Дом Цепей Эриксон Стивен
— Преданная вера не отменяет самой идеи веры, — возразил Смычок. — Фактически совсем наоборот…
— Может, у тебя и так, но иные вещи не объедешь на словах и высоких идеях, Скрип. И так мы приходим к той, что впереди всех. К Адъюнкту. Она как раз проиграла спор со сворой жутких виканов. Ты счастлив — у тебя был Вискиджек, Даджек. А знаешь, кто был моим последним командиром до ссылки в береговую стражу? Корболо Дом. Клянусь, у этого типа в шатре был алтарь Вискиджека, но не того Вискиджека, которого знал ты. Корболо видел его иначе. Он видел нереализованный потенциал.
Смычок глянул на Геслера. Буян и Тарр шагали чуть позади, вполне могли слышать, хотя пока что не предлагали своих мыслей или замечаний. — Нереализованный потенциал? О чем ты, во имя Беру?
— Не я. Корболо Дом. «Будь ублюдок достаточно твердым», говаривал он, «взял бы проклятый трон. Должен был». По мнению Дома, Вискиджек его предал, предал всех нас — и этого напан-изменник не простит никогда.
— Тем хуже для него, — прорычал Смычок, — ведь все шансы на то, что Императрица для последней битвы вышлет сюда всю генабакисскую армию. Дом сможет лично выразить возмущение Вискиджеку.
— Приятная мысль, — засмеялся Геслер. — Но я к тому, что нужно иметь достойного командира, чтобы в него верить. Почти всем нам не досталось такой роскоши. Так что чувства у нас совсем иные. Вот о чем я пытаюсь сказать.
Аренский Путь проплывал по сторонам. Он был превращен в обширный храм под открытым небом — каждое дерево увешано фетишами, тряпичными цепями; на коре виднелись грубо намалеванные фигуры — подобия солдат, распятых воинами Корболо Дома. Почти все солдаты сзади и впереди Смычка молчали. Пусть над головой был простор синего неба, дорога навевала уныние.
Шли разговоры насчет порубки деревьев, но один из первых приказов Адъюнкта по прибытии в Арен это запретил. Смычок гадал, не жалеет ли она о своем решении.
Его взгляд коснулся одного из армейских штандартов, едва заметного среди поднятой пыли. Она хорошо поняла всю историю с костями, поняла, что они перевернули знамение. Новый штандарт был отличным доказательством. Темная фигура с тонкими руками и ногами, поднимающая над головой кость. Нарисованные тусклыми красками детали едва заметны на желтоватом поле; по краям вплетена веревка имперских цветов — красного и темно-серого. Фигура, бросающая вызов песчаной буре. Любопытное дело: этот штандарт вполне можно представить над головами мятежников Апокалипсиса, словно Тавора и Ша'ик — две армии, две противоположные силы — в некотором смысле являются взаимными отражениями.
«Взаимные отражения. Возможно, не только Тавора и Ша'ик. А Тавора и Колтейн? Вот мы, идущие вспять по вымокшей в крови дороге. Лишь немногие дошли с Колтейном до ее конца. С нами будет то же самое? Какой я увижу Тавору в день противостояния с Вихрем? А как насчет МОЕГО возвращения? В Рараку, пустыню, видевшую мое уничтожение и таинственное обновление — устойчивое обновление, ведь я не выгляжу на свои годы и не ощущаю себя стариком. Так было со всеми Сжигателями Мостов, словно Рараку украла часть нашей смертности и заменила на… что-то другое».
Он оглянулся на свой взвод. Никто не отстает; уже добрый знак. Он сомневался, что все пришли в форму, нужную для такого похода. Первые дни окажутся самыми трудными, а потом маршировка в доспехах и с оружием станет привычкой, второй натурой — пусть и не особо приятной натурой. Эта страна убийственно жаркая и сухая, горстка слабых целителей в ротах запомнит поход как бесконечный кошмар борьбы с переутомлением и обезвоживанием.
Пока нет способа оценить взвод. Верно, Корик выглядит бойцом от природы, бронированным кулаком, в котором нуждается всякий взвод. А привычное лицу Тарра упрямое выражение намекает на стойкую волю — такого так просто с пути не подвинешь. В подружке Улыбе есть что-то, назойливо напоминающее ему Печаль: этот вечный холод во взоре свойственен убийцам. Интересно, что у нее в прошлом? В Бутыле недоверчивая удаль молодого мага, хотя он вряд ли продвинулся далее пары заклинаний на основе силы одного из малых садков. Ну, а насчет последнего солдата ему беспокоиться не стоит. Таких, как Каракатица, немало за жизнь повидал. Почти что Еж, только толще и глупее. Получить Каракатицу, это… все равно что вернуться в дом родной.
Проверка еще нагрянет, и если окажется жестокой, то выжившие закалят характер.
Они вышли с Аренского Пути; Геслер указал на последнее дерево слева. — Там мы его и нашли, — сказал он тихо.
— Кого?
— Дюкера. Мы не сказали, потому что наш парень — Правд — так надеялся… А потом тело историка пропало. Его украли. Ты сам видел рынки Арена — сушеные куски плоти, которые будто бы принадлежали Колтейну, Балту или Дюкеру. Ломаные кинжалы, обрывки головных уборов из вороньих…
Смычок чуть поразмыслил и вздохнул: — Я видел Дюкера лишь один раз, и то издалека. Простой солдат, которого Император счел достойным обучения.
— Настоящий солдат. Он стоял в передней шеренге со всеми. Старый замшелый ублюдок с коротким мечом и щитом.
— Да, но он чем-то привлек взгляд Колтейна, недаром его назначили вести беженцев.
— Думаю, не солдатские навыки тому причиной, Смычок. Он был Имперским Историком. Колтейн хотел, чтобы его повесть была рассказана, причем верно.
— Ну, как оказалось, Колтейн сам рассказал повесть, и никакие историки не понадобились. Так?
Геслер пожал плечами: — Как скажешь. Мы недолго были с ним, только забрали раненых на корабль. Я чуть потолковал с Дюкером и капитаном Луллем. А потом Колтейн сломал руку, ударив меня в нос…
— Он что?.. — Смычок захохотал. — Не сомневаюсь, ты заслужил…
Буян подал голос сзади: — Сломал руку, да. И твой нос тоже.
— Мой нос ломали так часто, что в тот раз он по привычке сломался, — отвечал сержант. — Да это был простой втык.
Буян фыркнул: — Он повалил тебя наземь, как мешок с репой! Сам Арко не смог…
— Никакого сравнения, — буркнул Геслер. — Видел я раз, как Арко ударил по кирпичной стене. Три удара — ну, не более четырех — и она вся развалилась, только пыль полетела. Ублюдок-напан умел втыкать.
— А для тебя это важно? — спросил Смычок.
Геслер кивнул с серьезным видом: — Только так командир и может заслужить мое уважение, Скрип.
— Планируешь испытать Адъюнкта?
— Может быть. Ну, я, конечно, сделаю скидку — она благородная и так далее.
За потрепанными воротами Аренского Пути и руинами брошенной деревушки им стали видны скачущие по сторонам разведчики — виканы и сетийцы. Смычок был доволен. Налеты и обстрелы могли начаться в любое время, ведь стены Арена остались далеко. По слухам, большинство племен забыли о привилегиях, дарованных им Малазанской Империей. У таких народов старые привычки всего лишь спят — неглубоко, под самой поверхностью.
Местность впереди и по сторонам выглядела выжженной солнцем и неровной; даже дикие козы здесь были тощими и беспокойными. Повсюду были видны курганы с плоскими вершинами — кучи мусора, отмечавшие места расположения давно мертвых городов. Рваные холмы и гребни пересекали полуразрушенные дорожные насыпи.
Смычок утер пот со лба. — Хотя мы свежи, не пора ли ей…
Рога заревели вдоль длинного поезда обоза. Продвижение прекратилось, команды водоносов откупоривали бочки, оглашая воздух перебранкой. Смычок принялся осматривать взвод. Все уже сидели или лежали; длинные рукава рубах промокли от пота.
Взводы Бордюка и Геслера так же отреагировали на остановку. Маг Бордюка, Балгрид — слишком толстый и непривычный к весу доспехов — выглядел бледным, трясся. К нему уже спешил целитель, тихий невысокий мужчина по кличке Замазка.
— Сетийское лето, — сказал Корик, кровожадно улыбнувшись Смычку. — Когда травы прерии становятся пылью под копытами стад, а земля под ногами звенит как лист металла.
— Возьми меня Худ, — бросила Улыба. — Недаром тут всякая падаль валяется.
— Да, — ответил полукровка, — только крутые выживают. Тут много племен, я видел разные знаки.
— Ты их заметил? Хорошо, — поощрил его Смычок. — Теперь ты наш разведчик.
Улыбка Корика стала шире: — Если настаиваете, сержант…
— Но не ночью. Ночью разведчик — Улыба. И Бутыл, если ему садок позволяет.
Бутыл скривился, но кивнул: — Очень хорошо, сержант.
— А какая роль у Карака? — спросила Улыба. — Лежать как перевернутая черепаха?
«Перевернутая черепаха? Выросла у моря, да?» Смычок оглянулся на бывалого солдата. Тот спал. «Я тоже так делал в давние дни, когда от меня ничего не ожидали, когда я ни за что не отвечал. И я тоскую по тем дням». — Задача Каракатицы, — ответил Смычок, — сохранять ваши жизни, когда меня нет поблизости.
— Почему же он не капрал? — Миловидное лицо Улыбы исказилось негодованием.
— Потому что он сапер, подружка. Тебе сапер в капралах не понравился бы. «Хотя я тоже сапер. Но лучше не говорить…»
Подошли солдаты регулярной пехоты с водяными мехами.
— Пейте не спеша, — инструктировал Смычок. Геслер кивнул ему из тени фургона. Смычок пошел туда, за ним Бордюк.
— Да, интересно, — пробормотал Геслер. — Больной маг Бордюка… его садок — Меанас. У моего мага, Тавоса Понда, то же самое. Ну, Смычок, твой парень…
— Сам точно не знаю.
— Тоже Меанас, — прогудел Бордюк, потянув себя за бороду (Смычок подозревал, что такая привычка скоро станет его раздражать). — Балгрид свидетель. Все они — Меанас.
— Я и говорю — интересно.
— Это можно использовать, — заявил Смычок. — Пусть вместе проводят ритуал — иллюзии чертовски полезны, когда хорошо сделаны. Я вытянул у Быстрого Бена, что все дело в детальности. Нужно свести их ночью…
— Ах, — раздался голос из-за фургона. К ним подошел лейтенант Ранал. — Все мои сержанты воедино. Вовремя.
— Решили глотать пыль со всеми нами? — спросил Геслер. — Очень великодушно.
— Не думай, что я о тебе не слышал, — ощерился Ранал. — Будь моя воля, таскать бы тебе бурдюки, Геслер…
— Тогда вы от жажды бы страдали, — возразил сержант.
Лицо Ранала потемнело. — Капитан Кенеб желает знать, есть ли маги в ваших взводах. Адъюнкту нужно провести учет всех.
— Ни одного…
— Трое, — вмешался Смычок, игнорируя яростный взгляд Геслера. — Все слабые, как и можно ожидать. Скажите капитану, они хороши для скрытных действий.
— Свое мнение держи при себе, Смычок. Три, говоришь. Отлично. — Лейтенант развернулся и ушел.
Геслер взвился: — Можем потерять магов…
— Нет. Не налезай на лейтенанта, Гес, хотя бы сейчас. Парень ничего не знает о командовании в поле. Вообрази, велел сержантам придерживать мнения. Если улыбнутся Опонны, Кенеб объяснит ему пару полезных вещей.
— Это если Кенеб чем-то лучше, — буркнул Бордюк. И прочесал бороду. — Есть слух, что он единственный выжил из роты. Сами знаете, что это обычно значит.
— Поглядим, увидим. Еще рано точить ножи…
— Точить ножи, — сказал Геслер. — Вот теперь ты говоришь на понятном языке. Я приготовился глядеть и видеть, Скрип. Пока что. Ладно, давай соберем магов ночью. Если сумеют побеседовать, не убив друг друга — значит, мы сделали два шага вперед.
Рога возвестили продолжение похода. Солдаты вскакивали с кряхтением и руганью.
Первый день похода завершился. Гамету казалось, они отошли от Арена на весьма жалкое расстояние. Разумеется, этого и следовало ожидать. Армия еще не скоро найдет свой ритм.
«Как и я». Кулак натер задницу о седло, голова кружилась от жары; он наблюдал с невысокого холма, как медленно обретает форму лагерь. Очаги порядка среди моря хаотической суеты. Конные сетийцы и виканы продолжали обшаривать округу далеко за границами пикетов, но их было слишком мало, чтобы кулак чувствовал уверенность. «Эти виканы — деды и бабки. Видит Худ, я мог скрещивать клинки с иными из старых воинов. Старики никогда не принимали идеи замирения с Империей. Они здесь ради совсем иной причины. Ради памяти Колтейна. А дети… да, их вскормили ядовитые россказни старых бойцов, бредни о былой славе. Итак, здесь те, что никогда не ведали ужаса войны, и те, что успели забыть. Жуткое сочетание…»
Он потянулся, разминая спину, и заставил себя двинуться вниз с холма, мимо канавы с мусором, туда, где поставили девственно-белый шатер Адъюнкта. Виканы Темула стояли на страже.
Самого Темула видно не было. Гамет жалел паренька. Ему уже пришлось выдержать много «засад», не имея возможности выхватить саблю; он проигрывает. «И никто из нас, черт подери, ничем не может помочь».
Он подошел ко входу, пошелестел пологом и стал ждать.
— Войдите, Гамет, — раздался голос Адъюнкта.
Она стояла на коленях перед длинным каменным ящиком и опускала на него крышку. Мгновенный блеск — отатараловый меч — и крышка легла на место.
— В горшке у жаровни есть немного размягченного воска — принесите, Гамет.
Он так и сделал. Тавора промазала воском щель между крышкой и основанием ящика, запечатывая меч. Встала, стряхивая с брюк нанесенный ветром песок. — Я уже устала от зловредного песка, — сказала она. — Сзади разбавленное вино, Гамет. Налейте себе.
— Похоже, что мне нужно, Адъюнкт?
— Да. Ах, я отлично знаю: вы искали в нашем Доме спокойной старости. А я вас вытащила на войну.
Он ощутил себя неловко. Выпрямил спину. — Я готов, Адъюнкт.
— Верю. Тем не менее налейте вина. Ожидаются новости.
Он повернулся, нашел глиняный кувшин. — Новости?
Она кивнула. На этом невыразительном лице все же читалось напряжение. Но она тут же поспешила отвернуться, пока он наливал чашу. «Не показывай швов, дорогая. Мне нужна уверенность».
— Станьте рядом со мной, — сказала она резко.
Он подошел к ней. Встал, как и она, лицом к пустой середине шатра.
Где расцвет портал, расширяясь листом серой мути, извергая поток спертого, мертвого воздуха. Показалась высокая фигура в зеленых одеждах. Странно угловатые черты, кожа оттенка припорошенного пеплом мрамора; широкий рот мужчины привык сохранять легкомысленную улыбку. Но сейчас он не улыбался.
Помедлил, чтобы стряхнуть серую пыль с плаща и брюк, он поднял голову и встретился глазами с Таворой. — Адъюнкт, привет вам от Императрицы. И от меня, естественно.
«Супер. Чую, он прибыл с неприятной миссией».
— Кулак Гамет, не нальете гостю вина?
— Конечно. «Боги подлые, проклятый глава «Когтя»». Он бросил взгляд на свою чашу и передал Суперу: — Прошу. Я не пил.
Высокий мужчина склонил голову в благодарности и принял чашу.
Гамет пошел к кувшину.
— Вы непосредственно от Императрицы? — спросила Тавора.
— Да, а перед тем пересек океан… с Генабакиса, где провел унылый вечер в компании Верховного Мага Тайскренна. Вы будете потрясены, узнав, что мы с ним напились?
Гамет дернул головой. Такая картина его действительно удивила.
Адъюнкт тоже казалась шокированной. Ей пришлось взять себя в руки. — Какие новости вы принесли?
Супер сделал щедрый глоток и скривился: — Разбавленное. Ну ладно. Потери, Адъюнкт. На Генабакисе. Ужасные потери…
Неподвижно лежавший в травяной низине, шагах в тридцати от взводного костра, Бутыл сомкнул веки. Он слышал, как его окликали. Смычок — которого Геслер называет Скрипом — звал его, но маг был не готов. Еще нет. Ему приходится слушать другой разговор, а это трудно сделать, не обнаружив себя.
Бабушка, что живет на Малазе, была бы довольна. «Не смотри на треклятые садки, дитя, глубинная магия старше. Помни: ищи корни и нити, корни и нити. Тропу в земле, незримую паутину, что тянется от твари к твари. Всякая тварь — на земле, в земле, в воздухе и в воде — связана. Со всеми иными. И с тобой, ибо ты пробужден — о духи земные, ты пробужден! Ты можешь скакать на этих нитях…»
И он скакал, хотя так и не смог избавиться от восхищения садками, особенно Меанасом. Иллюзии… играть с этими нитями, корнями бытия, свертывая и спутывая в клубки, обманывая глаз, ощущение, любое чувство — вот достойная игра…
Но сейчас он погрузился в старые пути, неуследимые пути — если ты ловок, разумеется. Он скакал на искрах жизни плащовок, ризан, сверчков и чиггеров, кровососущих блох. Безмозглые твари танцуют на стенках шатра, слыша, но не понимая доносящиеся изнутри парусины слова.
Понимание — задача Бутыла. И он слушал. Слушал пришельца, потревожившего Адъюнкта и Гамета, и понимал.
Смычок сверкнул глазами на сидящих магов. — Вы его чуете?
Балгрид сонно пошевелили плечами. — Он там, Где-то в темноте. Прячется.
— Что-то вынюхал, — добавил Тавос Понд. — Но мы не знаем, что.
— Странно, — пробурчал Балгрид.
Смычок фыркнул и вернулся к Геслеру и Бордюку. Остальные солдаты взводов заваривали чай, распалив костерок слева от тропинки. Из палатки доносился храп Каракатицы. — Ублюдок пропал, — сказал Смычок.
Геслер хмыкнул: — Может, сбежал, и тогда виканы его выследят и привезут голову на пике. Или не…
— Вот он!
Они повернулись: Бутыл усаживался к костру. Смычок подскочил: — Где ты был, во имя Худа?!
Бутыл поднял голову и слегка вздернул брови: — Никто больше не почуял? — Он оглянулся на торопливо приближавшихся Балгрида и Понда. — Портал? Тот, что открылся прямо в шатре Адъюнкта? — Нахмурился, видя недоумевающие лица, и спросил невинным голосом: — А, вы тренировались в сокрытии голышей? Или монету заставили исчезнуть?
Смычок присел рядом. — Что там за портал?
— Дурные вести, сержант. На Генабакисе все пошло криво. Армия Даджека почти уничтожена. Сжигатели Мостов стерты. Вискиджек мертв…
— Мертв!
— Худ меня побери!
— Вискиджек? Боги подлые!
Последовали ругательства более замысловатые, все размахивали руками, выражая неверие… но Смычок уже не слышал. Рассудок онемел, словно пейзаж его души охватил дикий пожар, оставив лишь горелую землю. Он ощутил, как тяжелая рука легла на плечо, увидел бормочущего нечто сочувственное Геслера — но тут же сбросил руку, встал и ушел в темноту за лагерем.
Он не ведал, как долго и далеко блуждал. Шаги не ощущались, внешний мир не касался его, походя на царящее в уме беспамятство. Наконец ноги подкосились, и он упал в тощую, жилистую траву.
Откуда-то спереди донесся плач, звук открытого, пронзающего туман и сердце отчаяния. Он слушал неровные всхлипы, морщился, понимая, что они едва вылетают из спертого горла. Словно поток горя только что расплавил ком липкой глины…
И тут он очнулся наконец, ощутив окружающее. Земля стала теплой под коленями, трава примялась. Насекомые звенели и жужжали в темноте. Лишь свет звезд позволял видеть тянущуюся во все стороны степь. Лагерь был едва лив тысяче шагов позади. Смычок глубоко вздохнул и встал на ноги. Медленно пошел на звук плача.
Паренек, тощий — нет, почти что недоросль — скорчился, закрыв лицо руками, склонив голову до земли. На простой кожаной повязке качается одинокое воронье перо. В нескольких шагах стоит кобыла под виканским седлом, на седле висит размотанный свиток пергамента.
Лошадь спокойно щипала траву, поводья низко болтались. Смычок узнал юнца, хотя имя вспомнить не сумел. Его Тавора поставила во главе виканов.
Сержант не сразу двинулся дальше, стараясь шуметь, и сел на валун в полудюжине шагов от юноши.
Голова викана дернулась. Смытая слезами боевая окраска покрыла лицо кривой сеткой. Злоба сверкнула в темных глазах, он зашипел, вскакивая и вытаскивая кинжал.
— Расслабься, — буркнул Смычок. — Я тоже в горе, хотя и по иной причине. Никто из нас не искал встречи, но вот мы здесь.
Викан помедлил и с треском вложил оружие в ножны. Явно решил уйти.
— Погоди чуток, конный воин. Не нужно убегать.
Юнец развернулся, кривя лицо.
— Смотри на меня. Сегодня я буду свидетелем, и никто больше не узнает. Поведай мне горестную весть, викан, и я выслушаю. Видит Худ, мне это нужно.
— Я ни от кого не убегаю, — прошипел воин.
— Знаю. Просто хотел привлечь внимание.
— Кто ты?
— Никто. И таким останусь, если желаешь. Имени твоего тоже не спрошу…
— Я Темул.
— А, хорошо. Пристыжен твоей смелостью. Я Скрипач.
— Скажи, — голос Темула вдруг стал суровым, он яростно потер лицо, — ты считаешь горе мое достойным? Ты думаешь, я плачу по Колтейну? По павшим товарищам? Нет. Я плачу по себе. Теперь можешь уходить. Расскажи всем: я отказался от власти, ибо не могу властвовать собой…
— Тише, я никому не хочу ничего рассказывать. Но я догадываюсь, о чем ты. Морщинистые виканы Вороны, так? И те, раненые, что сошли с корабля Геслера. Они не видят в тебе лидера, так? И, словно дети, дразнят тебя на каждом шагу. Отвергают, строят рожи и шепчутся за спиной. И что тебе делать? Ты же не можешь бросить всем вызов…
— Возможно, могу! И брошу!
— Что ж, это их несказанно порадует. Число превзойдет твои воинские умения. Ты рано или поздно умрешь, а они будут праздновать победу…
— Ты не сказал ничего, чего я сам не знаю, Скрипач.
— Знаю. Я только хотел подтвердить, что ты с полным правом сердишься на несправедливость, на глупость подчиненных. Я прежде знал командира, Темул, который встречался с теми же бедами. Ему поручили кучу детей. Злобных детей.
— И что он сделал?
— Немного. Закончил с ножом в спине. — Наступило молчание. Потом Темул грубо хохотнул. Скрипач кивнул: — Да. Мои истории не для учителя жизни, Темул. Мой разум ценит вещи более практические.
— А именно?
— Ну, я воображаю, что Адъюнкт разделяет твое негодование. Она видит тебя вождем и готова помочь — но не так, чтобы ты потерял лицо. Она слишком умна. Нет, ключ лежит в отвлечении. Скажи, где их кони?
Темул наморщил лоб: — Кони?
— Да. Думаю, разведчики-сетийцы на день обойдутся без виканов, верно? Уверен, Адъюнкт согласилась бы. Сетийцы на подбор юны и неопытны, им нужен простор, чтобы найти себя. Значит, есть прямой военный резон снять виканов с коней. Завтра же. Пусть шагают, как все мы. Разумеется, кроме твоей верной свиты. Кто знает, возможно, хватит одного дня. Хотя может понадобиться три или даже четыре.
Темул ответил тихо и задумчиво: — Чтобы подобраться к лошадям, нужно быть тихими…
— Еще один вызов сетийцам — уверен, так подумает Адъюнкт. Если твои сородичи — дети, украдем у них любимые игрушки. Коней. Трудно выглядеть суровым и надменным, глотая пыль фургонов. Но нужно поспешить, чтобы не потревожить Адъюнкта…
— Она, наверно, уже спит.
— Нет, Темул, не спит. Уверен. А прежде чем ты уйдешь, скажи: что за свиток висит на седле? Что в нем написано?
— Лошадь принадлежала Дюкеру, — ответил, поворачиваясь к животному, Темул. — Он умел читать и писать. Я еду с ним, Скрипач. — Он бросил яростный взгляд. — Я скачу с ним!
— А свиток?
Юный викан взмахнул рукой: — Люди вроде Дюкера возят с собой подобные вещи. Думаю, некогда он принадлежал ему, писан его рукой…
— А твое перо… в честь Колтейна?
— Да, в честь Колтейна. Потому что я должен. Колтейн сделал то, чего от него ждали. Он не превзошел свои способности. А Дюкер… Дюкер был другим! — Викан поморщился, качая головой. — Он был старым, старше тебя. Но сражался. Хотя от него не ждали участия в боях — я слышал, как Колтейн и Балт обсуждали историка. Я был, когда Колтейн созвал всех, кроме него — Лулля, Балта, Ченнеда, Мясника. И все твердо согласились, что Дюкер поведет беженцев. Колтейн даже отдал ему камень, привезенный купцом…
— Какой такой камень?
— На шею. Камень спасения, так сказал Нил. Ловушка для души, издалека. Дюкер ее носил, хотя не хотел, ведь она была для Колтейна — чтобы тот не пропал. Разумеется, виканы знают: он не пропал. Вороны прилетели за его душой. Старейшины рассказали мне о ребенке, что был пустым, а потом наполнился, ибо прилетели вороны. Прилетели.
— Колтейн возродился?
— Да, он возродился.
— А тело Дюкера исчезло, — задумчиво пробормотал Скрипач. — С дерева.
— Да! И потому я держу лошадь, жду, когда вернется. Я скачу с ним, Скрипач!
— Он избрал тебя и твою горстку, чтобы охранять беженцев. Тебя, Темул — не только Нила и Нетер!
Темные глаза Темула стали твердыми. Он кивнул: — Я пойду к Адъюнкту.
— Удача Госпожи с тобой, командор.
Темул помедлил. — Этой ночью… ты видел…
— Ничего я не видел.
Резкий кивок; юноша вскочил на лошадь, держа поводья изрезанной касаниями ножей рукой с длинными ногтями.
Смычок смотрел, как он пропадает во тьме. Потом он сидел на валуне, постепенно опуская голову.
Трое сидели в озаренной лампами комнате шатра. Рассказ Супера был окончен, и казалось, теперь тут навеки поселилась тишина. Гамет посмотрел в чашу, увидел пустоту и потянулся за вином. Только чтобы найти другую пустоту.
Гамет знал, что не уйдет, хотя им овладела усталость. Таворе рассказали о героизме брата и о его смерти. Ни одного Сжигателя в живых. Тайскренн сам видел тела, помещенные в Отродье Луны. «Но, девочка, Ганоэс восстановил честь свою и честь семьи. Хотя бы это сделал. Хотя этот нож, наверное, вонзился глубже всего. Она принесла ужасные жертвы, чтобы восстановить честь. А Ганоэс не был изменником, и не он отвечает за гибель Лорн. Как в случае Даджека и Вискиджека, отлучение было лишь уловкой. Бесчестия не было. Итак, жертвоприношение юной Фелисин… могло быть напрасным».
Были и другие ранящие откровения. Императрица, объяснял Супер, надеялась на высадку Войска Однорукого на северном побережье, чтобы нанести Армии Откровения двойной удар. Разумеется, под верховным командованием Даджека. Гамет понимал ход мысли Лейсин: отдать судьбу имперских интересов на Семиградье в руки нового, юного и неопытного адъюнкта… это требует уж слишком большой веры.
А Тавора верила в обратное. Обнаружить, что ей не доверяют… поистине это Худом проклятая ночь.
Даджек Однорукий все же идет, с жалкими тремя тысячами Войска, но он опоздает и, по суровому мнению Супера и Тайскренна, дух военачальника сломлен смертью старинного друга. Гамет гадал, что же именно случилось в дальней стране, в кошмарной империи Панниона.
«Она того стоила, Императрица? Стоила огромных потерь?» Супер рассказал слишком много, подумалось Гамету. Детали плана Лейсин должен был донести другой, менее душевно черствый человек. Сказать, что Императрица тебе не верит, а потом — что ты последняя надежда Империи в Семи Городах… от такого любой и любая упадет на колени.
Лицо Адъюнкта по-прежнему ничего не выражало. Он откашлялась. — Отлично, Супер. Что-то еще?
Странные глаза Главы «Когтя» на миг расширились, он покачал головой и поднялся. — Нет. Желаете передать послание Императрице?
Тавора нахмурилась: — Послание? Нет. Мы начинаем поход в Святую Пустыню. Более ничего не скажешь.
Гамет видел: Коготь колеблется. — Еще одно, Адъюнкт. В вашей армии, вероятно, есть поклонники Фенера. Не думаю, что весть о… падении… бога можно скрыть. Похоже, отныне бог войны — Летний Тигр. Но армии противопоказан траур. Возможен период замешательства… нужно быть готовыми к волне дезертирств…
— Дезертиров не будет, — отрезала Тавора, заставив Супера замолчать. — Портал слабеет, Глава «Когтя» — даже в базальтовом ящике меч проявляет свои свойства. Если вы намерены уйти сегодня, советую торопиться.
Супер поглядел свысока: — Мы тяжело ранены, Адъюнкт. Нам больно. Императрица надеется, что вы предпримете все меры предосторожности, не увлекаясь резкими действиями. Не расслабляйтесь на пути к Рараку — будут попытки сбить вас с пути, измотать набегами и засадами…
— Вы Глава «Когтя», — сказала Тавора, подпустив в голос железа. — Совет Даджека я выслушала бы, ведь он командующий, солдат. А до его прибытия буду руководствоваться своими инстинктами. Если Императрица недовольна, пусть меня сместит. А пока всё. До свидания, Супер.
Поморщившись, Супер без всяких церемоний исчез в Имперском Садке. Врата схлопнулись за спиной, оставив кислый запах пыли.
Гамет протяжно вздохнул, осторожно высвобождаясь из шаткого кресла. — Примите соболезнования, Адъюнкт, по поводу гибели брата.
— Спасибо, Гамет. А теперь идите спать. В шатер…
— Т'амбер. Да, Адъюнкт.
Она вздернула бровь: — Я слышу неодобрение?
— Так точно. Не мне одному нужно поспать. Возьми нас Худ, эта ночь хуже хищника.
— До утра, Кулак.
Он кивнул. — Да. Спокойной ночи, Адъюнкт.
Один лишь человек сидел около гаснущего костра, когда вернулся Смычок.
— Что ты делаешь, Каракатица?
— Уже выспался. А ты будешь утром ноги волочить, сержант.
— Не думаю, что хоть кто-то спит, — буркнул Смычок, садясь скрестив ноги напротив грузного сапера.
— Все это слишком далеко, — прогудел Каракатица, бросая в огонь последний кизяк.
— А чувствуется как свое.
— Не ты идешь по следам павших товарищей, Скрип. И все равно — слишком далеко.
— Ну, не знаю, о чем ты. Верю на слово.
— Кстати, спасибо за припасы.
Смычок хмыкнул: — Чертовская штука, Карак. Мы ищем и ищем, и вроде бы они для боя предназначены — а мы их копим, никому не показываем — на случай, если нам прикажут их использовать.