ржавеющего на поле брани железа. Кольцо вставало стеной, словно повернувшаяся боком река, оно — бездумное и неловкое — нападало на грубые утесы, окружившие границы Рараку. Самые древние хранители Священной Пустыни, выбеленные солнцем известняковые скалы, таяли под бесконечной бурей Вихря, под гневом богини, не терпящей соперников. Готовой в слепой ярости пожирать даже утесы.
Но в середине Вихря царила иллюзия покоя. Старик, известный здесь как Руки Духа, медленно взбирался по склону. Его вялая кожа имела цвет бронзы; плоское некрасивое лицо покрылось трещинами морщин, походя на изгрызенный ветрами булыжник. Гребень над ним облепили ковром мелкие желтые звездочки, эфемерные цветы низкорослого растения, называемого местными племенами дхен» бара. Из сухих цветков получается чай, вызывающий головокружение, гасящий горести, бальзамом льющийся на душу смертного. Старик карабкался по крутому склону с каким-то остервенением.
Любая тропа жизни полита кровью. Лей кровь тех, что заступили путь. Лей свою кровь. Сражайся, усиливай бурю яростью, обнажай животную тягу к самосохранению. Зловещий танец посреди набегающих со всех сторон течений не отличается изяществом; думать иначе — впадать в заблуждение.
Заблуждения. Геборик Легкокрылый, бывший жрец Фенера, лишился всех заблуждений. Утопил их собственными руками уже давно. Его руки — его призрачные руки — оказались весьма пригодными для такой задачи. Они шепчут о незримых силах, они руководимы загадочной необоримой волей. Он знает, что лишен контроля над собственными руками. Какие уж тут заблуждения? Как он может…
За его спиной на обширной равнине встали тысячи палаток и шатров. Воинам и их приспешникам неведома чистота духовного зрения. Армия — это сильные руки, ныне отдыхающие, но готовые схватить оружие; но ведет ее воля отнюдь не стальная, воля, погрузившаяся в иллюзии. Геборик не просто отличается от людей внизу — он их противоположность, горькое отражение в кривом зеркале.
Дхен» бара дарит ему ночи без сновидений. Утешение беспамятства.
Он добрался до гребня, тяжело дыша от чрезмерных усилий, и уселся отдохнуть среди цветов. Руки Духа столь же ловки, как и руки телесные, хотя он их не видит — не видит даже слабого свечения, как все вокруг. Да уж, зрение неизменно его подводило. Проклятие стариков, кажется — видеть, как горизонты становятся все ближе. Даже ковер желтых цветков стал всего лишь смутным пятном. Лишь пряный аромат заполняет ноздри, оставляя привкус на языке.
Жара пустынного солнца подавляет, ошеломляет. Она наделена силой, делающей Священную Пустыню тюрьмой, навязчивой и безжалостной. Геборик приучился презирать жару, проклинать Семиградье, культивировать ядовитую ненависть к его народу. Но сейчас он оказался пленником. Барьер Вихря не делает исключений, не пуская никого изнутри наружу и снаружи внутрь. Никого, кроме Избранной.
Движение сбоку, смутно видимая черноволосая фигурка. Она уселась рядом с ним.
Геборик улыбнулся: — Я думал, что остался один.
— Мы оба одни, Руки Духа.
— Об этом и говорить не нужно, Фелисин. «Фелисин Младшая — но это имя нельзя произносить вслух. У твоей приемной матери, девочка, есть свои тайны». А что у тебя в руках?
— Свитки, — ответила девочка. — От Матери. Кажется, она снова жаждет писать стихи.
Татуированный бывший жрец хмыкнул: — Мне казалось, это не жажда, а любовь.
— Ты не поэт, — сказала девочка. — Но ведь истинный талант — умение говорить прямо. А в наши дни поэзией называют умение спутывать двусмысленности.
— Ты жестокий критик, милая.
— «Призыв Тени», так она их назвала. Точнее, она продолжила поэму своей покойной матери.
— Гм, Тень — мрачное королевство. Она явно избрала стиль, соответствующий теме. Наверное, такой же темный, какой любила ее мать.
— Слишком банально, Руки Духа. Но подумай, какое имя носит ныне армия Корболо Дома. Собакодавы. Вот тебе поэзия, старик. Имя, шатающееся под грузом показной бравады. Имя, вполне подходящее самому Дому. Он стоит на четвереньках от ужаса.
Геборик протянул руку и сорвал первый цветок. Поднес к носу, прежде чем уронить в кожаную сумку на поясе. — «На четвереньках от ужаса». Запоминающийся образ, девочка. Но я не вижу в напане страха. Малазанская армия в Арене — всего лишь три легиона новобранцев. Во главе ее женщина без всякого военного опыта. Корболо Дому нет причины бояться.
Смех девушки был столь резким, что прорезал воздух подобно осколкам льда: — Нет причины, Руки Духа? Причин много. Леомен. Тоблакай. Бидитал. Л'орик. Матток. И самая ужасная изо всех: моя мать. Ша'ик. Лагерь — змеиная яма, кишащая раздорами. Ты не застал последнюю вспышку. Мать отлучила Маллика Реля и Паллика Алара. Изгнала их. Корболо Дом потерял двух союзников в силовой борьбе…
— Никакой силовой борьбы, — пробурчал, схватив цветочные головки ладонью, Геборик. — Они глупцы, если верят в силу. Ша'ик выбросила этих двоих, ибо в их венах течет измена. На чувства Корболо Дома ей наплевать.
— Он думает иначе, и его убеждения важнее вероятной и невероятной истины. Но как Мать отвечает на последствия своих повелений? — Фелисин провела свитками по верхушкам цветов. — Поэмами.
— Дар знания, — шепнул Геборик. — Богиня Вихря шепчет на ушко Избранной. В Садке Теней есть тайны, скрывающие истины, важные даже для Вихря.
— О чем ты?
Геборик дернул плечом. Его сума была почти полна. — Увы, у меня есть свои тайны и предвидения. «Хотя мне от этого добра не будет». Разрушение древнего садка рассеяло его фрагменты по всем мирам. Богиня Вихря имеет силу, но это не её собственная сила. Всего лишь один из фрагментов, заблудившийся, странствующий, страдающий. Чем была Богиня, гадаю я, когда впервые набрела на Вихрь? Наверное, божеством некоего мелкого племени. Духом летних ветров, защитницей бурного родника. Не сомневаюсь, лишь одной из множества подобных. Разумеется, когда она завладела фрагментом, ей не составило труда уничтожить давних соперников, обретая полную и безраздельную власть над святой пустыней.
— Сомнительная теория, Руки Духа, — протянула Фелисин. — В ней ничего не говорится о Семи Святых Городах, Семи Священных Книгах, Дриджне и Откровении.
Геборик фыркнул: — Культы питаются друг дружкой милая. Мифы соединяются, питая веру. Семь Городов родились от бродячих племен, но претендуют на наследие древней цивилизации, а та сама неловко ворочается на костях еще более древней империи — Первой Империи Т'лан Имассов. Память и забвение — всего лишь игра случая и обстоятельств.
— Поэты могут жаждать, — сухо бросила Фелисин, — но историки пожирают. Они убивают язык, делают его трупом.
— Это преступление не историков, а критиков.
— Будем цепляться за мелкие различия? Преступление ученых.
— Ты негодуешь, что мои объяснения убили тайны пантена? Фелисин, в нашем мире есть вещи более достойные удивления. Оставь богам и богиням их безумные притязания.
Снова его хлестнул холодный смех: — О, да ты забавный, старик! Жрец, изгнанный собственным богом. Историк, севший в темницу за свои теории. Вор, которому нечего красть. Не только я жажду чудес.
Он услышал, как она встает. — Так или иначе, — продолжала девочка, — меня послали найти тебя.
— О. Ша'ик нужен очередной совет, который она, не сомневаюсь, презрит?
— На этот раз не ей. Леомену.
Геборик скривился. «Где Леомен, там жди Тоблакая. Убийца держит слово и никогда со мной не говорит. Но я чувствую его взгляд. Взгляд убийцы. Если есть в лагере достойный изгнания…» Он осторожно разогнул спину. — Где его найти?
— В храмовой яме.
— Разумеется. А что ты, милая девочка, делаешь в компании Леомена?
— Я взяла бы тебя за руку, — сказала Фелисин, — но касание этих ладоней какое-то уж слишком поэтическое.
Она пошла рядом, вниз по склону, между двумя большими загонами для скота, ныне пустыми — овцы и козы уведены на пастбища к востоку от развалин. Они миновали широкий пролом в стене мертвого города, пересекли одну из главных улиц, направляясь к обширным зданиям, от которых остались лишь фундаменты и часть стен. Именно их называли здесь Кругом Храмов.
Глинобитные хижины, юрты и вигвамы встали новым поселением среди руин. Под растянутыми между постройками кожаными навесами буйствовали рынки, наполняя воздух бесконечными криками и ароматами пищи. Местные племена, идущие за своим военным вождем по имени Матток, что стал у Ша'ик чем-то вроде генерала, смешались с Собакодавами, пестрыми бандами городских изгоев, разбойниками, душегубами и преступниками, бежавшими из различных малазанских тюрем. Лагерь приверженцев различных воинств был не менее разрозненным. Это неизвестно как сплотившееся «племя» кочевало вокруг построенных на скорую руку трущоб, руководствуясь загадочными и непостоянными политическими пристрастиями. В данный момент некие скрытые от глаз посторонних неудачи заставили его приутихнуть. Старые ведьмы с выводками полуголых тощих детей, кузнецы, починщики, повара и копатели выгребных ям, вдовы и жены, немногочисленные мужья и еще более немногочисленные отцы и матери… все они вязаны с воинами армии Ша'ик, но связи эти непрочные, легко рвущиеся, а еще легче спутывающиеся в клубки измен и кровосмешений.
Город, по мнению Геборика, стал микрокосмом Семиградья. Он воплотил все болезни, которые малазане старались искоренить, завоевывая и оккупируя. В свободах, которые видел здесь отставной жрец, оказалось мало благ. Однако, полагал он, мало кто разделяет такие изменнические мысли. «Империя причислила меня к преступникам, но я все же остался малазанином. Сыном империи, в котором проснулось уважение к «миру на острие меча» старого Императора. Да, дорогая Тавора, веди армию в сердце мятежа, разруби его на части. Я не стану плакать».
Круг Храмов был практически безлюдным в сравнении с шумными улицами, по которым они проходили. Дом старых богов, которым поклонялись некогда забытые народы, оставившие после себя лишь эти развалины и груды битых пыльных черепков вдоль дорог. Однако некие отзвуки былых благословений еще держались над руинами, ведь самые обездоленные из людей находили здесь прибежище. Среди человеческих отбросов — вдов, не сумевших стать третьими или четвертыми женами воинов и торговцев, калек, прокаженных и страдающих иными болезнями, поддающимися лишь касанию Высшего Денала — бродили посредственные, дешевые лекари. Когда-то здесь было много сирот, но Ша'ик положила этому конец. Усыновила и удочерила всех, начиная с Фелисин. Ее личная свита, новые служки культа Вихря. По неточным подсчетам Геборика на прошлой неделе их было более трех тысяч — от недавних сосунков до подростков возраста самой Ша'ик, подлинного ее возраста. Всем им она была Матерью.
Это не стало популярным жестом. Сутенеры потеряли юных овечек.
В середине Круга Храмов имелась широкая восьмиугольная яма, глубоко ушедшая в слои известняка. Ее дна никогда не касались лучи солнца. Гнездившихся в ней гадюк, скорпионов и пауков изгнали, и на их месте поселился Леомен Молотильщик, самый верный телохранитель Старшей Ша'ик. Однако Ша'ик Возрожденная глубоко проникла в душу Леомена и нашла ее пустой, лишенной веры и по некоему врожденному пороку склонной к неподчинению всяческим клятвам и авторитетам. Новая Избранная решила, что не сможет доверять такому человеку. По крайней мере, держать его рядом. Он стал помощником Маттока, хотя, казалось, эта должность не требовала особого усердия. Тоблакай оставался личным хранителем Ша'ик; великан с татуировкой разбитого стекла на лице не оставил дружбы с Леоменом и часто навещал заскучавшего приятеля.
Двух воителей многое связывало, и Геборик понимал, что мало что сумеет узнать об их прошлом. Ходили слухи, некогда они вместе сидели на цепях в малазанской тюрьме. Геборик жалел, что малазане проявили слишком много милосердия к Тоблакаю.
— Я оставлю тебя, — сказала Фелисин у края обложенной кирпичом ямы. — Когда еще захочу скрестить клинки мнений, непременно отыщу.
Геборик скривил губы, кивнув, и двинулся вниз по лестнице. Воздух становился все холоднее по мере спуска в сумрак. Повис тяжелый, сладковатый запах дурханга — очередного увлечения Леомена. Геборик гадал, не зашла ли Фелисин Младшая по тропе матери дальше, чем он предполагал.
Известняковый пол успели покрыть коврами. Резная мебель — переносная, которой пользуются богатые купцы — заставила обширное помещение казаться тесным. Там и тут вдоль стен стояли ширмы с деревянными рамами, полотнища которых рассказывали мифы местных племен. Там, где виднелись стены, некий древний художник превратил при помощи черной и красной охры волнистый камень в многослойные пейзажи кишащих дикими зверями саванн. По какой-то причине эти картины ясно виделись глазам Геборика, чуть слышно нашептывая воспоминания, шевелясь по самым краям зрения.
Яму населяли древние духи, навечно плененные высокими отвесными стенами. Геборик ненавидел это место с его призрачными жалобами на неудачи, с его памятью о давно пропавших мирах.
Тоблакай сидел на софе, втирая масло в деревянный меч. Он не потрудился поднять глаз, когда Геборик заскрипел ступенями лестницы. Леомен возлежал на груде подушек у противоположной стены.
— Руки Духа, — приветливо воскликнул воитель пустыни. — У тебя дхен» бара? Иди, тут есть чайник и…
— Я оставляю чай на время перед сном, — ответил, подходя к нему, Геборик. — Ты хотел о чем-то поговорить, Леомен?
— Как всегда, друг. Разве Избранная не назвала нас своим священным треугольником? Нас троих, сидящих в заброшенной яме. Или я все перепутал, и надо поменять слова «священный» и «заброшенный» местами? Садись сюда. Есть травяной настой, чтобы сделать нас внимательными.
Геборик сел на кушетку. — И зачем бы нам быть внимательными?
Улыбка Леомена была диковатой, что подсказало Геборику: дурханг уже занял свое привычное место. — Дорогой Руки Духа, — промурлыкал воин, — это потребность тех, на кого охотятся. Если газель опускает нос к земле, ею ужинают львы. Не так ли?
Брови бывшего жреца поползли вверх: — И кто сейчас выслеживает нас, Леомен?
— Как? Малазане, конечно. Кто еще?
— Ну, тогда нам точно надо поговорить, — с насмешливой серьезностью сказал Геборик. — Я и понятия не имел, что малазане хотят нам дурного. Ты уверен, что все точно?
Тоблакай бросил Леомену: — Я тебе уже говорил: старика нужно убить.
Леомен засмеялся. — Ах, друг мой, из нас троих только ты теперь допущен к ушку Избранной… но все же… я советовал бы тебе оставить эту тему. Она запретила, и всё. Да и я не готов с тобой согласиться в этом вопросе. Старый припев пора похоронить.
— Тоблакай меня ненавидит потому, что я слишком ясно вижу тяготы его души, — сказал Геборик. — А учитывая его клятву не говорить со мной, возможности диалога сильно ограничены.
— Рукоплещу твоему сочувствию, Руки Духа.
Геборик фыркнул: — Если есть тема для встречи, Леомен, огласи ее. Иначе я снова поползу к свету.
— Долгое будет путешествие, — хихикнул воин. — Ладно. Бидитал вернулся к старым путям.
Читать бесплатно другие книги:
