Дом Цепей Эриксон Стивен
— Ты редко выходишь.
— Действительно. Что за спесивые империи родились, чтобы пасть, за границами Джаг Одхана? Гордость давится прахом…
Карса прищурил глаза, созерцая одхан — и потянулся за вином.
Одинокое дерево стояло на вершине плоского холма, примыкавшего к холму более высокому. Укрытое от пронизывающих ветров, оно выросло раскидистым; кора казалась тонкой и отслоившейся, будто не могла сдержать пружинистые мышцы древесины. Узловатый ствол выбрасывал во все стороны сучья, толщиной превосходящие бедро Карсы. Верхняя треть ствола густо поросла листвой, формируя широкий полог пыльной зелени.
— Выглядит старым, так? — сказал Циннигиг, когда они подошли ближе. Согнутый пополам Джагут ковылял, сильно раскачиваясь. — Ты не имеешь представления, какое оно старое, юный мой друг. Ни малейшего. Я не решаюсь открыть тебе его возраст. Видел раньше такие деревья? Ручаюсь, нет. Напоминает гилдинги, растущие тут и там по равнине. Напоминает, как ранаг напоминает козла. Дело не в высоте. Дело в древности. Это дерево эпохи Старших. Молодым побегом оно слышало вздохи соленых волн здешнего моря. Ты подумал — ему десятки тысяч лет? Нет, друг мой, сотни тысяч. Некогда, Карса Орлонг, это был доминирующий по всему свету вид. Всякой вещи свое время, и когда время кончается, вещи исчезают…
— Но не это дерево.
— Трудно произнести суждение более мудрое. Ты спросишь — почему?
— Я промолчу, потому что уже понял: ты и так расскажешь.
— Разумеется, ибо у меня природная склонность помогать. Причину, юный друг, ты вскоре увидишь.
Они поднялись по склону и встали на вершине, вечно затененной и потому лишенной травы. Дерево и все его отростки, увидел Карса, оплетены паутиной, густой, но почему-то прозрачной. Один намек, слабое мерцание. Из-под этого савана на него смотрело лицо Джагуты.
— Фирлис, — сказал Циннигиг, — это тот, о ком говорила Арамала. Он ищет достойного коня.
Тело Джагуты оставалось видимым тут и там, показывая, что дерево действительно растет вокруг нее. Из-под правой ключицы вырывался побег, сливающийся с массой сучьев над головой женщины.
— Рассказать ему твою историю, Фирлис? Я должен, хотя бы ради ее необычайности.
Голос исходил не изо рта, но — текучий и мягкий — звучал в голове Карсы: — Разумеется, ты должен, Циннигиг. В природе твоей не оставлять ни одного слова не сказанным.
Карса усмехнулся, ибо в ее словах прозвучало слишком явное желание скрыть недовольство.
— Мой друг Теломен Тоблакай, это поистине необычная повесть, ведь истинный ее смысл непонятен никому из нас, — начал Циннигиг, усаживаясь, скрестив ноги, на землю. — Милая Фирлис была ребенком — нет, дитем, все еще сосавшим грудь матери — когда банда Т'лан Имассов выследила ее семью. Произошло обыкновенное. Мать убита, с Фирлис также поступили по их обычаю: насадили на копье, а копье воткнули в землю. То, что случилось позже, не мог бы предсказать ни Имасс, ни Джагут, ибо такого еще не бывало. Вырезанное из здешнего дерева копье забрало себе дух жизни Фирлис и переродилось. Корни впились в почву, проросли сучья и листья. В благодарность дух жизни дерева облагодетельствовал ребенка. Они росли вместе, обманывая судьбу. Фирлис обновляет дерево, дерево обновляет Фирлис.
Карса оперся на меч, уперев его в почву. — Но она стала заводчицей джагских коней.
— Незначительной была моя роль, о Карса Орлонг. От моей крови происходит их долгожительство. Джагские лошади размножаются редко, их число с трудом поддерживается, даже уменьшается. Если бы не долгий жизненный срок…
— Я знаю, потому что Теблоры — мой народ, обитающий в горах на севере Генабакиса — разводят табуны таких же джагских коней.
— Если так, я рада. Здесь их почти истребили.
— Истребили? Кто?
— Дальние твои родичи. Трелли.
Карса помолчал, оскалился: — Вроде того, которого зовут Маппо?
— Да, действительно. Маппо Коротыш, странствующий с Икарием. С Икарием, носящим сделанные из моих ветвей стрелы. Каждый раз, посещая меня, он не помнит прошлого посещения. Каждый раз он просит мою сердцевину, чтобы изготовить механизм измерения времени. Моя сердцевина могла бы пережить все прочие его конструкции.
— И ты помогла ему?
— Нет, ибо это убило бы меня. Я торгуюсь. Прочный сук для дуги лука. Ветка для стрелы.
— Значит, у тебя нет способов защиты?
— Против Икария их нет ни у кого.
Теблор хмыкнул: — Я вступил с ним в схватку, в которой никто не победил. — Он похлопал по рукояти каменного меча: — Мое оружие было из дерева, а сейчас у меня есть это. В следующую встречу даже подлость Маппо не спасет Икария.
Джагуты надолго замолкли; Карса понял, что Фирлис беседует с Циннигигом, потому что его лицо исказила тревога. Охряные глаза сверкнули на Карсу, но Джагут тут же отвел взгляд.
В конец концов Циннигиг испустил долгий вздох. — Карса Орлонг, она призвала ближайший табун — он непременно придет на первый зов. Она надеется, что придут и другие. Можно будет посчитать, сколько всего осталось джагских коней.
— И сколько голов в табуне?
— Не могу сказать, Карса Орлонг. Обыкновенно насчитывается около дюжины. Те, что бегут сюда, скорее всего единственные, остающиеся в Джаг Одхане.
Карса резко поднял голову в ответ на стук копыт, сотрясший почву под ногами. — Похоже, их больше дюжины, — пробормотал он.
Циннигиг встал, морщась от усилий. Движение в долине снизу. Карса повернулся. Почва тряслась, со всех сторон накатывал громоподобный гул. Дерево за спиной затряслось, будто охваченное шквалом. Теблор почуял, как Фирлис беззвучно закричала.
Лошади прибегали сотнями. Серые как сталь, еще больше, чем выращиваемые племенами Теблоров. Они мчались, они трясли черными гривами. Жеребцы, дергающие головами, кусающие зубами соседей в сражении за пространство. Толстозадые, покрытые потом кобылицы. Сотни, потом тысячи.
Воздух наполнился пылью, взвившейся к небесам вызовом самому Вихрю.
Всё новые дикие лошади окружали вершину; грохот утих, когда животные встали головами внутрь обширного стального круга. Тишина. Пыль клубилась, улетала с ветром.
Карса снова поглядел на дерево. — Кажется, Фирлис, тебе не нужно заботиться о вымирании. Никогда не видел я в табунах столько жеребят и погодков. Никогда не слышал о табуне такой величины. Тут десять, может, пятнадцать тысяч голов — и мы даже не можем увидеть задних.
Фирлис, казалось, онемела. Ветки дерева тряслись, качались на горячем ветру.
— Ты верно сказал, Карса Орлонг, — проскрипел Циннигиг, не сводя с Теломена напряженного взора. — Табуны сошлись. Некоторые прибежали издалека. Они шли на зов, но не зов Фирлис. Нет, это не ответ на ее призыв. Это ответ на твой призыв, Карса Орлонг. Нам больше нечего сказать. Но теперь ты должен выбрать. — Он кивнул в сторону коней.
— Карса Орлонг, ты недавно рассказывал о деревянном оружии. Какое дерево?
— Железное, единственное подходящее из здешних. Дома мы используем кроводрево.
— И кровяное масло?
— Да.
— Втертое в древесину. Кровяное масло пятнало твои руки. Они смогли учуять его, Карса Орлонг…
— У меня нет масла.
— Не у тебя. В тебе. Оно течет по венам. Кроводрево не растет в Джаг Одхане десятки тысяч лет. Но кони помнят. А теперь выбирай.
— Кроводрево, кровяное масло, — сказал Циннигиг. — Неубедительное объяснение, Фирлис…
— Да. Но другого у меня нет.
Карса оставил их спорить, оставил меч торчащим в земле. Он подошел к ожидающим лошадям. Жеребцы замотали головами, и Теблор улыбнулся, стараясь не показывать зубы (он знал, что тогда они увидят в нем хищника, а в себе жертв). «Хотя они сами легко убьют меня. Против такого скопища — ни шанса». Он заметил жеребца, явно повелевающего прочими, если учесть широкое пространство вокруг и вызывающий вид; прошел мимо, бормоча: — Не ты, гордец. Табуну ты нужнее, чем мне.
Он высмотрел другого жеребца, едва вошедшего в возраст, и двинулся к нему. Медленно, подходя так, чтобы конь все время видел его.
Грива и хвост коня были белыми, а не черными. Длинноногий, мышцы бугрятся под скользкой кожей. Серые глаза.
Карса встал в одном шаге от коня. Осторожно протянул правую руку, пока не опустил пальцы на трепещущий нос. Легонько надавил. Жеребец уперся, потом сделал шаг назад. Карса сгибал шею книзу, проверяя гибкость. Все ниже, пока ноздри почти не уткнулись в ложбинку грудины.
Он прекратил давить, не прерывая контакта, пока жеребец поднимал голову.
— Я назову тебя Ущербом, — шепнул он.
Он переместил ладонь на щеку коня, пока пальцы не оказались под челюстью, и пошел спиной вперед, выводя жеребца из табуна.
Вожак заржал, и табун взорвался движением. Наружу, распадаясь на маленькие группы, грохоча копытами и приминая высокие травы. Огибая холмы, они двигались на юг и на запад, уходя в сердце Джаг Одхана.
Дрожь Ущерба утихла. Конь шел следом за Карсой, вернувшимся за вершину.
Едва он взошел на холм, Циннигиг заговорил: — Даже Джагут не усмирил бы так джагского коня, Карса Орлонг.
Да, вы, Теблоры, относитесь к Теломен Тоблакаям… но вы уникальный народ. Теломен Тоблакаи — конники. Не думал, что такое возможно. Карса Орлонг, почему Теблоры еще не завоевали Генабакис?
Карса бросил взгляд на Джагута: — Однажды мы его завоюем, Циннигиг.
— И ты будешь тем, кто поведет их?
— Да.
— Тогда мы — свидетели рождения зловещей славы.
Карса встал рядом с Ущербом, провел рукой по напряженной шее. «Свидетели? Да, вы свидетели. Но вам и не вообразить, на что способен я, Карса Орлонг.
Никому не вообразить».
Циннигиг уселся в тени содержащего Фирлис дерева, что-то мурлыкая под нос. Теломен Тоблакай уехал на выбранном коне. Вскочил на спину и направил, не нуждаясь ни в седле, ни в поводьях. Табуны пропали, оставив пейзаж привычно пустынным.
Джагут со сломанной спиной достал кусок жареного накануне оленьего мяса и начал резать на мелкие полоски. — Подарок, милая сестра.
— Вижу. Убит каменным клинком?
— Точно.
— Сокровище для моего духа.
Циннигиг кивнул, помедлил, беззаботно взмахнув ножом. — Ты здорово сделала, скрыв остатки.
— Разумеется, фундамент сохранился. Стены Дома. Краеугольные камни ограды. Всё под покровом моей почвы.
— Глупые, бестолковые Т'лан Имассы. Воткнуть копье в землю Азата!
— Что они знали о домах, Циннигиг? Твари из пещер и кожаных шатров. К тому же он умирал, и это длилось годы. Он был смертельно ранен. Да, Икарий стоял на коленях, нанося роковой удар, он сгорал от безумия. Если бы спутник — Тоблакай не воспользовался случаем вынести Икария, бесчувственного…
— …он освободил бы отца, — кивнул Циннигиг, пережевывая мясо. Затем он подошел к дереву. — Вот, сестра, — произнес он, предлагая кусочек.
— Горелое.
— Думаю, ты приготовила бы еще хуже.
— Да уж. Давай, проталкивай. Я не хочу жевать.
— Ты не можешь жевать, дорогая. Я понимаю всю иронию… отец Икария не желал быть освобожденным. Так умер Дом, ослабляя ткань мироздания…
— … в достаточной степени, чтобы был разорван тот садок. Давай еще. Ты съел больше, чем я.
— Алчная сучка. Итак, Карса Орлонг… удивил нас.
— Не думаю, что мы единственные обманулись внешностью этого воина.
— Согласен. Подозреваю, что и не мы последние испытаем потрясение.
— Ты чуешь духи шестерых Т'лан Имассов, Циннигиг? Они притаились там, за сокрытой стеной…
— О да. Теперь они слуги Скованного Бога. Бедняжки. Похоже, им будет что ему рассказать…
— Кому? Скованному?
— Нет, Карсе Орлонгу. Они владеют знанием и надеются руководить Тоблакаем — но даже подойти боятся. Думаю, их пугает присутствие Дома.
— Нет, он мертв. Весь его жизненный дух перешел в копье. Не Дома, а самого Карсы — вот кого они страшатся.
— Ага. — Циннигиг улыбнулся, вкладывая еще кусочек мяса в деревянный рот Фирлис. Тот пропал, скользнув в глубокое дупло внутри ствола. Чтобы сгнить, чтобы питать дерево. — Тогда Т'лан Имассы не такие и глупые.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ ДОМ ЦЕПЕЙ
Запер ты двери, окна закрыл, и каждый выход во внешний мир запечатал, и вдруг понял, что сбылся самый страшный кошмар — убийцы здесь, убийцы уже в Доме.
Дом, Танельбал
Глава 18
Гневной Богини Вихрь взметнулся преддверием ада
Кузницей стала святая пустыня Рараку
В пыль обращается кровь, идут легионы холодным железом
Там, у сухого причала средь мертвого града
В битве сцепились две армии
И Худ прогулялся по проклятой почве
Как было тысячу раз.
Разделенное сердце, Рыбак
Она прокралась вдоль ряда заботливо сложенных каменных блоков, по краю канавы — знала, мать придет в ярость, видя новую, но уже испорченную одежду — и увидела, наконец, сестру.
Тавора забрала у брата солдатиков из кости и рога, в тени наполовину обвалившейся стены имения (именно ее собиралась чинить артель рабочих) устроив миниатюрное сражение.
Лишь впоследствии Фелисин поняла, что девятилетняя сестра воспроизводила известную битву, извлеченную из исторических архивов — старое столкновение между армиями Короля Анты и мятежного дома Казза Д'Аворе. Та битва повлекла за собой уничтожение силы благородных семейств и подчинение владений Д'Аворе. Приняв роль герцога Кенуссена Д'Аворе, она проработала все возможные варианты тактики, способной принести победу. Загнанный в результате череды несчастливых происшествий в глубокую долину, превзойденный числом… позже совет военных ученых единогласно решил, что победа герцога была невозможна.
Фелисин не знала, сумела ли сестра победить там, где провалился признанный гений войны Кенуссен. Но слежка стала привычкой, восхищение суровой и молчаливой Таворой — навязчивой идеей. Фелисин казалось: сестра никогда не была ребенком, не знала, что такое невинные игры. Она ступила в тень брата, чтобы оставаться там, и когда Ганоэс отправился в военную школу, Тавора мало изменилась. Лишившись тени Ганоэса, она сама как бы стала тенью, отрезанной и одержимой.
Нет, такие мысли не посещали прежнюю Фелисин. Восхищение Таворой было бесформенным, как и подобает девочке.
Клеймо понимания вечно приходит позже. Словно сметают пыль, обнажая каменную статую.
На самом краю разрушенного города, с юга, земля быстро опускается, переходя в россыпи комьев пересохшей глины, а затем в дно былой гавани. Сотни лет обжига под солнцем закалили глину, создав широкие, прочные пандусы.
Ша'ик встала в начале самого большого из старинных наносов, рожденных умирающим морем тысячелетия назад, и попробовала увидеть плоскую низину как место будущей битвы. В четырех тысячах шагов возвышались подобные зубьям пилы остатки коралловых островков, за ними ревел Вихрь. Колдовской шторм содрал с островков прекрасную мантию песка. То, что осталось, едва ли назовешь надежным укрытием для собранных против нее легионов. Подступы будут опасными, регулярное построение невозможным.
Островки создавали широкий полукруг в центре. К востоку земля круто обрывалась, край вышиной в восемьдесят локтей нависал над солончаком — наследием самой глубокой части моря. Расселина расширялась к юго-западу, переходя в бесконечную равнину южной Рараку. К западу лежали дюны, глубокие и мягкие пески, изменчивые под касаниями ветра и таящие множество зыбучих ям.
Она построит свои силы на самом краю, так, чтобы удерживать семь меньших пандусов. Конные стрелки Маттока на флангах, а новая тяжелая пехота Корболо Дома — элита его Собакодавов — займет верх каждого пандуса. Конные копейщики и прочие наездники останутся позади, готовясь напасть на малазан, когда те дрогнут.
Так объясняет Корболо Дом — она плохо помнила вероятную последовательность действий. Кажется, напан рассчитывает сразу перейти к обороне, невзирая на численный перевес. Ему не терпится испытать тяжелую пехоту и штурмовые отряды в сражении с малазанскими эквивалентами. Раз уж Тавора идет на них, разумно пригласить ее к самым подножиям пандусов. Преимущество всецело будет у армии Апокалипсиса.
Тавора снова окажется герцогом Кенуссеном Д'Аворе у Ибиларского ущелья.
Ша'ик закуталась в овчинный плащ, внезапно почувствовав озноб среди жары. Глянула на Маттока, ожидавшего приказов вместе с дюжиной телохранителей. Они держатся поодаль, но явно готовы оказаться рядом за два-три удара сердца. Она не имела понятия, почему скрытный вождь стал так бояться покушения, но… всегда полезно ублажить воина. Когда Тоблакай ушел, а Леомен оказался на юге, Матток взял на себя роль защитника ее особы. И хорошо, хотя она не думала, что Тавора станет подсылать убийц — мимо Богини Вихря не пройти незаметно. Даже рука «Когтя» не сумеет миновать многочисленные барьеры, каким бы садком она не пользовалась.
«Ибо сам этот барьер — садок. Садок, незримой кожей повисший над Святой Пустыней. Захваченный фрагмент уже не фрагмент, но целое. Сила его нарастает. Однажды, скоро, он потребует себе места в Колоде Драконов. Как было с Домом Цепей. Новый Дом, Дом Вихря.
Вспоенный кровью уничтоженной армии.
А когда она встанет передо мной на колени, что тогда? Милая сестрица, сломленная и согбенная, покрытая грязью и более зловещими пятнами, легионы пали во прах, став пиршеством плащовок и грифов — сниму ли я боевой шлем? Открою перед ней на миг лицо?
Мы вели эту войну. Какие там мятежники, какая императрица. К чему нам сама Богиня? Мы с тобой заменили, Тавора, Дриджну и Книгу Откровения личным, особенным откровением. Спор крови, ничего более. И мир, Тавора — когда я покажу себя и увижу в твоих глазах блеск понимания — мир, твой мир, закачается под ногами.
В этот миг, милая сестрица, ты поймешь. Что случилось. Что сделано. И почему я это сделала».
А потом? Она не знала. Простая казнь будет слишком легким выходом, обманом. Наказание — удел живых. Приговор будет — жить, страдая под цепями знания. Не просто жить, а жить с… Вот единственный ответ на… на всё.
Услышав хруст сапог по черепкам, она обернулась. Ободряющей улыбки не будет — не сегодня. — Л'орик. Какое чудо, что ты соизволил принять мое приглашение. Кажется, в последнее время ты отбился от рук. «О, как он таится от меня, тайны одолевают его — смотрите, как он прячет глаза — чувствую душевную борьбу. Он мог бы многое поведать. Но будет молчать. Владея всеми силами богини, я так и не могу поставить для него ловушку, вырвать его истины. Само по себе предостережение: он не тот, кем кажется. Не простой смертный человек…»
— Мне нездоровилось, Избранная. Даже короткий путь из лагеря оставил меня истощенным.
— Скорблю, что тебе пришлось так жертвовать собою, Л'орик. И потому перехожу к делу сразу. Геборик закрылся в своем жилище — не выходит и посетителей не впускает. Уже несколько недель.
Его гримаса казалась вполне искренней. — Закрылся перед всеми нами, госпожа.
Она склонила голову набок. — Но ты говорил с ним последним. Наедине и долго.
— Я? Это был последний раз?
Не такой реакции она ждала. Очень хорошо, его тайна не имеет отношения к Геборику. — Именно. Ваш разговор его встревожил?
— Госпожа, Геборик давно не в себе.
— Почему?
Глаза его чуть расширились и тут же обратились в сторону. — Он… скорбит по вашей жертве, Избранная.
Ша'ик моргнула. — Л'орик, не знала, что мой сарказм может так ранить.
— В отличие от вас, госпожа, — мрачно ответил он, — мне не до веселья. Геборик скорбит…
— По моей жертве. Довольно странно, ведь до… возрождения он не особо думал обо мне. Какая же утрата гнетет его сильней всего?
— Не могу сказать. Боюсь, вам придется спросить его самого.
— Ваша дружба, похоже, не зашла дальше обмена признаниями.
Он промолчал. Точнее, он не мог сказать ничего, не выдав своих знаний.
Ша'ик отвела взгляд и снова обернулась к потенциальному полю брани. «Я могу представить построение армий, верно. Но потом… Как они будут перемещаться? Что возможно, что невозможно? Богиня, у тебя нет ответов на такие вопросы. Они ниже тебя. Твоя сила в воле и только воле. Но, дорогая Богиня, иногда этого недостаточно». — Корболо Дом удовлетворен этой ждущей бойни… ареной.
— Не удивляюсь, госпожа.
Она оглянулась. — Почему?
Он пожал плечами, явно отыскивая замену словам, которые вот-вот готов был сказать. — Корболо Дом хочет принудить Тавору делать именно то, что нужно ему. Расставить силы вон там или вот тут, не в ином месте. Подойти именно сюда. Сражаться там, где он хочет сражения. Ожидает, что малазанская армия маршем пойдет на убой, как будто усилием воли способен сделать Тавору глупее и неосмотрительнее. — Л'орик указал на обширную равнину. — Он хочет, чтобы она сражалась там. Поджидает. Но зачем бы ей?..
Ша'ик задрожала под плащом, ее все сильнее охватывал холод. «Да, зачем бы ей? Уверенность Корболо… всего лишь похвальба? Он тоже упрощает то, что выгоднее видеть простым? Но разве кто из них поступает иначе? Камист Рело и нюхающие его задницу собачки — Файэлле и Хенарас? И Фебрил, и Бидитал? Леомен… сидевший с раздражающей улыбочкой, пока Корболо расписывал военные планы? Он словно что-то знал… как будто он один — особенный. Но эта вялая улыбка… глупец тонет в яме с дурхангом, не так ли? От него ничего нельзя ждать, особенно проявлений военного гения. А Корболо Дому нужно кое-что доказать…»
— Опасно, — мурлыкнул Л'орик, — доверяться командиру, сражающемуся ради резни.
— А ради чего должен?
Брови мага чуть поднялись. — Как же? Ради победы.
— Разве истребление врага не означает победу, Л'орик?
— В том и порок образа мыслей Корболо, Избранная. Как месяц назад говорил Леомен, этот порок — лишь первый в череде. Госпожа, победа предшествует резне. Не наоборот.
Она сверкнула глазами: — Так почему ни ты, ни Леомен на советах не критиковали тактику Корболо Дома?!
— Советах? — Л'орик улыбнулся. — Советов не было, Избранная. Корболо не из тех, что приветствуют дискуссии.
— Как и Тавора, — бросила она.
— Не имеет значения.
— О чем ты?
— Малазанская военная доктрина — то, что великолепно понял Колтейн, а вот Верховный Кулак Пормкаль упустил из вида. Тактика — дело согласия. Первоначальная доктрина Дассема Альтора, когда его сделали Первым Мечом империи. «Стратегия принадлежит командующему, но тактика есть поле битвы, и ведется та битва в командном шатре». Собственные слова Дассема. Разумеется, такая система полагается на компетентность офицеров. Некомпетентные офицеры — такие, что проникли в ряды…
— Офицеры из благородных, ты имеешь в виду.
— Грубо говоря, да. Покупка чинов — Дассем такого никогда не допустил бы. Насколько я знаю, императрица тоже этого не дозволяет. Сейчас. Прошла чистка…
— Знаю, знаю, Л'орик. По-твоему, личность Таворы не имеет значения…
— Не совсем, госпожа. Имеет, ибо тактика — дитя стратегии. Истинная природа Таворы и определит стратегию. Опытные солдаты толкуют о горячем железе и холодном железе. Колтейн был холодным железом. Даджек Однорукий — холодное железо, хотя не всегда — у него редкое свойство меняться по необходимости. Но Тавора? Неизвестно.
— Объясни свое «холодное железо», Л'орик.
— Госпожа, я не знаток подобных…
— Ты явно пытаешься обманывать. Объясни. Сейчас же.
— Отлично. Насколько я понимаю…
— Хватит околичностей.
Маг откашлялся, повернулся и позвал: — Матток. Присоединись к нам, просим.
Ша'ик скривилась, видя в таком приглашении тайный умысел, но тут же молча обругала себя. «Это ведь важно. Чувствую. Самое сердце всего, что будет после». — Иди к нам, Матток, — произнесла она.
Тот спешился и пошел к ним.
Л'орик пояснил: — Меня попросили объяснить «холодное железо», Вождь, и поистине тут нужна помощь.
Воин пустыни оскалил зубы. — Холодное железо. Колтейн. Дассем Альтор — если верны легенды. Даджек Однорукий. Адмирал Нок. Казз Д'Аворе, глава Багряной Гвардии. Иниш Гарн, былой предводитель гралийцев. Холодное железо, Избранная. Твердое. Острое. Его держат перед тобой, и ты тянешься. — Он скрестил руки на груди.
— Тянешься, — кивнул Л'орик. — Именно. Сам тянешься. И получаешь быстрый удар.
— Холодное железо, — рычал Матток. — Душа полководца — она либо ярится огнем жизни, либо холодна как смерть. Избранная, Корболо Дом — горячее железо, как и я, и вы. Мы как огонь солнца, как жар пустыни, как дыхание самого Вихря.
— Армия Откровения — горячее железо.
— Да, Избранная. И потому нужно молиться, чтобы горнило сердца Таворы запылало жаждой мщения.
— Чтобы она тоже была горячим железом? Почему?
— Тогда мы не проиграем.
Колени Ша'ик вдруг ослабели, она чуть не присела; Л'орик подскочил, чтобы удержать, на лице была тревога.
— Госпожа?
— Я… я в порядке… Момент… — Она всмотрелась в Маттока, заметив короткий оценивающий взгляд — и тут же воин снова надел на лицо привычное безразличное выражение. — Вождь, что если Тавора — холодное железо?
— Опаснейшая схватка, о Избранная. Что сломается первым?
Л'орик вмешался: — Военная история открывает, Избранная, что холодное железо чаще побеждает горячее, нежели наоборот. Счет три или четыре к одному.
— Но Колтейн! Разве он не пал перед Корболо Домом?!
Она заметила, как Л'орик перебросился с Маттоком быстрым взглядом.
— Что такое?
— Избранная, — загудел Матток, — Корболо Дом и Колтейн провели девять больших столкновений — девять битв — на пути Собачьей Упряжки. Корболо вышел явным победителей всего из одной. У Падения. У стен Арена. И для этого ему понадобились Камист Рело, и еще сила Маэла, проводимая через жреца-джисталя, Маллика Реля.
Ее голова кружилась, паника охватывала тело; она знала, что Л'орик улавливает ее дрожь.
— Ша'ик, — шепнул он, склонившись к уху, — вы знали Тавору, не так ли? Вы ее знали, и она холодное железо, верно?
Она онемело кивнула. Она знала — сама не зная как, эта мысль родилась где-то в кишках, из природного инстинкта. Она знала, знала…
Л'орик склонил голову. — Матток.
— Верховный Маг?
— Кто среди нас холодное железо? Есть хоть кто-то?
— Двое, Верховный Маг. Один способен на то и на другое. Тоблакай.
— А второй?
— Леомен Молотильщик.
Корабб Бхилан Зену'алас лежал под покрывалом песка. Пот промочил телабу, облепив тело, и остыл, так что он уже непрерывно дрожал. Шестой сын низложенного вождя из племени пардийцев, он скитался по пустыням почти всю сознательную жизнь. Бродяга, торговец и кто похуже. Леомен нашел его, когда три граля тащили юношу за хвостами скакунов.
Цена выкупа оказалась смехотворно малой, ведь горячий песок ободрал с него кожу, оставив кровавую массу измученной плоти. Однако Леомен отнес его к целительнице, старухе из племени, о котором он и не слыхивал ни до, ни после; а женщина отнесла его к источнику в скалах, где он валялся без сознания, в лихорадке. Призвала древних духов воды. И он выздоровел.
Корабб так и не понял причин милосердия Леомена. Теперь, хорошо его узнав — лучше любого другого, клявшегося в верности — он понимал, что не стоит спрашивать. Природа этого человека противоречива, ее за всю жизнь не постичь. Одно Корабб понимал ясно: свою жизнь он охотно отдаст за Леомена Молотильщика.
Они лежали бок о бок, молча и неподвижно. Целый день. Сейчас, ближе к закату, они заметили вдалеке первых разведчиков, осторожно спустившихся на сковороду из потрескавшейся глины и соли.
Корабб наконец зашевелился. — Виканы, — шепнул он.
— И сетийцы, — ответил Леомен.
— А те, в серых доспехах, выглядят иначе.
Человек, что лежал рядом, хмыкнул и выругался. — Хундрилы, с юга от реки Ватар. Я надеялся… Хмм, их древние доспехи выглядят тяжелыми. Семеро знают, в каких древних могильниках они их награбили. Хундрилы не всегда были наездниками, и неудивительно, если поглядеть на эти доспехи.
Корабб щурился, ведь разведка подняла целые облака пыли. — Авангард идет почти за разведчиками.
— Да. С этим надо что-то делать.
Читать бесплатно другие книги:
