Темная материя Крауч Блейк

Глава 10

ОСТАЛОСЬ АМПУЛ: 44

Аманда поднимает глаза от блокнота.

– А ты уверен, что записывать – самый лучший способ?

– Когда пишешь что-то, ты полностью на этом сосредоточиваешься. Думая об одном, писать другое практически невозможно. Сам факт изложения на бумаге помогает упорядочить мысли и уточнить намерения, – объясняю я.

– И сколько надо написать? – спрашивает она.

– Может, для начала обойдемся одним коротким абзацем?

Она дописывает начатое предложение, закрывает блокнот и поднимается.

– Сосредоточилась? – спрашиваю я. – Держишь все в уме?

– Думаю, что да.

Закидываю на плечо рюкзак. Аманда подходит к двери, берется за ручку и тянет ее на себя. Утреннее солнце вливается в коридор, и оно такое яркое, что на мгновение ослепляет.

Глаза понемногу привыкают к блеску, и картинка входит в фокус.

Мы стоим у двери куба, находящегося на вершине холма, с которого открывается вид на парк.

К востоку – изумрудно-зеленые склоны сбегают на несколько сотен ярдов к самому берегу озера Мичиган. Вдалеке поднимается силуэт города, который я вижу впервые: тонкие, изящные здания, строения из стекла и стали, обладающие такой отражательной способностью, что их почти не видно, отчего возникает эффект миража.

Небо заполнено движущимися объектами, проносящимися высоко над городом – насколько я понимаю, это Чикаго – горизонтально или взмывающими без остановки вертикально вверх, в бездонную синеву.

Аманда смотрит на меня, усмехается и постукивает пальцем по блокноту.

Я открываю его на первой странице.

Я хочу попасть в хорошее место, в такое, где хочется жить. Это мир не в будущем, но он воспринимается как будущее.

– Неплохо, – говорю я.

– А это место настоящее? Оно действительно существует? – спрашивает моя спутница.

– Да. И это ты привела нас сюда.

– Тогда давай познакомимся с ним. В любом случае, нам нужно отдохнуть от препарата.

Лукас идет вниз по зеленому травянистому склону. Мы минуем спортивную площадку и попадаем на пешеходную дорожку, которая идет через парк. Утро выдалось прохладное и тихое. Дыхание вылетает изо рта белыми клубочками пара.

Трава в тех местах, где ее еще не коснулось солнце, выбелена инеем, и деревья, окаймляющие парк, меняют свой убор на осенний.

Застывшая гладь озера напоминает стекло.

Впереди, примерно в четверти мили, парк пересекают, с интервалом в пятьдесят метров, элегантные строения в форме буквы «Y».

Лишь подойдя ближе, я понимаю, что это такое.

Мы поднимаемся на лифте на северную платформу и ждем под обогреваемым козырьком. Внизу, в сорока футах под нами, растянулся зеленый коридор. На цифровой интерактивной карте, отмеченной эмблемой Управления городского транспорта Чикаго, этот маршрут, связывающий Южный Чикаго с центром, обозначен как «Ред-лайн-экспресс». Из громкоговорителя вверху раздается строгий женский голос:

– Не стойте близко к пути. Поезд прибывает. Не стойте близко к пути. Поезд прибывает через пять… четыре… три…

Смотрю туда-сюда, но ничего приближающегося не вижу.

– …две…

Из-за деревьев вылетает неясное пятно.

– …одну секунду.

Сверкающий обтекаемый поезд из трех вагонов замедляет ход, приближаясь к станции. Двери открываются, и тот же компьютеризированный женский голос объявляет:

– Пожалуйста, посадка на зеленый свет.

С десяток сошедших с поезда и идущих мимо нас пассажиров одеты по-рабочему. Красные панели над открытыми дверьми меняют цвет на зеленый.

– Открыта посадка до станции Центральная.

Мы с Амандой переглядываемся, пожимаем плечами и входим в первый вагон. Пассажиров в него набилось почти под завязку.

На знакомый метрополитен это совсем не похоже. Проезд бесплатный. Никто не стоит. Все сидят, пристегнувшись, в креслах, которые подошли бы, судя по виду, для ракетных тележек. Над каждым пустым креслом горит надпись «СВОБОДНО».

Мы с Лукас идем по проходу.

– Пожалуйста, займите место, – говорит автоматический проводник. – Поезд не может отойти от станции, пока все не сядут.

Мы занимаем пару мест в передней части вагона. Я откидываюсь на спинку, и из кресла выскальзывают мягкие крепления, которые бережно обхватывают мои плечи и талию.

– Пожалуйста, положите голову на подголовник. Поезд отправляется через три… две… одну секунду.

Ускорение мягкое и плавное, но мощное. На две секунды меня вжимает в кресло, а потом мы уже летим по рельсу с невообразимой скоростью. Ощущение трения отсутствует, а пейзаж по ту сторону стекла проносится так быстро, что я не успеваю ничего рассмотреть.

Фантастический профиль города ближе и ближе. Здания на первый взгляд совершенно невероятные. В ясном утреннем свете все выглядит так, словно кто-то разбил зеркало и расставил осколки вертикально в некоем порядке, который слишком произволен и случаен, чтобы выражать человеческую логику. Они прекрасны в своем несовершенстве и асимметрии, как прекрасен горный хребет. Или путь реки.

Рельс исчезает.

Внутри у меня все обрывается.

Мы мчимся по туннелю – вспыхивающие в темноте светлячки только усиливают ощущение дезориентации и скорости.

Вырываемся из тьмы, и я хватаюсь за кресло. Поезд тормозит, и меня настойчиво тянет вперед.

– Станция Центральная, – объявляет автоматический проводник.

В шести дюймах от моего лица возникает голограмма: «Это ваша остановка? Да или нет?»

– Давай выйдем здесь, – предлагает Аманда.

Я трогаю рукой слово «Да», и моя спутница делает то же самое.

Крепления отщелкиваются и исчезают в кресле. Мы поднимаемся и вместе с другими пассажирами выходим на платформу величественной станции, в сравнении с которой нью-йоркский Центральный вокзал показался бы карликом. Высоченный терминал с потолком, напоминающим изогнутое под разными углами стекло: солнечный свет проходит сквозь него и рассеивается в зале, проецируя узоры на мраморные стены.

В зале полным-полно народу.

В воздухе повисли долгие, хрипловатые ноты саксофона.

У противоположной стороны зала мы с опаской поднимаемся по напоминающим водопад ступенькам.

Едва ли не все вокруг нас разговаривают – очевидно, по телефону, хотя никаких мобильных устройств я не вижу.

Наверху мы проходим через один из дюжины турникетов.

Улица отдана пешеходам – ни автомобилей, ни светофоров.

Мы стоим у высочайшего из всех зданий, которые я когда-либо видел. Даже вблизи оно выглядит нереальным и, не имея явно выраженного деления на этажи, напоминает цельный кусок льда или хрусталя.

Движимые любопытством, мы пересекаем улицу, входим в вестибюль башни и, следуя указателям, присоединяемся к очереди на обзорную площадку.

Лифт взлетает наверх с поразительной быстротой.

Из-за постоянного изменения давления закладывает уши, и мне все время приходится сглатывать.

Через две минуты кабина останавливается. Смотритель сообщает, что у нас есть десять минут.

Дверь открывается, и нас встречает пробирающий до костей порыв ветра. Мы проходим мимо голограммы с короткой информацией: «Вы находитесь на высоте 7082 фута над уровнем улицы».

Шахта лифта занимает центральную часть крохотной обзорной площадки, и до самой вершины башни всего лишь пятьдесят футов – венчающая стеклянное сооружение свернутая верхушка напоминает язык пламени.

Мы подходим к краю, и перед нами материализуется еще одна голограмма: «Гласс-тауэр – высочайшее здание Среднего Запада и третье по высоте в Америке».

Наверху холодно – с озера непрерывно дует ветер. Воздух здесь более разреженный, и я ощущаю легкое головокружение, хотя и не знаю, связано ли оно только с нехваткой кислорода.

Мы подходим к ограждению.

Кружится голова. В животе все переворачивается.

Охватить всю картину не хватает взгляда – раскинувшийся от края до края блистающий город, теснящиеся друг к другу башни, огромная ширь озера, за которым виден Южный Мичиган…

К западу и югу, за пригородами, за сотню миль от нас – сияющая в утреннем свете степь.

Башня раскачивается.

«В ясный день отсюда видны четыре штата – Иллинойс, Индиана, Мичиган и Висконсин», – сообщает новая голограмма.

На вершине этого шедевра искусства и воображения чувствуешь себя пылинкой в лучшем смысле этого слова.

Как же восхитительно дышать воздухом мира, сумевшего создать такую красоту!

Аманда стоит рядом, и мы вместе смотрим вниз, на по-женски роскошный изгиб башни. Здесь царят безмятежность и тишь.

Единственный звук – одинокий шепот ветра.

Шум улицы до нас не долетает.

– Это все было в твоей голове? – спрашиваю я.

– Не сознательно, нет, но сейчас у меня такое ощущение, что это – мое. Как полузабытый сон.

Я смотрю на север, туда, где должен быть Логан-сквер.

Ничего похожего на мой дом.

Невдалеке, в нескольких футах от меня, старик вцепился заскорузлыми пальцами в плечо жены, приникшей к телескопу, который направлен на самое необычное из всех, что я видел, колесо обозрения. В тысячу футов высотой, оно нависает над берегом озера, занимая то место, где должен быть Военно-морской пирс.

Я думаю о Дэниеле.

О том, что может делать сейчас другой Джейсон, Джейсон-2.

Что он может делать с моей женой.

Злость, страх, ностальгия обволакивают меня, как болезнь.

Этот мир при всем его великолепии – не мой дом.

Даже близко не мой.

ОСТАЛОСЬ АМПУЛ: 42

Мы снова идем по темному коридору, и наши шаги отдаются эхом в бесконечности.

Я несу фонарь и прикидываю, что написать в блокноте. Аманда останавливается.

– Что такое? – спрашиваю я.

– Слушай.

В наступившей тишине слышно, как колотится пустившееся в разбег сердце.

А потом… происходит нечто невозможное.

Звук.

Далеко-далеко в коридоре.

Аманда смотрит на меня.

– Что за чертовщина? – шепчет она.

Я всматриваюсь в тьму.

Ничего не видно, но слабеющий свет фонаря отражается от уходящих вдаль стен.

Звук все громче и громче.

Шаги.

– Кто-то идет, – говорю я.

– Разве такое возможно? – удивляется Аманда.

Шаги все ближе. Они уже на границе света.

Человек. Он идет нам навстречу.

Я отступаю на шаг, сопротивляясь желанию повернуться и бежать. Но куда бежать?

Мужчина.

Голый.

На теле грязь и…

Кровь.

Точно кровь.

Ею от него и воняет.

Словно он валялся в луже крови.

Волосы спутаны, лицо перепачкано, грязь и кровь спеклись в темную корку, на которой выступают белки глаз.

Руки его дрожат, пальцы скрючены, как будто отчаянно хватаются за что-то.

Нас разделяет не больше десяти футов, когда я узнаю в нем себя.

Я отступаю в сторону, прижимаюсь спиной к стене и оставляю ему как можно больше свободного пространства.

Он бредет мимо, но смотрит на меня.

Видит ли – не знаю.

Похож на контуженого.

Словно только что выбрался из ада.

На спине и плечах у него – открытые раны, будто кто-то вырвал куски плоти.

– Что с тобой случилось? – спрашиваю я.

Он останавливается. Смотрит на меня. Потом открывает рот и издает звук, страшнее которого я не слышал, – крик, рвущийся из разорванного горла.

Его голос отдается эхом. Аманда хватает меня за руку и тянет прочь.

Он остается.

Провожает нас взглядом, поворачивается и бредет дальше по коридору.

В бесконечную тьму.

Через тридцать минут я сижу перед дверью, ничем не отличающейся от всех остальных, и изо всех сил стараюсь стереть мысли и эмоциональные следы того, что мы только что видели в коридоре.

Достаю из рюкзака блокнот, раскрываю, беру ручку.

Мне даже не надо думать.

Просто пишу три слова:

«Я хочу домой».

Не это ли чувствует Бог? Восторг творца, буквально одним только словом создающего мир? И да, пусть этот мир уже существовал, но я соединил нас с ним. Из всех возможных миров я выбрал этот, единственный, который и хотел. Так, по крайней мере, кажется на пороге куба.

Делаю шаг вперед. Под ногами хрустит на бетоне стекло. Через высокие окна в помещение проникает предвечерний свет. Железные генераторы полузабытой эпохи.

Я узнаю это помещение сразу, хотя и не видел его при дневном свете.

Когда я был здесь в последний раз, над озером Мичиган вставала полная луна. Я сидел тогда, привалившись к одной из этих древних железяк, накачанный наркотиком, а передо мной стоял человек в маске гейши, под угрозой оружия привезший меня на эту заброшенную электростанцию.

Глядя – хотя тогда мне это и в голову не приходило – на самого себя, я и представить не мог, какое путешествие меня ожидает.

Путешествие в ад.

Куб стоит в дальнем углу генераторной, почти невидимый из-за ступенек.

– Ну? – спрашивает Аманда.

– Думаю, получилось, – отзываюсь я. – Последним местом, которое я видел перед тем, как очнуться в вашем мире, было вот это.

Мы пробираемся между брошенным оборудованием.

Снаружи светит солнце.

Спускаемся.

В этот предвечерний час тишину нарушают только крики порхающих над озером чаек.

Идем в направлении Южного Чикаго вдоль дороги, как пара бродяг.

Вдалеке знакомый профиль города. Тот, который я знаю и люблю.

Солнце все ниже и ниже, и мы идем уже минут двадцать, когда до меня доходит, что на дороге совсем нет машин.

– Как-то тихо, да? – говорю я.

Аманда смотрит на меня.

В бывшей промышленной зоне, возле озера, тишина не была так заметна.

Здесь она удивляет.

Ни машин.

Ни людей.

Тихо так, что я слышу, как бежит ток по проводам у нас над головой.

Станция на Восемьдесят седьмой улице закрыта – я не вижу ни автобусов, ни поездов. Единственный признак жизни – бродячий черный кот, крадущийся через дорогу с крысой в зубах.

– Может, стоит вернуться к кубу? – предлагает моя спутница.

– Я хочу увидеть свой дом.

– Здесь что-то не то, Джейсон. Разве ты не чувствуешь?

– Мы не научимся управлять кубом, если не выясним, куда он нас доставил.

– Где твой дом?

– На Логан-сквер.

– Пешком далековато.

– Так давай возьмем машину.

Мы пересекаем Восемьдесят седьмую улицу и проходим жилой квартал из растянувшихся в линию домов строчечной застройки. Похоже, уборочной машины здесь не было несколько недель. Повсюду мусор. На тротуарах тут и там расползающиеся, лопнувшие мусорные мешки.

Многие окна заколочены.

Некоторые накрыты листами пластика.

Из большинства свисают клочья одежды.

Красные.

Черные.

Из некоторых домов доносится однообразное жужжание радио и телевизоров.

Плач ребенка.

И ничего больше – только зловещая тишина.

Мы проходим уже шестой квартал, когда Аманда восклицает:

– Нашла!

Иду к «Олдсмобилю Катласс-Сьерра» выпуска середины 90-х годов. Белый. Со следами ржавчины. Без колпаков на колесах. Через запыленное окно вижу свисающую из замка зажигания связку ключей.

Открываю дверцу с левой стороны, сажусь за руль.

– Что, все-таки поедем? – спрашивает Лукас.

Я поворачиваю ключ, и она забирается на соседнее сиденье.

В баке еще на четверть бензина.

Должно хватить.

Ветровое стекло такое грязное, что «дворникам» требуется секунд десять, чтобы очистить его от копоти и налипших листьев.

Федеральная автострада пустая.

Ничего подобного я еще не видел.

Насколько хватает глаз, машин нет ни в одном направлении, ни в другом.

День спустился к вечеру, и солнечные лучи отражаются от Уиллис-тауэр.