Предатель памяти Джордж Элизабет

– А, верно, – протянул детектив. – Это имя я вряд ли забуду. Вся их семейка доставляет нам одни хлопоты с того самого дня, как они появились на этот свет.

– Но что касается именно его… – напомнила Барбара.

– И насчет него могу поделиться одной-двумя историями.

Слушая старожила полицейского участка, Барбара успевала делать заметки в своем блокноте, потом повесила трубку и побежала искать Линли.

Инспектор нашелся в своем кабинете; он с мрачным видом стоял у окна. Должно быть, он успел заскочить домой между ночным визитом в больницу и приходом на работу, потому что выглядел, как всегда, безупречно: гладко причесанный, идеально выбритый, превосходно одетый. Единственным признаком того, что не все в порядке, была его осанка. Обычно он стоял, как будто вместо позвоночника у него металлический шест, а сегодня ссутулился, словно придавленный тяжелым мешком с зерном.

– Ди сказала мне только, что он в коме, – заявила Барбара вместо приветствия.

Линли перечислил повреждения, полученные суперинтендантом Уэбберли. Закончил он свой рассказ следующими словами:

– Повезло ему только в том, что автомобиль не переехал его. Сила, с которой его ударило о капот, отбросила его на почтовую тумбу, и от этого он сильно пострадал. Но все могло быть гораздо хуже.

– Свидетели были?

– Только один человек, который заметил, как по Стамфорд-Брук-роуд несется черная машина.

– Вроде той, что сбила Юджинию?

– Во всяком случае, она была значительных размеров, – сказал Линли. – Как говорит наш свидетель, это могло быть такси. Ему показалось, будто автомобиль был двухцветный, черный с серой крышей. Хильер настаивает, что это только кажущийся эффект от отражения фонарей на черной поверхности.

– Да плевать на Хильера, – хмыкнула Барбара. – Такси нынче красят всеми цветами радуги. В два цвета, в три цвета, красным и желтым, или покрывают от крыши до колес рекламой. Я бы сказала, что нам следует прислушаться к тому, что говорит свидетель. А поскольку у нас снова фигурирует большой темный автомобиль, то я здесь вижу прямую связь.

– С делом Юджинии Дэвис? – Линли не ждал ответа на этот вопрос. – Да. Я считаю, что эти дела связаны. – Он взял со стола блокнот, достал из нагрудного кармана и посадил на нос очки, затем сел за стол и кивком пригласил Барбару тоже садиться. – Но нам все равно не за что ухватиться, Хейверс. Я перечитывал свои записи, пытаясь найти хоть какую-то зацепку, но все без толку. Все, что мне приходит в голову, – это противоречивые показания Ричарда Дэвиса, его сына и Йена Стейнса относительно встречи Юджинии с Гидеоном. Стейнс утверждает, что она собиралась просить у Гидеона денег, чтобы выручить брата в тяжелой ситуации, иначе он мог бы потерять дом и все остальное; также Стейнс говорит, что уже после обещания встретиться с сыном она сказала ему, что произошло какое-то событие, которое не позволит ей обратиться к Гидеону за деньгами. В то же время Ричард Дэвис заявляет, что она никогда не просила о встрече с Гидеоном, а наоборот, это он хотел, чтобы она попыталась помочь Гидеону справиться с приступом боязни сцены, и в связи с этим они и собирались организовать встречу – по просьбе Ричарда, а не Юджинии. Гидеон в какой-то степени подтверждает слова отца. Он говорит, что его мать никогда не просила о встрече с ним, по крайней мере ему об этом неизвестно. Все, что он знает, – это то, что его отец хотел бы, чтобы он встретился с матерью, в надежде, что она поможет ему со скрипкой.

– Она играла на скрипке? – спросила Барбара. – В ее коттедже в Хенли не было ни инструментов, ни нот.

– Гидеон не имел в виду, что она будет учить его играть на скрипке. Он сказал, что на самом деле она ничего не смогла бы сделать, чтобы помочь ему, кроме как «согласиться» с отцом.

– И что это должно означать?

– Не знаю, честно говоря. Но вот что я вам скажу: у него не страх сцены. С этим парнем происходит что-то серьезное.

– Хотите сказать, его совесть гложет? Где он был три ночи назад?

– Дома. Один. Во всяком случае, так он говорит. – Линли отшвырнул блокнот и снял очки. – И с электронной перепиской Юджинии Дэвис тоже никакой ясности. – Он ввел Хейверс в курс дела и в заключение сказал: – На последнем сообщении было имя Jete. Вам это что-нибудь говорит?

– Может, это акроним? – предположила Барбара. Она попыталась придумать слова, которые могли бы начинаться с этих четырех букв, но в голову ничего путного не приходило. – А что, если это еще одно сетевое прозвище нашего друга Пичли, помимо Человека-Языка?

– Кстати, что вы раскопали про Пичли? – спросил ее Линли.

– Настоящий клад, – ответила она. – Архивные записи подтверждают слова Пичли, что двадцать лет назад он был Джеймсом Пичфордом.

– И почему вы назвали это кладом?

– Потому что это еще не все, – гордо заявила Барбара. – До того как стать Пичфордом, он был другим человеком, сэр, а именно Джимми Пичесом, малышом Джимми Пичесом из Тауэр-Хамлетса. Он сменил имя за шесть лет до убийства на Кенсингтон-сквер.

– Не совсем обычно, – признал Линли, – но не наказуемо.

– Само по себе – да. Но когда человек дважды меняет имя и при этом из его окна выпрыгивают два здоровенных битюга, едва завидев полицейского, то все это начинает пахнуть, как треска на солнце. Поэтому я позвонила в участок в Тауэр-Хамлетсе и поинтересовалась, не помнит ли кто-нибудь нашего Джимми Пичеса.

– И? – спросил Линли.

– Вот слушайте. Вся его семья на протяжении многих лет постоянно имеет неприятности с законом. Когда Пичли был еще Джимми Пичесом, он присматривал за ребенком, и малыш умер. В то время наш Джимми был подростком, и следствие ничего не нашло против него. В конце концов смерть признали случайной, однако Джимми Пичес успел провести за решеткой сорок восемь часов и подвергся допросу как подозреваемый номер один. Загляните в мои записи, если хотите.

Линли так и сделал, снова водрузив на нос очки.

Барбара тем временем говорила:

– Второй ребенок погибает в то время, когда в доме находился этот самый Пичес-Пичфорд. Что-то тут нечисто, сэр.

– Если он действительно причастен к смерти Сони Дэвис и если Катя Вольф молчала об этом все эти годы… – начал рассуждать Линли, но Барбара его перебила:

– Возможно, именно поэтому она не сказала ни слова с момента ареста, сэр. Скажем, между ней и Пичфордом что-то было – она же забеременела, помните? – и, когда Соня утонула, они оба знали, что полиция сразу прицепится к Пичфорду из-за той, первой смерти, стоит им лишь узнать его настоящее имя. Если бы они могли представить все как случайность, результат небрежности…

– А зачем ему было топить дочь Дэвисов?

– Зависть к тому, что в этой семье было, а у него не было. Гнев на то, как Дэвисы обращаются с его возлюбленной. Желание помочь ей в создавшейся ситуации и наказать людей, в которых он видит счастливых обладателей того, на что ему даже надеяться не приходится. И все это он вымещает на ребенке. Катя берет вину на себя, зная о его прошлом и думая, что она получит год или два за неосторожность, а он может получить пожизненное заключение за преднамеренное убийство. Ей и в голову не пришло, что в деле об убийстве ребенка-инвалида присяжные негативно отнесутся к ее упорному молчанию. Вы только вообразите, каким чудовищем представала Вольф в глазах присяжных, а она при этом отказывалась вымолвить хотя бы слово. И судья вкатывает ей по полной, она получает двадцать лет, а Пичфорд исчезает из ее жизни, оставив ее гнить в тюрьме, сам же превращается в Пичли и гребет деньги в Сити.

– И что потом? – спросил Линли. – Она выходит из тюрьмы, и что потом, Хейверс?

– Она рассказывает Юджинии, что случилось на самом деле и кто это сделал. Юджиния находит Пичли – так же, как я нашла Пичеса. Едет к нему на встречу. Но встретиться не успевает.

– Почему?

– Потому что ее сбивает машина.

– Это я понимаю. Но кто сидел в той машине?

– Мне кажется, что Лич прав в своих предположениях.

– Пичли? Почему?

– Катя Вольф ищет справедливости. Юджиния Дэвис тоже. Единственный способ добиться этого – убрать Пичли, а его это вряд ли устраивает.

Линли покачал головой.

– А как вы тогда объясните наезд на Уэбберли?

– Я думаю, вы и сами знаете ответ.

– Те письма?

– Настало время передать их в отдел. Вы не можете не видеть, что они важны для дела, инспектор.

– Хейверс, им более десяти лет. Они ни на что не могут повлиять.

– Нет, нет и нет. – Барбара дернула себя за светлую челку, не зная, как еще выразить свои чувства. – Ну смотрите. Предположим, между Пичли и Юджинией что-то было. Этим и объясняется то, что она оказалась ночью на его улице. Допустим, он приехал к ней в Хенли и между делом нашел те письма. Его сводит с ума ревность, поэтому он давит ее и затем давит суперинтенданта.

Линли снова покачал головой.

– Барбара, вы подтасовываете факты, чтобы они удовлетворяли вашей версии. Но они не умещаются в вашу версию, да и сама версия тоже не подходит.

– Почему нет?

– Потому что слишком многое остается без объяснения. Например: как Пичли удавалось поддерживать близкие отношения с Юджинией Дэвис, чтобы про это не пронюхал Тед Уайли, который, по-видимому, знал обо всех посетителях «Кукольного коттеджа»? В чем Юджиния собиралась признаться Уайли и почему она погибла за день до назначенной встречи? Кто такой Jete? С кем Юджиния встречалась в пабах и ресторанах? И что нам делать с этим совпадением: Катя Вольф выходит из тюрьмы и почти сразу же происходят наезды на двух людей, связанных с делом, за которое ее осудили?

Барбара вздохнула, опустила плечи и сказала:

– Ладно. Где Уинстон? Что он скажет нам про Катю Вольф?

Линли передал ей суть отчета Нкаты о передвижении немки от Кеннингтона до Уондсуорта прошлым вечером.

– Он убежден, что Ясмин Эдвардс и Катя Вольф что-то скрывают, – закончил он. – Когда он узнал об Уэбберли, то послал мне сообщение, что хочет еще раз поговорить с ними.

– То есть он считает, что между двумя наездами есть связь.

– Верно. И я с ним согласен. Связь определенно есть, Хейверс. Только мы еще не разглядели ее. – Линли поднялся, вернул Барбаре ее заметки и начал собирать бумаги на своем столе. – Давайте-ка наведаемся в Хэмпстед. Команда Лича наверняка раскопала что-нибудь полезное.

Уинстон Нката остановился перед Хэмпстедским полицейским участком и добрых пять минут не выходил из машины. Из-за столкновения четырех автомобилей на кольцевой дороге у него ушло более полутора часов на то, чтобы добраться до участка из Южного Лондона. И он был рад этому. Стояние в пробке, пока пожарные, врачи и транспортная полиция разбирались в мешанине из покореженного металла и поврежденных тел, дало ему возможность осознать всю глубину и последствия фиаско, которое он потерпел при разговоре с Катей Вольф и Ясмин Эдвардс.

Он испортил все дальше некуда. Развернулся во всем блеске. Словно бык, вырвавшийся из загона, он добрался из родительской квартиры до дома в Кеннингтоне через шестьдесят семь минут после того, как открыл глаза. Звонить в дверь раньше было бы совсем уж неприлично. Фыркая и роя копытами землю, опустив рога и стремясь в атаку, он поднялся на старом скрипящем лифте, но на самом деле его вознесло ощущение скорого завершения дела. Он всячески убеждал себя, что его очередной визит в Кеннингтон связан исключительно с расследованием. Потому что, если бы он смог доказать Ясмин Эдвардс, что Катя Вольф имеет интересы на стороне, в их отношениях возникла бы первая трещина, и тогда ничто не помешало бы Ясмин Эдвардс признаться в том, в чем он и так уже давно не сомневался: Кати Вольф не было дома в вечер убийства Юджинии Дэвис.

Это все, чего он добивается, говорил он себе. Он всего лишь коп, выполняющий свои обязанности. Ее плоть, гладкая и тугая, цвета новеньких пенни, не значит для него ровным счетом ничего. И тело ее, гибкое и сильное, с узкой талией над гостеприимными бедрами, тоже не имеет никакого значения. Ее глаза не более чем окна, темные как тени и пытающиеся спрятать то, что спрятать невозможно, – гнев и страх. Ее гнев и страх нужно использовать, и использовать их должен он, Нката, для кого она – ничто, всего лишь бывшая заключенная, которая однажды заколола своего мужа, а потом связалась с детоубийцей.

В его обязанности не входило выяснять, почему Ясмин Эдвардс привела детоубийцу в дом, где живет ее собственный ребенок, и Нката знал это. Но он говорил себе, что помимо получения важных и крайне нужных для расследования сведений было бы неплохо еще и заложить мину в отношения двух женщин, чтобы в результате последующего разрыва Дэниел Эдвардс оказался вне досягаемости осужденной убийцы.

Он закрывал глаза на тот факт, что мать мальчика тоже была осужденной убийцей. В конце концов, объектом ее преступления был взрослый человек. Ничто в ее прошлой жизни не показывало, что она способна поступить так же в отношении ребенка.

Поэтому он был переполнен собственной праведностью, когда звонил в дверь Ясмин Эдвардс. Отсутствие немедленного ответа только пришпорило его. И он жал на кнопку звонка до тех пор, пока не вынудил жильцов открыть ему дверь.

Нката сталкивался с предубеждением и ненавистью на протяжении почти всей своей жизни. Нельзя принадлежать к национальному меньшинству в Англии и не быть объектом враждебности, выражаемой вроде бы исподтишка, но сотнями способов и ежедневно. Даже в полиции, где профессиональные качества, казалось бы, должны значить больше, чем оттенок кожи, ему приходилось быть настороже, никогда не подпускать других слишком близко к себе, никогда не расслабляться, чтобы не расплачиваться потом за то, что он принял дружеское общение за признание равенства интеллектов. Это вовсе не так, что бы ни думал сторонний наблюдатель. И правильно поступает тот чернокожий, кто помнит об этом.

Из-за всего этого Нката давно считал себя неспособным к предвзятости, которую день за днем видел в других, в первую очередь по отношению к самому себе. Но после утреннего разговора с двумя женщинами он узнал, что его видение столь же узко и столь же подвержено скоропалительным заключениям, как и видение невежественных, плохо одетых и имеющих дурную репутацию членов «Национального фронта»[28].

Он видел их вместе. Он видел, как они приветствовали друг друга, как они разговаривали, как они шли парочкой по направлению к Галвестон-роуд. Он знал, что сексуальным партнером Кати Вольф была женщина. Поэтому, когда они вошли в дом и захлопнули за собой дверь, при виде силуэта обнимающихся фигур в окне он позволил своему воображению разыграться, и оно выскочило на волю, как необузданный конь из загона. Лесбиянка, встречающаяся с другой женщиной и скрывающаяся вместе с ней в доме, могла означать только одно. Так он решил. И это решение окрасило его второй визит в квартиру Ясмин Эдвардс.

Даже если бы он не сразу осознал, как сильно опростоволосился, то понял бы это, когда позвонил по телефону, полученному от Кати Вольф. «Харриет Льюис», – значилось на визитке, и Харриет Льюис сняла трубку. Она подтвердила все, что сказала Катя и что видел сам Нката: да, она является адвокатом Кати Вольф. Да, прошлым вечером они встречались. Да, они вместе пришли в дом на Галвестон-роуд.

– Вы покинули тот дом примерно через четверть часа? – спросил ее Нката.

Она спросила:

– А что такое, констебль?

– Какого рода дело привело вас на Галвестон-роуд? – продолжал он спрашивать.

– В любом случае это не ваше дело, – отрезала адвокат, отреагировав именно так, как предсказывала Катя Вольф.

– Как давно мисс Вольф является вашим клиентом? – попробовал Нката еще раз.

– Наш разговор окончен, – ответила Льюис. – Я работаю на мисс Вольф, а не на вас.

И он остался ни с чем, кроме ясного понимания, что сделал все неправильно и что теперь ему придется объясняться перед человеком, ставшим для него образцом для подражания, – перед инспектором Линли. Вот почему Нката несказанно обрадовался, когда машины на кольцевой сбились в кучу и окончательно встали, пропуская автомобили с сиренами и проблесковыми маячками. Он был благодарен не только за возможность отвлечься от тяжелых мыслей, но и за несколько дополнительных минут, которые он потратил на то, чтобы лучше подготовиться к отчету о работе, проделанной им за последние двенадцать часов.

И теперь, припарковавшись перед входом в Хэмпстедский полицейский участок, он собрал волю в кулак и заставил себя выйти из машины. Вошел в здание, предъявил удостоверение охране и направился навстречу наказанию, которое придется понести за совершенные им действия.

Своих коллег он нашел в комнате для совещаний, где как раз заканчивалось утреннее собрание. Белую доску целиком заполнял список заданий и фамилий людей, которым поручено их выполнять. Однако собравшиеся констебли вели себя необычно тихо, и Нката догадался, что им сообщили о происшествии с Уэбберли.

Вскоре все разошлись, и в комнате остались только инспектор Линли и Барбара Хейверс, занятые сравнением двух компьютерных распечаток.

Нката подошел к ним со словами:

– Простите. Крупная авария на кольцевой.

Линли взглянул на констебля поверх очков.

– А, Уинстон. Как все прошло?

– Обе упорно стоят на том, что сказали вчера вечером.

– Черт! – выругалась Барбара.

– Вы поговорили с Эдвардс наедине? – спросил Линли.

– Не было необходимости. Вольф встречалась со своим адвокатом, инспектор. Вот кем была та дамочка. Адвокат все подтвердила, когда я позвонил ей.

Он ничего больше не сказал, но его унылое лицо было более красноречиво, потому что Линли внимательно посмотрел на него, и Нката почувствовал себя при этом несчастным, как ребенок, огорчивший любимых родителей.

– У вас был весьма уверенный голос, когда вы звонили мне в последний раз, – заметил Линли, – а вы обычно бываете правы, когда испытываете уверенность. Вы действительно говорили с адвокатом, Уинни? Вольф не могла дать вам номер подруги, которая сыграла роль адвоката, когда вы позвонили?

– Она дала мне визитную карточку, – сказал Нката. – И какой адвокат станет лгать ради своего клиента, если копы хотят услышать от него лишь «да» или «нет»? Но мне все равно кажется, что женщины что-то скрывают. Просто я неправильно взялся за них и не смог выпытать правду. – А затем, поскольку его восхищение инспектором всегда перевешивало его желание хорошо выглядеть в глазах Линли, Нката добавил: – Но к тому же я там все напортил. Если с ними надо будет говорить еще раз, лучше, чтобы послали не меня, а кого-то другого.

Барбара Хейверс попыталась подбодрить товарища:

– Со мной это тоже случалось, и не раз.

Нката бросил на нее благодарный взгляд. Не так давно она действительно напортачила, и это стоило ей временного отстранения от работы, понижения в звании и, возможно, карьерного роста в столичной полиции. Но по крайней мере, в том деле она сумела выйти на убийцу, тогда как он, Нката, лишь все запутал и усложнил.

Линли сказал:

– Что ж, ладно. С кем не бывает. Ничего страшного, Уинстон. Мы разберемся.

Вопреки общему смыслу слов, в интонации инспектора сквозило разочарование. Но Нката знал, что ему предстоит выслушать более серьезные упреки от матери, когда он расскажет ей, что случилось. «Господи, – воскликнет она, – о чем ты только думал, сын?» И на этот вопрос он предпочел бы не отвечать.

Вздохнув, Нката сосредоточился и выслушал краткое сообщение о свежей информации, которую он пропустил, опоздав на утреннее собрание. Распечатка телефонных звонков с аппарата Юджинии Дэвис дополнена именами и адресами. Также идентифицированы все лица, оставившие сообщения на ее автоответчике. Женщина, назвавшаяся Линн, оказалась некой Линн Дэвис…

– Родственница? – спросил Нката.

– Предстоит уточнить.

…и, судя по адресу, проживает она недалеко от Ист-Далвич.

– К ней отправится Хейверс, – сказал Линли.

Мужчина, не назвавший себя и сердито требовавший, чтобы Юджиния Дэвис сняла трубку, был опознан как Рафаэль Робсон, проживающий в Госпел-Оук, что делало его ближе всех к месту преступления, за исключением Дж. В. Пичли, разумеется.

– Робсоном займусь я, – сказал инспектор и добавил, обращаясь к Нкате: – Попрошу вас присоединиться ко мне, – как будто чувствовал, что нужно помочь констеблю вернуть уверенность в себе.

Нката кивнул, и Линли продолжил сообщение. Расшифрованный список звонков подтверждает историю Ричарда Дэвиса о телефонных переговорах с бывшей женой. Начались они с первой недели августа, примерно в то самое время, когда их сын сорвал концерт в Уигмор-холле, и продолжались вплоть до утра перед смертью Юджинии Дэвис, когда Дэвис оставил ей короткое сообщение. Также Юджинии часто звонил Стейнс, так что свидетельства обоих мужчин в принципе можно считать подтвержденными.

– Вот вы где! – раздался голос от двери, когда Линли закончил. – Как раз хотел поговорить с вами тремя.

Они обернулись и увидели, что в комнату для совещаний заглянул старший инспектор Лич. В руке он держал листок бумаги, которым махнул себе за плечо, пояснив:

– Зайдите ко мне.

С этими словами он исчез, рассчитывая, что младшие чины последуют за ним.

– Вы нашли ребенка Кати Вольф, которого она родила в тюрьме? – спросил Лич у Барбары Хейверс, когда все собрались у него в кабинете.

Барбара доложила:

– Вчера я отвлеклась на Пичли после того, как заехала к нему за фотографией. Сегодня займусь ребенком. Но не похоже, чтобы Катя Вольф интересовалась, где он и что с ним, сэр. Если бы она хотела найти его, то первым делом ей следовало бы обратиться к монахине, а та утверждает, что немка с ней не связывалась.

Лич хмыкнул и сказал:

– Все равно проверьте.

– Слушаюсь, – сказал Барбара. – Вы хотите, чтобы я сделала это до того, как найду Линн Дэвис, или после?

– До. После. Просто сделайте это, мне неважно когда, констебль, – раздраженно буркнул Лич. – Мы получили отчет из лаборатории. Они проанализировали краску, найденную на теле.

– И? – вскинулся Линли.

– Нам придется кое-что поменять в общей картине. Эксперты говорят, что в краске найдены следы целлюлозы, смешанной с разбавителями. Данная технология не применяется в автомобилестроении уже лет сорок. То есть получается, что краска очень старая. Они считают, что она принадлежит модели пятидесятых годов.

– Пятидесятых? – недоверчиво переспросила Барбара.

– Это объясняет, почему свидетель вчерашнего происшествия с суперинтендантом подумал о лимузине, – сказал Линли. – В пятидесятые годы автомобили были большими. «Ягуары». «Роллс-ройсы». «Бентли» и вовсе были огромными.

– То есть ее переехали на ретроавтомобиле? – воскликнула Барбара Хейверс. – Да-а, вот как, значит, припекло.

– Это может быть и такси, – вставил Нката. – Старое, уже негодное, проданное в мастерскую, где восстанавливают такие машины и ставят в них современные двигатели.

– Такси, классический автомобиль или золотая колесница, – подытожила Хейверс. – Похоже, можно вычеркнуть всех, кто был у нас на подозрении.

– Если только кто-нибудь из них не одолжил машину у знакомого, – предположил Линли.

– Нельзя исключать такую возможность, – согласился Лич.

– Значит, мы снова начинаем с начала? – спросила Барбара.

– Я поручу кому-нибудь проверить это. И мастерские, занимающиеся восстановлением ретромашин. Хотя должен сказать, на машине пятидесятых годов следов от наезда на человека останется не много. В те годы машины были как танки.

– Но почти у всех у них были хромированные бамперы, – вспомнил Нката, – массивные хромированные бамперы, и такой обязательно помялся бы.

– Значит, надо проверить магазины, торгующие запчастями к старым машинам, – пометил у себя в блокноте Лич. – Проще заменить, чем ремонтировать, особенно если ты знаешь, что за тобой охотятся копы. – Он позвонил куда-то и отдал соответствующие распоряжения, после чего повесил трубку и сказал Линли: – И все-таки есть еще шанс, что это простое совпадение.

– Вы так думаете, сэр? – спросил Линли.

Нкату не обманул ровный тон инспектора: в этом диалоге явно присутствовал какой-то скрытый смысл.

– Мне бы хотелось так думать. Но я понимаю, что это глубоко ошибочно – думать то, что нам хочется.

Лич уставился на свой телефон, как будто внушением заставлял казенный аппарат зазвонить. Все молчали. Наконец он проговорил негромко:

– Он хороший человек. Может, он и совершал ошибки, но кто из нас безгрешен? Эти ошибки не делают его хуже, чем он есть.

Старший инспектор взглянул на Линли, и они обменялись многозначительными взглядами, разгадать которые Нката не смог. Потом Лич скомандовал:

– Идите работать, – и отпустил их.

За дверями кабинета Барбара сразу же обратилась к Линли:

– Он знает, инспектор.

Нката спросил:

– Что знает? Кто?

– Лич. Он знает, что Уэбберли был связан с этой Дэвис.

– Конечно знает. Они же вместе с Уэбберли работали над тем делом. Здесь ничего нового. Мы тоже это знаем.

– Верно. Но вот чего мы не знали…

– Достаточно, Хейверс, – остановил ее инспектор.

Они посмотрели друг на друга, после чего Барбара беззаботно произнесла:

– О! Само собой. Что ж, я поехала.

Она дружески кивнула Нкате и, поскольку они уже вышли из здания участка на улицу, зашагала к своей машине.

После этого туманного обмена репликами у Нкаты осталось ощущение, что Линли в качестве наказания за проваленное задание решил не делиться с ним какой-то новой информацией, которую нашел вместе с Хейверс. Нката подумал, что заслуживает такого отношения, ведь он только что доказал, что не обладает еще и умением правильно распорядиться новым ценным фактом. С другой стороны, напомнил себе расстроенный констебль, свой отчет об утреннем фиаско он составил достаточно продуманно, так что у инспектора не было оснований считать его совсем уж некомпетентным. Значит, дело было не в этом.

Нката почувствовал всю шаткость своей позиции.

– Инспектор, вы хотите отстранить меня?

– От чего, Уинстон?

– От этого дела. Ну, вы понимаете. Если я не могу расспросить двух девиц без того, чтобы все не испортить…

Линли смотрел на него с полным непониманием, и Нкате ничего не оставалось, кроме как продолжить, то есть признаться в том, о чем он предпочел бы забыть. Устремив взгляд на Барбару, которая забралась в свою жестянку «мини» и завела надсадно ревущий, изношенный мотор, Нката сказал:

– В смысле, если я не знаю, что делать с фактом, когда у меня есть этот факт, то, наверное, вы решили, что мне и знать не нужно никаких фактов. Но в таком случае у меня не будет полной картины, и от этого я буду менее эффективным, верно? Конечно, сегодня утром я показал, каким «эффективным» могу быть… То есть я хочу сказать… Если вы собираетесь отстранить меня от дела…

– Уинстон, – твердо прервал его Линли, – возможно, ношение власяницы и уместно, учитывая обстоятельства, но доходить до самобичевания все-таки не стоит.

– Что-о?

Линли улыбнулся.

– Перед вами открывается блестящая карьера, Уинни. В вашем послужном списке нет никаких пятен, чего не скажешь о нас с Барбарой. И я хотел бы, чтобы так все и оставалось. Вы понимаете?

– Это значит, что я провалил задание? Что следующая ошибка будет означать формальное…

– Нет. Это значит, что я хотел бы, чтобы вы оставались чистым, если… – Линли замолчал, подбирая слова, что было для него совершенно несвойственно. Он пытался объяснить что-то важное, не открывая при этом сути. Наконец он медленно произнес: – Если наши действия в дальнейшем будут подвергнуты проверке, то я предпочел бы, чтобы эти действия были моими, а не вашими.

Линли сформулировал свою мысль так тонко, что Нката, припомнив неосторожно сказанные слова Барбары, сумел сделать соответствующие выводы.

Потрясенный, он выпалил:

– Ничего себе! Вы раскопали что-то и молчите об этом?

Линли промолвил с иронией:

– Отличная работа, Уинстон, но я вам этого не говорил.

– И Барб все знает?

– Только потому, что она присутствовала при этом. Отвечаю за решение я, Уинстон. И хотел бы, чтобы так и было.

– А вдруг ваша информация ведет к убийце?

– Мне так не кажется. Но в принципе да, такое может быть.

– Это улика?

– Давайте не будем обсуждать это.

Нката не верил своим ушам.

– Тогда вы должны немедленно сообщить об этом Личу! Вы должны установить всю цепочку связей. Нельзя умалчивать об этом только потому, что вы думаете… А что вы, кстати, думаете?

– Что два ночных наезда на пешеходов связаны между собой, но сначала я должен выяснить, как именно они связаны, и только потом сделаю шаг, который может разрушить чью-то жизнь. То, что осталось от нее. Это мое решение, Уинни. И чтобы защитить вас, я прошу больше не задавать вопросов.

Нката смотрел на инспектора, все еще не в силах поверить, что Линли – не кто-нибудь, а Линли! – действует в серой зоне. Он догадывался, что если будет настаивать, то в результате окажется в том же положении, что и инспектор (и Барбара), но большие планы на будущее заставили его прислушаться к мудрым словам Линли. И все-таки он не удержался и сказал:

– Я бы не советовал вам так поступать.

– Принято к сведению, – ответил Линли.