Судьбы и фурии Грофф Лорен

– Как жаль, – сказал кто-то справа от него.

Лотто обернулся и увидел женщину с тонкими крашеными черными волосами.

– Я очень любила ваши работы. Но я бы не купила ни одного билета, если бы знала, что вы такой женоненавистник.

– Я не женоненавистник. Я люблю женщин, – сказал Лотто.

Незнакомка фыркнула:

– Так и говорят женоненавистники. Вам нравятся женщины – вам нравится трахаться с ними, вот и все.

Бесполезно.

Хотя ему и в самом деле нравилось трахаться с ними, даже несмотря на то что с тех пор, как он предался матримониальным отношениям, трахался только с одной женщиной.

Он стремительно прошел вдоль отштукатуренной стены, скрываясь в тени под окнами, миновал эвкалиптовую рощу, чувствуя, как под ногами у него лопаются ягоды, и в крайнем смятении вышел наконец на улицу, которая называлась El Camino Real.

Он чувствовал себя так, словно шмякнулся лицом прямо в грязь.

Лотто направился в Сан-Франциско. Солнце оказалось куда беспощаднее, чем он думал, – по пути он насквозь вспотел. Улица казалась бесконечной, голову пекло. Он брел по пригороду, мимо странных асимметричных домиков, окруженных розовыми олеандрами и кактусами, за роскошными, почти королевскими, воротами. Он вышел на очередное шоссе и пересек его, направляясь к кафетерию, оформленному в мексиканском стиле, где наверняка смог бы добыть немного еды и все взвесить.

Пока он ждал в очереди в кассу, умял половину бурито с чили. Он еще не прожевал до конца, когда сунул руку в карман за кошельком и нащупал пустоту. Лотто вспомнил, что оставил кошелек в номере отеля, и его охватил леденящий ужас. Обычно ему никогда не приходилось ни за что платить во время прогулок, а если и приходилось, то рядом всегда была Матильда и ее сумочка. К тому же он терпеть не мог то, как выглядели его ягодицы, когда из заднего кармана торчал кошелек. Гладкий ровный профиль куда симпатичнее.

Оказавшись перед кассиром, Лотто пожал плечами. Тот сузил глаза и что-то грозно проговорил на испанском. Лотто опустил тарелку на стойку.

– Прощу прощения, losiento[25], – сказал он, пятясь к двери.

В конце концов Лотто обнаружил себя в торговом центре, выстроенном в форме гигантской подковы. Когда он увидел телефонную будку, его желудок сделал сальто, хотя таких будок он не видел уже очень давно. И когда он вошел, поймал себя на том, что набирает единственный немобильный номер, который до сих пор почему-то помнил наизусть. Какое это было необъяснимое и огромное удовольствие – чувствовать в руке тяжесть старой трубки, пропитанной дыханием чужих людей и покрытой жирным налетом.

Раздался щелчок – да, Господи, да, она ответила, а затем ее голос сказал:

– Ланселот, милый, это ты? Что случилось? Это твоя жена? Господи, неужели она наконец оставила тебя в покое?

Лотто сглотнул. Его захлестнуло чувство дежавю, как будто это все уже было. Когда? Ах да, в колледже, после свадебной церемонии в субботу, когда он бегом мчался в общежитие. (Каким же крошечным оно теперь казалось ему, это место, где прошло его детство!) После того как он спешно запихал все свои вещи в рюкзак, готовясь к медовому месяцу в Мейне, схватил телефон и, давясь собственным ликованием, сообщил матери, что женился.

– Нет, – вот что она ему сказала тогда.

– Да, мам, да, это так!

– Так отмени это! Разведись, и поскорее!

– Я не разведусь.

– Ланселот, ну сам подумай, что за девушка согласится выйти за тебя? Иммигрантка? Дочь нуворишей?

– Не то и не другое, – ответил он. – Ее зовут Матильда Йодер. Она лучше всех на свете, мам, она тебе понравится!

– Не думаю, – ответила Антуанетта. – Я не собираюсь встречаться с ней. Либо ты немедленно аннулируешь этот брак, либо я лишу тебя наследства. И содержания. Как ты планируешь обосноваться в большом городе без денег? Как ты, актер, планируешь выжить там?

Лотто уловил в ее голосе насмешку. Он попытался представить себе жизнь без Матильды.

– Я лучше умру.

– Прикуси-ка язык, милый!

Лотто вздохнул.

– Желаю счастья тебе и твоему крошечному сердцу, ма, – сказал он и повесил трубку, чувствуя себя так, словно в него вогнали нож по самую рукоятку.

Теперь же он, взрослый мужчина, стоял под палящим солнцем Калифорнии и чувствовал, как его начинает подташнивать.

– Что ты сказала? – прохрипел он.

– Милый, мне так жаль, – говорила его мать. – Мне, правда, жаль. Все эти годы я кусала себе локти. Вся эта боль, это отчуждение, кому оно было нужно! Это ужасное создание. Я знала, что в конце концов она причинит тебе боль! Возвращайся. У меня как раз гостят Рейчел и Элизабетт с детишками. Салли луну с неба достанет, чтобы снова с тобой понянчиться. Приезжай, милый, и твои девочки о тебе позаботятся.

– О… – сказал он. – Спасибо, конечно. Но нет.

– Что-что?

– Я позвонил, потому что потерял мобильник, – сказал он. – Я хотел передать Салли, что, если Матильда начнет обрывать провода, разыскивая меня, пусть она передаст ей, что я скоро буду дома и привезу шампанское и сыр для вечеринки.

– Лотто, милый… – начала было Антуанетта, но Лотто сказал «Пока» и повесил трубку, и ее «Я люблю тебя» затерялось в гудках умершего телефона.

Антуанетта положила трубку. «Нет, – подумала она, – он не может опять выбрать ее». Только не теперь, когда Антуанетта отдала ему все. Без нее он бы никогда не стал тем, кем стал. Она растила его, надеясь, что он впишет ее имя в историю, но теперь этого никогда не будет. Мальчики принадлежат своим матерям. Да, пуповина была разрезана сто лет назад, но тепло, которое они делили на двоих, никому не удастся у них отнять!

Океан снова и снова выкидывал на берег свои водяные сети, но возвращался ни с чем. Антуанетта знала, что их разговор слышал весь ее маленький розовый домик. Салли, готовящая на кухне печенье с арахисовым маслом, ее дочь и внуки, вернувшиеся с пляжа. Мелкий дождь плевал на то место, где она только что сидела. Бог дал ей огромную силу, но как же она устала от этих темных, мелких и трусливых людей. Естественно, она любила их меньше, чем своего великолепного, золотого сына, ведь они с ним были совершенно одинаковыми. Мыши хороши, но у них нет львиной гривы.

Салли раскатывала на кухне тесто, когда зазвонил телефон. Она услышала, как высокий голос Антуанетты произнес в спальне: «Это твоя жена?»

Салли хорошо знала свою золовку. Внешне она, может, и напоминала конфетку, но внутри у нее был горький орешек. Салли беспокоилась за Лотто, бедный мальчик, милый и открытый мальчик.

Она хотела было позвонить Матильде, чтобы узнать, что там у них произошло, но передумала. В поспешности нет ничего хорошего. Она продолжила свою неторопливую работу, держась на расстоянии.

Спустя какое-то время Антуанетта встала и взглянула на свое отражение в зеркале в старинной раме. Морщинистая, уставшая, раздавшаяся. Что ж, неудивительно. Каких усилий ей стоило сохранять своего мальчика в безопасности. Мир стал таким опасным и склонным к разложению, нужно всегда быть начеку! Сколько всего она сделала для Лотто, на какие жертвы ради него шла! Он никогда не узнает, с каким трудом она выбиралась из депрессии после смерти мужа, как пыталась сохранять спокойствие до тех пор, пока от ее натянутых, как струна, нервов ничего не осталось, не узнает об ужасах, которые она пережила ради него. Разве она планировала заживо похоронить себя в этом крохотном розовом домике среди песков? Вовсе нет. С теми деньгами, которые оставил ей Гавейн, она могла бы купаться в роскоши. Могла бы поселиться в пентхаусе отеля «Mandarin Oriental» в Майями и иметь прислугу, готовую выполнить любое ее желание. У нее могла бы быть мраморная ванная размером с ее нынешнее жилище. Солнечные бриллианты, плещущиеся в воде. Но нет, она никогда не возьмет из денег Гавейна больше, чем ей будет нужно для простого выживания. Она хранила все для своих детей, для того чтобы увидеть выражения их лиц, когда они поймут, что она для них сделала. Она попыталась снова вызвать в памяти эту сцену. Она всегда приносила ей удовольствие, и спустя все эти годы Антуанетта представляла ее так ярко, словно видела все это в каком-нибудь сериале. Ей виделся сын в черном костюме, сын, с которым они не встречались целую вечность. В ее воображении он был все тем же прыщавым недотепой, которого она когда-то давно оставила на севере. Его рубашка была поношенной, а его жена – плохо одетой вульгарной девицей в дешевом черном платье и с отвратительным макияжем. Антуанетте, почему-то, всегда представлялись синие тени для век, коричневый карандаш для губ и перья в волосах. Салли передаст Лотто письмо, в котором Антуанетта все ему объяснит и расскажет наконец, что она для него сделала. Он отвернется, задыхаясь, а потом откроет его и прочтет. Закричит: «Нет!» А когда его жена неуверенно коснется его плеча, он сбросит ее руку, а затем закроет лицо ладонями, оплакивая все те годы своей неблагодарности, когда он так пренебрегал своей матерью.

Рейчел спустилась в холл и обнаружила Антуанетту в комнате. Когда та заметила дочь, тут же словно резиновую маску натянула улыбку. Ее зубы единственные оставались такими же прекрасными, как и раньше.

– Кажется, там Салли сделала печенье для малышей, Рейчел, – сказала она и направилась к двери. Ее могучее тело мучительно медленно проплыло через холл и утонуло в любимом кресле. – Думаю, от пары штучек и мне большого вреда не будет? – Она кокетливо улыбнулась.

И вскоре Рейчел обнаружила себя с тарелкой печенья в руках, склонившейся в покорной позе перед матерью.

Только один человек мог привести мать в такое состояние. Господи, Лотто! Теперь Рейчел придется провести остаток отпуска, успокаивая пробудившееся древнее чудище. Из глубины времен поднялась вместе с ним и старая обида на брата.

[Сливки общества испытывают те же чувства, что и мы. Разница лишь в том, как они себя ведут.]

У нее возникло огромное желание отпустить парочку злых, разрушительных словечек, которые превратят мир Лотто в Пандемониум, но она сдержалась. Она услышала, как ее дети шумно бегут вверх по лестнице, сделала глубокий вдох и наклонилась еще ниже.

– Возьми еще, ма, – предложила она.

– О, спасибо милая, ты не против? – ответила мать.

Чтобы успокоиться после звонка матери, Лотто понадобилось двадцать минут на автобусной остановке, забитой нервными, без умолку болтающими подростками. Только когда автобус подъехал, вздохнул и склонился перед пассажирами, как цирковой слон, Лотто вспомнил, что у него нет денег.

Он подумал о Матильде, и ему стало паршиво. Теперь собственная речь на симпозиуме казалась ему очень ядовитой. Если он имел в виду, что женщина, у которой есть дети, – это творец и гений, то что же тогда можно сказать о Матильде, у которой их нет? Что она ничтожество по сравнению с остальными женщинами? Или с ним? Но ведь он вовсе так не думает! Он абсолютно точно знает, что она лучше, лучше всех! И что он ее не заслуживает.

Сейчас Матильда наверняка собирает вещи в отеле «Nob Hill», а затем спустится и сядет в желтое такси, и оно повезет ее к самолету, на котором она навсегда улетит от Лотто. Похоже, этот день наконец настал. Она покидает его, и он останется ни с чем. Совершенно.

Как он будет жить без нее? Готовить он умеет, но никогда не убирал туалет и не занимался счетами. Как он будет писать без нее?

[Он постарался не думать о том, как много она вкладывает в его работу. Об этом сейчас действительно лучше не думать. Это все равно что смотреть на солнце.]

Его пропотевшая рубашка высохла. Ему нужно было что-то сделать. Хоть что-то.

В нем накопилось слишком много энергии. До города больше тридцати миль, и путь туда только один – прямо на север. День расстилался дивный. У него длинные ноги и отличная выносливость: если идти быстро, за час можно пройти пять миль. В отеле он будет к полуночи. Возможно, к тому моменту она еще не уедет. Или даже перестанет на него злиться.

Быть может, она отомстит ему иначе – пойдет в спа-салон, на массаж и к визажисту, а потом закажет что-нибудь в номер и будет смотреть какой-нибудь эротический фильм. Эта месть – пассивно-агрессивная – в ее стиле.

Лотто двинулся в путь, следя за тем, чтобы солнце оставалось слева. В парке для выгула собак он нашел питьевой фонтан, к которому тянулась длинная очередь. Но этого было недостаточно. Ему слишком сильно хотелось пить. Когда начало смеркаться, он миновал аэропорт и уловил в воздухе солоноватый болотный дух. Движение на дороге было ужасным, и его чуть не сбило целое стадо велосипедистов, три полуприцепа и какой-то сегвей, подкравшийся из темноты.

Пока он шел, снова и снова прокручивал в голове случившееся во время его выступления. За несколько часов ему каким-то образом удалось превратить это в историю вроде тех, что рассказывают собутыльникам в баре. Он повторял ее раз за разом, пока она не затупилась и не перестала его ранить, а стала забавной и не такой уж и позорной. Лотто никогда не был женоненавистником. Он мог бы привести в качестве доказательства мнение сотни женщин, которые были у него до Матильды, и все они могли бы свидетельствовать, что кем-кем, а женоненавистником он не был. Его просто не так поняли!

Под оборотами повторяющейся истории притупился и страх, что Матильда уйдет. Даже больше, теперь он думал, что ее реакция была слишком бурной и ей должно быть стыдно. Это она должна перед ним извиниться. Она доказала свою точку зрения, он предоставил ей такую возможность. И не винил ее. Она любила его, он знал это. В сердце Лотто был оптимистом. Он верил, что все будет хорошо.

Войдя в город, Лотто готов был плакать от счастья при виде тесно слепленных домов, дорожек и фонарей, мягко освещающих его путь.

Его ноги были в крови – он чувствовал. Он обгорел на солнце, его рот высох, а желудок завязался узлом от голода. От него пахло так, словно он искупался в пруду из пота. Невыносимо хромая, он поднялся на холм, где стоял отель, вошел и подполз к стойке администратора, которая несколько дней назад очень мило их регистрировала.

– Ох, мистер Саттервайт, что случилось? – воскликнула она.

– Меня ограбили, – просипел он, и это было не совсем вранье – зрители во время дискуссии нагло украли его честь и достоинство.

Посыльный привез кресло на колесах, поднял Лотто на лифте в его номер, вставил ключ и ввез его в помещение.

Матильда села в постели, прижимая простыню к голому телу.

– О, вот ты где, любимый, – улыбнулась она.

Вот это самообладание. Поистине, она – восьмое чудо света.

Посыльный с поклоном удалился, бормоча что-то о бесплатном обслуживании.

– Воды, – прохрипел Лотто. – Пожалуйста.

Матильда встала, накинула халат, пошла в ванную, наполнила стакан и подала его Лотто, делая все ужасно медленно.

Лотто осушил его одним глотком.

– Спасибо. Еще, пожалуйста.

– Рада услужить, – сказала она, широко улыбаясь и не двигаясь с места.

– Эм.

– Да, мой великий гений?

– Я уже достаточно наказан. Я отвергнут обществом. Я носил свою привилегированность, как плащ-невидимку, и мне казалось, будто она дает мне суперсилу. Я заслужил как минимум один день в колодках и то, чтобы об мою голову разбивали тухлые яйца. Прости меня.

Она села на край кровати и спокойно посмотрела на него.

– Это все звучало бы мило, если бы было искренним. Ты слишком высокомерен.

– Я знаю, – признал он.

– Твои слова значат намного больше, чем слова других людей. А ты бросал их, совершенно не думая, что можешь ранить очень многих.

– Меня беспокоит только то, что я мог ранить тебя.

– Ты не имеешь права решать и говорить за меня, Лотто. Я тебе не принадлежу.

– Я больше никогда не сделаю ничего, что тебя расстроит. Но, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, принеси еще воды.

Она вздохнула и принесла. А затем раздался стук в дверь – посыльный привез столик на колесиках, на котором покоились ведерко с шампанским и блюдо с лососем и спаржей, а также коробка, полная свежих горячих роллов, и шоколадный торт на десерт – презент от отеля, компенсация за то, что их ограбили. Кроме того, у Лотто поинтересовались, как он себя чувствует, рассказали, что у них есть доктор, и бла-бла-бла.

Сан-Франциско – город редчайшей души.

Правда, Лотто удалось откусить от всей это роскоши всего пару раз, прежде чем на него накатила тошнота. Он встал, чувствуя себя так, словно ноги подрубили топором. Доковыляв до ванной, он разделся и швырнул вещи и обувь прямиком в мусорный бак, после чего надолго опустился в горячую ванну, глядя, как кровь, сочащаяся из его ран, завивается в воде, словно дымок. Кажется, еще немного – и он потеряет все десять ногтей на ногах. Он сунул обожженные солнцем лицо и руки под холодную воду. Потом выбрался из ванной, чувствуя себя обновленным, пинцетом Матильды выдернул все волоски из ушей и втер ее дорогущий лосьон в лоб, чтобы разгладить морщины.

Когда он вышел, Матильда еще не спала и пялилась в книжку, но при его появлении отложила ее и подняла очки.

– Если тебе станет легче, завтра я не смогу работать, – сказал он.

– Значит, весь день не слезешь с меня, – сказала она. – Выходит, ты победил так или иначе. В конце концов, все всегда оборачивается в твою пользу. Всегда. За тобой явно кто-то приглядывает. Это даже жутковато.

– А ты надеялась, что для меня все обернется худо? Что меня собьют на шоссе? – спросил он, забираясь в постель и укладывая голову ей на живот. Тот мягко заурчал в ответ. Лотто заметил, что остатки шоколадного торта пропали с подноса.

– Нет, идиот, – вздохнула она. – Я просто хотела попугать тебя пару часов. Модератор дискуссии весь вечер торчал в офисе, посколку мы были уверены, что ты придешь к нему. Так бы поступил адекватный человек, Лотто. А не пошел бы пешком до Сан-Франциско, чокнутый ты маньяк. Я только что звонила ему, сообщила, что ты объявился. И знаешь что? Он все еще там. И, кажется, успел обосраться от страха. Наверное, подумал, что тебя выкрала толпа бешеных феминисток и уже записывает видео, на котором ты мычишь, как перепуганная коза. Или что тебя несколько раз кастрировали.

Лотто представил себе взмах мачете и содрогнулся.

– Ха. Лотто, все стихло уже к ланчу. Так вышло, что сегодня стало известно, что известный Нобелевский лауреат по литературе сплагиатил половину своей речи, и медиа развернули по этому поводу настоящий шведский стол – его уже успели растащить по всем смартфонам. А ты, любимый, был всего лишь аперитивом.

Лотто почувствовал ревность. Он думал, что его будут ненавидеть дольше.

[Жадина.]

Он жался к ней, пока не заснул. Матильда наблюдала за ним еще довольно долго, думая о самых разных вещах, а потом заснула и сама, забыв выключить свет.

«Ледяные кости», 2013 год

Деканат закрытой лодочной школы для мальчиков. На стене – плакат с водопадом на закате и надписью внизу «ВЫНОСЛИВОСТЬ», шрифт без засечек.

Декан: мужчина с бровями в пол-лица.

Олли: тощий мальчик, недавно потерявший отца, выслан из дома за плохое поведение. У него южный акцент, который он изо всех сил старается скрыть. Его лицо покрыто прыщами. Взгляд острый, все подмечающий.

Декан. Мне доложили, что ты, Оливер, никак не можешь вписаться в компанию и завести друзей. И что тебе дали прозвище (вглядывается в документ, моргает) – Мямля-пирожуй?

Олли. Именно так, сэр.

Декан. Оливер, ситуация неважная.

Олли. Да, сэр.

Декан. Твои оценки могли бы быть лучше, но ты не любишь выступать в классе. Не зови меня «сэр». Все наши мальчики очень любознательные, так называемые «граждане мира». Ты вот любознателен, гражданин мира?

Олли. Не очень-то.

Декан. Почему?

Олли. Я несчастлив.

Декан. Как можно быть здесь несчастным, это же бред.

Олли. Мне холодно.

Декан. Физически? Или душевно?

Олли. И так и так, сэр.

Декан. Почему ты плачешь?

Олли всхлипывает, ничего не говорит.

Декан открывает ящик, роется в бумагах, и Олли замечает что-то, что заставляет его подскочить. Декан закрывает ящик, достает оттуда связку резинок, а затем вдруг оттягивает одну из них большим пальцем и стреляет ею Олли по носу. Олли моргает. Декан возвращается в кресло.

Декан. Человек, довольный жизнью, попытался бы уклониться.

Олли. Возможно.

Декан. Ты, друг мой, нытик.

Олли. […]

Декан. Ха, ты только посмотри на себя. Олененок Рудольф Красный Нос.

Олли. […]

Декан. Ха-ха!

Олли. Декан. Могу я задать вам вопрос? Зачем вы храните пистолет в столе?

Декан. Пистолет? У меня нет пистолета. Что за ерунда. Ты сам не понимаешь, о чем говоришь. (Садится на место, закидывает руки за голову.) В любом случае слушай, Оливер. Я проходил это уже миллион раз. Когда я учился в школе, был таким же, как и ты. Даже мне доставалось, хочешь – верь, хочешь – нет. Совершенно не понимаю, почему нам приходится вести этот разговор. У тебя есть все! Состояние, рост, а если ты пару раз умоешься и начнешь пользоваться кремом от прыщей, станешь настоящим красавчиком, господи иисусе! Ты умен. И не воняешь, как некоторые лузеры. Знаешь Джелли Ролла? Он безнадежен. Все время воняет и рыдает. Смотреть больно. А все его друзья – сплошные зубрилы, которые только и делают, что играют в «Подземелья и Драконы». Но даже они с трудом его выносят, когда он приходит на игру в бридж или вроде того. А ты? Ты мог бы стать королем этой школы! Да, пока ты не король, но и новичком ты вечно не будешь. Numero dos[26], нужно избавиться от этой твоей пугливости. И быстро! Потому что, дружище, ты знаешь, в этой школе учатся акулы. Пока они еще детеныши, но их родители – акулы, и родители родителей тоже, каждый из них – акула в десятом поколении. А акулы чуют кровь в воде на огромном расстоянии. И если эти конкретные акулы учуют кровь, они сожрут жертву, не сомневайся! Это не их вина. Они ничего не могут с этим поделать. А если акула не нападает и никого не жрет, то кто она? Правильно, дельфин. Кому нужны дельфины? А дельфины вкусные. Из них получается отличная закуска! Так что слушай внимательно. Нужно стать акулой. Врежь кому-нибудь по носу, только не сломай, я не хочу, чтобы их папаши засудили меня до смерти. Научись делать каверзы. Затяни сортиры целлофаном, начнут ссать – обоссут все джинсы. Кто-то бросил тебе в лицо яйцо? Ха! Швырни в него стейк! Здесь как на зоне, малыш. Выживают только сильные. Нужно заработать их уважение! Делай то, что должен делать. Capiche?[27]

Олли. Capiche.

Декан. Отлично, Оливер. Господи, что за имя такое, Оливер? Точно имя для дельфина. Или для киски. Ты киска, Оливер?

Олли. Нет. Но они мне нравятся.

Декан. Ха! Ты быстро схватываешь. Как тебя зовут дома?

Олли. Олли.

Декан. Олли. А вот это уже неплохо. Это имечко для акулы. Для короля акул. Когда тебя в следующий раз назовут Пирожуем, начисти им faccia[28] и заставь называть себя Олли! Я ясно выражаюсь?

Олли. Вполне ясно и очень громко.

Декан. Чувствуешь, как затачиваются зубы, а? Уже слышишь запах крови в воде? Чувствуешь себя акулой?

Олли. Возможно. Или, скорее, дельфином с лезвиями вместо плавников.

Декан. И это только начало. Давай иди – прикончи их! Ты убийца!

Олли. Прикончить. Понятно.

Декан. Боже, только не буквально. Представь себе: декан приказал мне убить их всех! В фигуральном смысле. Не надо никого убивать. И от меня ты этого не слышал.

Олли. Конечно. До свидания, сэр. (Уходит.)

Декан, оставшись в одиночестве, достает из ящика пистолет и прячет под диван.

«Телегония», 2013 год

– Маски. Магия. Кирк, Пенелопа, Одиссей, патриции и инцест. Музыка, видео и танцы. Ты в жопу чокнутый, приятель! – сказала Матильда.

– Gesamtkunstwerk![29] – сказал Лотто. – Слияние всех форм театрального искусства! Теперь нам нужно найти кого-нибудь достаточно невменяемого, чтобы он согласился это поставить.

– О, не волнуйся, – сказала Матильда. – Все, кого мы знаем, – невменяемые.

«Корабль дураков», 2014 год

Акт I. Сцена I

Пустыня постапокалипсиса. На красном берегу пузом кверху лежит кит. Среди щебня – две женщины.

Пите: жилистая, маленькая и взлохмаченная, похожая на обезьянку.

Миранда: невероятно толстая, с трехфутовой шапкой рыжих волос, на самой верхушке которой – сгоревшее гнездо синей птички счастья. А-ля мадам Дюбарри. Покачивается в гамаке, натянутом между двумя выгоревшими, похожими на скелеты, пальмами.

Пите (тащит мертвого аллигатора в лагерь). Сегодня на ужин у нас будет хвост аллигатора, Миранда!

Миранда (неуверенно). Прелестно. Это как раз то, что нужно. Что же, я надеялась… м-м-м… на китовые стейки. Если бы только можно было достать немного. Я имею в виду, не переживай из– за этого, но, наверное, это единственное, что я могла бы переварить сегодня. Но я могу снизойти и до маленького аллигатора. Если нужно.

Пите (берет ножовку, уходит, возвращается вся мокрая, с куском мяса в руках). Хвост аллигатора и китовые стейки на ужин, Миранда.

Миранда. Какой сюрприз! Пите! Ты можешь сделать все! Кстати, пока ты здесь, ты не могла бы принести мне еще один коктейль? Уже пять часов.

Пите. Думаю, нет. Такого понятия, как время, больше нет. (Выливает керосин из цилиндра, помешивает его веточкой перечной мяты, сохраненной на важный случай, отступает.)

Миранда. Прелестно. Так. Кажется, вот-вот начнется мой сериал. Как там?.. «Звезды в твоих глазах»?

Пите. Время мертво, моя дорогая Миранда. И телевидение тоже. И электричество. Актеры все мертвы, и все из-за этой бомбы, взорвавшейся над Лос-Анджелесом. Или это черный язык чумы слизал все. Или землетрясение. Эксперимент «человечество» провалился.

Миранда. Тогда просто убей меня, Пите. Убей меня до смерти. В жизни нет никакого смысла. Просто оторви мне голову. (Плачет, закрывшись своими великолепными ладонями.)

Пите (вздыхает. Поднимает с земли пучок вдорослей, кладет их себе на голову, втягивает щеки, как Сильвия Стар, героиня «Звезд в твоих глазах», и произносит скрипучим голосом). И что же нам делать с этим подлым подлецом, Бартоном Бейли…

Миранда вскидывает голову, смотрит широко распахнутыми глазами. Они так увлечены, что не слышат растущего где-то рядом механического шума. Справа появляется потрепанный корабль с выжившими на борту. Они все с любопытством смотрят на женщин внизу.

Рейчел взволнованно расхаживала по пустому темному театру. Был вечер премьеры, и у стойки администратора за дверью уже слышалось приглушенное волнение.

– Черт побери, Лотто, я не знаю, как буду смотреть это, – сказала она, закрыв глаза ладонью.

Лотто помрачнел.

– Прости, – пробормотал он. – Не пойми меня неправильно, но какая-то часть меня испытывает садистское удовольствие, когда я вижу, как «ма и Салли» выясняют отношения в мире постапокалипсиса. Салли стелется и прогибается, но в конце концов взрывается, знаешь ли.

Рейчел засмеялась и обернулась.

– У тебя хорошо получается обманывать нас, верно? Ты так мил, что мы забываем, что внутри ты маньяк, который делает с нами все, что вздумается. Засовываешь нас в свои пьесы, выставляешь напоказ так, словно мы какие-то усыпанные бородавками уродцы из кунсткамеры. Публика все равно это сожрет.

Лотто похолодел от ужаса. Из всех людей на свете именно Рейчел всегда была на его стороне. А теперь она против. Она стояла на цыпочках и касалась его щеки, и в этом освещении он увидел, что глаза его младшей сестренки окружены сетью морщинок. Во имя бога всей любви, куда так спешит время?

[Водоворот времени ускользает в пустоту.]

– Ты хотя бы изобразил Антуанетту лучше, чем она есть. В конце она усмиряет собственное чудовище ради своих детей. Слава богу, – проговорила она голосом Салли и изобразила в воздухе кавычки. Они рассмеялись.

[Флорида. Ящичек. Наполовину написанное письмо:

«Милый. Я никогда не видела твоих пьес вживую, как тебе известно. И это – огромная боль моей жизни. Но я все их прочитала, а некоторые видела на DVD или в Интернете. Нет нужды говорить, как сильно я тобой горжусь. Но я не удивлена. С твоего самого первого дня я прикладывала огромные усилия, чтобы вырастить из тебя артиста. Но как, Ланселот, как ты посмел…»]

«Летучие мыши», 2014 год

– Это прекрасно, – сказала Матильда, но Лотто уловил в ее голосе нотки, к которым не был готов.

– Меня ранило то, что произошло на симпозиуме, то, что все посчитали меня женоненавистником. Ты же знаешь, что я люблю женщин.

– Я знаю, – сказала она. – Ты любишь их даже слишком сильно.

Однако в ее голосе все равно звучал холодок. И она избегала смотреть на него. Что-то было не так.

– Что ж, по крайней мере, Ливви получилась неплохо. Надеюсь, ты не против, что я написал ее… м-м… с тебя.

– Да. Но Ливви убийца, – резко ответила Матильда.

– Эм, я имел в виду, что использовал только твой характер.

– То есть у меня характер убийцы? Человек, за которым я замужем вот уже двадцать лет, считает, что у меня характер убийцы. Отлично!

– Милая, не становись истеричкой.

– Истеричкой. Лотто, ради всего святого, ты хотя бы знаешь происхождение этого слова? Истерия. Это связано с маткой. Ты фактически обозвал меня бабенкой, не знающей, что делать и куда девать свои… принадлежности.

– Да что с тобой? Ты меня пугаешь.

– Он только что передал мою личность убийце и удивляется, что я его пугаю, – сказала она, обращаясь к их собачке.

– Эй, посмотри на меня. Ты несешь какой-то бред, и не потому, что у тебя такие… принадлежности. Ливви осознает, что оказалась зажата в угол двумя плохими парнями, и убивает одного из них! Если какая-нибудь большая, злая псина перекусит Бог пополам, разве ты не вышибешь из нее мозги за это? Кто знает тебя лучше, чем я? Да, ты святая, но даже у святых не бесконечное терпение. Или ты думаешь, что я считаю, будто ты убила кого-то? Нет, это не так. Но если бы у нас гипотетически был ребенок и какой-нибудь мужик гипотетически полез к нему со своей сосиской с плохими намерениями, я уверен, ты, без всяких сомнений, разодрала бы ему глотку ногтями. Как и я. И это не значит, что ты плохая.

– Господи, мы обсуждаем вопрос, что ты списал с меня убийцу, и ты даже сюда приплел весь этот детский бред.

– Бред?

– …

– Матильда? Почему ты так дышишь?

– …

– Матиль… куда ты? Отлично, можешь закрыться в ванной. Прости, если ранил твои чувства. Ты можешь поговорить со мной? Хорошо, тогда я просто буду сидеть здесь и не сдвинусь с места. И ты сдашься под натиском моей преданности. Мне жаль, что мы друг друга не так поняли. Мы можем поговорить о самой пьесе? Если не считать того, что я наделил убийцу твоим характером, что ты думаешь? Кажется, четвертый акт слабоват. Это как стол с шатающейся ножкой. Нужно кое– что переделать. Может, ты попробуешь? О! Собираешься принять ванну среди бела дня? Окей. Делай, что считаешь нужным. Готов побиться об заклад, в ванной приятно. Тепло. Пахнет лавандой. Ого, ты уже садишься в нее? Мы можем поговорить хотя бы через дверь? В целом кусок весьма неплох, да? Да? Матильда, бога ради, не будь ты такой! Для меня это действительно важно! О, прекрасно! Продолжай в том же духе. Я пойду вниз смотреть фильм. Можешь присоединиться, если захочешь.

«Эсхатология», 2014 год

Только когда они остановились и переполненные бурбоном гости вывалились наружу, а Лотто увидел сломанный скейтборд у пенька, мокрые детские купальнички и собаку, которая так устала, что не могла даже головы поднять, понял, что продумал все недостаточно хорошо. О боже! Матильда сразу после завтрака уехала к Рейчел помочь с уже тремя детьми, а Лотто выбрался в продуктовую лавку купить молока, и между прилавков его настиг телефонный звонок. Его попросили немедленно приехать в город на последние минуты часового интервью на радио, посвященного венцу его побед, «Эсхатологии», которая понравилась даже Фиби Дельмар, но, как он сказал Матильде, «похвала от шлюхи не стоит и выеденного яйца».

Интервью, однако, было важным, поэтому он полетел прямиком в город, и ветерок гулял в его пижамных штанах, а потом поехал домой – не успело потемнеть утреннее солнце. Но по пути он увидел Сэмюеля и Эрни, они шли по пешеходной дорожке и смеялись над чем-то. Черт возьми, как же давно они не виделись!

Конечно же они отправились вместе на ланч. И конечно же после ланча переместились в бар, а в баре Сэмюель столкнулся с типом из своего сообщества, то ли радиолога, то ли онколога, который, естественно, присоединился к ним.

Ко времени наступления обеда они все знатно проголодались, Лотто предложил им поехать к нему, поскольку все знали, что Матильда божественно готовит, а он был пьян, хотя и не настолько, чтобы не сесть за руль.

Он унюхал молоко, которое разлилось еще утром и, похоже, оставалось на полу до сих пор.

Когда он вошел, обнаружил Сэмюеля, целующего руки Матильды в стиле Пепе ле Пью, и Эрни, роющегося в барной стойке в поисках бренди «Гранд Арманьяк», которое сам же и подарил им на Рождество. Ложка в руке доктора превратилась в аэроплан, которым он пытался доставить бобы в рот младшей племянницы Лотто, которая явно побаивалась ложек-аэропланов. Лотто поцеловал Матильду, спасая ее от Сэма. Она скованно улыбнулась.

– Где близнецы? – спросил он.

– Скрываются в единственном месте во всем доме, где согласились переночевать, – в твоей студии.