Верные, безумные, виновные Мориарти Лиана
Она умолкла, не потрудившись даже закончить фразу и утомившись от собственных усилий. В общем, все это было прозрачной попыткой самооправдания. «Ты спасла жизнь моему ребенку, а я только и делаю, что ругаю тебя. Ты такая хорошая, а я очень плохая, но, подвергая себя самобичеванию, я ведь могу рассчитывать на твое доверие, на смягчение приговора, если признаю себя виновной?»
– Ужин у твоих родителей прошел хорошо, – заметила Эрика. – Мне понравилось.
– Ну и ладно. – Но Клементине было не по себе. Она не хотела, чтобы Эрика подумала, что она считает незаслуженным этот ужин для героев. – Просто я имела в виду разбитый бокал и вспышку Сэма и…
Она вновь умолкла и стала пить кофе, ожидая, когда Эрика скажет, зачем пришла к ней. Перед этим Эрика позвонила и попросила о встрече. Время было неудачное: Сэм повез девочек в кино, чтобы Клементина смогла позаниматься, поскольку до прослушивания оставалось всего десять дней. Финишный обратный отсчет, но, разумеется, Клементина согласилась. Она предполагала, что это имеет отношение к следующему этапу в процессе донорства яйцеклеток.
Эрика кивнула на стоящую в углу виолончель:
– Вся эта дождливая погода влияет на инструмент?
Она всегда немного обиженно смотрела на виолончель Клементины, как на гламурную подругу, которая заставляет чувствовать себя ущемленной.
– У меня гораздо больше, чем обычно, сложностей с «волчком».
– С волчком? – рассеянно переспросила Эрика.
Клементина удивилась. Она была уверена, что рассказывала Эрике про «волчий тон» виолончели. Эрика всегда запоминала подобную чепуху, в особенности если это было что-то негативное. Она любила плохие новости.
– Это бывает со многими виолончелями, это как проблемная нота, попросту говоря. Возникает ужасный звук, напоминающий пневматическую дрель или выстрел игрушечного ружья. Некоторое время я пользовалась нейтрализатором вольфтона, но потом почувствовала, что утрачиваю резонанс и тон, поэтому сняла его. Я могу с этим справиться, надо просто легко сжать виолончель коленями, а иногда я меняю технику владения смычком, чтобы встретить «волчка» при движении смычка вниз и…
– Ах да, припоминаю, наверное, ты говорила об этом, – сказала Эрика и вдруг резко изменила тему. – Кстати, на днях я нашла у себя дома кроссовку Руби.
Эрика достала из сумки кроссовку со светящейся подошвой и поставила на кофейный столик. Вспыхнули огоньки, особенно яркие в полутемной комнате.
– Не могу поверить! – Клементина схватила кроссовку и стала ее рассматривать. – Мы повсюду искали этот чертов башмак. Он был у тебя дома? Не помню, чтобы Руби надевала ее…
– Ну хорошо. Как бы то ни было, сегодня я хочу поговорить о донорстве яйцеклеток.
– Ладно, – послушно проговорила Клементина, положив башмачок себе на колени. – Ну, как тебе известно, я записалась на прием к…
– Мы передумали, – перебила ее Эрика.
– О-о! – Клементина пришла в смятение. Уж этого она никак не ожидала. – Но почему? Ведь я действительно рада…
– Личные мотивы.
– Личные мотивы?
Такого рода выражения используются в беседе с работодателем.
– Да, поэтому извини, что заняли твое время анализами крови и все такое. В особенности когда приближается прослушивание.
– Эрика, – сказала Клементина, – что происходит?
Лицо Эрики было непроницаемым.
– Ничего. Просто не хотим продолжать.
– Это потому, что… – Клементине стало нехорошо. – Тот день на барбекю. Я говорила с Сэмом и поначалу не понимала, как реагировать на твою просьбу. Меня немного тревожит, что ты могла услышать и неправильно понять…
– Я ничего не слышала.
– Слышала.
– Ладно, слышала, но это не имеет значения, дело не в этом.
Эрика взглянула на Клементину, на ее искаженное от боли лицо с беззащитными глазами, но сама Клементина не вполне понимала свои чувства.
– Мне жаль, – сказала Клементина. – Правда, очень жаль.
Эрика едва заметно дернула плечом.
– Но я хочу сделать это теперь, – продолжала Клементина. – Не из-за Руби. Я убедила себя и отношусь к этому положительно.
Она спрашивала себя, ложь это или нет.
Может быть, и правда. Ее воодушевляла мысль о том, что в глубине души она, пожалуй, дочь своей матери – добрый, отзывчивый человек.
– Я действительно хочу это сделать, – повторила она.
– Это было не мое решение. Это Оливер хочет теперь рассмотреть другие варианты.
– О-о! – сказала Клементина. – Почему?
– Личные мотивы, – повторила Эрика.
Сказала ли Эрика Оливеру о том, что слышала слова Клементины? Мысль о том, что добрый, великодушный Оливер, всегда неизменно вежливый с Клементиной, Оливер, чье лицо всегда освещалось при виде ее детей, узнал о ее словах, едва не заставила ее расплакаться. Она вспомнила о том звуке, который издал Оливер, оживив Руби, – радостный скулеж какого-то зверька.
Поставив чашку на кофейный столик, она соскользнула с дивана, упав на колени перед Эрикой. Кроссовка скатилась на пол.
– Эрика, прошу тебе, позволь мне это сделать. Пожалуйста!
– Перестань! – промолвила ошеломленная Эрика. – Поднимись. Ты напоминаешь мне мою мать. Она делает именно такие вещи. Между прочим, кроссовка под диваном. Ты снова ее потеряешь.
Она говорила капризным тоном, но немного пришла в себя. Щеки ее вновь порозовели.
Клементина подобрала башмачок и села на диван. Взяв свою чашку, она отхлебнула кофе и встретилась взглядом с Эрикой.
– Idiot, – промолвила Эрика.
– Dummkopf[3], – пробормотала Клементина в чашку.
– Arschlich, – выпалила Эрика. – Нет. Не так. Arschloch[4].
– Отлично, – отозвалась Клементина. – Ты большая Vollidiot[5].
– Я забыла это выражение. – Эрика улыбнулась. – И кстати, verpiss dich[6].
– Сама отвали.
– Я думала, это означает «катись».
– Ты знаешь лучше меня, – заметила Клементина. – Это у тебя отметки были выше.
– И то правда, – согласилась Эрика.
Клементина старалась сдержать слезы радости или печали, она сама толком не знала. Это было странно, поскольку она постоянно чувствовала, что прячется от Эрики, что больше похожа на себя с «истинными» подругами, дружба с которыми протекала обычным, неосложненным, взрослым образом (имейл, телефонные звонки, коктейли, ужины, добродушное подтрунивание и шутки, которые все понимают). Но в тот момент ей показалось, что ни одна из этих подруг не знает, как Эрика, тех ребяческих ранимых и подчас некрасивых сторон ее натуры.
– Как бы то ни было, суть в том, что я амбивалентна, – сказала Эрика.
Откинув голову, она выпила кофе буквально за один глоток. Это была одна из ее причуд. Она пила кофе, как крепкий алкоголь.
– Что ты имеешь в виду?
– Я никогда особо не хотела иметь детей, о чем знаешь ты и о чем мне постоянно напоминают люди. Поэтому это инициатива Оливера. Я чувствую себя амбивалентной.
Похоже, она только недавно зациклилась на слове «амбивалентный» и стремилась употреблять его как можно чаще. Она, как политик, придерживалась одной основной идеи. Эрика погрозила Клементине:
– Между прочим, моя двойственность конфиденциальна.
– Да, конечно. Но если ты действительно не хочешь ребенка, надо сказать ему! Не следует заводить ребенка только для него. Выбор за тобой!
– Да, и я выбрала свой брак. Это мой выбор – мой брак. – Эрика встала. – Оливер мечтает иметь ребенка, и я не хочу лишать его этого. – Она подняла свою сумку. – Ой, кстати! – более мягко произнесла она. – На днях я разбирала старую коробку с памятными вещами и нашла это ожерелье. Кажется, оно твое.
Она вытащила уродливое ожерелье из ракушек и подняла его.
– Это не мое, – сказала Клементина. – Я всегда терпеть не могла такие.
– А я уверена – ну, может, я ошибаюсь. – Эрика собиралась убрать ожерелье в сумку. – Может быть, оно понравится девочкам?
Она посмотрела на Клементину странным пронзительным взглядом, как будто все это имело значение. Очень странная женщина.
– Конечно. Спасибо.
Клементина взяла ожерелье. Она не позволит девочкам играть с ним. Оно не слишком чистое на вид, и носить его на шее – все равно что надеть на себя колючую проволоку.
У Эрики был умиротворенный вид, словно она отмыла руки от какой-то гадости.
– Надеюсь, твои занятия идут хорошо. До прослушивания всего десять дней, верно?
– Верно.
– Как успехи?
– Не особенно. Мне трудно сосредоточиться. Все, что случилось, – Сэм и я – просто… ну, ты понимаешь.
