Наказать и дать умереть Ульссон Матс
Сведала. Июль
Если он подберет эту девушку, никогда больше не сможет здесь остановиться ни для того, чтобы заправиться, ни даже просто зайти в бутик.
Он видел камеры слежения. Они фиксируют всех, кто стоит у бензоколонок, кто листает за столиками газеты или пьет кофе. Когда он расплачивался, камера смотрела четко в лицо.
Поэтому сейчас он сидит в машине в сотне метров от бензозаправки, вооруженный биноклем.
Наблюдает за ней.
Скоро ее смена закончится, и тогда девушка пойдет на остановку ловить автобус до Мальмё. Он будет тут как тут. «Вас подвезти?»
Или подождет за остановкой, потом ударит ее в солнечное сплетение. В случае с торговкой вином это сработало.
В тот раз он забрал ее ноутбук и жесткий диск из отеля в Гётеборге. Правда, не нашел там ничего, кроме списка покупателей, сортов вина и счет-фактур. Ее бизнес процветал, и это его удивило.
С ноутбуком оказалось сложнее, но тоже не критично. Накануне он прочитал статью о том, что семь самых распространенных паролей представляют собой различные комбинации цифр, от одного до девяти.
На восьмом месте было название американского сериала «Сайнфелд».
Далее шли различные сочетания букв.
Несколько дней он подбирал, экспериментировал.
Потом ларчик открылся.
Он вводил имя ее дочери – Йилль – с разными комбинациями цифр, пока не напал на нужную. Компьютер запел, и он вошел в мир Ульрики Пальмгрен. Она интересовалась садомазо, заходила на сайты по этой теме. Переписывалась с журналистами, пока не договорилась с одним о встрече, «чтобы посмотреть, как оно на деле». Жесткий диск он выбросил в гавани Гётеборга. Компьютер разбил и бросил в мусорный бак в лесу.
Он направил бинокль на бутик.
Она все еще работает.
У нее новые серьги, раньше он их не видел.
На цепочке тоже что-то висит.
Сейчас она принимает деньги от клиента. Смеется.
Ее зовут Юханна.
Она сладкая, но глаза лживые, нехорошие.
Он не понравился ей. Так всегда бывает с женщинами. Он внушает им отвращение или страх, прежде чем успеет что-либо сделать.
Он хотел бы, чтобы Юханна переоделась после смены. В юбку.
Не так-то просто расстегнуть джинсы, особенно если женщина сопротивляется. С юбкой проще.
Только что он кричал в машине.
Боже мой, когда он кричал в последний раз?!
Давненько.
Тогда мать решила задать ему трепку и отправила за розгами. Он нарезал прутьев, все подготовил, убрал в столовой стол и насыпал на него гравий, включил граммофон.
Желтая пластинка. Ричард Клифф, «Living doll».
Эту песню он выучил наизусть.
Оставалось расстегнуть ремень и пуговицы, спустить штаны и кальсоны. Он обрадовался, когда не обнаружил на них грязи. В вопросах чистоты мать очень придирчива. Потому и разозлилась, когда Катя Пальм вываляла его в навозе.
Он снял рубашку, перегнулся через стол и позвал мать.
Она явилась не сразу. Когда мать пьяна, трудно понять, что у нее на уме.
Наказание длилось столько же, сколько звучала «Living doll»: две минуты и тридцать семь секунд, правда мать разнообразила удары как в плане силы, так и темпа. Когда он кричал, она сердилась и била с размахом.
Завидев ее в тот раз, он испугался по-настоящему. Мать была пьяна, ее шатало, и в углу рта дымилась вставленная в мундштук сигарета. Он сам не знал почему, но замер при виде ее, не в силах сдвинуться с места.
– Чего стоишь, – зарычала мать. – Чего ждешь? Ложись и дрочи, гаденыш.
Потом она рванула штаны, вытащила и погасила сигарету о головку его члена.
Тогда он закричал.
И с тех пор ни разу не делал этого, вплоть до сегодняшнего дня.
– И не надейся, что это тебе вместо порки, гаденыш.
«Got myself a cryin, talkin, walkin… living doll…» – пел Клифф Ричард.
Глаза застилала голубая дымка. Он засыпал, и ему снились карусель и сахарная вата и отец, который брал его на руки. Когда же боль вернула его к действительности, пришло время заняться раной. Он давно научился оказывать себе первую помощь.
Сейчас в бутике трое мужчин. Один возится с кофейным автоматом, второй рассматривает диски с фильмами, третий разговаривает с Юханной.
Она смеется.
Флиртует.
А он распустил хвост и сыплет остротами.
Погоди-ка…
Да это же журналист!
Что он здесь делает?
Неужели идет по пятам, выслеживает его? А может, это ловушка?
Сердце заколотилось, кровь бросилась в лицо. Нет, нет, конечно же, все не так! Журналист просто остановился заправиться. Это совпадение. Случаются и более удивительные вещи, разве не так?
Юханна Статойл[44] смотрит на часы, озабоченно качает головой. Да она хочет подсесть к журналисту, уйти от заслуженного наказания!
Журналист возвращается с сосиской и булкой, садится в машину, жадно ест, открыв дверь. Потом направляется к мусорному баку. Кажется, выбросил половину сосиски. Заводит мотор – и машина трогается с места.
Он не смотрит в его сторону.
На флагштоке развевается вымпел.
Даже если это чистое совпадение, его нельзя назвать счастливым.
Потому что журналист беседовал с его будущей жертвой.
А что, если… что, если немного подсуетиться? В конце концов, можно подставить недоумка по-настоящему. Усыпить, напоить, чтобы наутро проснулся рядом с мертвой Юханной.
Хотя догонять поздно. Тем более что подоспел ее сменщик – невысокий мужчина с гребнем волос на макушке и огромной серьгой в правом ухе. Он видел его здесь и раньше.
Она удалилась, а когда вернулась, была в легком летнем платье и джинсовой куртке. И без чулок. Он облегченно вздохнул.
Крепыш с гребнем что-то сказал ей на прощание, она рассмеялась. Махнула ему рукой, вдела в уши наушники от плеера и направилась к автобусной остановке.
Он проехал мимо нее, остановился, вышел из машины и притворился, что рассматривает заднюю фару.
Юханна приблизилась.
– Вы не видели, фара горела, когда я притормозил? – спросил он.
– Что?
Больше он ничего не говорил. Быстро подошел, пару раз ударил в живот и – в солнечное сплетение. Через несколько минут Юханна лежала на полу в задней части машины и жадно глотала воздух.
Руки связаны за спиной.
Во рту теннисный мячик.
Юбка задрана.
Белые трусы.
В ухе серьга в виде скалящегося черепа.
Глава 30
Сольвикен, июль
Облачная громада почти рассеялась, когда я спускался к гавани в Сольвикене. Говорят, Сольвикен назван так потому, что здесь всегда солнечно. Разумеется, врут. Я сам пережил в этом городе несколько по-настоящему ненастных дней. И все же погода действительно балует здесь чаще, чем в других областях Сконе. Есть мнение, что гора Куллаберг раскалывает облачные массы, вдаваясь в небо, подобно гигантскому носу. Что ж, возможно. Я и сам не раз сидел по эту сторону залива Шельдервикен и любовался игрой скопившихся у горизонта туч. Где-то над Торековом и Бостадом громыхал гром и сверкали молнии, в то время как над моей головой светило солнце.
Не будь я так голоден, мог бы подождать с ужином. Съеденная на бензоколонке сосиска лежала в желудке напичканным стероидами неразлагаемым комом. В ресторане зал был полон, и все же Симон Пендер предложил мне жареного австралийского петуха и бокал красного вина. В качестве благодарности я выслушал его очередной анекдот:
– Знаешь, почему Гитлер так плохо играл в гольф? Потому что никогда не выбирался из бункера.
Когда я выходил из кухни, за спиной гремел его хохот. Когда же вернулся с подносом тарелок, собранных со столов на террасе, Симон шепнул, проходя мимо:
– Он ни разу не выходил из бункера…. Надо же… Очень смешно, согласись.
Я сел за столик у окна. На поверхности залива дрожали и расплывались огни маяков. Ветра почти не было. Пройдя в конец пирса, я увидел бы солнце, что садилось где-то между Куллабергом и Халландс-Ведерё. Но сейчас закаты над заливом интересовали меня меньше всего. Потому я отправился в свой дом, откуда сделал несколько звонков, расположившись на веранде со стаканом и бутылкой вина.
Арне Йонссону удалось разузнать имя девушки, фигурировавшей в старой газетной вырезке Вернера Локстрёма. Итак, на повестке дня Малин Юнгберг, больше двадцати лет назад разделившая судьбу Бодиль Нильссон.
Сейчас ее звали Малин Фрёсен, она жила в Карлскруне, работала консультантом в банке и растила двоих детей. Поначалу женщина не желала отвечать на мои вопросы, однако, узнав, что я беседовал с Бодиль Нильссон и что ее история интересует меня лишь в связи с недавними убийствами двух женщин, пошла навстречу. Мне удалось разговорить ее с условием нигде не упоминать ее имени.
В тот злополучный вечер Малин возвращалась с вечеринки, до дому было недалеко.
– Каких-нибудь полчаса, я много раз проходила это расстояние пешком. Сама не понимаю почему, услышав за спиной шум мотора, подняла вверх большой палец. Никогда не ездила автостопом. Возможно, я перебрала и сама того не заметила, голова слегка кружилась.
Малин не поверила глазам, когда в сотне метров от нее остановился белый автофургон. Водитель дал задний ход и поравнялся с девушкой. Он спросил Малин, куда ей, она ответила.
– Садись, нам по пути, – кивнул мужчина.
– Он сказал правду? – спросил я.
– Поначалу он ехал в нужную сторону, однако через… два… может, три километра свернул. Сказал, что срежет путь.
– И?..
– Привез меня на стоянку для отдыха, со столиками и всем прочим, и сказал, что у него проколота шина.
– Но шина была в порядке?
– Да, он вытащил меня из машины и… дальше вы знаете.
– Розги были уже при нем?
– Со мной он обошелся без розог. Перегнул через колено, снял трусы и отшлепал рукой. Как на старых порнографических картинках.
У Вернера Локстрёма хранились сотни таких на продажу.
Малин сообщила, что, хотя время перевалило за полночь, создавалось впечатление, будто мужчина возвращается с работы. Он был в светлых брюках, белой рубашке и пиджаке, как служащий офиса из Мальмё.
– Что, и при галстуке? – уточнил я.
– Нет, – ответила она, подумав.
– Больше ничего не помните? Как он говорил?
– Низкий, глухой голос.
– Отлично. Очки?
– Н-нет.
– Он не упоминал ваших родителей? Ничего про них не говорил?
– Мне было двадцать, я жила в своей квартире, отдельно от родителей.
– То есть единственные его слова – о проколотой шине?
– Да… нет… Еще он надеялся, что преподал мне хороший урок… Насчет того, что нельзя садиться в машину с незнакомым мужчиной.
– А потом уехал?
– Да. Понимаю, мне следовало бы записать номер… но я была в шоке. Понимаете?
– Но это был автофургон?
– Да, белый.
– Какие-нибудь надписи на бортах?
– Н-нет, ничего.
– А вам не показалось странным, что он возвращается из офиса в Мальмё на белом автофургоне в первом часу ночи?
– Нет, я об этом не подумала.
Оправившись, Малин пошла домой. В полицию она так и не позвонила.
– Мне было стыдно, понимаете? Взрослую девушку отшлепал мужчина. Потом я прочитала в газете о той, другой, и только после этого связалась с полицией Кристианстада.
– И?..
– И ничего. Они отметили, что похожее уже случалось, только в том случае у мужчины была розга.
Третью когда-то звали Сесилия Трюгг, теперь Сесилия Джонсон. Уже много лет она жила в Окленде, в Новой Зеландии, где занималась разведением собак. Овчарок, судя по доносившемуся из трубки лаю.
Я учел разницу во времени и, когда позвонил ей вечером, застал Сесилию выспавшейся и в хорошем настроении. Она только что приготовила кофе и ничего не имела против воспоминаний о прошлом.
– Так его поймали в конце концов? – поинтересовалась она на певучем шведско-английском, напомнившем мне вестерны об австралийских ковбоях.
Я в двух словах обрисовал ситуацию.
Сесилия Джонсон описала своего мучителя как мужчину между тридцатью и сорока, со светлыми волосами и «такой длинной челкой, что она закрывала глаза». Он был очень сильным, несмотря на сопротивление, схватил ее, как куклу, и прижал к колену. Сесилия удивилась, увидев в его руке розгу, она ожидала худшего.
Я спросил, как она оказалась в Новой Зеландии.
– Как это обычно бывает. Окончила школу, отправилась путешествовать и встретила здесь парня. У нас общие интересы: и я, и он любим детей и собак. У нас четверо детей.
Я хотел спросить, сколько у них собак, но вместо этого воскликнул:
– Отлично! Пью за вас «Си-джи-паск».
– Что это? – удивилась она.
Я замялся:
– Ах да, вы ведь живете в деревне… Это замечательное красное вино.
– Вот как? А я трезвенница, в жизни не выпила ни капли алкоголя.
– Что, и в тот раз тоже? – не поверил я.
– Да, тогда я вышла из церкви, с репетиции хора, и обнаружила, что у меня на велосипеде спустили оба колеса. А тут подвернулся мужчина на белом автофургоне.
Я схватился за голову. До сих пор я полагал, что «экзекутор» наказывал девушек за разврат и недостойное поведение, но в случае с Сесилией об этом и речи не шло. Она была пай-девочкой, маменькиной и папенькиной дочкой, трезвенницей и пела к тому же в церковном хоре. Я не сомневался, что о проколотых шинах также позаботился он.
– Он как-нибудь объяснился? Сказал за что?
– Говорил что-то насчет урока, который я должна извлечь.
– Извлечь урок? – переспросил я.
– Я была в шоке, поэтому плохо запомнила. Но что-то такое звучало…
– А что случилось с велосипедом? Вы напоролись на разбитую бутылку?
– Нет, кто-то проколол обе шины.
Завершая разговор, я вспомнил своего папу.
– Подумать только! – восклицал он, когда я сидел в наушниках рядом со старым магнитофоном. – Такая маленькая коробочка – и стерео…
Слово «стерео» он произносил как «стеро».
Я с восхищением посмотрел на свой мобильник.
Подумать только, и такая маленькая коробочка может достать до Новой Зеландии!
В этот момент «коробочка» сообщила мне о двух пропущенных звонках. Оба от Арне Йонссона.
– Я отыскал ее, – сообщил старик, когда я ему перезвонил.
– Кого?
– Ту, из Хальмстада.
– О!
Я не находил слов.
– Но она больше не живет там. Бывший коллега, хороший знакомый бывшего полицейского, который до сих пор имеет связи в полиции, нашептал, что она переехала в Гётеборг, к мужу. А та, что жила в Гётеборге, погибла в автомобильной аварии семь лет назад. Ты понимаешь, о ком я…
– И что-то подсказывает мне, вы знаете ее имя, – перебил я Арне. – Той, которая раньше жила в Хальмстаде, а потом переехала в Гётеборг.
– Мария Ханссон, – торжественно провозгласил Арне. – Ее и сейчас так зовут. Я дам тебе ее номер.
Между тем ресторан закрылся, Симон убирал посуду, сдвигал столы, складывал стулья и диванные подушки. Ему помогали две юные официантки и «мальчик» Андрюса Сискаускаса.
Я чистил зубы, когда со двора донесся странный шум.
Я давно привык ко всем здешним звукам и к тишине. Но сейчас кто-то копошился за моим домом – такое я слышал впервые. Потом раздались шаги, будто человек крался вдоль стенки.
Я вышел из ванной, проскользнул на веранду и поспешил к Симону в ресторан.
– Кто-то проник в мой дом.
Симон вышел на веранду с пятнадцатью диванными подушками на голове. Они с официантками устраивали соревнование, кто больше унесет. Симон всегда побеждал.
– Подожди! – Он свалил подушки кучей в углу и удалился на кухню.
Вскоре Симон появился с фонариком в одной руке и клюшкой для гольфа в другой. Клюшку протянул мне.
– Возьми. Такую неплохо иметь, хотя бы в целях самообороны.
Ничего подобного до сих пор держать в руках мне не приходилось. Я молча повертел свое оружие и помахал им из стороны в сторону.
– Будешь бить, я посвечу, – пообещал Симон.
– Пахнет дымом, – сказал я, с шумом втянув воздух.
Симон кивнул, снова вышел на кухню, вернулся с огнетушителем.
Лес подходил так близко, что двигаться вдоль задней стены было почти невозможно. И все же в кустах кто-то шевелился. Когда мы огибали угол, с другой стороны дома мелькнула человеческая фигура. Одновременно вспыхнула куча хвороста, которую я навалил возле стены. Пламя взметнулось на полметра, запахло бензином.
Симон оттеснил меня локтем не менее профессионально, чем Мартин Далин[45] в свои лучшие годы, вжался в стену и пустил в ход огнетушитель, тут же покрывший хворост шапкой белой пены.
– Что это было? – спросил Симон, отдышавшись.
На его лбу блестели капли пота.
– Не знаю. Кто-то хотел поджечь дом.
– А это что за черт?
Он указал на парковку. Раздался звук заводившегося мотора, и мы оба устремились туда что было сил. Однако увидели лишь фары спешащего к трассе автомобиля.
– Кому ты насолил? – повернулся ко мне Симон.
Я пожал плечами:
– Да мало кому…
– Подумай. – В голосе Симона звучала угроза.
Мы вернулись к дому. Огонь не коснулся стены. Я разбросал ногой обожженные ветки.
– Рухлядь какая-то… – Симон недоуменно вглядывался в темноту.
– Не знаю, я видел только задние фары, – развел руками я.
Мы вернулись в ресторан, где ждали официантки и «мальчик» Андрюса.
Симон налил каждому по кальвадосу.
«Мальчик» оказался трезвенником, так что я выпил и его кальвадос, когда расправился со своим. Потом пошел к себе и, прежде чем запереть дверь, обошел с фонарем вокруг дома.
В постель лег с клюшкой для гольфа.
Глава 31
Дома, июль
Юханна Статойл его разочаровала.
У себя на бензоколонке она двигалась и общалась как королева.
Он думал вытащить у нее изо рта теннисный мяч, как делал это со многими своими жертвами. Иногда ему доставляло наслаждение слушать их мольбы о пощаде, когда он на их глазах доставал розги. Но Юханна сразу впала в истерику и только мотала головой. Поэтому он оставил теннисный мяч на месте.
Она оказалась сильней, чем он думал. Ему пришлось поднапрячься, чтобы принудить ее лежать смирно.
Трудно оставаться королевой, когда розга гуляет по твоей заднице.
Одно радовало: прутья он срезал удачно.
Ей следовало бы проявить больше достоинства. Клиффа Ричарда она тоже не оценила.
Он не знал, была ли она в сознании, когда вокруг ее шеи затягивался ремень.
Его нога заскользила по полу, когда она испускала дух.
Он ненавидел подтирать мочу, но литовцев, которые могли бы сделать это за него, рядом не оказалось.
Он натянул трусы на распухшие бедра и ягодицы.
Потом вынес ее на лестницу, прежде чем взяться за ведро, тряпку и подмести ветки с пола.
Теперь он жалел, что она мертва. Ее саму следовало бы заставить убирать эту грязь.
Глава 32
Читать бесплатно другие книги:
