Темная материя Крауч Блейк

– Тебя это удивляет?

– Вообще-то, вполне логично. Среда за дверью взаимодействует с интерьером куба. Она дестабилизировала квантовое состояние.

Я поворачиваюсь к открытой двери и поднимаю фонарь. Ничего особенного – потрескавшийся тротуар.

Масляные пятна.

Делаю шаг вперед. Под ногой шуршит трава. Помогаю выйти Аманде, и мы осторожно проходим чуть дальше. Свет рассеивается.

Бетонная колонна.

Фургон.

Кабриолет.

Седан.

Крытая автостоянка.

Поднимаемся по скату между выстроившимися слева и справа машинами. Идем вдоль стершейся белой разделительной полосы. Куб остался позади и уже не виден, отступил в темноту.

Минуем указатель с направленной влево стрелой и надписью – «ВЫХОД НА УЛИЦУ».

Сворачиваем за угол. Поднимаемся по следующему пандусу.

Вдоль всей правой стороны видны свалившиеся сверху куски потолка. Разбитые ветровые стекла, продавленные капоты и крыши машин. Чем дальше, тем хуже. Нам уже приходится перебираться через бетонные глыбы и огибать торчащие ножами выступы ржавой арматуры.

На середине следующего уровня мы останавливаемся перед неприступной грудой мусора.

– Может, стоит вернуться? – предлагаю я.

– Смотри… – Аманда забирает фонарь, и я следую за ней к лестничному колодцу. Она толкает приоткрытую дверь.

Тьма. Полная, непроглядная тьма.

Мы поднимаемся к двери на самом верху лестницы.

Открываем ее лишь совместными усилиями.

По вестибюлю вовсю гуляет ветер.

Через окаймленные стальными рамами пустые проемы огромных, на два этажа, окон струится мутное подобие внешнего света.

На полу что-то похожее на снег, но не холодное.

Опускаюсь на колени, беру пригоршню. Вещество сухое, оно покрывает мраморный пол глубоким, на фут, слоем и проскальзывает между пальцами. Проходим мимо длинной регистрационной стойки. Фасад украшают большие печатные буквы, складывающиеся в название отеля.

У входа две огромные кадки с высохшими деревцами – на уродливых, кривых ветках дрожат под ветром хрупкие и тонкие, как надкрылья у насекомых, листья.

Аманда выключает фонарь, и мы проходим через вращающиеся, оставшиеся без стекла двери.

Снаружи вроде бы и не очень холодно, но ощущение такое, что там бушует метель.

Я выхожу на улицу, смотрю в проем между двумя мрачными зданиями на темное, с чуть красноватым оттенком небо. Так бывает, когда над городом нависают низкие тучи и свет отражается от влаги в небе.

Но сейчас никакого света внизу нет.

Ни огонька. Ни пятнышка.

И только легкие, как снег, почти невесомые хлопья бьют в лицо.

– Зола, – говорит Аманда.

Пепельная метель.

На улице золы по колено, и в воздухе висит запах, какой бывает утром в остывшем, еще не вычищенном камине.

Запах мертвой, вонючей гари.

Пепел падает так густо, что скрывает верхние этажи небоскребов. В гнетущем безмолвии лишь воет, проносясь между зданиями и сквозь них, ветер, да шуршит зола, собираясь в серые сугробы у брошенных автомобилей и автобусов.

Я смотрю и не верю тому, что вижу.

Этот мир точно не мой.

Не могу отделаться от чувства, что в черноте небоскребов что-то не то. Они – скелеты, зловещие профили в пепельной пурге, и не более того. Это скорее какой-то невероятный горный хребет, чем рукотворные сооружения. Одни накренились, другие уже рухнули, и за самыми сильными порывами ветра слышится стон переступивших предел прочности стальных конструкций.

За глазами возникает вдруг ощущение сжатия.

Возникает и почти тут же исчезает, как будто его отключают поворотом ручки.

– Ты тоже почувствовал? – спрашивает Аманда.

– Давление за глазами?

– Да.

– Думаю, действие состава слабеет.

Еще несколько кварталов – и дальше ничего, никаких построек. Мы подходим к перилам у набережной. Озеро тянется на мили вдаль под радиоактивным небом и напоминает не столько прежний Мичиган, сколько огромную серую пустыню. Собравшийся на поверхности пепел колышется, словно водяной матрас, и волны с шапками черной пены бьются о камень мола.

Назад идем против ветра.

Пепел лезет в глаза и рот.

Наши следы уже замело.

До отеля остается один квартал, когда нас догоняет звук, похожий на раскатистый удар грома.

Земля дрожит под ногами, и еще одно здание падает на колени.

Куб там же, где мы и оставили его, – в дальнем углу нижнего уровня многоэтажной автостоянки.

Мы оба с ног до головы в золе и, прежде чем войти, отряхиваем ее с волос и одежды.

Дверь закрывается, щелкает замок.

Мы снова внутри обычной стальной коробки.

Четыре стены.

Дверь.

Фонарь.

Рюкзак.

И два растерянных человеческих существа.

Аманда сидит, обхватив подтянутые к груди колени.

– Как думаешь, что здесь случилось?

– Извержение какого-то супервулкана. Столкновение с астероидом. Атомная война. Кто знает…

– Мы в будущем?

– Нет. Куб соединяет нас с альтернативными реальностями в той же точке космического пространства и в то же время. Но некоторые миры, возможно, похожи на будущее, если человечество развивалось в них быстрее в технологическом отношении и сделало открытия, до которых не додумались мы.

– А если во всех мирах то же, что и здесь? Если все уничтожены?

– Надо снова принять состав. Что-то я не чувствую себя в безопасности под этим рассыпающимся небоскребом.

Лукас стаскивает туфли и вытряхивает из них пепел.

– Там, в лаборатории… – говорю я. – Ты спасла мне жизнь.

Она смотрит на меня, и ее нижняя губа начинает предательски дрожать.

– Мне часто снятся те ребята, которые первыми вошли в куб. Кошмар… До сих пор не могу поверить, что это действительно происходит.

Я расстегиваю рюкзак и начинаю выгружать содержимое – проверить, что у нас есть.

Нахожу кожаную сумочку с ампулами и наборами для инъекций.

Три запечатанных в пластик блокнота.

Коробка с ручками.

Нож в нейлоновых ножнах.

Аптечка.

Термическое одеяло.

Плащ-накидка.

Туалетный набор.

Наличные деньги в двух перетянутых резинкой трубочках.

Счетчик Гейгера.

Компас.

Две литровые бутылки с водой, обе полные.

Шесть запечатанных военных пайков.

– Сама укладывала? – спрашиваю я.

– Нет. Захватила со склада. Стандартный комплект для каждого, кто идет в куб. Полагается надевать скафандр, но я не успевала. Да-да, кроме шуток. А что? Взять, к примеру, такой вот мир. Здесь и радиация может зашкаливать, и погодные условия отличаться. А при падении давления, к примеру, кровь и все телесные жидкости просто-напросто закипят.

Мой взгляд притягивают бутылки с водой. После ланча во рту не было ни капли, и жажда напоминает о себе уже в полный голос.

Я открываю кожаную сумку. Каждая капсула лежит в отдельном миниатюрном карманчике. Начинаю пересчитывать.

– Их там пятьдесят, – говорит Аманда. – Точнее, теперь уже сорок восемь. Я бы взяла два рюкзака, но…

– Ты же не планировала, что пойдешь со мной.

– Насколько все хреново? Только честно.

– Не знаю. Но это – наш космолет. И нам надо научиться летать на нем.

Я начинаю укладывать все в рюкзак, а Лукас открывает набор для инъекций.

На этот раз мы, обломав горлышки ампул, выпиваем содержимое. Оно сладкое на вкус и немного неприятно-едкое.

Теперь у нас остается сорок шесть ампул.

Я включаю таймер на часах Аманды.

– Сколько раз можно глотать эту гадость, не опасаясь поджарить мозги?

– Вообще-то тестирование проводилось.

– Ловили бездомных на улице?

Моя спутница почти улыбается.

– Никто не умер. Выяснилось, что неоднократное употребление вызывает напряжение в функционировании нервной системы и повышает толерантность к нему. С другой стороны, период полувыведения у него короток, и если не глотать одну ампулу за другой, опасности нет. – Аманда надевает туфли и смотрит на меня. – Ну что, доволен собой?

– В каком смысле?

– Ну, ты же построил эту штуку!

– Да, построил, но все еще не знаю как. Теорию я понимаю, но создание стабильного квантового состояния для человека…

– Невероятный прорыв?

Конечно, прорыв. При мысли о том, что казавшееся невероятным и невозможным вполне реально и достижимо, у меня по спине идет холодок.

– Шансов – один на миллион, но мы имеем дело с мультивселенной, – говорю я Аманде. – С бесконечностью. Может быть, в миллионе других, похожих на ваш миров у меня ничего не получилось. Но важен только один, в котором я сделал это.

На тридцатой минуте я замечаю первый признак действия средства – вспышку эйфории.

Восхитительную расторможенность.

Хотя, пожалуй, в кубе лаборатории ощущение было поострее.

Смотрю на Аманду.

– По-моему, включилось.

– По-моему, тоже, – говорит она.

Мы снова в коридоре.

– У тебя часы идут? – спрашиваю я.

Лукас подтягивает рукав свитера и включает зеленую тритиевую подсветку циферблата.

31:15.

31:16.

31:17.

– Итак, мы приняли состав тридцать одну минуту назад. А ты знаешь, на какое время он меняет химию мозга? – интересуюсь я.

– Примерно на час, как я слышала.

– Засечем, чтобы знать наверняка.

Я возвращаюсь к двери, которая выходила на многоэтажную парковку, и открываю ее.

Теперь передо мной лес.

Только в нем нет ни следа зелени.

Ни малейшего признака жизни.

Лишь обугленные стволы деревьев.

Картина жутковатая – тонкие и кривые ветки, как черная паутина на угольно-сером небе.

Я закрываю дверь.

Замок защелкивается автоматически.

Куб исчезает у меня на глазах, растворяясь в бесконечности, и голова идет кругом.

Я снова открываю дверь.

Коридор снова пропадает.

За дверью тот же мертвый лес.

– О’кей, – говорю я. – Теперь мы знаем, что связь между дверью и миром сохраняется только на протяжении одного сеанса. Вот почему никто из ваших испытателей не вернулся в лабораторию.

– Значит, как только препарат начинает действовать, коридор переустанавливается?

– Думаю, что да.

– Тогда как мы вернемся домой?

Аманда прибавляет шагу.

И еще… еще…

Она уже почти бежит.

А потом бежит по-настоящему.

Убегает в темноту, которая не меняется.

Не кончается.

Закулисье мультивселенной.

Я обливаюсь потом и уже умираю от жажды, но ничего не говорю. Может быть, моей спутнице нужно это. Сжечь какую-то часть энергии. Понять, что как бы далеко ты ни убежал, коридор не кончится никогда.

Наверное, нам обоим надо очень постараться, чтобы примириться с ужасом бесконечности.

Аманда наконец выдыхается.

Сбавляет шаг.

Некоторое время в тишине слышен только шорох наших шагов, эхом улетающий вперед, в темноту.

Голова кружится от голода и жажды, и все мои мысли только о тех двух литрах воды в нашем рюкзаке, но я знаю, что мы должны беречь их.

Идем дальше по коридору.

Я держу фонарь и осматриваю каждую стену каждого куба, хотя и плохо представляю, что именно ищу.

Может быть, какой-то обрыв в бесконечной цепи единообразия.

Что-то такое, что могло бы дать нам некоторый контроль над выбором пункта выхода.

И все это время мысли мечутся в темноте…

Что будет, когда кончится вода?

Что будет, когда кончится пища?

Что будет, когда сядут батарейки – наш единственный источник света?

Как мне найти путь домой?

Сколько часов прошло с тех пор, как мы в первый раз вошли в куб в ангаре лаборатории «Скорость»?

Я теряю ощущение времени.

Я теряю уверенность.

Усталость наваливается с такой силой, что сон уже кажется соблазнительнее воды.

Бросаю взгляд на Аманду – в синеватом свете черты ее лица холодны, но прекрасны.

Выглядит она испуганной.

– Проголодался?

– Близко к тому.

– Жутко хочется пить, но воду ведь надо экономить, да?

– Разумное решение.

– Я совершенно дезориентирована и с каждой секундой чувствую себя только хуже. У нас, в Северной Дакоте, вьюга – дело привычное. На равнине снег метет так, что теряешь ощущение направления. Головокружение начинается, даже если просто смотришь в ветровое стекло. Если такое случается, надо съехать на обочину и переждать пургу. Сидишь в холодной машине, и впечатление такое, словно мир уже исчез. Вот так я и сейчас себя чувствую.

– Мне тоже страшно. Но над этой проблемой я сейчас работаю.

– Как?

– Прежде всего надо вычислить, сколько времени в коридоре дает нам препарат. Вычислить точно, до минуты.

– На сколько ты хочешь завести часы?

– Если, как ты говоришь, у нас есть примерно час, давай установим дедлайн – девяносто минут. Сюда войдет тридцать минут ожидания эффекта и шестьдесят минут под действием состава.

– Я вешу меньше тебя. Что, если у меня эффект будет сохраняться дольше?

– Не важно. Как только действие заканчивается у одного из нас, он декогерирует квантовое состояние и редуцирует коридор. И на всякий случай давай договоримся, что двери мы начинаем открывать на восемьдесят пятой минуте.

– С надеждой на что?

– На мир, который не сожрет нас заживо.

Аманда останавливается и смотрит на меня.

– Я знаю, что эту машину построил не ты, но должно же у тебя быть какое-то представление о том, как она работает!

– Послушай, до чего-то подобного мне все равно что до луны пешком…

– То есть «нет ни малейшего понятия»?

– О чем ты меня спрашиваешь?

– Мы заблудились?

– Мы собираем информацию. Работаем над проблемой.

– Но проблема заключается в том, что мы заблудились. Так ведь?

– Мы этим занимаемся.

– Господи!

– Что?

– Мне вовсе не улыбается провести остаток жизни, шатаясь по этому бесконечному коридору.

– Этого я не допущу.

– Как?

– Пока не знаю.

– Но ты над этим работаешь?

– Да. Я над этим работаю.

– И мы не заблудились.

Заблудились, да еще как. Вляпались по уши. Зависли в ничейном пространстве между двумя вселенными.