– Значит, пора взять себя в руки, – отрывисто произнесла Эрика. – Это же твоя мечта, Dummkopf.
А потом она вышла прямо под дождь в своих практичных туфлях. Никаких поцелуев и объятий на прощание, потому что у них это не было принято. Их вариантом объятий были немецкие ругательства.
«Ну, ты все-таки выпуталась!» – подумала Клементина, убирая кофейные кружки. Никаких ежедневных инъекций. Она вспомнила о видео под названием «Собираешься стать донором яйцеклеток!», которое смотрела вчера, и как у нее сжимался от ужаса живот при виде милой щедрой женщины, с готовностью принимающей лекарство, увеличивающее выработку яйцеклеток.
Она уселась с виолончелью, взяла смычок и сосредоточилась на хроматических гаммах.
Последние несколько дней у нее в голове возникал образ маленького мальчика с миндалевидными глазами Руби и черными как смоль волосами Оливера.
Образ дрожал, как отражение на воде, а затем исчезал.
Ради всего святого, Клементина, как ты смеешь! Рука ее сильнее сжала смычок. В этом образе нет никакого смысла, потому что Руби унаследовала глаза от родни Сэма.
Ну вот, снова. Ее дружеский «волчий тон». Звук и вправду жуткий. Она ощутила его зубами.
Сэм постоянно говорил, что она излишне восприимчива к звукам, потому что музыкант, но она считала, что это не так. Просто он был удивительно невосприимчив к ним. Она ощущала зубами лишь несколько звуков – «волчий тон», особый пронзительный вопль Холли, когда ей докучала Руби, завывающую сирену на Макмастерс-Бич, предупреждающую о приближении акул.
Неожиданно она перенеслась в тот день на каникулах, когда в последний раз слышала эту сирену, предупреждающую о приближении акул. Ей тогда было тринадцать. Они с Эрикой брели в прибойной волне, когда прозвучала сирена. Эрика была хорошим пловцом, лучше ее. Сирена вызвала у Клементины панику (этот звук), и, бредя к берегу, она оступилась, а Эрика схватила ее за руку. «Все в порядке», – огрызнулась Клементина, отталкивая руку Эрики в порыве того омерзительного раздражения, в котором она пребывала все две недели. Но мгновение спустя ей показалось, что вдоль ее ноги промелькнуло что-то скользкое и странное, и она инстинктивно протянула руку к Эрике. «Все хорошо», – успокаивающим, ласковым голосом проговорила Эрика. Клементина по-прежнему видела перед собой мокрую руку Эрики, на белой коже которой алмазами сверкали капли соленой воды, а на тонком запястье, как браслет, выделялись три воспаленных укуса. В дом Эрики блохи приходили и уходили, как времена года.
Клементина опустила смычок и попыталась представить свою жизнь без Эрики – без раздражения, вслед за которым всегда приходило чувство вины. Мелодия, состоящая всего из двух нот – раздражение, вина, раздражение, вина. Она взяла смычок и стала нарочно играть «волчью ноту», повторяя ее снова и снова, позволяя звукам разозлить себя и проникнуть в звуковой канал, раскачать барабанную перепонку, заползти в мозг и пульсировать в центре лба.
Она остановилась.
– Нельзя мириться с вольфтоном, – сказала ей как-то Энсли. – Следи за ним.
Поначалу, когда она стала пользоваться нейтрализатором «волчьего тона», стало легче. Только через некоторое время она осознала, что вместе с «волчком» пропало что-то еще. Звучание потеряло глубину. Ноты, окружающие вольфтон, как-то притуплялись, теряли четкость. Она подумала, что это похоже на ощущение человека, впервые принявшего антидепрессант. Боль проходит, но все вокруг тоже притупляется, становится однообразным и унылым.
В конце концов она решила, что ее вольфтон – это цена, которую ей приходится платить за все столетия, заключенные в красно-золотистых изгибах ее виолончели.
Может быть, Эрика – ее вольфтон. Может быть, без нее в жизни Клементины недоставало бы чего-то неуловимого, но важного – определенной глубины, определенной яркости.
А может быть, и нет. Может быть, без Эрики ее жизнь была бы прекрасной.
Клементина поняла, что голодна. Она отложила виолончель и по пути на кухню подняла ужасное узловатое ожерелье из ракушек и бросила его прямо в мусорное ведро. Подойдя к холодильнику, достала себе коробочку йогурта, подошла к ящику за ложкой, и первое, что она увидела, была ложка для мороженого с белым медведем. На днях Сэм искал ее. Мужчины. Возможно, все это время она лежала прямо перед ним.
Открыв йогурт, она зачерпнула полную ложку. Он был действительно очень вкусный. Сливочный, как говорилось в рекламе. Она была восприимчива к рекламе, но этот йогурт был и в самом деле очень вкусным. Он напомнил ей о вкусе первой еды после голодания.
Но она никогда не голодала.
Внутри ее поднималось какое-то чувство. Ее немного колотило. Она пихала ложку в йогурт и ела его чересчур быстро. Она думала о вступлении к «Весне священной» Стравинского. Пронзительный голос фагота. Странные, отрывистые звуки, перерастающие в экстатическое ликование. Ей захотелось услышать этот отрывок. Ей захотелось сыграть этот отрывок, потому что именно так она сейчас себя ощущала. В груди спиралью разворачивалось какое-то чувство. Может быть, в йогурт подмешаны наркотики? Или это просто чувство полного облегчения из-за того, что она продемонстрировала абсолютную готовность стать донором яйцеклеток, но ей не пришлось этого делать: альтруизм без совершения действия, лучше просто не бывает!
Из-за того ли это, что она сильно переживала из-за случившегося? Она никогда не забудет того дня, но сможет себя простить. И сможет простить Сэма. Если он из-за этого захочет расстаться с ней, она будет горевать, словно он умер, но, черт возьми, она справится с этим, она будет жить. Она всегда знала, что в ней это есть, что в глубине ее души есть эта маленькая твердая сердцевина – холодный, расчетливый инстинкт самосохранения. Она умерла бы ради детей, но не ради кого-то еще. Она не позволит, чтобы какое-то неправильное суждение определило ее жизнь – не теперь, когда с Руби все хорошо, когда перед ней вся жизнь.
Она вспомнила о словах Эрики: «Это ведь твоя мечта, Тупица».
Это ее работа. Эта работа принадлежит ей. Она выбросила пустой контейнер из-под йогурта, облизала пальцы и вернулась к виолончели – на этот раз не отрабатывать технику, а играть музыку. Где-то на своем пути она позабыла, что вся суть в музыке. В чистом, незамутненном блаженстве музыки.
Глава 73
– Он сейчас украдет это! – громко и четко объявила Холли.
– Ш-ш-ш! – зашикал Сэм.
Им никак не удавалось заставить Холли молчать во время фильмов.
– Но это так, посмотри!
– Ты права, но…
Сэм приложил палец к губам, хотя кого это волновало? Кинотеатр был забит непоседливыми, болтливыми, очумевшими от дождя детьми и их измученными родителями.
Холли засунула себе в рот пригоршню попкорна и откинулась назад, не сводя глаз с мелькающих цветных кадров мультика студии «Пиксар». По другую сторону от Сэма сидела Руби, которая сосала большой палец и гладила спицы Веничка. Ее веки отяжелели. Скоро она заснет и проснется за пять минут до окончания мультика, требуя, чтобы его показали снова.
Сэму обычно нравились хорошие мультики, но он понятия не имел, о чем был этот. Он размышлял о своей работе и о том, сколько еще ему будет позволено двигаться по инерции. Он новый сотрудник, все еще осваивающийся на работе, но пора бы ему уже освоиться. Люди могут начать что-то замечать. Начальник их отдела сказал вчера, бросив лукавый взгляд на промокший костюм Сэма: «Может быть, пора раскошелиться на зонтик?» Скоро все это полетит в тартарары. Кто-нибудь скажет: «Этот чудной новый парень ничего не делает».
Критический момент миновал, Сэм. Надо преодолеть его, прийти в себя, оставить чертов зонт у входной двери. Почему незначащие вещи вроде этого кажутся теперь невозможными? Голова Руби легко уткнулась в его руку. Он поднял подлокотник кресла, и она прижалась к нему.
Клементина постепенно приходила в себя. Он заметил, что после визита Вида, Тиффани и Дакоты в ней что-то изменилось. «Мне стало лучше после встречи с ними, – сказала она, – а тебе?» Ему хотелось прокричать: «Нет! Мне стало хуже! Гораздо хуже!»
Кричал ли он на нее на самом деле? Он не мог припомнить. Он становился горлопаном, как его отец, который с возрастом поуспокоился.
Он задвигался на сиденье.
– Ты вертишься, – громким шепотом проговорила Холли.
– Извини, – сказал Сэм.
Попкорн по вкусу напоминал соленый картон с запахом масла, но Сэм не мог остановиться.
Да, в Клементине явно что-то менялось. В ней появилась новая раздражительность, какая-то хрупкость и слабость, хотя хрупкой она никогда не была. Ей хотелось отдалиться от происшествия с Руби, и она была права. Не было смысла зацикливаться на этом. Не было смысла снова и снова проигрывать это в памяти. Сэм всегда считал себя более эмоционально устойчивым в их паре. Именно Клементина излишне волновалась по пустякам, иногда драматизируя все и едва не доходя до истерики из-за мелочей, вроде ее прослушиваний например. Хотя, конечно, прослушивание – не мелочь, а важная вещь, отнимающая много нервов, и он это понимал, но она чересчур погружалась во все это. Однажды Сэм услышал, как Холли говорит Руби: «Мамочка заболела прослушиванием». И он посмеялся тогда, потому что в точности так и было. Прослушивание действовало на нее, как вирус.
Но с этим последним прослушиванием дело обстояло не так, хотя оно было самым важным в ее карьере. Она ни слова не говорила о нем. Она просто постоянно занималась. Сэм даже точно не знал даты прослушивания, хотя знал, что оно будет совсем скоро.
Когда-то он мог сказать, сколько в точности дней остается до прослушивания, потому что именно на столько дней он был обречен на воздержание от секса. Но это было давно, когда секс был естественной, нормальной частью их жизни, пока не стал каким-то сложным. Странно было, что секс стал таким сложным, потому что Сэм мог бы сказать, что несколько лет подряд он был наименее сложной частью их отношений. Он мог бы побиться об заклад, что так оно и будет.
С самого начала, с их первого раза, все получилось очень естественно. Их тела и их либидо оказались в полной гармонии. У него было достаточно связей, и он знал, что поначалу с сексом часто бывают сложности и только потом все налаживается, но с Клементиной с самого начала было хорошо. В их отношениях были другие «красные тряпки» – он не был музыкальным, прежде она никогда не встречалась с немузыкантами, он хотел большую семью, а ей хватило бы и одного ребенка. Но секс никогда не был «красной тряпкой». Он даже вспоминал свои по-юношески наивные, идиотские мысли о том, что их потрясающая сексуальная совместимость является доказательством того, что им предназначено быть вместе, потому что именно в этом их настоящая сущность. Все остальное всего лишь детали.
Сэму и Клементине не было нужды разговаривать о сексе, и это было таким облегчением после Даниэлы, его предыдущей возлюбленной, на которой он едва не женился и которая любила обсуждать и анализировать их сексуальную жизнь, завершая каждый эпизод немедленным опросом: над чем надо вместе поработать для достижения в следующий раз лучших результатов? Она была консультантом по бизнесу. Таких слов она не говорила, но смысл для него заключался в этом. Даниэла могла без смущения начать разговор за завтраком замечанием типа: «Когда ночью я отсасывала у тебя…», отчего он давился хлопьями и краснел, как мальчик у алтаря. «Так мило!» – хихикала Даниэла.
Ему нравилось, что для них с Клементиной интимная жизнь окутана покровом тайны. Они относились к ней с робким благоговением. Секс был для них красивой тайной.
Но возможно, у Даниэлы в конечном счете было правильное представление. Может быть, все это чертово благоговение им навредило, потому что, когда их секс стал медленно меняться, становясь формальным и поспешным, у них не нашлось слов, чтобы поговорить об этом. Он не мог даже понять, нравится ли еще Клементине секс (и он не хотел услышать ответ «нет»). В голове у него возникла мысль о «спектакле». Все работало как надо, но впервые он задался вопросом: а как он по сравнению с теми бывшими бойфрендами? Что, если их музыкальные способности каким-то образом влияли на сексуальные?
Он понимал, что все это, скорее всего, ерунда. Через это проходят родители всех маленьких детей. Это настолько обычно, что превратилось в клише. Он убеждал себя в том, что наступит ренессанс. Когда девочки будут спокойно спать всю ночь. Когда родители не будут такими усталыми и задерганными. Он надеялся на ренессанс.
И вот на том барбекю им показалось, что Тиффани предлагает им ключ от двери, которую они сами случайно закрыли. Она, как великолепный инспектор манежа в цирке, прокричала: «Вот вам способ снова получить потрясающий секс, ребята!» И все вдруг снова показалось таким простым. Он прочел это по лицу Клементины. А она прочла по его лицу.
А потом небеса сочли уместным наказать их за эгоистичность жесточайшим из мыслимых способов.
Он увидел это вновь: Оливер с Эрикой несут на руках его крошку. Он представлял это по десять раз на дню. По сто раз. Он никогда, никогда не избавится от этого. Он не видит выхода из этого. Нет никакого решения. Он должен что-то изменить. Сделать что-то. Разрушить что-то. Он вспомнил, как вздрогнула Клементина, когда он заговорил о разводе. На какой-то миг она стала похожа на испуганного ребенка. Ему стало не по себе, или, скорее, он осознавал, что ему должно быть плохо, но на самом деле он чувствовал оцепенение и отстраненность, словно эти жестокие вещи говорил его жене кто-то другой.
– Папочка! – позвала Холли. – Ты все съел!
Сэм взглянул на пустое ведерко от попкорна.
– Прости, – прошептал он.
Он не помнил даже, как все съел.
– Это нечестно!
Рассерженное лицо Холли освещалось светом от экрана.
– Ш-ш-ш, – беспомощно произнес он. У него першило в горле. Между зубов застряли крошки кукурузы.
– Но мне почти ничего не досталось! – Холли сорвалась на крик.
Кто-то в ряду за ними сделал неодобрительное замечание.
– Если не будешь тихо себя вести, мы уйдем, – дрожащим голосом прошептал Сэм.
– Жадный папа! – прокричала она, схватила ведерко и швырнула его в проход рядом с собой.
Это было сознательное озорство, которое нельзя проигнорировать.
Черт возьми! Он схватил мокрый зонтик, поднял на руки обмякшую Руби, встал и взял Холли за руку. Что-то больно кольнуло в пояснице.
Холли вопила благим матом, пока он вытаскивал ее из кресла и вел по проходу.
Последствия. Они с Клементиной посмеивались над подобными поучительными словами, но Холли и Руби придется усвоить то, что узнал за все эти годы Сэм: в жизни все имеет свои последствия.
Глава 74
Оливер решил пробежаться под дождем.
Он рисковал получить травму, оступившись на скользкой дорожке, или снова простудиться, но именно сейчас ему необходимо было прояснить мозги. Его жена – обыкновенная воровка, и в результате он никогда не станет отцом.
Он неправильно определил причинную связь, но он был очень расстроен. Рассержен. Потрясен.
Завязав шнурки на кроссовках на двойной узел, он встал, размялся, открыл входную дверь и едва не закрыл ее снова, потому что шел очень сильный дождь, но он был больше не в силах бродить по дому, пока мысли его метались, как пойманные мыши.
Пробежка поможет прояснить ум. Нервная система выделит белок, стимулирующий участки мозга, отвечающие за принятие решений.
Сделав глубокий вдох, он вышел за дверь. Вид и Тиффани, очевидно, развлекаются. На их подъездной аллее и вокруг тупика стояли в ряд автомобили. Чрезвычайно общительные люди.
Выбежав из тупика, Оливер стал размышлять о собственном, значительно меньшем круге общения. Хорошо, если бы он мог поговорить об этом с кем-то, но такого человека не было.
У него не было друга, с которым можно было бы выпить пива. В сущности, он не пил пиво. У него были приятели, которые пьют белковые коктейли в местном кафе здоровой пищи после тридцатикилометрового утреннего заезда на велосипеде, обсуждая при этом график тренировок перед предстоящим марафоном. Ему нравились его друзья, но ему неинтересно было слушать об их личных проблемах, и поэтому он не мог поделиться своими. Он не смог бы наклониться над своим белковым коктейлем со словами: «Моя жена с самого детства крадет у лучшей подруги памятные вещи. Что скажешь? Надо ли мне беспокоиться?»
Как бы то ни было, он ни за что не выдаст Эрику другому человеку.
Лучше подошел бы доверительный разговор с женщиной. Может, будь у него сестра или мать… Формально мать у него есть. Просто не такая мать, как нужно. Воровство Эрики может насмешить ее до слез или вызвать трагическую печаль, в зависимости от того, куда качнется маятник ее настроения.
Мимо проехала машина, просигналив то ли одобрительно, то ли насмешливо – понять было трудно.
Начни Эрика накапливать барахло, он справился бы с этим. Он даже мысленно подготовился к этой отдаленной возможности, несмотря на ее одержимость в наведении порядка. Он подготовился к депрессии (обычной при проведении ЭКО), раку груди, опухоли мозга, случайной смерти и даже служебному роману (он доверял ей, но ее сослуживец-менеджер слыл дамским угодником), но только не к этому. Не к мелкому воровству. Они были честными, порядочными людьми. Их финансовые дела были в безупречном порядке. Они с Эрикой приветствовали бы проверку налогов. Введите ее, сказали бы они налоговой службе. Введите ее.
Его очкам не помешали бы стеклоочистители. Продолжая бег, он снял их и пытался протереть краем футболки. Бесполезно.
Она утаскивала вещи Клементины, как диккенсовский карманный воришка. Это было непостижимо. Она сказала, что остановится и вернет вещи, но в мире Оливера люди никогда не останавливались. Его родители в свое время обещали, что перестанут пить. Мать Эрики обещала, что перестанет накапливать барахло. И они тогда верили в это. Он это понимал. Но остановиться они не могли. Это все равно что просить их задержать дыхание. А это длилось лишь до того момента, когда они начинали задыхаться.
Мимо проехала еще одна машина, из окна которой почти наполовину высунулся подросток и прокричал:
– Лузер!
Да, опасно здесь заниматься спортом. Может сбить машина. А какие скверные манеры!
На Ливингстон-стрит он свернул за угол. Снова резкая боль в левом колене.
Как раз в это время Эрика была у Клементины, чтобы сказать ей, что в конечном счете им не нужна ее помощь в качестве донора яйцеклеток. Они обсудили это вместе, решив, что более вежливо будет сообщить об этом при личной встрече. Она потратила свое время, сдавая анализы крови и заполняя бумаги. Им не нравилось попусту занимать чье-то время.
Это было решение Оливера. Эрика случайно услышала недобрые слова Клементины. Эта идея вызывает у той «отвращение». Стерва, подумал он, попадая ногой в лужу и разбрызгивая воду. Нет, Клементина не стерва. Ему нравится Клементина, но сказанные ею слова такие недобрые и ненужные.
Он подумал о личике Эрики (у нее милое личико) и о том, что выражало это лицо, когда она стояла в коридоре, слушая эти ужасные слова. У него сжались кулаки. Он ощутил неожиданное желание ударить Сэма, поскольку Клементину он ударить, конечно, не смог бы.
Момент прошел, как всегда проходят первые порывы. За свою жизнь он ни разу никого не ударил.
Так или иначе, даже если бы Клементина не произнесла этих слов, очевидно, их отношения с Эрикой слишком… странные? сложные? неблагополучные?… для того чтобы это продолжалось и дальше.
– Решительно нет, – сказал он тогда Эрике. – Она не может быть нашим донором. Этого не будет. Все кончено.
Он не понял, что она испытала – облегчение или потрясение.
Он проявил такую твердость, но сейчас, пока он бежал и его одежда намокала все больше (можно было предположить, что существует точка полного впитывания, когда ткань не становится мокрее, но, видимо, нет), он стал сожалеть о своем решении. Может быть, он поторопился.
Он воспринимал это как очередной промах. Каждый раз, отказываясь от надежды, он считал, что поступает правильно. Каждый раз он говорил себе: ждать нечего, но с каждой новой неудачей становилось так больно, что он понимал – надежда все-таки была, заманчиво маяча в подсознании. Легче не становилось. Становилось хуже. Кумулятивный эффект. Промах за промахом. Как растяжение связки в его левом колене.
И что теперь? Анонимный донор? Их так трудно найти, если только за границей. Люди это делают. И они могут. Он готов на что угодно, лишь бы иметь своего биологического ребенка. Только он не знает, хочет ли этого Эрика. У него возникло ужасное подозрение, что, если он скажет: «Давай забудем о ребенке», на ее лице отразится облегчение.
Пульс у него заметно участился. Он слышал собственное тяжелое дыхание. Перенесенный бронхит повлиял на его физическую форму. Он сосредоточился на том, чтобы дышать в такт шагам.
Навстречу ему с противоположного конца улицы ехала синяя машина. Это Эрика возвращается от Клементины.
Он остановился, уперев руки в бока, тяжело дыша и глядя, как она подъезжает. Он еще не видел ее лица, но в точности знал, что она ведет машину, склонившись над рулем, как маленькая старушка, и нахмурившись, потому что не любит ездить в дождь.
Когда они работали вместе, первое, что он заметил в ней, был ее насупленный вид – еще задолго до того, как они вместе составляли турнирную таблицу для соревнований по сквошу. Он не знал, почему это показалось ему привлекательным – возможно, потому, что указывало на ее серьезное отношение к жизни (как и его), что она заинтересованный и сосредоточенный человек, не просто плывущий по течению и предающийся удовольствиям. Он никогда не рассказывал ей об этом. Женщины хотят, чтобы в них ценили красоту глаз, а не насупленный вид.
Должно быть, сообщив новость, она задержалась у Клементины ненадолго.
Машина подъехала к обочине дороги. Эрика опустила стекло и перегнулась через пассажирское сиденье, с тревогой глядя на него.
– Нельзя бегать в такую погоду! – прокричала она. – Можно поскользнуться! Ты даже не закончил прием антибиотиков.
Он подошел к машине, открыл дверь и сел рядом с Эрикой. В салоне было тепло. Она включила обогреватель.
С него стекала вода, скапливаясь лужицами вокруг него на кожаном сиденье. Он чувствовал, как она хлюпает. Ему это напомнило о том вечере, когда они вытащили Руби из фонтана и как они вместе работали. Им не требовалось говорить, они просто действовали. Они были хорошей командой.
Эрика сидела, по-прежнему сгорбившись над рулем, молча глядя на него и свирепо хмурясь.
Он дотронулся рукой до ее лица.
– Извини, – сказал он, собираясь отвести руку. – Я весь промок.
Но она схватила его руку и уткнулась теплым лицом в холодную ладонь.
Глава 75
Дом Вида был заполнен людьми, музыкой и ароматами вкусной еды. Именно это он любил. Какой смысл иметь большой дом, как у него, если там не бывает людей?
У этой вечеринки не было никакого повода. Зачем нужен какой-то повод? Лови момент! Он позвонил в несколько мест, и теперь его дом полон гостей. Разумеется, по-прежнему льет дождь, но это не означает, что надо прекращать веселье. Здесь они в тепле и комфорте, и дождь не помешает им жить полной жизнью! Им следует почаще это делать! Каждые выходные!
Сегодня здесь были все четыре его дочери, и в этот момент все они разговаривали с ним – редкое и чудесное событие. Разумеется, старшие девочки хотят от него чего-то. Ну и пусть. В этом и состоит отцовство.
Адриана просит его согласиться исполнить на ее свадьбе поставленный танец отца с дочерью. Его снимут на пленку, и потом она разместит ролик на YouTube. Она мечтает попасть в Сеть. Конечно, он это сделает, хотя притворился, что идея ему не нравится. (У него в голове уже было несколько роликов.)
Ева и Елена, как он предполагал, хотят денег и, конечно, их получат. Вечером, после того как они уйдут, он переведет деньги на их счета. Вопрос только в том – сколько. Он посмотрит, как развиваются их способности к переговорам. Ева может закатить истерику. Он пытается втолковать ей, что истерика – неэффективная тактика для переговоров, уже давно, начиная с ее двух лет.
Его малышка Дакота ничего не требует. Она снова счастлива, но трудно себе представить, как переживал из-за Руби этот бедный ангелочек. Идея Тиффани зайти в дом виолончелистки была превосходна, пусть хозяева даже не предложили гостям выпить. Чудесно было увидеть маленькую Руби довольной и здоровой после ужаса того дня. С его души спал огромный камень. Он вышел тогда из их тесного маленького дома с легким сердцем, расправив плечи (и испытывая жажду).
Тогда Клементина и Сэм держались скованно, но пригласили Дакоту на день рождения Холли! Он надеялся, что они не забудут накормить гостей, но на всякий случай захватил с собой еду. Он рассчитывал, что они все же могут стать друзьями. Тиффани не была столь оптимистична. Она сказала, что на день рождения пригласили только Дакоту, а не ее родителей. Она предположила, что это праздник, на который родители привозят детей, а после приезжают за ними. Он не понял, о чем она говорила. Пожалуй, он возьмет с собой жареное мясо. И ящик шампанского.
– Веселишься? – спросила Тиффани, встретив его на кухне, где оба они раскладывали еду на тарелки, чтобы отнести гостям.
– Нет! Зачем мы это делаем? Мне хотелось просто провести спокойный вечер дома, но взгляни на это! Дом заполнен всеми этими голодными людьми! Как это случилось?
– Не имею понятия. Это тайна. – Улыбнувшись ему, Тиффани закрыла дверцу холодильника бедром. В обеих руках она держала подносы. – Очевидно, завтра утром встанет солнце. Мы пригласим всех остаться на ночь, а завтра устроим обед с шашлыками. Продолжим вечеринку на весь уик-энд!
– Превосходная идея!
Вид понимал, что она шутит, но про себя рассматривал такую возможность.
Он поцеловал ее, засунув язык ей в рот для того только, чтобы услышать:
– Вид!
Правда, она отплатила ему тем же. Ей нравилось удивлять его.
– Господи, да подите вы куда-нибудь! – сказал его кузен, войдя на кухню и сразу повернувшись, чтобы выйти.
Тиффани изогнула бровь и плавно вышла вон, специально для него вихляя бедрами.
Читать бесплатно другие книги:
