Наказать и дать умереть Ульссон Матс

Глава 33

Андерслёв, август

Он сидел на скамейке в нескольких метрах от могилы матери, под большим деревом – прятался от проливного дождя.

Вдыхал теплый, влажный воздух.

Он поставил на могилу букет летних цветов в вазе, на их лепестках блестели крупные капли.

Он не хотел вспоминать о матери, пусть хоть вся могила травой зарастет, ему все равно.

Но нужно поддерживать хотя бы видимость порядка, чтобы не вызывать подозрений.

После того как мать погасила сигарету о головку его члена, у него никогда не было эрекции.

Маленькая полька пыталась. Если ее и пугали его исполосованные шрамами бедра, она не подавала виду. Держалась. Старалась изо всех сил: ласкала, гладила, брала в рот. Один раз даже принесла синие таблетки в пластиковой баночке, она заказала их в Сети. А когда не помогли и они, предложила подать на «Виагру» в суд и стать миллионерами.

К тому времени он уже был миллионером, но она этого не знала.

Он рано начал зарабатывать: стриг и убирал траву, мыл машины, собирал пустые бутылки. Деньги прятал в сарае. Мать всегда боялась крыс, поэтому металлическая баночка надежно хранилась под половицей.

Со временем он оборудовал в сарае комнату и переселился туда насовсем.

И ни разу не увидел ни одной крысы.

Разве что слышал их. Матери он говорил, что в сарае они крупные, как кролики, с толстыми полуметровыми хвостами и глазами, горящими как фонари.

Он так и не понял, куда подевался его отец.

Иногда спрашивал об этом мать. В хорошем настроении она отвечала, что это не его дело. В плохом – ставила любимую пластинку и давала ему розог.

У каждого человека есть мелодия, с которой связаны особенно дорогие воспоминания. Иногда люди даже звонят на радио и заказывают любимые песни. Он тоже собирался позвонить и попросить неприятную ведущую поставить «Living Doll» Клиффа Ричарда, а затем поделиться своими воспоминаниями.

Мать любила музыку.

Иногда, будучи в хорошем настроении и в меру пьяной, она приглашала его в большую комнату и разрешала самому выбрать песню. А потом подпевала вполголоса или даже танцевала, взяв его за руки.

Анита Линдблум, Лилль-Бабс, Конни Фрэнсис, Сив Мальмквист, Пэт Бун, Перри Комо, Гуннар Виклунд – все, кроме Клиффа Ричарда, его она берегла для особых случаев.

Если бы она, по крайней мере, объяснила, за что так ненавидит его.

Она часто называла его обузой, уродом, повторяла, что, не будь его, она бы добилась в жизни многого.

Она действительно хорошо танцевала и пела.

Мать унаследовала дом от родителей, но это почти ничего не изменило в ее жизни. Вернее, вообще ничего. Она по-прежнему спала в каморке и никогда не убирала. Это всегда делал он.

Когда он просил у матери денег, чтобы купить что-нибудь для дома, она угрожала задать ему трепку.

Нередко он спрашивал себя: кто из родителей бил ее, отец или мать? Откуда она так много знала о наказаниях?

Ей, конечно, таких вопросов не задавал. Он рано научился молчать.

Иногда, когда мать уезжала в Копенгаген или готовила очередную пирушку для приятелей, он доставал старые фотоальбомы. И не узнавал мать на этих снимках. На них она была красивой и смеялась в камеру. Словно флиртовала с фотографами.

Отец работал старшим официантом в дорогих ресторанах в Мальмё. На одной фотографии он был запечатлен в компании коллег. Ресторан назывался «Крамер».

К отцу часто приходили гости, и вот его не стало.

После его исчезновения мать стали навещать незнакомые мужчины.

Отца звали Ян.

Попытки навести справки в Интернете ничего не дали. Папа пропал бесследно.

Странно, но мать он ни в чем не винил. Скорее, отца. За то, что оставил их с матерью.

Когда он стал достаточно большим и сильным, мать уже не могла с ним справиться.

Однажды он вернулся домой поздно вечером – убирался в чьем-то гараже в нескольких километрах от дома. Мать полулежала в кресле. На проигрывателе крутилась пластинка Лилль-Бабс, игла съехала к ее центру. На столе стояла пустая бутылка из-под вина. Стакан лежал у матери на коленях. Мокрая юбка прилипла к ногам, как будто мать описалась. Возможно, так и было.

Некоторое время он смотрел на нее, а потом заявил:

– Я знаю, почему отец ушел от нас.

Мать вздрогнула и открыла глаза – сначала левый, потом правый.

Наморщила лоб.

– Что?..

– Я понял, почему отец нас оставил.

Она села:

– Кто ты такой и что ты мелешь?

– Я понял, почему отец нас оставил, – повторил он третий раз.

– А, это ты, маленький негодник.

Ее левый глаз задергался, в то время как правый смотрел не мигая.

– Взгляни на себя в зеркало, – строго сказал он.

Мать попыталась встать, но снова рухнула в кресло.

– Сейчас ты у меня получишь…

– Я уже вырос из этого, мать.

– Из этого нельзя вырасти, мой мальчик. Что-что, а это я усвоила…

– Тогда тебе придется уложить меня на стол, а у тебя сил не хватит. Ты уже несколько лет не била меня, забыла?

Мать встала и прислонилась к столу, бутылка покатилась по полу.

Ее косметика давно поплыла и, похоже, успела высохнуть, помады было больше на щеках, чем на губах. Волосы торчали в разные стороны. Мать выглядела жалко.

– Ты похожа на клоуна. Сама-то понимаешь, до чего допилась?

– Иди сюда.

– Возьми меня, возьми…

– Ты говоришь об отце, маленький гаденыш. А знаешь ли ты, что тот, кого ты считаешь отцом, совсем тебе не отец? Неужели ты такой глупый?

У него закружилась голова, пришлось прислониться к двери.

Отец ему не отец?

Или она врет?

Но куда он исчез и почему не попрощался?

– Хочешь знать, кто твой отец? – спросила она. Он молчал. – Сам ни за что не догадаешься, я должна тебе сказать.

И мать рассказала все.

Он не удивился. Просто не мог взять в толк, что ему теперь делать.

Этот человек был частым гостем у его матери.

– Если хочешь меня побить, придется одолеть меня, – предупредил он.

– Полагаешь, мне не одолеть тебя, маленький гаденыш, но сил у меня больше, чем ты думаешь, – пролепетала она.

Мать пошатнулась, но пошла. Туфель на ней не было. Он попятился к лестнице, ведущей на второй этаж.

Мать шла за ним.

Он осторожно ступил на лестницу.

– Что ты задумал? – насторожилась она.

– Ты же хотела задать мне трепку, забыла?

Она неуверенно сделала следующий шаг.

Он продолжал подниматься. Шестнадцать ступенек – он считал.

Мать вцепилась в перила. Тяжело дышала, но тем не менее одолела все шестнадцать.

Когда она застыла на самом верху, с таким видом, будто только что пробежала стометровку, он наклонился и со всей силы потянул ковер на себя.

Мать ничего не сказала. Она опрокинулась и ударилась головой, и из ее горла вырвался странный звук. Потом снова и снова билась затылком о ступеньки, и каждый раз звук был такой, словно по лестнице катился перезрелый арбуз.

Позже он спрашивал себя, пыталась ли мать ухватиться за ковер. Если да, то у нее ничего не вышло.

Она дважды перекувырнулась через голову, прежде чем растянуться на полу с задранной юбкой и неестественно выгнутой ногой.

Он сразу понял, что она мертва, поправил ковер и спустился.

Челюсть у матери отвисла, на лице застыла отвратительная гримаса, глаза уставились в потолок.

Он удивился, когда увидел на ней темные нейлоновые чулки с поясом и красные трусы с кружевной оборкой. Все это промокло. Под матерью растекалась лужа.

Он не стал ее трогать.

Вместо этого обошел дом и еще раз внимательно все проверил. Он не знал, стоит ли поднимать упавшую бутылку и выключать проигрыватель. В конце концов оставил все как было, только протер перила и перестелил ковер. Собственно, он привык делать эту работу. Но бутылка по-прежнему валялась на полу.

Он не стал выключать свет и ушел к себе в сарай.

Несмотря на крысиную возню, он великолепно выспался. За окном шумели деревья.

Утром вернулся в дом и позвонил в полицию.

Сказал, что обнаружил мать мертвой. Судя по всему, она упала с лестницы. А перед этим, похоже, пила вино. Она была жива, когда он вернулся с работы, но он тут же ушел к себе и не знает, что произошло потом.

Жизнь странная штука: мать очень боялась крыс, а теперь лежит под могильной плитой, среди жуков, полевок и прочих тварей.

Остается надеяться, что их она переносит лучше, чем крыс, потому что другого общества на ближайшие тысячи лет у нее не предвидится.

Он встал со скамейки, потянулся, поднял воротник ветровки и зашагал к выходу.

Дождь прекратился, но в воздухе еще висели мелкие капли.

– Приятно видеть, как вы ухаживаете за могилой матери. Нынешние дети часто забывают отдать родителям последний долг, – окликнула его худая женщина с белыми волосами.

Ее покойник лежал через две могилы. Рука женщины дрожала, словно ее било током.

– Это единственное, что нам остается, – вздохнул он.

У ворот он увидел существо с темно-синим гребнем на голове, в потертой кожаной куртке, крепких зашнурованных ботинках и с иглами в ушах. Темные джинсы плотно обтягивали фигуру, но определить, юноша это или девушка, было невозможно.

Да и человек ли это, мало ли кого можно встретить возле кладбища.

Он задался вопросом: как гребень не падает при таком дожде?

Глава 34

Сольвикен, август

Похоже, солнечные дни закончились. Ничего удивительного: середина августа. Пока я ездил в Хёкёпинге, Мальмё и Треллеборг, лил дождь, потом опять выглянуло солнце. В воскресенье утром, лежа в постели, я слушал, как с деревьев падают тяжелые капли.

Больше тишину ничто не нарушало.

Я включил кофеварку, поджарил два яйца и забрал газеты из почтового ящика.

Несмотря на дождь, день выдался теплый. Я сдобрил яйца тобаско и вышел на веранду.

Все газеты опубликовали интервью Йеспера Грёнберга, в котором говорилось, что наш герой временно оставляет политику и уезжает в Остин читать лекции в Техасском университете.

Первоисточником оказалось новостное агентство ТТ. Остальные издания перепечатали текст слово в слово. Отличались разве что заголовки, размер шрифта и фотографии. Создавалось впечатление, что Грёнберг сочинил не только ответы, но и вопросы.

Происшествие в отеле он комментировать отказался. Сообщил, что его политическая карьера получила новый толчок и ему нет смысла оглядываться. Только вперед.

Будь Грёнберг блюзовым исполнителем, или художником, или и тем и другим одновременно, он мог бы выпустить новый альбом под названием «Жизнь только начинается».

Кроме того, Грёнберг побывал на консультации у семейного психолога и остался доволен. Потому что, как он выразился, «развод – это всегда катастрофа».

Все это выглядело по меньшей мере странно.

Удалось ли психологу спасти его брак – неизвестно. Кто оплачивал поездку в Остин: сам Грёнберг, Техасский университет или партия – также умалчивалось.

Лишь немногие утренние газеты опубликовали обзор политической карьеры Грёнберга: от успешных начинаний в качестве лидера молодежного движения до катастрофы в гётеборгском отделе. Новый партийный лидер заявил, что будет рад видеть Грёнберга в числе своих соратников, лишь только тот почувствует себя готовым заниматься животрепещущими проблемами партии и страны.

Какими именно, уточнять не стал.

Рядом с фотографией Грёнберга газета поместила маленький портрет Брюса Спрингстина. Подпись гласила: «Грёнберг любит шефа».

Я отложил газету и в пятнадцатый, наверное, раз за утро взялся за мобильник.

Бодиль Нильссон не отвечала и не посылала эсэмэсок.

Я полез в «Гугл» и снова набрал ее адрес.

Дом стоял на месте. Мужчина в кепке – тоже. Куда же он денется? Это ведь всего лишь фотография.

Тогда я набрал номер Арне Йонссона и отчитался перед ним за свое последнее интервью – или как это назвать? – с Марией Ханссон в Гётеборге. Кроме того, рассказал о неудачных попытках подытожить свидетельские показания.

– Я понятия не имею, кого ищу, – пожаловался я.

– Ты ищешь его, – уверенно сказал Арне.

– Не хотите ли заглянуть ко мне? Посмотрите, как я живу.

– В другой раз, – отвечал Арне. – Сегодня мне надо на кладбище. Свею я навещаю каждое воскресенье, она ждет.

– Тогда приезжайте во вторник, будет барбекю.

– Спасибо. Я люблю гриль, но, признаться честно, лучше съел бы рыбы. У вас есть рыба? Здесь невозможно достать хорошей.

– Сегодня нет. Но если появитесь во вторник, я позабочусь о том, чтобы она была. Ваша машина здесь проедет?

Арне водил «вольво-дуэтт» 1959 года. Я даже не знал, как выглядит эта модель.

– Она дергается при ста двадцати. Но если около ста или чуть за сотню, идет как по маслу и мурлычет, словно кошка. Не волнуйся за нее.

– У вас есть GPS?

– У меня есть карта.

Я не поинтересовался, имеется ли GPS или карта у Бодиль Нильссон. Так или иначе, во вторник вечером она подъехала. Должно быть, поднималась по лестнице со стороны гавани, пока я закладывал новый плей-лист в айпад. Я заметил ее, лишь когда она появилась у моей террасы.

– Вот где вы прячетесь.

Прошло два дня с тех пор, как мы виделись. Все это время я думал только о ней и все же успел забыть, какая она красивая.

Поскольку я стоял, колени мои задрожали. Я чуть не упал от неожиданности.

Некоторое время я молча пялился на нее как идиот.

– Извините за внезапное вторжение, – смутилась Бодиль. – Наверное, мне следовало позвонить или зарегистрироваться…

– Нет-нет. Просто я…

– Я могу…

– Нет-нет, входите, пожалуйста, – забеспокоился я. – Извините… Добро пожаловать.

Она подколола волосы, но несколько прядей свисало с затылка и с боков, падало на лоб. На Бодиль было белое платье в голубой цветочек и широкий ремешок на талии. Пока она поднималась на террасу, я отметил, что на ней нет лифчика.

Сам же я стоял перед дамой босиком, в боксерских шортах и футболке, до того выцветшей, что разглядеть рисунок или надпись на ней было невозможно. Я давно забыл, какого она цвета.

– Я лишь хотел сказать… вы сегодня загляденье, – пробормотал я.

Бодиль улыбалась.

Мне пришлось придержаться за стену, чтобы снова не потерять равновесия.

– Хотите кофе? – предложил я, собравшись с духом. – Может, чего-нибудь поесть?

– Кофе, пожалуйста, – кивнула она.

Я показал ей дом, и, когда вода закипела, мы снова сели на веранде.

– Это ваша дача или снимаете? – поинтересовалась она.

– Ни то ни другое, – объяснил я. – Симон, точнее, Симон Пендер арендует помещение под ресторан, в том числе и этот дом. Но сам живет в Энгельхольме. Мы давно знаем друг друга, и он пригласил меня пожить здесь. Дальше посмотрим. Не уверен, что будем заниматься этим и в будущем году. Держать ресторан на побережье – хлопотное дело.

– А я здесь никогда не была, – призналась Бодиль.

– В детстве я проводил в этих местах каждое лето, – улыбнулся я. – То есть не именно здесь, в Сольвикене. У родителей был домик неподалеку.

– Но сами-то вы живете в Стокгольме?

– Жил до сих пор.

– А родились в Мальмё.

Это прозвучало как утверждение, а не вопрос.

– Не могу этого отрицать.

Она посмотрела в сторону моря. При хорошей погоде отсюда виден Энгельхольм, Вейбюстранд, Тореков, вплоть до Халландс-Ведерё.

– Здесь красиво, – заметила Бодиль.

Когда дождь закончился, я надел рубашку и джинсы и предложил ей осмотреть окрестности.

Я уводил ее от Сольвикена. Чем дальше мы забредем, тем больше времени понадобится на возвращение, тем дольше Бодиль Нильссон пробудет со мной.

Ее дочь родители забрали на выходные в Тиволи, в Копенгаген.

– Терпеть не могу аттракционы, – призналась Бодиль.

– Ты выросла с мамой? – поинтересовался я.

– Одно время папа работал в США, и мы жили врозь. Но потом папа вернулся.

Она ни словом не помянула мужа, и я воздержался от расспросов. Не стоит будить спящую собаку.

Мы ели мороженое в гавани неподалеку, и я показал Бодиль место, где зимой во время шторма накрыло пирс и волны вынесли рыбацкие лодки на берег.

– Останешься на обед? – спросил я.

Мы возвращались в Сольвикен по горной тропинке. Я не терял надежды угостить Бодиль обедом. Она взглянула на часы:

– Мы припозднились.

В Сольвикене она первым делом позвонила отцу, выяснила, что они еще не вернулись из Копенгагена, и осталась на обед.

– Только, пожалуйста, без дурацких шуток, – прошипел я Симону.

– Но может, дама хочет послушать…

– Не хочет.

– Только один анекдот…

– Я прибью тебя клюшкой для гольфа.

– О’кей, о’кей. Никаких шуток, как скажешь. – Симон, вздыхая, поковылял из кухни.

Он вел себя безупречно, даже поставил на стол вазу с цветами.

Мы устроились за столиком у окна с видом на море.