Темная материя Крауч Блейк

– Мы не заблудились, – вздыхаю я.

– Хорошо. – Аманда улыбается. – Тогда я и беситься пока не стану.

Некоторое время мы идем молча.

Металлические стены гладкие и однообразные, одна ничем не отличается от другой, а другая – от следующей.

– Как думаешь, к каким мирам у нас есть доступ? – спрашивает Лукас.

– Это я и пытаюсь вычислить. Предположим, мультивселенная началась с некоего события – Большого взрыва. Это исходный пункт, основание ствола огромного дерева. Самого огромного, какое ты только можешь представить. По мере того как разворачивается время и материя начинает организовываться в звезды и планеты, это дерево выпускает ветви, которые выпускают другие ветви, и так далее, и так далее, пока, по прошествии четырнадцати миллиардов лет, мое появление на свет не дает новую веточку. И с этого момента каждый мой выбор, сделанный или не сделанный, и действия других людей, которые так или иначе влияют на меня, – все они дают новые и новые ветви, рождая бесчисленное множество Джейсонов Дессенов, живущих в параллельных мирах, как очень похожих на тот, который я называю домом, так и совершенно на него непохожих. Всё, что может случиться, случится. Всё. Где-то в этом коридоре есть мир, в котором другие мы с тобой не смогли добраться до куба, когда ты пыталась помочь мне спастись. И сейчас нас пытают, или мы уже мертвы.

– Спасибо. Поднял настроение.

– Могло быть хуже. Не думаю, что у нас есть полный доступ к мультивселенной. То есть если в каком-то мире солнце выгорело в тот момент, когда на Земле появились прокариоты – первые жизненные формы, – то в такой мир, как мне думается, двери не откроются.

– Значит, мы можем попасть только в миры, которые…

– …которые, как я предполагаю, так или иначе примыкают к нашему. Миры, отделившиеся в недавнем прошлом и находящиеся по соседству с нашим. Те, в которых мы существуем или существовали вкакой-то точке. Насколько далеко в прошлом произошло разделение, я не знаю, но полагаю, что здесь срабатывает некая форма обусловленного выбора. Это всего лишь моя рабочая гипотеза.

– Но мы все равно говорим о бесконечном множестве миров, так?

– Да, так.

Я беру Лукас за запястье и включаю подсветку.

Светящийся зеленый квадратик показывает…

84:50.

84:51.

– Действие препарата заканчивается минут через пять. Думаю, пора.

Я подхожу к следующей двери, отдаю Аманде фонарь и берусь за ручку.

Поворачиваю. Приоткрываю дверь на дюйм.

Вижу бетонный пол.

Знакомое стеклянное окно напротив.

Дерево за окном.

– Это ангар, – говорит Аманда.

– Что ты хочешь сделать?

Она проскальзывает мимо меня и выходит из куба.

Я иду за ней.

Сверху падает свет.

В центре управления никого.

В ангаре тихо.

Мы останавливаемся у угла куба. Выглядываем. Смотрим на сейфовые двери.

– Здесь небезопасно, – говорю я. Мой голос разносится по ангару, как шепот в соборе.

– А в кубе?

Двери вздрагивают с металлическим грохотом. Створки начинают расходиться.

Из коридора доносятся панические крики.

– Уходим, – требую я. – Сейчас же.

В щель между створками протискивается женщина.

– Боже мой! – вырывается у моей спутницы.

До сейфовых дверей не больше пятнадцати футов, и я знаю, что надо уйти, укрыться в кубе, но не могу сдвинуться с места.

Женщина уже в ангаре. Она поворачивается и подает руку мужчине позади нее.

Эта женщина – Аманда.

А лицо мужчины такое распухшее и избитое, что я не сразу узнаю в нем себя и замечаю только, что одежда на нем такая же, как на мне.

Они бегут по направлению к нам, и я непроизвольно начинаю отступать к двери куба.

Но в дверь уже врываются люди Лейтона.

Выстрел – и беглецы застывают на месте.

Моя Аманда делает шаг к ним, но я тяну ее назад.

– Мы должны помочь им, – шепчет она.

– Мы не можем.

Я снова выглядываю из-за угла – наши двойники медленно поворачиваются к охранникам.

Надо уходить.

Я знаю это. И голос у меня в голове кричит: «Уходи!»

Но глаза не могут оторваться от происходящего.

Первая мысль – мы вернулись назад во времени, но это, конечно, невозможно. Куб не путешествует во времени. Просто это мир, из которого мы с Амандой сбежали позже, несколько часов назад.

Или не сбежали.

Люди Вэнса уже достали оружие и направляются через ангар к местным Джейсону и Аманде.

Сам Лейтон выходит вперед, и я вдруг слышу, как мой двойник говорит:

– Она ни в чем не виновата. Я заставил ее, угрожал.

Вэнс смотрит на Лукас:

– Это правда? Заставил? Мы знакомы больше десяти лет, и я не помню случая, чтобы кто-то заставил тебя делать что-то против твоего желания.

Вид у второй Аманды испуганный, но и дерзкий. Голос дрожит.

– Я не буду стоять и смотреть, как ты мучаешь людей. С меня хватит.

– Вот как. Что ж, в таком случае…

Лейтон кладет руку на плечо стоящего справа мужчины.

Выстрел оглушает.

Ослепительная вспышка…

Та Аманда падает, словно кто-то где-то щелкнул выключателем, а Аманда рядом со мной приглушенно вскрикивает.

Другой Джейсон бросается на Лейтона, но второй охранник вскидывает тазер, и вот уже мой двойник вопит и корчится на полу ангара.

Моя Аманда все-таки выдает нас криком.

Вэнс в полнейшей растерянности смотрит прямо на нас.

– Эй!

Охранники устремляются к нам.

Я хватаю Аманду за руку, тяну ее за собой в куб и задвигаю дверь.

Щелкает замок. Коридор восстанавливается, но действие препарата может закончиться в любую секунду.

– Там не ты, – говорю я. – Ты здесь, рядом со мной. Живая и здоровая. Там – не ты.

Даже в тусклом свете видно, что Аманда плачет. Слезы текут по ее испачканному золой лицу, оставляя черные дорожки, словно от потекшей туши.

– Она – часть меня, – шепчет Лукас. – Была.

Я беру ее руку, поднимаю и поворачиваю, чтобы посмотреть на часы. До девяностоминутной отметки остается сорок пять секунд.

– Пора.

Иду по коридору. Оглядываюсь.

– Аманда, быстрее!

Она догоняет, и я сразу же открываю дверь.

Кромешная тьма.

Ни звука, ни запаха. Пустота.

Я захлопываю дверь.

Стараюсь не паниковать, но вариантов должно бы быть больше. Нам нужно найти подходящее место, чтобы отдохнуть.

Открываю следующую дверь.

Футах в десяти, в высокой траве перед обвисшим проволочным забором, стоит и смотрит на меня большими желтыми глазами волк. Хищник опускает голову, рычит, делает шаг ко мне…

Я закрываю дверь.

Аманда хватает меня за руку.

Идем дальше.

Надо было бы попробовать еще, но, по правде говоря, мне страшно. Я уже не верю, что мы найдем безопасное место.

Теперь дверь открывает Аманда.

В куб летит снег. Холод покусывает щеки. За снежной пеленой виднеются силуэты деревьев вблизи и каких-то строений вдали, за ними.

– Что думаешь? – спрашиваю я.

– Думаю, что не хочу больше оставаться в этом гребаном ящике.

Женщина ступает на снег и внезапно погружается по колено в мягкую белую пудру.

Чувствую, что препарат выдыхается. В левый глаз как будто воткнулась льдинка. Ощущение сильное, острое, но мимолетное.

Выхожу следом за Амандой, и мы берем курс на жилой квартал.

Под слоем свежего снега лежит другой, более плотный, с хрустящей коркой, ломающейся медленно и неохотно.

Догоняю Аманду.

Мы бредем через заснеженную пустошь к домам, которые словно исчезают перед моими глазами.

Если меня от холода хоть немного защищают джинсы и толстовка, то Аманде в ее красной юбке, черном свитерке и туфельках приходится туго.

Проведя большую часть жизни на Среднем Западе, я никогда не знал такого холода. Щеки и скулы стремительно замерзают, пальцы начинают терять чувствительность.

Ветер гонит нас вперед, снегопад усиливается, и мир все сильнее напоминает игрушку «снежный шар», которую только что как следует встряхнули.

Мы пробиваемся через сугробы, торопимся изо всех сил, но только проваливаемся глубже и глубже, и ориентироваться становится практически невозможно.

У Аманды посинели щеки. Волосы спутались и смерзлись.

Нас обоих трясет от холода так, что зуб на зуб не попадает.

– Надо вернуться, – с трудом выговариваю я.

В ушах только вой ветра.

Лукас смотрит на меня растерянно, а потом кивает.

Оглядываюсь – куба нет.

Страх сжимает сердце.

Снег метет сбоку. Те дома, что виднелись вдалеке, пропали.

Везде, куда ни посмотри, одно и то же.

Аманда роняет и тут же вскидывает голову. Я снова и снова сжимаю кулаки, стараясь восстановить кровообращение в кончиках пальцев, но толку от этого мало. Нитка на пальце заледенела.

Мысли начинают путаться.

Я трясусь от холода.

Мы крупно облажались.

Здесь не просто холодно, а смертельно холодно.

Я даже не представляю, насколько далеко мы ушли от куба.

Да и какое это имеет значение, если мы практически слепы?

В любом случае холод убьет нас в считаные минуты.

Не останавливаться. Двигаться.

В глазах у Аманды отстраненное выражение. По снегу она идет едва ли не босиком.

– Больно, – слышу я ее голос.

Наклоняюсь, подхватываю ее на руки и бреду, пошатываясь, дальше. Она прижимается ко мне всем телом, и я чувствую, как ее трясет.

Ветер, снег и холод – и мы в центре этой убийственной круговерти. Если только не смотреть вниз, под ноги, голова сразу начинает кружиться.

В какой-то момент я с полной ясностью осознаю, что мы умрем здесь.

Но все равно иду дальше.

Левую ногу вперед… теперь правую…

Лицо горит от холода. Руки наливаются тяжестью. Ноги замерзают.

Минута за минутой…

Метель не утихает, а только ярится сильнее, и холод кусает злее и злее.

Аманда бормочет что-то неразборчивое.

Я не могу так больше.

Не могу идти.

Не могу нести ее на руках.

Скоро, совсем скоро, мне придется остановиться. Сесть и держать на кленях женщину, которую я едва знаю. И тогда мы вместе замерзнем насмерть в этом жутком мире, который даже и не наш вовсе.

Я думаю о своей семье.

Думаю о том, что уже никогда их не увижу. Пытаюсь воспринять это во всех значениях и смыслах и теряю последний контроль над страхом…

Впереди дом.

Вернее, второй этаж дома, поскольку первый практически полностью заметен снегом, поднявшимся уже до трех слуховых окон.

– Аманда.

Глаза у Лукас закрыты.

– Аманда!

Ее веки вздрагивают и приподнимаются.

– Не отключайся.

Я усаживаю ее на снег, прислоняю к крыше, бреду к среднему окну и бью ногой по стеклу. Выбираю самые острые осколки, подхватываю Аманду и втаскиваю ее в детскую спальню – судя по всему, принадлежавшую маленькой девочке.

Набивные игрушки-зверюшки.

Деревянный кукольный домик.

Драгоценности юной принцессы.

Игрушечный фонарик.

Я тащу Аманду подальше от окна, через которое в комнату заносит снег. Потом беру фонарик и выхожу в коридор второго этажа.

– Эй? Есть кто-нибудь?

Дом проглатывает мой крик, но не отвечает.

Все верхние спальни пусты. Мебели в большинстве практически не осталось.

Включаю фонарик. Спускаюсь по лестнице.

Батарейки подсели, и свет в лампочке едва теплится.

Сойдя со ступенек, прохожу мимо передней двери в комнату, бывшую когда-то столовой. Окна забиты досками, без которых стекла не выдержали бы давления полностью завалившего их снега. Среди остатков порубленного на дрова обеденного стола лежит топор.

Переступаю порог, вхожу в комнату поменьше.

Чахлый луч фонарика натыкается на диван.

Пара кресел, с которых почти полностью содрана кожаная обивка.

Телевизор над забитым золой камином.

Коробка со свечами.

Стопка книг.

На полу, ближе к камину, расстелены спальные мешки и одеяла, валяются подушки. В спальниках – люди.

Мужчина.

Женщина.

Два мальчишки-подростка.

Глаза закрыты.

Все неподвижны.

Посиневшие, изнуренные лица.

На груди у женщины – семейная фотография, снятая в некие лучшие времена в оранжерее Линкольн-парка. Почерневшие пальцы намертво вцепились в рамку.

Возле камина вижу спички, стопки газет и кучку щепы рядом с подставкой для ножей.

Вторая дверь ведет из гостиной в кухню. Дверца холодильника распахнута, на полках – ничего. На столах – пустые металлические банки.

Крем-суп из кукурузы.

Фасоль.

Черные бобы.

Очищенные помидоры.

Супы.

Персики.

Все то, что покоится обычно на дальних полках и благополучно переживает дату истечения срока годности.

Даже банки с приправами и те вычищены до капли – горчица, майонез, желе…

За переполненной мусорной корзиной – замерзшая лужица крови и очищенный до костей скелет кошки.

Этих людей убил не холод.

Они умерли от голода.

На стенах гостиной танцуют отсветы пламени. Голый, я лежу в спальном мешке внутри другого спального мешка, накрытый вдобавок одеялами.

Рядом, тоже в двух спальниках, отогревается Аманда.

Наша мокрая одежда разложена на кирпичном камине, и лежим мы так близко к огню, что я чувствую, как тепло наплывает на лицо.

Буран не стихает, и сам каркас дома поскрипывает и постанывает, сопротивляясь порывам ветра.

Глаза у Аманды открыты.

Она не спит уже какое-то время, и мы выпили две бутылки воды, которые стоят теперь на камине, наполненные снегом.

– Как думаешь, что с ними случилось? – спрашивает Аманда. – С теми, кто жил здесь?

По правде говоря, тела умерших я перетащил в кабинет, чтобы они не попали ей на глаза.

– Не знаю. Может, ушли куда-то, где тепло?

Она улыбается.

– Врун. В нашем кораблике так жарко не бывает.

– По-моему, это называется крутой кривой обучаемости.

Аманда глубоко вдыхает и медленно выдыхает.

– Мне сорок один год. У меня была жизнь. Не самая яркая, не самая выдающаяся, но моя. У меня была работа. Квартира. Собака. Друзья. Любимые телепередачи. Парень, Джон, с которым я встречалась целых три раза. Вино. – Она смотрит на меня. – Я ведь ничего этого больше не увижу, да?

Я не знаю, что ответить.