Предатель памяти Джордж Элизабет

Я прошу женщину-мать помочь мне, но все бесполезно: она не хочет даже взглянуть на Соню. Тогда я бегом возвращаюсь сквозь заросли к озеру, надеясь найти помощь там, но, добежав до берега, поскальзываюсь и падаю в воду, и меня тянет вниз, отчего я не могу дышать.

В этот момент я просыпаюсь.

Мое сердце колотится как сумасшедшее. Я буквально чувствую, как в кровь вливается адреналин. Пока я записывал сон, сердцебиение понемногу стихло, но заснуть снова я даже не надеюсь.

«Разве Либби не с вами?» – удивляетесь вы.

Нет. Она не вернулась оттуда, куда унеслась после того, как мы, вернувшись от судьи Крессуэлл-Уайта, застали дома моего отца.

«Вы беспокоитесь о том, что с ней?»

Почему я должен беспокоиться о ней?

«Вы ничего не должны, Гидеон».

Я так не думаю. Я должен вспомнить больше. Я должен вернуться к музыке. Я должен привлечь в свою жизнь женщину, не боясь, что могу все потерять.

«Что именно потерять?»

Прежде всего самого себя.

«Вы можете потерять себя?»

Мне так кажется.

23 октября

Рафаэль, как обычно, пришел ко мне на свое ежедневное дежурство, только вместо сидения в музыкальной комнате и ожидания, когда же произойдет чудо, мы отправились в Риджентс-парк погулять по зоопарку. Служитель обмывал из шланга одного из слонов, и мы задержались на несколько минут у загона, наблюдая за тем, как водяные каскады стекают с огромного бока животного. Пучки волос вдоль слоновьего хребта проволокой вздымались в струе воды, а сам слон переминался с ноги на ногу, словно ища равновесие.

«Какие они все-таки странные, – заметил Рафаэль. – Интересно, какая философия стояла за идеей создания слонов. При виде таких биологических чудес я всегда испытываю сожаление, что плохо разбираюсь в эволюционных процессах. Каким образом, к примеру, существа, подобные слонам, развились из первобытного бульона?»

«Наверное, глядя на нас, слоны думают то же самое».

Еще с момента его появления в дверях я заметил, что он находится в отличном расположении духа. Это именно он предложил не сидеть дома, а пойти подышать сомнительной чистоты городским воздухом и еще более сомнительными ароматами зоопарка, где было не продохнуть от запахов мочи и сена. Я тут же насторожился. В этом мне виделась рука отца. Должно быть, он скомандовал Рафаэлю: «Вытащи его на улицу».

А когда отец отдает команды, Рафаэль повинуется.

Этим и объясняется то, как он сумел столько лет продержаться на позиции моего учителя музыки: он правил моим музыкальным образованием, а всем остальным в моей жизни правил папа. Рафаэль всегда принимал это разделение обязанностей в отношении меня.

Став взрослым, я мог, разумеется, заменить Рафаэля кем-то другим, кто сопровождал бы меня на гастролях – помимо папы, само собой, – и был бы моим партнером по ежедневным упражнениям и репетициям. Но за два десятилетия учебы, совместной работы и партнерства мы узнали друг друга так хорошо, что мне и в голову не приходило что-то менять. А кроме того, когда я еще умел играть, мне нравилось играть с Рафаэлем Робсоном. Он был – и есть – блестящий мастер. В нем нет искры, нет той страсти, которая давно бы уже заставила его справиться с нервами и не бояться играть на публике, ведь именно выступления создают связь со слушателями, завершая великий четырехчлен «композитор – музыка – слушатель – исполнитель». Но и без искры Рафаэль обладает артистизмом и любовью к музыке, а также примечательной способностью превращать технику исполнения в серию критических замечаний, указаний, поправок, упражнений и заданий, которые понятны начинающему музыканту и полезны признанному мастеру, желающему усовершенствовать свое умение. Поэтому я никогда не планировал избавиться от Рафаэля, несмотря на его полное подчинение моему отцу – и ненависть к нему.

Должно быть, я всегда ощущал их взаимную антипатию, хотя никогда не говорил об этом открыто. Все эти годы они, несмотря на неприязнь друг к другу, как-то уживались, и только сейчас, когда они начали с особым тщанием скрывать свою антипатию, у меня возник вопрос о том, что же породило ее.

Первым на ум приходит отношение Рафаэля к моей матери: он испытывал к ней особые чувства. Но это объяснило бы только его неприязнь к моему отцу, обладавшему тем, что Рафаэль так хотел заполучить. Это не объясняет отцовскую нелюбовь к Рафаэлю. Здесь должно быть что-то еще.

«Возможно, дело в том, что Рафаэль мог дать вам и чего не мог дать вам отец?» – предлагаете вы еще один вариант.

Это верно, мой папа не владеет ни одним музыкальным инструментом, но мне кажется, что его неприязненное отношение к Рафаэлю кроется в чем-то более глубинном, даже атавистичном.

Когда мы покинули загон со слонами и отправились на поиски коал, я спросил Рафаэля: «Сегодня тебе было велено вывести меня на улицу?»

Он не отрицал этого. «Ричард говорит, что ты слишком много думаешь о прошлом и избегаешь заниматься настоящим».

«А ты как считаешь?»

«Я доверяю доктору Роуз. Как минимум, я доверяю доктору Роузу-отцу. А что касается доктора Роуз-дочери, то, полагаю, она обсуждает этот случай со своим отцом». Произнеся слово «случай», Рафаэль с тревогой взглянул на меня, ведь оно низводило меня до уровня редкого феномена, описание которого вскоре появится в том или ином психиатрическом журнале, причем имя мое будет скрупулезно вычеркнуто, но все остальное, неоновыми стрелками указывающее на меня как на пациента, останется. «Он десятки лет занимался тем, что происходит сейчас с тобой, и наверняка делился опытом с дочерью».

«А что, по-твоему, со мной происходит?»

«Я знаю, как она называет это. Какая-то там амнезия».

«Папа сказал тебе?»

«Конечно сказал, как же иначе? Ведь твоя карьера имеет отношение и ко мне».

«Но ты сам в амнезию не веришь?»

«Гидеон, я не в том положении, чтобы верить или не верить чему-либо».

Он подвел меня к вольеру с коалами, внутри которого из пола торчали под разными углами ветки, изображая заросли эвкалипта, а о природном месте обитания диких коал напоминало панно с изображением леса, нарисованное на высокой розовой стене. Единственный некрупный медведь спал в перекрестье двух веток; рядом с ним висело ведро, наполненное листьями, служившими ему кормом. Вместо травы и почвы под медведем был бетон, а вокруг ни кустика, ни укрытия, ни игрушки. У одинокого коалы не было товарищей, только посетители вольера, которые свистели и кричали ему, недовольные тем, что ночное по своей природе животное отказывается изменить свой образ жизни в соответствии с их расписанием.

Я смотрел на все это, и на душе у меня росла тяжесть. «Господи, и зачем только люди ходят в зоопарк?»

«Это напоминает им об их свободе».

«Чтобы в полной мере насладиться своим превосходством».

«Да, и это тоже. В конце концов, ведь именно мы, люди, держим ключи от клеток».

«А-а, – протянул я. – Я так и знал, что за этой прогулкой в Риджентс-парк кроется нечто большее, чем просто желание подышать свежим воздухом. Прежде я не замечал за тобой особой любви ни к пешеходным прогулкам, ни к животным. Так что сказал тебе папа? “Покажи Гидеону, как ему повезло. Покажи ему, какой тяжелой может быть жизнь”?»

«Если бы у него и были такие намерения, то он бы нашел место похуже, чем зоопарк».

«Тогда что? Только не говори мне, что сам выдумал идею с зоопарком».

«Ты слишком много размышляешь. Это вредно. И он это понимает».

Я невесело рассмеялся. «Как будто то, что уже случилось, не вредно!»

«Мы не знаем точно, что случилось. Мы можем только строить догадки. И эта амнезия, уж не знаю, какая именно, – не более чем предположение».

«Значит, он советовался с тобой. Вот уж не думал, что такое возможно, учитывая ваши прошлые отношения».

Рафаэль не сводил глаз с несчастного коалы. «Мои отношения с твоим отцом тебя не касаются», – произнес он ровным голосом, но капельки пота – извечная его Немезида – уже показались на его лбу. Еще пара минут – и с его лица потечет, и ему придется утираться носовым платком.

«Ты ведь был в доме, когда утонула Соня, – сказал я. – Папа рассказал мне. То есть ты все знал с самого начаа. Знал, что случилось, что привело к ее смерти и что за этим последовало».

«Давай выпьем где-нибудь чаю», – предложил Рафаэль.

Мы дошагали до ресторана на Барклейс-корт, хотя нас вполне устроил бы и обычный киоск с холодными и горячими напитками. Рафаэль не сказал ни слова, пока не изучил непритязательное меню. Подозвав средних лет официантку в старомодных очках, он заказал себе чай «дарджилинг» и кексы.

Она бодро покивала: «Будет сделано, дорогуша» – и стала ждать моего заказа, постукивая карандашом по блокнотику. Я попросил то же, что и Рафаэль, хотя есть не хотел. Официантка все записала и удалилась.

Время было между обедом и ужином, поэтому ресторан стоял полупустой, а рядом с нами вообще никого. Мы сидели за столиком у окна, и Рафаэлю оставалось лишь направить все свое внимание на улицу, где мужчина старался вытащить из колеса детской коляски застрявшее там одеяльце, а рядом стояла женщина с малышом на руках и подсказывала мужчине, что делать.

Я сказал: «По моим воспоминаниям, Соня утонула ночью или поздно вечером. Но если так, то непонятно, что ты делал в доме в такой час. Папа сказал мне, что ты был у нас».

«Она утонула ближе к вечеру, часов в пять или шесть. Я задержался, чтобы сделать несколько телефонных звонков».

«Папа говорил, что ты, вероятно, связывался с Джульярдом».

«После того как тебе сделали предложение, я очень хотел, чтобы ты поехал туда, и всеми средствами старался поддержать эту идею. Мне и в голову не могло прийти, что кто-нибудь способен отказаться от приглашения в Джульярд…»

«Как они узнали обо мне? Я уже отыграл несколько концертов, но не помню, чтобы подавал заявление туда. Помню только, что меня пригласили там учиться».

«Это я им написал. Послал твои записи. Отзывы. Статью о тебе, которую напечатали в “Радио таймс”. В Джульярде тобой заинтересовались и прислали анкету и форму для заявления, и я все заполнил».

«Папа знал об этом?»

И вновь на его лбу заблестели бисерины пота; на этот раз Рафаэль воспользовался салфетками, стоявшими в стаканчике на столе. Он сказал: «Я хотел показать ему приглашение уже оформленным, как решенное дело. Мне казалось, что, увидев готовое приглашение, твой отец согласится отправить тебя в Нью-Йорк».

«Но на это не нашлось денег», – с горечью подытожил я. И как ни странно, в этот миг я вновь почувствовал то жгучее, граничащее с яростью разочарование, вызванное знанием, что Джульярд недоступен мне, восьмилетнему мальчику, потому что нам не хватает денег, потому что в нашей жизни денег всегда не хватало и будет не хватать.

Следующая реплика Рафаэля удивила меня: «Деньги никогда не были решающим моментом в этом вопросе. Мы бы как-нибудь нашли нужную сумму. В этом я никогда не сомневался. К тому же тебе предложили стипендию. Однако твой отец и слышать не хотел, чтобы ты учился там. Он не хотел разделять семью. Я полагал, что его главной заботой были родители и что он не может их оставить, и поэтому предложил сам отвезти тебя в Нью-Йорк, чтобы все остальные могли не покидать Лондон. Но и это решение его не устроило».

«Так значит, это не из-за финансов? А я-то всегда думал…»

«Нет. В конечном счете дело было не в финансах».

Должно быть, на моем лице отразились растерянность и обида, потому что Рафаэль торопливо стал объяснять: «Твой отец считал, что тебе Джульярд не нужен, Гидеон, и я рассматриваю это как комплимент нам обоим. Он считал, что ты получаешь достаточно и здесь, в Лондоне, занимаясь со мной, и что ты преуспеешь и без переезда в Нью-Йорк. Время доказало его правоту. Смотри, кем ты стал сегодня».

«Ага. Только посмотри», – с иронией промолвил я. Рафаэль попал в ту же ловушку, в которую уже попадал я, доктор Роуз.

Смотрите, кем я стал сегодня: сижу скорчившись в кресле у окна музыкальной комнаты, где звучит что угодно, кроме музыки. Я торопливо записываю случайные мысли, пытаясь – хотя и не верю в результат – вспомнить подробности своей жизни, которые мое подсознание решило стереть из моих воспоминаний. И теперь я узнаю, что даже то немногое, что я сумел раскопать в завалах памяти, – например, приглашение в Джульярд и обстоятельства, помешавшие нам принять его, – оказывается неточным. Чему же мне верить, доктор Роуз, на что полагаться?

«Вы сами поймете», – тихо отвечаете вы.

Но я спрашиваю вас, откуда такая уверенность. Факты моего прошлого все чаще представляются мне в виде движущихся мишеней, и они скачут на фоне лиц, которых я не видел долгие годы. Так действительно ли это факты, доктор Роуз, или лишь то, что я желаю считать фактами?

Я попросил Рафаэля: «Расскажи о том, что случилось, когда утонула Соня. Расскажи про тот вечер, про тот день. Как все было? Убедить папу говорить на эту тему…» Я потряс головой. Вернулась официантка с нашим чаем и кексами, разложенными на пластмассовом подносе. Следуя идее оформления зоопарка в целом, поднос был выкрашен так, чтобы выглядеть не тем, чем является, в данном случае – под дерево. Женщина расставила перед нами чашки, блюдца, тарелки и чайники. Я подождал, пока она не закончит, и продолжил: «Он почти ничего не рассказывает мне. Если я хочу говорить о музыке или о скрипке, то все в порядке. Он считает это прогрессом. Если же я сворачиваю в сторону… Он последует за мной, но для него это сущий ад. Я вижу».

«То было адом для всех».

«Включая Катю Вольф?»

«Я бы сказал, что ее ад пришел позднее. Она и предполагать не могла, что суд определит ей двадцать лет заключения».

«Так вот почему на суде… Я читал, что она вскочила и пыталась сделать заявление после того, как судья зачитал приговор».

«Да? – удивился Рафаэль. – Этого я не знал. В день вынесения приговора я не ходил в суд. К тому времени мне уже хватило сцен правосудия на всю дальнейшую жизнь».

«Но ты ходил вместе с ней в полицейский участок. В самом начале. В одной из газет я видел фотографию, где вы вдвоем выходите из участка».

«Скорее всего, это было простое совпадение. Полиция всех вызывала на допросы и дачу показаний. Почти все мы были там не раз и не два».

«И Сара Джейн тоже?»

«Ну да, наверное. А почему ты спрашиваешь о ней?»

«Мне нужно будет повидать ее».

Рафаэль намазал маслом свой кекс и поднес ко рту, но не откусил, а уставился на меня, словно позабыв обо всем. «С какой целью, Гидеон?»

«Это просто одно из направлений, которое мне хотелось бы изучить. Доктор Роуз предлагает то же самое: следовать моим инстинктам, искать связи, пытаться найти то, что пробудит память».

«Твой отец не обрадуется, узнав о твоем намерении».

«А ты отключи телефон».

Рафаэль откусил от кекса огромный кусок, явно пытаясь скрыть смущение оттого, что его вывели на чистую воду. Но неужели он всерьез надеялся, что я не догадаюсь об их ежедневных консилиумах с отцом относительно моего прогресса или отсутствия такового? Ведь их двоих самым кардинальным образом затронуло происходящее со мной, и помимо Либби и вас, доктор Роуз, только они знают об истинном масштабе моих проблем.

«Что ты надеешься получить от встречи с Сарой Джейн Беккет, при условии, конечно, что ты сможешь разыскать ее?»

«Она живет в Челтнеме, – сообщил я. – Уже много лет. Я получаю от нее по открытке на каждый день рождения и на Рождество. А ты разве нет?»

«Ну ладно, значит, она живет в Челтнеме, – сказал он, игнорируя мой вопрос. – Чем она поможет тебе?»

«Не знаю. Может, она сумеет рассказать мне, почему Катя Вольф отказалась говорить о том, что произошло».

«Она имела право на молчание, не забывай этого, Гидеон». Рафаэль положил остаток кекса на тарелку и взял чашку, обхватив ее двумя ладонями, словно пытаясь согреться.

«В суде – да. В общении с полицией – да. Там она не обязана была говорить. Но со своим адвокатом? Почему она отказалась общаться даже с ним?»

«Она еще не очень твердо знала английский. Может, ей объяснили ее право на молчание, а она неправильно поняла».

«Это напоминает мне еще кое о чем, чего я не могу понять, – подхватил я. – Если она была иностранкой, то почему отбывала наказание в Англии? Почему ее не отослали обратно в Германию?»

«Она добивалась отмены репатриации через суд и выиграла».

«Откуда ты знаешь?»

«Как я могу не знать? В то время все газеты только о ней и писали. Каждое ее движение, каждый поступок за решеткой выносился прессой на всеобщее обозрение. Это было грязное дело, Гидеон. Оно разбило жизнь твоих родителей, оно в течение трех лет убило твоих бабушку и дедушку, и оно с тем же успехом разрушило бы и тебя, если бы мы не берегли тебя от него всеми правдами и неправдами. Так что все твои копания в прошлом… спустя столько лет… – Он поставил чашку на стол и долил в нее чаю. – Ты не притронулся к еде».

«Я не голоден».

«Когда ты последний раз ел? Выглядишь прескверно, должен сказать. Съешь кекс. Или хотя бы выпей чаю».

«Рафаэль, а что, если это не Катя Вольф утопила Соню?»

Он осторожно опустил на стол чайник. Пододвинул к себе сахарницу и высыпал в чашку еще один пакетик сахара, затем добавил молока. Я заметил, что он проделал это не как обычно – сначала молоко, потом сахар, – а в обратном порядке.

Закончив с размешиванием и доливанием, Рафаэль наконец сказал: «Если она не убивала Соню, то почему тогда молчала?»

«Возможно, она подозревала, что полиция извратит ее слова. Или что это сделает королевский прокурор, если ей придется давать показания в суде».

«Действительно, такое могло случиться. Но ее адвокат не стал бы извращать ее слова, если бы она соизволила хоть что-нибудь сказать ему».

«Это от моего отца она забеременела?»

Рафаэль поднял свою чашку, но, услышав мой вопрос, поставил ее обратно. Он выглянул в окно: супружеская пара, у которой случилась проблема с коляской, выгрузила из коляски сумку, две детские бутылочки и пачку памперсов. Они перевернули коляску на бок, и мужчина атаковал колесо каблуком ботинка. Рафаэль негромко произнес: «Это не имеет никакого отношения к проблеме», и я понимал, что он говорит не об одеяле, которое по-прежнему цеплялось за колесо и не давало коляске ехать.

«Как ты можешь так говорить? Откуда ты знаешь? Она забеременела от него? И из-за этого брак моих родителей распался?»

«Только супруги могут знать, отчего распался их брак».

«Хорошо. Принято. А остальное? Это его ребенка ждала Катя?»

«А что он сам тебе говорит? Ты его спрашивал?»

«Он говорит, что нет. Но ничего другого он в любом случае не сказал бы».

«Значит, у тебя есть его ответ».

«Но если не от него, то от кого же?»

«Может, от жильца? Джеймс Пичфорд был в нее влюблен. Он влюбился в нее до беспамятства в тот самый день, когда она впервые появилась в доме твоих родителей, и так никогда и не разлюбил».

«Постой, я всегда думал, что Джеймс и Сара Джейн… Я помню их вместе, жильца Джеймса и Сару Джейн. Я видел из окна, как по вечерам они вместе выходили из дома. И они частенько шептались на кухне».

«Думаю, это было до появления Кати».

«Почему?»

«Потому что после ее появления Джеймс почти все свободное время проводил с ней».

«То есть Катя потеснила Сару Джейн и в этом».

«Можно сказать и так, и я понимаю, к чему ты клонишь. Но в момент смерти Сони Сара Джейн была с Джеймсом Пичфордом. И Джеймс подтвердил это. Лгать ради нее у него не было никаких причин. Если бы он и солгал, то сделал бы это ради женщины, которую любил. Более того, я думаю, что если бы в момент Сониной смерти Сары Джейн не было бы с ним, то он с радостью предоставил бы Кате алиби и в результате все свелось бы к трагической небрежности при выполнении служебных обязанностей, но никак не к умышленному убийству».

«А это было убийство», – задумчиво сказал я.

«Когда были представлены все факты, то стало ясно, что да, это было убийство».

Гидеон

25 октября

«Когда были представлены все факты» – так сказал Рафаэль Робсон. А ведь именно к этому я и стремлюсь – к точному представлению фактов.

Вы не отвечаете. Вы сохраняете на лице непроницаемо нейтральное выражение, как, должно быть, вас учили делать, когда вы были еще студенткой психиатрического факультета. Вы ждете, чтобы я объяснил, чем вызван мой решительный настрой сменить тему. Понимая это, я вдруг теряю дар речи, не могу подобрать слова и начинаю сомневаться в самом себе. Я исследую мотивы, побудившие меня сделать это замещение – так, кажется, вы это называете? – и признаю все свои фобии.

«Какие фобии?» – спрашиваете вы.

Вы уже и сами их знаете, доктор Роуз.

«Я подозреваю, предполагаю, догадываюсь, но не знаю, – говорите вы. – Вы единственный, кто знает их, Гидеон».

Верно. Я согласен с этим. И чтобы показать, насколько чистосердечно мое согласие, я назову их для вас: страх толпы, страх застрять в метро, страх больших скоростей, полнейший ужас перед змеями.

«Все это достаточно распространенные фобии», – замечаете вы.

А еще страх неудачи, страх заслужить неодобрение отца, страх замкнутых пространств…

Вы поднимаете бровь, услышав это, и на миг теряете контроль над своим лицом.

Да, я боюсь замкнутых пространств, доктор Роуз, и понимаю, как это соотносится с моим неумением поддерживать отношения с другими людьми. Я боюсь задохнуться от слишком близкого контакта, и эта фобия указывает на еще большую фобию – на страх интимных отношений с женщиной. С любым человеком, если уж на то пошло. Но для меня это совсем не откровение. У меня был не один год, чтобы поразмыслить над тем, как, почему и в какой момент мои отношения с Бет совершенно расстроились, и, поверьте мне, у меня была масса возможностей обдумать мою неспособность ответить на чувства Либби. Итак, я осознаю и признаю наличие у меня страхов, я выношу их на свет, и разглядываю сам, и позволяю разглядывать другим. Разве после этого можете вы, или папа, или кто-то еще обвинять меня в том, что я замещаю свои страхи нездоровым интересом к смерти моей младшей сестры?

«Я ни в чем вас не обвиняю, Гидеон, – говорите вы, кладя руки на колени. – Однако вы, кажется, обвиняете себя».

В чем?

«Может, вы сами мне это скажете?»

О, я вижу вашу игру. И я знаю, к чему вы хотите меня подвести. К этому все хотят меня подвести, за исключением, может быть, только Либби. Вы хотите подвести меня к музыке, доктор Роуз, хотите, чтобы я говорил о музыке, окунулся в музыку.

«Только если вы сами этого хотите», – говорите вы.

А что, если я не хочу?

«Тогда мы можем поговорить о том, почему вы этого не хотите».

Вот видите? Вы пытаетесь обхитрить меня. Если только вы заставите меня признать…

«Что? – спрашиваете вы, когда я замолкаю в нерешительности, и голос ваш мягок, как гусиный пух. – Останьтесь со своим страхом, – говорите вы. – Страх – это всего лишь ощущение, это не факт».

Но то, что я не могу играть, – это факт. И боюсь я музыки.

«Всей музыки?»

О, вы знаете ответ на этот вопрос, доктор Роуз. Вы знаете, что я испытываю особый страх только перед одним музыкальным произведением. Вы знаете, что наваждением всей моей жизни является «Эрцгерцог». И вы знаете, что, когда Бет предложила включить его в программу концерта, я не смог возразить. Потому что предложение поступило от Бет, а не от Шеррилла. Будь это Шеррилл, я бы отмахнулся от него фразой «Подбери что-нибудь другое» и больше бы не думал об этом. Дело в том, что, хотя у Шеррилла нет такого пунктика, как у меня и у многих других, и его могло бы озадачить мое нежелание играть «Эрцгерцога», он так талантлив, что для него не составляет никакого труда заменить одно исполняемое произведение другим и он просто не стал бы тратить время и энергию на размышления о том, чем вызван мой каприз. Но Бет – это не Шеррилл, они абсолютно разные и в том, что касается таланта, и в своем отношении к людям. Бет уже подготовила «Эрцгерцога», то есть она обязательно захотела бы узнать причины моего отказа играть его. И в своих расспросах она неминуемо связала бы мою неспособность исполнять «Эрцгерцога» с другой моей неспособностью, которая когда-то очень близко ее коснулась. Вот почему я не стал просить ее выбрать другое произведение. Я решил справиться со своей слабостью, дать ей открытый бой. И проиграл.

«А раньше?» – спрашиваете вы.

Раньше чем что?

«До выступления в Уигмор-холле. Вы ведь репетировали, и не раз».

Конечно, мы репетировали.

«И на репетициях вы могли играть “Эрцгерцога”?»

Вряд ли мы вышли бы на сцену, чтобы исполнить трио, если бы один из инструментов…

«И во время репетиций вы играли его без осложнений?»

Я никогда не играл это трио без осложнений, доктор Роуз. У себя дома или на репетиции, я никогда не мог исполнять его без нервной дрожи, без жжения в желудке, без головной боли, без тошноты, которая заставляет меня целый час провести в туалете. А ведь это даже не публичное выступление!

«А как вы чувствовали себя перед концертом в Уигмор-холле? – задаете вы очередной вопрос. – Испытывали ли вы ту же реакцию на “Эрцгерцога”, что и на репетициях?»

И я умолкаю в растерянности.

Я вижу, как в ваших глазах вспыхивает искра интереса: вы оцениваете мою растерянность, прикидываете, решаете, выбираете, продолжать ли давление или подождать и позволить мне самому прийти к осознанию этого открытия.

Потому что перед концертом я не мучился.

И до сих пор не обращал внимания на этот факт.

26 октября

Я съездил в Челтнем. Сара Джейн Беккет превратилась в Сару Джейн Гамильтон и пребывает таковой уже двенадцать лет. Внешне она не сильно изменилось с того времени, когда была моей учительницей: чуть располнела, хотя грудь у нее от этого не появилась, а ее волосы по-прежнему такие же рыжие, какими были, когда мы с ней жили под одной крышей. Уложены они, правда, теперь по-другому – зачесаны назад и связаны на затылке в хвост, но все такие же прямые, какими я их всегда помнил.

Первое отличие, бросившееся мне в глаза, как только я увидел Сару Джейн, – это ее манера одеваться. Она, по-видимому, выросла из пышных воротников и кружев, которым отдавала предпочтение в пору преподавательства, и перешла к юбкам, пиджакам и жемчугу. Еще одной переменой в ее облике стали ногти. Раньше она обгрызала их до крови, откусывала заусеницы, а теперь ухоженные и длинные ногти блестели ярким лаком. Эта метаморфоза свершилась, очевидно, для того, чтобы привлечь внимание окружающих к кольцу с сапфиром размером с небольшую африканскую страну. Я так подробно говорю о ногтях Сары Джейн потому, что во время моего визита она активно жестикулировала и размахивала передо мной руками, словно желая подчеркнуть, насколько вырос ее социальный статус.

Человека, благодаря которому вырос социальный статус Сары Джейн, во время моего визита не было дома. Сама же хозяйка находилась в садике перед домом, который, в свою очередь, находился в очень модном богатом районе, где самыми популярными машинами являются «мерседесы» и «рейнджроверы». Сара Джейн наполняла огромную кормушку для птиц зерном из увесистого пакета, стоя на невысокой стремянке. Я не хотел напугать ее, поэтому подождал, пока она не спустится в целости и сохранности на землю, поправит костюм и похлопает себя по груди, проверяя, на месте ли жемчуг. Только тогда я окликнул ее. Ответив на мое приветствие с удивлением и радостью, она сообщила мне, что Перри – муж и средство повышения статуса, а заодно и благосостояния – уехал по делу в Манчестер и будет крайне разочарован, когда узнает, вернувшись, что пропустил такого гостя.

«Уж за эти годы он о тебе наслушался, – сказала она. – Только мне почему-то кажется, он так и не поверил, что я действительно знала тебя». И тут она испустила визгливый переливчатый смешок, отчего мне стало неловко. Я не смог бы объяснить, что именно меня смутило, могу лишь сказать, что такой смех всегда казался мне неискренним.

Сара Джейн продолжала: «Проходи же, проходи в дом. Будешь кофе? Или чаю? А может, глоточек чего-нибудь покрепче?»

Она провела меня в дом, где все было оформлено и обставлено с таким вкусом, воплотить который могут только дизайнеры интерьера: идеальная мебель, идеальные цвета, идеальные objets d’art[25], деликатная подсветка, от которой выигрывает цвет лица хозяйки, и умеренная доза домашнего уюта в виде тщательно подобранных семейных фотографий. Направляясь делать кофе, Сара Джейн на ходу подхватила одну из них и сунула мне в руки. «Перри, – пояснила она, – его дочери и наши общие. Старшие по большей части живут у матери. К нам приезжают через выходные. Проводят у нас каждый второй праздник и половину каникул. Современная британская семья, как видишь». Снова трель смешка, и Сара Джейн исчезла за дверью, которая, по-видимому, вела в кухню.

Оставшись один, я от нечего делать принялся разглядывать семейный портрет. Отсутствующий в данный момент Перри восседал на снимке посреди пяти женщин: рядом его жена Сара Джейн, за его спиной две старшие дочери, каждая положила руку ему на плечо, маленькая девочка прислонилась к нему сбоку и совсем еще малышка устроилась у него на колене. Весь вид Перри излучал тот вид самодовольства, который, как мне кажется, появляется только у мужчин, успешно произведших потомство. Старшим девочкам было скучно до слез, младшие строили капризные мордочки, а Сара Джейн выглядела преувеличенно счастливой.

Она выглянула из кухни проведать меня как раз в тот момент, когда я возвращал портрет на стол, стараясь поставить его точно на то место, откуда его взяла хозяйка дома.

«Я заметила, – сказала Сара Джейн, – что мачеха – это та же учительница: она так же должна всемерно направлять и хвалить детей, не имея возможности прямо высказать то, что думает. И при этом необходимо угождать их родителям, в данном случае их матери. К сожалению, она пьет».

«Со мной было так же?»

«Силы небесные, конечно нет! Твоя мать не пила».

«Я имею в виду остальное: невозможность сказать прямо, что думаешь».

«Пришлось стать дипломатом, – ответила она. – Это моя Анжелика. – Она указала на девочку, сидящую на колене у Перри. – А это Анастасия. Кстати, у нее тоже есть талант к музыке».

Я ждал, что она назовет старших дочерей мужа. Когда этого не случилось, я задал обязательный в данном случае вопрос о том, на каком инструменте играет Анастасия. На арфе, получил я ответ. Как это в духе Сары Джейн, подумал я. В ней всегда было что-то от времен Регентства, как будто она попала в наш мир со страниц романа Джейн Остин. Она больше приспособлена к эпохе обстоятельных писем, кружев ручной работы и безобидных акварелей, чем к суматошной деятельности современной жизни. Я не могу представить себе, чтобы Сара Джейн трусцой бежала по Риджентс-парку с мобильным телефоном, прижатым к уху, – это почти так же невозможно, как представить ее за тушением пожара, добычей угля или управлением яхты. То есть вполне предсказуемо, что, узнав о намерении старшей дочери заняться музыкой, Сара Джейн склонила ее к игре на арфе, а не на электрической гитаре. И я уверен, что материнское руководство было осуществлено решительно и искусно, так что девочка, возможно, и не почувствовала его.

«Конечно, с тобой ей не сравниться, – сказала Сара Джейн, предъявляя мне другую фотографию, на этот раз с одной Анастасией, которая изящно вытянула руки (к несчастью, короткопалые, как и у ее матери), чтобы дотянуться до струн. – Но она делает успехи. Надеюсь, ты послушаешь ее как-нибудь. Когда у тебя будет время, само собой. – И она вновь испустила трель, которую считала смехом. – Ах, какая жалость, что Перри в отъезде. Я бы хотела, чтобы он познакомился с тобой, Гидеон. Ты приехал, потому что выступаешь в Челтнеме?»

Я сказал ей, что здесь у меня нет концерта, но больше ничего не стал объяснять. Она, очевидно, не слышала о происшествии в Уигмор-холле, и лучше было не касаться этого события в разговоре с Сарой Джейн. Поэтому я сказал ей только, что надеялся поговорить с ней о смерти моей сестры и о суде, последовавшем за ней.

«А-а. Да. Понятно», – кивнула она и уселась на пухлый диван цвета свежескошенной травы, а мне указала на кресло, на обивке которого разыгрывалась охотничья сцена в приглушенных осенних тонах с участием собак и оленя.

Как мне было известно из опыта, далее должны были последовать вопросы: «Почему? Почему сейчас? Зачем копаться в том, что давно прошло, Гидеон?» Но к моему удивлению, их не последовало. Вместо этого Сара Джейн посерьезнела, скрестила ноги, сложила руки одну на другую – та, что с сапфиром, легла сверху – и подняла на меня внимательный взгляд, в котором не было ни капли настороженности, с какой обычно встречали люди мои расспросы на эту тему.

«Что именно ты хотел бы узнать?» – спросила она.

«Все, что вы сможете рассказать мне. Например, о Кате Вольф. О том, что она за человек, легко ли было жить с ней в одном доме».

«Да, конечно, – негромко произнесла Сара Джейн, собираясь с мыслями. Потом она начала свой рассказ: – Ну, мне с самого начала было ясно, что она не подходит для работы в качестве няни твоей сестры. Со стороны твоих родителей было ошибкой нанимать ее, но они не видели этого, пока не стало слишком поздно».

«Мне говорили, что она любила Соню».

«О, несомненно любила. Нельзя было не полюбить Соню. Такая хрупкая малышка, такая болезненная – что и неудивительно, при ее-то состоянии, – но до невозможности славная и забавная, как, в общем-то, и все младенцы. Но Катя Вольф была слишком занята другими вещами, и это мешало ей посвятить всю себя Соне. А работая с детьми, ты должен полностью отдаваться им, Гидеон. Одной любовью не обойдешься, она рассыплется при первых же слезах и капризах».

«Какими вещами была занята Катя?»

«Уход за детьми не был для нее основным делом жизни. Это было лишь временное занятие, возможность перебиться и заработать деньги на то, к чему она действительно стремилась. Она мечтала стать модельером, хотя бог знает почему, учитывая совершенно дикие костюмы, которые она мастерила себе. То есть она собиралась работать на твоих родителей ровно столько, сколько потребуется для того, чтобы скопить достаточно денег для поступления в… поступления туда, где готовят модельеров, в колледж какой-то, наверное. Это первое».

«Было что-то еще?»

«Слава».

«Она хотела прославиться?»

«Нет, она уже стала известной: она была девушкой, которая перелетела через Берлинскую стену и на руках у которой погиб ее друг».

«Умер у нее на руках?»

«Хм, ну да. Так она рассказывала. У нее была тетрадь, куда она вклеивала все интервью, которые давала, все статьи из газет и журналов, где говорилось о ней, а о ней после того полета писали во всем мире. Если послушать ее, то кажется, будто это она сама придумала, сделала и надула тот воздушный шар, в чем я глубоко сомневаюсь. Я всегда говорила, что ей крупно повезло остаться единственной выжившей после той авантюры. Если бы парень выжил – не помню его имени, то ли Георг, то ли Клаус, – скорее всего, он рассказывал бы совсем другое насчет того, кто был автором идеи и кто сделал всю работу. То есть она прибыла в Англию с распухшей от самомнения головой, а за год, что провела при монастыре Непорочного зачатия, и вовсе возгордилась. Снова посыпались интервью, потом обед с лордом-мэром, аудиенция в Букингемском дворце… Она психологически не была готова превратиться в ничем не примечательную няню больного ребенка. А что касается физической и ментальной готовности к тому, с чем ей предстояло столкнуться… я уже не говорю о темпераменте… Нет, она не была готова к этому, ни в малейшей степени».

«То есть ей суждено было раньше или позже совершить ошибку», – задумчиво произнес я, и Сара Джейн, очевидно, сумела догадаться, о чем я думаю, потому что заторопилась подправить сказанное ранее: «Я вовсе не имела в виду, что твои родители наняли ее как раз потому, что она не соответствовала выдвигаемым требованиям, вовсе нет, Гидеон. Это было бы ошибочной оценкой тому, что имело место, и из нее следовало бы, что… нет-нет, неважно. В общем, это не так».

«И все же было очевидно с самого начала, что Катя не справится со своими обязанностями?»

«Это было очевидно, но только тем, кто присматривался к ней, – ответила Сара Джейн. – Ну а мы с тобой больше остальных членов семьи находились там, где были Катя с малышкой, так что мы могли и видеть, и слышать… И в доме мы четверо бывали гораздо чаще, чем твои родители, ведь они работали. Так что мы знали больше остальных. По крайней мере, я».

«А мои бабушка с дедушкой? Где были они?»

«Должна сказать, твой дед частенько ходил вокруг да около Кати. Он симпатизировал ей и любил находиться в ее обществе. Но он ведь был не совсем в себе, если ты понимаешь меня. Вряд ли он заметил бы что-нибудь необычное, а если бы и заметил, то не стал бы говорить об этом».

«Необычное?»

«Ну да. Например, Соня плачет, оставленная одна. Или Катя уходит из дома, когда девочка ненадолго заснула днем. Телефонные разговоры во время кормления. Общая нетерпеливость и раздражение, если Соня капризничает. То есть такие мелочи, которые вызывают определенные вопросы и беспокойство, но которые нельзя назвать грубой небрежностью».

«Вы кому-нибудь говорили о них?»

«Говорила. Твоей матери».

Страницы: «« ... 2122232425262728 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

В современном высокотехнологичном обществе многофункциональность становится неотъемлемой частью жизн...
Уже не новость, что официальная история России, примерно с XVII века, со времени установления «роман...
Публикация мемуаров А. В. Черныша (1884–1967), представителя плеяды русских офицеров – участников Пе...
В этой книге вы:— на собственном опыте почувствуете, насколько прекрасны и фантастичны астральные пу...
Трудно современному человеку реализовать свои эротические желания и фантазии. Нет еще доступных обще...
О чем эта книга? Действительно ли можно сделать своего ребенка счастливым по книжке?Эта книга не о в...