Два билета в никогда Платова Виктория

– Не-а. Не видел.

– Если увидишь…

– Дам пенделя, – неожиданно пообещал мальчишка. – Терпеть не могу котов.

Еще один котоненавистник, ну надо же!

– Этот – хороший. Тебе понравится. Я посижу здесь, можно?

Не дожидаясь ответа, Саша устроился на ступеньке рядом с наглым подростком, и несколько минут они просидели в полном молчании.

– Не мешало бы познакомиться, как ты думаешь?

– Никак не думаю, – процедил мальчишка.

– Меня зовут Александр. Саша. Ну… или дядя Саша. Как тебе больше нравится.

– Никак не нравится.

– Понятно.

Саша приуныл. До сих пор знакомство с людьми не представляло для него особой сложности, но с этим малолетним перцем придется попотеть. Непонятно только, зачем перец сдался Саше. Он часть Сашиной потерянной семьи – вот зачем.

Ведь чужие здесь не ходят. И уж тем более не сидят на лестницах.

– Ты ведь Витин сын, так? И тебя зовут… э-э… – Саша сделал небольшую паузу, ожидая, что мальчишка представится. Но маленький упрямец вовсе не горел желанием помочь ему.

Ладно, зайдем с другого конца.

– Тебя зовут Криштиану Рональдо?

Мальчишка впервые посмотрел на Сашу с интересом.

– Не-а.

– Ладно. Вторая попытка. Барт Симпсон[14].

Псевдо-Барт раздвинул губы в беззвучной улыбке – как если бы зевнула кошка:

– Почти. Но не совсем. Я Марк.

Ну, конечно же Марк! Марик. Тот самый крохотный крутолобый шалопай, с которым не могла справиться Лора. Теперь Марик вырос, но лоб его все так же крут, а непокорные волосы топорщатся в разные стороны. У Марика красивое лицо с правильными чертами, даже слишком красивое – почти ангельское. И… он похож на Хавьера Дельгадо!

Не на своих родителей – Лору и Виктора (оба уже давно превратились в смутное воспоминание) – на Хавьера! В чем заключалось сходство, Саша так и не мог взять в толк, но оно несомненно было. Примерно таким и представлялся ему юный Хавьер Дельгадо, когда Саша думал о его детстве, проведенном в закрытом католическом колледже под Валенсией. Светлые, почти прозрачные глаза, нос с легкой, едва заметной горбинкой; подбородок – надменный и нежный, я тебя не трогаю, но и ты меня не тронь. И прямая матадорская спина – всегда прямая, в каком бы расслабленном состоянии ни находился Хавьер… Марк.

Ну да, Марк.

– Как поживают родители, Марк? Как мама?

– Никак. Она умерла.

Поначалу Саша даже не понял смысла сказанного. Мальчишка произнес «она умерла» тем же отстраненным тоном, что и свое универсальное «никак». И в ангельском лице не изменилось ровным счетом ничего, даже тень от невидимого полураспахнутого крыла не упала.

– Прости… Прости, пожалуйста. Я не знал. Мне очень жаль, поверь.

– С чего бы вам жаль?

Честный вопрос требовал такого же честного ответа. И Саша вспомнил прохладные Лорины пальцы на своей руке – береги себя. Никто – ни до, ни после – не говорил ему этих слов – простых и трогательных одновременно. Даже Хавьер, даже Женька.

– Она была хорошим человеком.

– Она была дурой.

– Что?

Наверное, Марик злится на мать. За то, что она оставила его, – вот и изрыгает из себя чудовищные вещи. Когда кто-то, очень любимый, оставляет тебя навек – можно либо плакать, либо злиться. Неизвестно, что правильнее. Для тебя самого – не для других. Марк не смирился с потерей – отсюда и злость. Ничем другим объяснить ее невозможно.

– Она была дурой.

– Я так не думаю. – Саша осторожно коснулся плеча мальчишки. – Не думаю, что она хотела уйти. Бросить вас с отцом… Если бы у нее был выбор…

– У нее был выбор.

Прозрачные светлые глаза Марика уставились на него в упор. И в этих глазах Саша не увидел ничего – ни злости, ни затаенного страдания. Так мог смотреть океан – абсолютно равнодушный к тем, кто опускается в его глубины. Если бы сейчас, за радужной оболочкой, промелькнул морской конек – Саша нисколько бы не удивился. Но, вероятнее всего, следует ждать мурену. Или – осьминога. Спрута, каким его изображали средневековые художники. Почему он вдруг подумал так?

Неизвестно.

– Мы могли бы поговорить… Если ты не против.

– Я вас первый раз вижу. – Мальчишке нельзя было отказать в логике. – О чем нам разговаривать?

– Ну… Я ведь догадался, что ты – Барт Симпсон. – Саша решил прибегнуть к уже опробованному трюку. Но, повторенная второй раз, шутка не подействовала.

– Я тоже кое о чем догадался. Вы – тот чувак, которого все кинули. Выставили вон. И сто лет не вспоминали.

– Он и есть.

– Ну, и зачем вы здесь?

– Сто лет не вспоминали, а на сто первый вспомнили.

– И вы вернулись?

– Как видишь.

– Вижу, что вы такой же дурак, как и Лора.

Марик так и сказал – «Лора». И губы его презрительно изогнулись, как будто Лора была вовсе не матерью, а девчонкой-ровесницей, отвергшей его робкие ухаживания. Или девчонкой постарше, которая застала его за мастурбацией в раздевалке и подняла на смех. Или совсем взрослой учительницей по математике, той еще стервой. Залепить кол прозрачным светлым глазам для математички – обычное дело. У таких глаз, как показывает практика, нескладушки с точными науками. У Хавьера они были – Саша знает это точно.

– Что у тебя по математике, малыш?

– У меня по математике отлично, малыш, – передразнил Сашу Марик. – Я первый ученик в классе.

– Учишься в Питере?

– В Англии. Меня тоже выставили вон.

– И как тебе Англия?

– Никак. Но я привык.

– Приехал к отцу на каникулы?

– Просто приехал.

– С ним… все хорошо?

– Лучше не бывает. Его новая жена умнее, чем Лора.

Саша все пропустил. Лорину смерть и женитьбу Виктора и… бог знает что еще.

– Умнее?

– Ага. Она свалила на хрен. Теперь выносит мозг кому-то другому. Наверное…

– Что случилось с Лорой?

– Вам и без меня все расскажут. Если захотят. А про какую кошку вы спрашивали?

– Не кошку – кота. Это мой знакомый кот. Очень забавный. Тебе бы он понравился.

– Мне он уже не нравится.

– Почему?

– Потому что нравится вам.

Дурацкое «вы» звучит в устах мальчишки издевательски, да и сами посиделки с Мариком на ступеньках – издевательство чистой воды. Будь на его месте другой мелкотравчатый негодяй, Саша давно отвесил бы ему подзатыльник: подзатыльники просветляют не хуже буддистской молитвы. Но Саша никогда не сделает этого, он и пальцем наглеца не коснется. Он будет и дальше глотать оскорбления и издевки – пока мальчишке не надоест. Не только в память о Лоре, которая действительно была хорошим человеком.

В память о юном Хавьере Дельгадо и его прозрачных светлых глазах.

С возрастом они нисколько не потемнели. Хавьер Дельгадо темноволос, но светлоглаз, что странно для испанца. И совсем не странно для яхтсмена, завоевателя и конкистадора.

– Я просто беспокоюсь о нем.

– О коте? – Марик смеется. Вернее, просто открывает рот – как рыба, выброшенная на берег.

– Мне сказали, что здесь есть собаки. Такие… серьезные псы.

– Петров и Васечкин?

– Не понимаю, о чем ты, Марк.

– Вы же про собак? Анька зовет их Петров и Васечкин.

– Почему? – удивился Саша.

– Потому что их двое. Собака Петров и собака Васечкин. Только к ним лучше не подходить. Загрызут.

– Были прецеденты?

– Не знаю.

Марик равнодушно пожал плечами, а Саша в одно мгновение воскресил в памяти старый детский фильм о приключениях Петрова и Васечкина, обыкновенных и невероятных. Петров и Васечкин – герои его собственного детства – были ужасными милягами. К псам, охраняющим периметр дома, это не относится.

– Аня – твоя двоюродная сестра. Правильно?

Вместо ответа Марик повернул голову и посмотрел куда-то за Сашину спину. А затем шмыгнул носом и улыбнулся – еще один кошачий зевок.

Женька.

Она выглядела взволнованной, но не настолько, чтобы забыть, что она – Эухения из Сан-Себастьяна. Потому и сказала по-испански:

– Можно тебя на минуту?

– Это кто? – поинтересовался мальчишка, раздув тонкие ноздри.

– Моя невеста. Эухения.

Женька нетерпеливо похлопала Сашу по плечу, и он поднялся, сетуя в душе на то, что их с Мариком беседа была прервана.

– Дурацкое имя.

– Обычное имя. Испанское.

– Так она испанка, что ли? – Марик вскочил на ноги следом за Сашей.

Он был невысок – почти на две головы ниже Саши и ниже Женьки. Смотреть на обоих молодых людей ему приходилось снизу вверх, но и теперь чувство превосходства – ленивое и чуть расслабленное – не покинуло Марика. А Саша снова подумал о юном Хавьере Дельгадо: именно так и должен был вести себя Хавьер во враждебном пейзаже католического колледжа под Валенсией. С чувством превосходства, которое как могло поддерживало спину, делало ее прямой.

Они с Мариком – не враги и, возможно, станут друзьями. Со временем.

– Испанка.

– А в русском она волочет?

– Нет. Но это не помешает…

Саша всего лишь хотел сказать, что это не помешает им стать друзьями. Со временем. Или что-то похожее – лживо-умиротворяющее. Но закончить фразу он не успел.

– Конечно не помешает. – Губы мальчишки разъехались едва ли не до ушей. – Вам же не мешает вдувать ей с утра до вечера.

– Прости?

– Ваша невеста – вдувательная телка. И сиськи зачетные. Мне нравятся. Она в порнухе не снималась?

– Прости? – снова повторил Саша, чувствуя себя полным идиотом.

– Жаль, если не снималась. Я бы на такую подрочил…

Если бы Женька была Женькой, а не Эухенией из Сан-Себастьяна, маленький негодяй скатился бы с лестницы после ощутимого пинка. И это – самое меньшее, что ждало бы его в наказание за дерзость и бесстыдство. Но рот Эухении забит испанскими артиклями, а уши – залеплены глагольными конструкциями presente de indicativo. Она не может постоять за себя по определению. Это должен был сделать Саша, но… Саши хватает только на то, чтобы быстро ретироваться, увлекая «вдувательную телку» за собой.

Под беззвучный смех и кошачьи зевки Марика.

– …Что это за урод? – зло прошипела Женька, когда они снова поднялись на третий этаж.

– Мой племянник.

– Он же оскорблял меня, Алекс! Говорил непристойные вещи. И ты его не остановил.

– У него умерла мать. Лора. Не помню, рассказывал я тебе о ней или нет?

– Нет. Ты считаешь чью-то смерть достаточным оправданием для мерзости, которую я выслушала?

– Он потерял самого близкого человека. Это не одно и то же.

– Быстро же ты изменился. – В голосе Женьки не было горечи, но Сашино сердце ёкнуло.

– Хочешь, я приволоку его сюда? Заставлю извиниться?

– Ничего ты с ним не сделаешь. И никто не сделает.

Девушка легонько подтолкнула Сашу к стене, поднялась на цыпочки и шепнула ему на ухо:

– Сердце у него червивое. Вот что.

Женькин русский всегда был безупречен, она типичная билингво, но долгая жизнь в Испании иногда дает знать о себе: Женька употребляет некоторые слова не по назначению. Обычно это выглядит мило и смешно. Но сейчас Саше было не до смеха.

– С чего ты взяла?

– Вижу. Странно, что ты этого не заметил.

– Он ребенок.

– Не такой уж ребенок. Сколько ему?

– Двенадцать. – Саша пожал плечами. – Или тринадцать. Какое это имеет значение?

– Никакого. Ты прав. Черви заводятся в любом возрасте.

– Прекрати! – вспылил он.

Но тут же осекся. Женька сделала ему большое одолжение, приехав сюда. Наступила на горло собственной гордости, сумела обуздать чувства – один Бог знает, чего это ей стоило. А Саша ведет себя как последняя сволочь. Так чем он лучше Марика?

– Извини меня, кьярида.

– Все в порядке, милый. Я не сержусь.

– Так что ты хотела сказать мне?

– Не сказать. Кое-что показать.

Распахнув дверь в «их комнату», Женька втянула Сашу вовнутрь и тихо произнесла:

– Осмотрись. Ничего не замечаешь?

– Можешь не шептать. Мы одни.

– Я ни в чем не уверена. Во всяком случае, в том, что касается этого дома. И его обитателей. Здесь кое-что изменилось. Пока я была в душе.

Кровать, шкаф, кресла, роллеты на окнах, икеевский постер на стене… Дряхлый мост в ошметках тумана. И – человек, лежащий на мосту. Собственно, не человек даже – стилизованное изображение человека: палка-палка-огуречик. И кривая рожица – всё, как в детском стишке. Саше и трех секунд не понадобилось, чтобы воспроизвести его в памяти. Кто-то испортил грустный фотографический ландшафт черным и красным фломастером. Черным был нарисован сам человечек, а красным – лужа под ним. Для пущей убедительности лужа была заштрихована, чтобы ни у кого (даже у испанцев) не возникло никаких сомнений:

это кровь.

Подломив ноги-палочки в коленях, человечек лежал в луже крови на мосту. Такой нелепый автограф мог бы оставить ребенок.

Марик, к примеру.

Это было первым, что пришло Саше в голову, но он тут же отбросил вздорную мысль. Во-первых, Марик – уже давно не ребенок, не маленький ребенок. И всё то время, пока Женька мылась и приводила себя в порядок, он просидел на лестнице рядом с Сашей.

– Мне оно не нравится, – сказала Женька. – Мне очень сильно не нравится это послание.

– Послание?

– А что это, по-твоему?

– Просто рисунок. Детский рисунок. Рисуют же дети на обоях…

– Ты хоть сам себя слышишь, Алекс? Здесь что, полно детей?

– Я понятия не имею. Может быть, здесь есть еще дети…

– Да даже если бы их собралась здесь целая подготовительная группа… – Досадливо махнув рукой, Женька подошла к постеру и постучала костяшками пальцев по его нижней кромке.

И Саша сразу же понял, что о детях можно забыть навсегда: слишком уж высоко висел проклятый мост, ни одному крохе до него не дотянуться.

Разве что – подставить стул.

– Думаешь о том же, что и я? – подмигнула Женька.

– Слишком высоко. С другой стороны… Подтащить к стене стул – не проблема.

– Для тебя – нет. И для меня тоже. Для всех, кто старше шести. Стул тяжелый. Малышу с ним не справиться.

– Если тебя это так раздражает, кьярида…

– Меня это пугает.

Примерившись, Саша снял постер и поставил его лицом к стене.

– Не пойдет. – Женька нахмурилась.

– Могу спрятать в шкаф.

– Разве шкаф что-то изменит? Тебя здесь не никто не ждет, Алекс. Никто не любит. Чем быстрее ты поймешь это – тем лучше.

Саше вдруг захотелось ударить Женьку – впервые за время их знакомства. Внутренне содрогнувшись от этого почти неконтролируемого импульса, он улыбнулся ей самой мягкой, самой утешительной из всех своих улыбок.

– Зачем-то же они позвали меня…

– Вот именно – зачем?

– Скоро мы это узнаем, кьярида.

– Я бы не стала дожидаться. А просто собрала бы вещички и умотала отсюда. Прямо сейчас. Мне не нравится это место. И эти люди.

– Ты ведь никого здесь не видела. Почти никого.

– Тех, что увидела, – вполне достаточно. Назови мне хоть одну причину, чтобы мы остались здесь.

Он не должен был этого делать. Сколько раз он давал себе клятву: никогда, ни при каких обстоятельствах не прибегать к дешевым приемам! И все же – не удержался, подошел к Женьке, обхватил ладонями ее лицо и коснулся губами уголка ее рта. Мягкого и безвольного. А ведь еще за секунду до этого он был жестким – чудо, да и только!.. Женькины ресницы затрепетали, веки сомкнулись, а на щеки взбежал лёгкий румянец. Несомненно, Женька была самой красивой девушкой из тех, что Саша видел в своей жизни. А поцелуй сделал ее еще красивее.

– Номер не пройдет, милый, – сбивчиво прошептала она, упершись ладонями в Сашину грудь. – Не со мной. Не в этот раз. Отпусти меня…

Будь Саша настойчивее, пойди он чуть дальше – и Женька позволила бы ему всё. Прямо сейчас, у стены, у моста с окровавленным рисованным трупом – да где угодно! В такие мгновения власть Саши над девушкой была абсолютной, и оба они понимали это. Неизвестно, что происходило с Женькой, но Саша чувствовал внутри себя только пустоту. Вселенский холод. И там, посреди этого холода и пустоты парил он сам – скорчившийся, маленький, никчемный.

И – опасный.

Похожий на раковую клетку, которая вот-вот переберется в Женькино тело, чтобы сожрать его изнутри. Не слишком приятное зрелище, да.

– Их как минимум две. – Саша наконец отстранился от девушки, и та с видимым облегчением выдохнула. – Причины, по которым мы не можем двинуться с места. Метель. Это раз.

– А вторая?

– Кот. Мы обещали тому парню найти его кота.

– Ты… Ты обещал.

– А ты разве не хочешь присоединиться к поискам?

– И что мы должны делать? Бегать по чужому дому с криками «кис-кис-кис»?

– Тоже вариант.

– Вариант, – согласилась Женька, почесав переносицу. – Может быть, кто-нибудь и откликнется. Например, твоя мамахен.

– Ценю твой юмор, – поморщился Саша.

– Ну, раз никакими другими способами ее не выкурить из укрытия…

Не закончив фразы, она вдруг приложила палец к губам: послушай! За плотно закрытой дверью их комнаты нарастал невнятный шум и раздавались голоса, резкие и отрывистые. Саша подошел к двери, распахнул ее настежь и выглянул в коридор. Он снова увидел племянника и совсем молоденькую девушку, почти девчонку – темноволосую, тонкую, с открытым симпатичным лицом.

Аня, – сразу же решил про себя Саша. Анька.

Аня и Марик самозабвенно ссорились, не обращая внимания на открывшуюся дверь. Вернее, ссорилась Аня, а Марик, легко пружиня ногами, скакал вокруг нее и время от времени отпускал короткие реплики.

– Как же ты меня достал, маленький ублюдок! Еще раз лапнешь – получишь по морде!

– А сиськи покажешь?

– Пошел вон!

Девчонка попыталась ударить Марика и почти дотянулась сжатой в кулак ладонью до плеча. Но в самый последний момент тот увернулся, отскочил на безопасное расстояние и что было силы завопил дурным киношным голосом:

– Сиськи, сестра!

– Я тебя убью.

Кипящая от негодования еще секунду назад, она произнесла свое «я тебя убью» неожиданно спокойно. И в этом спокойствии было что-то, что заставило Сашу поежиться и пристальнее вглядеться в темноволосую симпатягу. И ему вдруг показалось, что она намного старше своих пятнадцати. Или шестнадцати. Она может быть милой и ветреной и даже закосить под очаровательную недалекую идиотку; она может быть кем угодно – если этого потребуют обстоятельства. Но настоящую Аню Новикову не знает никто. И не узнает – если она сама не захочет этого. Только что она себя не помнила от ярости, и вот, пожалуйста, – абсолютный покой. Чтобы научиться так управлять эмоциями, Саше потребовались годы, а девчонка делает это легко и непринужденно.

Пожалуй, его собственная семья преподнесет ему массу сюрпризов.

– Брейк! – Саша произнес это громче, чем следовало, только потому, чтобы обратить на себя внимание. – Не ссорьтесь, девочки.

Аня резко повернулась и в упор уставилась на него. А Марик сунул руки в карманы джинсов и качнулся на носках с самым независимым видом.

– Не ссорьтесь, девочки. Ага, – насмешливо промурлыкал мальчишка. – А я пошел.

– Брысь отсюда! – бросила Аня в удаляющуюся спину и снова сосредоточилась на Саше. – Я – Анна.

– Я знаю.

– А вы – Саша. Я рада, что вы приехали.

– Правда?

– Здесь ужасно скучно. Одни и те же лица из года в год. А так – хоть какое-то разнообразие. Вы, конечно, не Мадонна и не Стинг, но тоже сойдет.

– Мне не показалось, что вы тут скучаете…