Театральная история Соломонов Артур
Наташа дождалась, когда в спальне утихли вздохи мужа, которому она безапелляционно сообщила о разводе. Оставила недопитой восьмую кружку кофе и прошла в ванную. Открыла воду. Конспирация была излишней: плакала Наташа беззвучно. Она стояла на том же месте и даже в той же позе, в какой недавно стоял Саша. Утро: ванная Саши, не принявшая его слез. Вечер: ванная Наташи, принявшая ее слезы.
Жизнь рифмует себе и рифмует, не задумываясь, что словам, попадающим в лапы ее стихотворства, может быть больно.
На следующее утро Денис Михайлович не нашел ничего лучшего, как игриво осведомиться:
— Твои слова про развод — это разводка?
С легкостью включаясь в ее любимую игру словами, он стремился показать жене, что она остается самым близким для него человеком, и он не хочет эту близость терять.
— Нет, не разводка.
Он вдруг сообразил, что она избегает называть его по имени, давно избегает. Когда это началось? И почему он не заметил этого раньше?
— Ты помнишь, я сделал тебе предложение тоже в момент… как бы сказать… в момент, когда ты жонглировала словами. Ты говорила: «Я люблю соединять разные слова. Сочетать их — сочетать браком».
Наташа разглядывала скатерть на столе.
— Я тогда совсем ничего не понял… — продолжал Денис Михайлович. — В общем-то, я и сейчас мало что понимаю. Но тогда я ухватился за слово «брак» и предложил тебе… Ты не отказалась, здорово, спасибо…
Наташа разглядывала скатерть.
— И вот теперь я так, для рифмы, что ли, решил тоже поиграть — развод-разводка, развод — разводка… чтобы и вначале, и… и в конце… были, ну, словесные выкрутасы, что ли… Закольцовываем брак, — улыбнулся он уже совсем беспомощно.
Наташа наконец-то ответила. Голосом пустым, бесцветным:
— Мне кажется, те слова, которые я тогда сочетала браком, никакой пользы этому браку не принесли.
— Не говори о нас метафорами, ладно? Это обижает.
— Денис! — Его имя прозвучало в ее устах отвратительно. Он даже отпрянул — настолько неприятен был ему этот звук. — Наш развод — это развод. Здесь нет метафор.
Денис Михайлович, так сильно любящий жену, не понимал ее совсем. Если бы ему стало известно, как Наташа провела эту ночь, он бы изумился. Если бы ему сказали, что эта жесткость и даже жестокость — следствие того, что Наташа боится утратить решимость, он бы изумился еще больше. Оскорбить его показным равнодушием она хотела для того, чтобы не дать ему попытаться ее вернуть.
Наташа вышла из кухни и направилась в свою комнату. Собрав вещи в неправдоподобной величины чемодан, не прощаясь с мужем, она закрыла за собой дверь. Как полагала, навсегда.
Услышав щелчок, Денис Михайлович почему-то на цыпочках прошел в прихожую и надолго уперся взглядом в обитую черным, с двумя серебристыми замками, изящной медной ручкой дверь.
У него вдруг возникло ощущение, что эта дверь захлопнулась давно, многие месяцы, даже годы назад, а он почему-то лишь сейчас это заметил.
…Марсик лениво поглядывал на хозяина и его женщину, которая пришла ночью — с таким решительным видом, и с таким тяжелым чемоданом. Кот изящно прыгнул, и приземлился в самом центре чемодана. Свернулся клубком и стал наблюдать за Александром и Наташей.
Ничего особенного в этот вечер Марсик не приметил.
Не перебивай мои паузы
Сергей и Александр на репетициях объяснялись друг другу в любви, давали клятвы, а когда Сильвестр объявлял «На сегодня все!», расходились, стараясь не встречаться глазами. Единственные слова, которыми они обменялись за несколько десятков репетиций — «добрый день» и «до встречи». Все остальное — пламенные диалоги Ромео и Джульетты.
Александру показная легкость — в общении с коллегами, во время репетиций, — давалась с большим трудом. Тут бы самое время ему вспомнить про парадоксы легкости и тяжести, но он больше не обращался к этой символике. Она устарела. Вместе с ней потеряли остроту и его переживания начет аборта. Утратила власть и навязчивая идея, что они с Марсиком проживают какую-то единую судьбу.
Все, о чем он думал в прошлом, покрылось какой-то странной, музейной пылью. В музее оказалась и ненависть к Сергею. Чучело задушенного зверька стояло в самом темном зале, на самом непочетном месте — туда Александр не заходил. Он попытался сдать в музей и чувство к Сергею, но сделать этого не смог. Мешала роль, необходимость любить «своего Ромео». В этом чувстве все еще таилась энергия взрыва.
А потому, когда в коридоре он заметил Преображенского, стоящего у его гримерки, то замедлил шаг, пытаясь совладать с чувствами.
Сергей смотрел на Александра, как не смотрел уже давно — хотя и с некоторой опаской, но без неловкости. Александр подошел ближе, и Сергей протянул ему ладонь для рукопожатия.
— Привет. — Александр как можно более небрежно и, пытаясь улыбнуться равнодушно, пожал протянутую ему руку. Сердце застучало в пальцах, и он быстро высвободил их.
— Привет. — Почувствовав дрожь в Сашиных пальцах, Сергей смутился, и от смущения начал говорить деловым голосом: — Слушай, я тебя кое о чем хочу попросить. Зайдем к тебе на минутку?
— Конечно, конечно, — Александр вставил в замок ключ, повернул его, распахнул дверь и жестом пригласил Сергея.
— Садись. — Александр кивнул на пожилое, видавшее виды кресло.
— Нет, я и правда на минутку. Я вот о чем… Ты как вообще?
— Я нормально, — ответил Александр. Если чувство к Сергею вспыхнет снова — всему конец. И его карьере в театре, и отношениям с Наташей. А потому сейчас в нем преобладал страх, который, как ни странно, помогал поддерживать вожделенное равновесие чувств.
— Я так и думал, что нормально! Ты играешь все лучше, и без помех. — Сергей с царственной небрежностью отвесил комплимент.
— Да, — улыбнулся Александр, — теперь без помех.
— Тогда, — с заметным облегчением сказал Сергей, подхватывая его улыбку, — тогда послушай, — Сергей пристальнее вгляделся в Александра и окончательно убедился, что о деле можно говорить беспрепятственно, — Саша, ты на сцене так торопишься, что перебиваешь мои паузы.
— Твои паузы? — Александр, «плавающий в своих чувствах», настолько изумился, что прекратил заплыв.
— Только не говори, что ты думал, будто паузы общие, — сказал Сергей безо всякой иронии.
— Нет, но… Я как-то не думал, что они лично твои.
Они снова улыбнулись друг другу. Сергей неожиданно сел в кресло, от которого полминуты назад отказался. Напротив него, сняв теплую куртку и почему-то положив ее себе на колени, сел Александр.
— Нет, правда, — продолжал Сергей, и Александр, вслушиваясь в его интонации, начал верить: Сергей пришел, чтобы заключить мир. Чтобы забыть старое, — ты прямо атакуешь меня своими монологами. Побиваешь меня словами, как камнями. Понимаешь?
— Не вполне, — признался Александр.
— Вот, например, мне из-за тебя очень трудно дается сцена у Лоренцо. Где я, после твоих слов о любви… — Сергей с легким испугом посмотрел на Александра и решил сформулировать немного по-другому: — После слов Джульетты о любви мы стоим у брата Лоренцо. — Сергей поднялся с кресла, чтобы показать, как именно он стоит, и все его тело наполнилось нетерпеливой страстью. — Вот мы встретились. И Ромео, и Джульетта увиделись в келье, и оба так накалены, что Лоренцо боится оставить нас одних. И я говорю: «Скажи, Джульетта, так же ль у тебя от счастья бьется сердце?»
— Разве я оставляю тебе слишком маленькую паузу? — Александр слегка обиделся и спросил уже совсем укоризненно: — Разве сразу я тебе отвечаю?
— Саша! Ты вообще ничего не должен отвечать! Посмотри текст! Зачем ты говоришь «О да! О да!»?
Александр медленно и густо покраснел.
— Там вообще нет такой фразы! Это я привел самый яркий пример. Чтобы ты понял: ты не даешь мне говорить даже мои монологи.
— Извини, ты же знаешь, что я не специально…
Да, конечно, я знаю, что ты не хочешь навредить моей игре, иначе я не стал бы с тобой это обсуждать. В общем, постарайся давать мне возможность отыграть все паузы.
— Я тебя понял, Сережа… А могу я тебя спросить?
Сергей почувствовал, что сейчас может прозвучать какой-то интимный вопрос и решил не дать Саше возможности перевести разговор в опасную область.
— Да нечего спрашивать. — Он поднялся с кресла, которое на этот раз не издало ни звука, словно онемело. — Предлагаю репетировать так, будто этих, — Сергей замялся, подбирая наиболее мягкое слово, — этих событий вообще не было. Как думаешь?
— Я с радостью.
— Замечательно! — сказал Сергей и направился к выходу.
Сергей уже уходил, когда Александр запустил ему вслед:
— А вот на премьере, боюсь, не сдержусь. Все твои паузы зарежу.
Он просто хотел еще на минуту задержать Сергея, еще немного порадоваться, что они помирились. Но Сергей обернулся и так зло глянул на Сашу, что тот еле удержался, чтобы не отпрянуть.
— Сережа, я же пошутил. Конечно, на премьере я буду думать только о том, чтобы ты смог сыграть все паузы… — Преображенский нахмурился еще сильней: его брови почти соприкоснулись. — Извини, это, наверное, нервное, нервное, наверное…
Сергей улыбнулся — несколько официальней, чем того бы хотелось Александру, и вышел из гримерки.
Саша решил наконец-то повесить куртку, которую все еще держал в руках. Насадил ее на крючок. «Все ве-ли-ко-леп-но!» — произнес он довольно громко, обращаясь к куртке.
С Сергеем устанавливались ровные отношения. И Наташа теперь жила с ним. Их жизнь шла очень сложно, но — Наташа жила с ним.
Вы, гражданин, белугой не прикидывайтесь
Пока Александр сидел в гримерной, помощница режиссера Светлана вбежала в кабинет Сильвестра без стука.
— В чем дело? Пожар в театре? — Андреев, писавший что-то в блокнот, был раздосадован, что течение мысли прервано. Но он знал: Светлана врывается в кабинет, только если случается нечто чрезвычайное.
— Сильвестр Андреевич! — Светлана остановилась. Вызволить тревожную новость сразу, на одном выдохе, у нее не получилось. Подойдя вплотную к столу и глядя испуганно-влюбленным взглядом на Сильвестра, она собиралась с духом. Сильвестр проникся ее волнением.
— Ну же, Света, выпускай неприятности на волю, — нетерпеливо сказал он.
— Ипполит Карлович в Москве, — выдохнула Света.
— Как? — Андреев отбросил блокнот и вскочил. — Он же еще месяц должен быть в Лондоне! — Светлана видела, что эта новость ошеломила Сильвестра даже сильнее, чем она предполагала. — Он что, в театр едет? Он тебе звонил?
— Нет, что он в Москве я узнала по своим каналам.
Светлана никогда, тем более в критических ситуациях, не упускала случая подчеркнуть существование неких «каналов».
Сильвестр надеялся, что успеет создать крамольный спектакль и выпустить премьеру до приезда спонсора театра. А если Ипполит Карлович приехал — ему наверняка донесут, что в театре, который он осыпает деньгами, репетируют спектакль морально сомнительный. Неприемлемый для Ипполита Карловича, несколько лет назад скоропостижно впавшего в православие.
Сильвестр знал, что меценату так или иначе донесут о крамольном спектакле. Но меценату, находящему в Лондоне и далеко не каждый день интересующемуся опекаемым театром, было гораздо легче морочить голову. С его появлением в Москве эта счастливая возможность исчезла.
Сильвестр сел в кресло: нужно успокоиться. Перетасовав в уме варианты, он принял решение: «Поехать к Ипполиту Карловичу. Опередить доброжелателей».
— Света, отмени репетицию! — сказал он и медленно, властно встал с кресла. Совсем не так, как вскочил с него пять минут назад, растерянный и взволнованный. — Я поеду к нему.
— Без звонка? — ужаснулась Светлана.
— По пути решу. Может, и предупрежу, а может, и нет. Если позвонить, он может перенести встречу. А если явлюсь внезапно — я уже гость. Незваный, но все-таки гость… — Сильвестр снова задумался и решил окончательно. — Нет, не звони ему. — Он подмигнул Светлане. — Сделаем старику сюрприз.
— Да не такой уж он и старик. — Светлана чувствовала, что игривый настрой режиссера, которым он побеждал свое волнение, положительно влияет и на нее. Когда Сильвестр начинал действовать, в нее вселялась непоколебимая уверенность, что все будет хорошо.
— Не такой уж старик? — насмешливо переспросил Сильвестр. — Светочка, с его деньгами и я бы выглядел на сорок семь лет моложе.
Светлана хотела спросить — почему именно на сорок семь? Но не стала отвлекать режиссера праздными вопросами и с подчеркнутой учтивостью вышла из кабинета. Тут же звонком предупредила шофера, что Сильвестр срочно должен уехать.
Через три минуты режиссер быстрым шагом вышел из театра и сел в машину. Она тронулась, едва Сильвестр захлопнул дверь.
Поскольку слух о приезде Ипполита Карловича уже просочился в театр, самые прозорливые актеры связали с этим внезапный отъезд режиссера, и коллективное воображение приступило к работе.
Актеры слонялись по театру, переходили из одной гримерной в другую, заходили в буфет, подбадривали воображение водочкой, собирались стайками за кулисами, и снова рассеивались по гримерным. Загадочный полушепот раздавался отовсюду. Артисты, причисляющие себя к особо осведомленным, говорили с интонацией людей, посвященных в государственные тайны. Голос повышал только Семен Балабанов: «Что же будет теперь, люди?» — грохотал он. Его просили сделать звук потише, он выполнял просьбу, но уже через пару минут разражался новыми восклицаниями.
Уехал Сильвестр в одиннадцать утра, а в три уже все знали как было дело. Утром наш позвонил Ипполиту Карловичу, а тот в страшном гневе: «Срочно приезжай! Не медли ни секунды!»
В пять часов сплетня прибрела более угрожающие формы. Звонил уже не Сильвестр, а разгневанный Ипполит Карлович. «Позвонил Ипполит нашему прямо на мобильный. Трубка от крика чуть не лопнула! „Что ты творишь, падло! Срочно ко мне!“»
Сплетня восьми часов: «В три часа ночи Ипполит Карлович разбудил Сильвестра. Зарычал в трубку, как леопард, нет, как самка леопарда, а они страшнее: „Я завтра же позвоню министру, и тебя мигом уволят! Падло!“ Но только никому об этом!» — и артисты прикладывали пальцы к губам: «Тссс…»
И, наконец, в девять часов вечера родилась последняя сплетня.
Старичок-актер, уже лет двадцать появлявшийся на сцене только в ролях старых, преданных своим господам, слуг, слегка пришепетывая и неустанно поправляя правой рукой остатки седых волос, поведал собравшимся: «Утром в театр приехала машина. Вышли люди — штатские, но по лицам было видно, из какой они организации. Сильвестр это почувствовал, схватился за сердце». Старый актер, закатив глаза, показал, как Сильвестр схватился за левую грудь.
В группе актеров кто-то хохотнул, что совершенно не смутило оратора.
— Люди штатские, но мы-то знаем, из какой они организации, говорят: «Поздно за сердце хвататься, Сильвестр Андреевич. Вы арестованы» — «За что?» — побледнел Сильвестр и стал хватать ртом воздух, как рыба на берегу.
Старый актер изобразил рыбу, выброшенную на берег: дико выпучил глаза и стал беспомощно открывать и закрывать рот. Хохот усилился, и снова не произвел в старике никакого смущения. Он продолжал:
— «Вы, гражданин, белугой не прикидывайтесь, — отвечают Сильвестру нашему мнимо штатские люди. — Вы нарушили статью такую-то, пункт такой-то, и поедете с нами». Ну, Светочка наша любимая, Сцилла Харибдовна наша, в слезы. А Сильвестр понял, что песня его спета. Попрощался с семьей по мобильному. «Ириша, поцелуй от меня дочь. — Старик сделал вид, что говорит по мобильному, показывая, как в голосе режиссера борются страх и нежелание беспокоить близких. — Если не вернусь, не отдавай малышку в театральный институт. Это к добру не приводит». Сказал так Сильвестр и сгинул вместе с штатскими людьми. Но мы-то знаем, из какой они организации.
Александр не помогал сплетне овладевать театром. Он сам недавно был жертвой пересудов. И сейчас, видя, каким чудовищем становится новость об отъезде Сильвестра к Ипполиту Карловичу, думал, каких же содомо-гоморрских образов насочиняли его коллеги, когда сплетничали о его влюбленности в Сергея.
Александр спускался на лифте, чтобы попасть в свою гримерку. Лифт остановился, медленно раздвинул двери, и Александр увидел господина Ганеля.
— Я вас ищу, я вас везде ищу! Я только что от Иосифа!
— Да? — Сашу кольнула ревность. — И что он вам говорил?
— Не важно, что он мне говорил! Важно, что я прочел в его голове.
— О боже, Ганель…
— Что боже? Что боже? Помните, как я угадал про Максика? Тогда, в ресторане?
— Про Марсика.
— Так почему же вы мне сейчас не верите?
— И что вы прочли?
— Только не надо так снисходительно! — разозлился господин Ганель.
— Я не снисходительно, я ведь тоже волнуюсь, сегодня такой нервный день.
— Иосиф хочет все разрушить. Он хочет сам — поверьте, я это ясно слышал, хоть он и молчал, — он хочет сам руководить театром!
Александр улыбнулся. Эта новость была из разряда фантастических. «Да, — подумал он, — вот и господина Ганеля наш театр с ума свел. Воображение убивает один разум за другим».
— Господин Ганель, вы меня простите, но теории заговора — это же пошло…
Карлик покраснел от гнева. Александр предпочел этого не заметить:
— Как Иосиф может справиться с Сильвестром?
— Я вам говорю точно! — нервно подергивая головой, уверял он Александра. — Он всех нас уничтожит! Всех! Надо срочно рассказать Сильвестру Андреевичу!
«Вот же нелепый какой человек! — подумал Александр, — ведь он, дурашка, и правда пойдет к Сильвестру со своей магией».
Господин Ганель вдруг вцепился в руку Александра так крепко, что тот вскрикнул.
— Ага! Вот так же он меня за руку взял, и я в одну секунду планы его узнал! Вот сейчас вы думаете, что я нелеп, да? Все! Считайте, я вам ничего не говорил! Можете спокойно погибать!
Господин Ганель злобными шажками удалялся по коридору.
— Постойте! — крикнул ему вслед Александр. — Как же вы об этом скажете? Сильвестр вас на смех поднимет!
Господин Ганель остановился:
— Чтобы он меня «не поднял на смех», — противным голосом передразнил он Александра, — со мной должны пойти вы и доказать, что мои способности — не блеф.
— Надо все обдумать, господин Ганель.
— Чего тут думать! — Карлик в ярости топнул левой ногой. Поморщился от боли — он явно не рассчитал силу удара. Тем не менее он столь же яростно топнул правой ногой — с такой страстью, словно после этого удара должна разверзнуться земля. Александр не вынес этого зрелища и засмеялся. Услышав оскорбительный смех, карлик побагровел от гнева и удалился уже окончательно.
Александр вернулся в свою гримерку. Ему было неловко, что он обидел господина Ганеля, но его просьбу он выполнять не собирался. «Донос телепата — что-то новенькое. Я прочел мысли Иосифа, он подлец, прогоните его…»
Александр подошел к окну и стер рукавом влагу со стекла. Улица позвала его, и он ощутил, как устал за этот день. «В театре бог знает что творится, Ганель куда-то тащит, дружба Сергея как минное поле. Устал я».
Он вдруг захотел исчезнуть из пространства, где его разрывают противоречивыми требованиями. Пора было идти домой, идти к Наташе.
Но Александр все смотрел на укрывающуюся снегом улицу.
Твой кофе омерзителен
А Иосиф тем временем восседал за компьютером. Готовился писать. Как всегда, когда тема казалась ему важной, он, не желая того, становился важным сам. Глаза смотрели в монитор, излучая мысль чрезвычайной глубины. Лоб хмурился так сильно, словно едва сдерживал напор идей.
Он сделал над клавиатурой несколько пассов, отчего стал похож на пианиста, который разминает руки перед игрой. И вдруг ринулся на клавиши.
«Глубокоуважаемый Ипполит Карлович! Я бы не решился Вас побеспокоить, если бы не чрезвычайные обстоятельства».
«Нет, что-то не то», — Иосиф откинулся в кресле. Он внезапно застеснялся того, что собирался сделать. Повернулся к компьютеру вполоборота, покосился на текст одним глазом и напечатал одним пальцем: «У меня информация, скрывать которую я считаю низостью».
Подумал: «Что-то от девятнадцатого века в этой фразе… Да ладно. Нормально». И застучал по клавишам одним пальцем, все еще продолжая немного стесняться того, что писал: «Режиссер Сильвестр Андреев за время вашего отсутствия довел вверенный ему государством, Богом и Вами театр до полного морального разложения».
Иосиф снова остановился и с недовольством, все еще сидя вполоборота к компьютеру, перечитал текст. «Нет, — думал он, — по интонации получается, будто я иронизирую. Что вообще со мной такое? Почему текст не задается? Такой важный текст? Ну да, мне симпатичен Сильвестр. Я вообще люблю людей талантливых. Но как же я могу молчать? Да, вообще-то очень просто могу и молчать… — Иосиф загрустил. — То есть буду тихо ждать, когда явится Ипполит Карлович, возьмет всю эту шушеру за хвост и выбросит из театра на улицу?
А если я сообщу о беспределе, тут и откроется для меня перспектива. Нет, прости, Силя, я потом тебе много добра сделаю, а сейчас настал час предательства. — Иосиф тихо засмеялся. — Ну и фразочки в моей голове бродят! Что вообще со мной такое? Мысли какие-то инвалидные…»
Он встал из-за стола, выглянул в окно. Машина Сильвестра еще не вернулась. «Значит, он, бедненький, до сих пор у Ипполита Карловича. Свое право на сцене куролесить отвоевывает, — с нежностью подумал Иосиф. — А я тут сижу, донос на него пишу. Одним пальцем, как бы не весь в этой подлости участвуя… — Иосиф ухмыльнулся. — А что? Я в этом деле не весь! И поступаю я как христианин. Моя левая рука не ведает, что делает правая. Сколько же раз вот так вот, выполняя завет их Бога, я падал жертвой их неприязни?»
Иосиф забарабанил пальцами по подоконнику. На душе было неспокойно.
Тогда он решил продолжить игру, которую начал, стыдливо печатая текст одним пальцем.
Вообразил сурового судью, который обязывает его произнести оправдательную речь. Судьей он представил себя самого: в его воображении возник величавый толстяк в мантии.
«Ваша честь! — произнес Иосиф, естественно, про себя. — Сейчас я напишу и отошлю письмо, которое разрушит карьеру, да что там — жизнь Сильвестра. При этом я не скрою ни от себя, ни от Вас, что он мне очень симпатичен. Я его уважаю. Так не становится ли мой поступок от этого подлым вдвойне — спросите вы. И я отвечу без единого колебания — нет! Разве я не во всем таков? Я ведь не только критик, я пишу статьи и против правительства и за него. За оппозицию и против нее. Эти дураки с двух сторон баррикад, если бы узнали, закричали бы: „Ах, аморально! Ах, беспринципно!“ Но давайте рассуждать не как банальные людишки, а как мыслители. Посмотрим на меня как на средоточие противоречивых, разнонаправленных сил и задумаемся — какова же моя миссия? Что я являю миру?»
Судья согласился посмотреть на Иосифа под таким углом. И он продолжил: «Раз один человек естественно и в каждом случае искренно высказывает абсолютно противоположные взгляды, это значит не только, что он продажная журналистская сволочь. Раз человек, искренно любя другого, столь же искренно его предает, это не значит, что он подлец и только.
Ваша честь, я вот на что хочу обратить Ваше внимание. У всего один Творец. Тьма и свет, добро и зло, правительство и оппозиция — все из одного источника идет и к нему возвращается. Я, Иосиф утомленный, исполняю свою нелегкую миссию — балансирую на границе противоположностей. Я мечтаю об их единстве, но нередко падаю жертвой в их борьбе. Но не теряю надежды! Надежды на то, что я способен совместить в своей душе левых и правых, про и контру, любовь и предательство. В такие моменты я чувствую себя сопричастным Тому, кто не ведает противоречий, не знает дуализма.
Я противоречив, я хаотичен, я непоследователен, как сама жизнь. Вот и сейчас я попробую, не предавая Сильвестра в душе своей, предать его на этом жалком компьютере устаревшей модели».
Толстяк в мантии был впечатлен. Он закивал головой и даже поднял вверх большой палец. И возвестил: «Заранее оправдан!»
И вдруг Иосиф понял, как нанести по Сильвестру удар сокрушительный. Наповал. «Как же я раньше не додумался? Надо писать отцу Никодиму! С ним-то, с Никодимом-то мы знакомы! И мое письмо он прочтет мгновенно! Его влияние на Ипполита Карловича огромно!»— внутренний монолог Иосифа прорвался наружу: последнее слово он выкрикнул от восторга.
Слегка испугавшись своего вопля, Иосиф снова сделал свой монолог внутренним. Заключив ликование вглубь, он почувствовал, как оно растекается по телу. Какая же прекрасная мысль про отца Никодима! Он ведь правая рука, да что там — все руки и ноги Ипполита Карловича! И он давно точит зуб — да что там — все зубы — на Сильвестра. Блестяще! Все сходится. Это судьба.
Иосиф ринулся к компьютеру. Недавнее стеснение исчезло — вместо него нахлынуло вдохновение. Снова перед компьютером сидел охваченный творческим пламенем пианист, готовый покорить музыкальные фразы любой сложности. Он неистово заиграл на клавишах: «Глубокоуважаемый отец Никодим! Считаю своим долгом уведомить…»
«Ха! Уведомить? — приостановился Иосиф. — Подлое выражение… Ну да, чем подлее, тем лучше. Так скорее станет понятно, добьюсь я здесь чего-то или меня с позором вышибут».
Иосиф продолжил пламенный донос:
«…уведомить вас, что в театре, который так щедро одаривает Ипполит Карлович, творятся вещи возмутительные. Если спектакль, который сейчас репетирует Сильвестр Андреев, дойдет до премьеры, все будут говорить об Ипполите Карловиче как о меценате, поощряющем мужеложство».
«Ага, прекрасно! Мужеложство, это правильное слово…» — с удовольствием чмокнул тонкими губами Иосиф, словно пробуя это слово на вкус.
И он застучал-заиграл, слагая свой донос из возмущения, праведного гнева и страха за «и без того истощенную мораль нашего общества». Вписал, было: «Дышащую на ладан мораль», но засомневался: «Лучше бы с ладаном поосторожней… Не дай господь что-то антицерковное ляпну… Нет, не надо ладана». Вспомнил и про буддиста Лоренцо. На мониторе явились новые строки: «Не стоит пояснять, что превращение монаха-христианина в буддийского монаха — это не просто каприз одаренного режиссера. Таким образом, наш театр солидаризируется с глобальной сменой ценностей, с охватившим мир нигилизмом — а буддизм ведь не что иное, как нигилизм под видом религии. Что же будет проповедано со сцены нашего театра с помощью отца Лоренцо, кощунственно преображенного в буддийского монаха? Что нет добра и нет зла. Нет правого и неправого. Все едино. И в конечном счете ничего не существует. Вот какая философия стоит за этим на первый взгляд невинным театральным трюком!»
Вдруг дверь кабинета распахнулась. На пороге стоял взволнованный Сильвестр. Иосиф мгновенно закрыл текст и улыбнулся режиссеру. Тот стоял, засунув руки в карманы джинсов и смотрел на Иосифа с тревогой. Казалось, он не решается войти. Вдруг Сильвестр сделал шаг вперед и резко захлопнул за собой дверь.
— Ипполит Карлович в Москве. Черт его принес. Я уже у него был.
— И как он?
— Мрачен. И подозрительно ласков.
— Мрачен и ласков? Как это?
— Со мной подозрительно ласков, а на дне — мрачен. Что удивительного? Я, как мог, заморочил его. Но ненадолго. Орех крепкий.
Иосиф пригласил:
— Сильвестр, садись. Кофе? — спросил он участливо.
— Э, нет! Твой кофе омерзителен. Лучше Свету попрошу принести. — Сильвестр позвонил. — Света, принеси кофе нам с Иосифом… — Иосиф отрицательно покачал головой. — Нет, принеси только мне. Спасибо.
Иосиф сказал тоном человека, который устал повторять:
— Все будет хорошо. Его православное сердце все спокойненько перенесет. И «Ля Монд», и «Ди Цайт» готовы опубликовать все, что нужно. Более того, тексты уже написаны.
— Ты?
— Ну а кто же? И в каждом тексте восхваляется Ипполит Карлович. За поддержку нового, актуального спектакля «Ромео и Джульетта». Ему расскажут, какой он молодец! Какой передовой молодец! А какой же православный устоит перед признанием Запада? — Иосиф хихикнул, улыбнулся и Сильвестр. — Не переживай! Эти статьи сделают озабоченного моралью богача намного снисходительнее к твоим театральным шалостям.
— Шалостям? Иосиф, ты наглеешь. На глазах наглеешь. Вот прямо сейчас наливаешься наглостью.
Иосиф смутился.
— Я имел в виду, что тогда он спектакль воспримет как гениальную шалость, а не как угрозу общественной нравственности.
Сильвестр погрозил пальцем Иосифу.
— Смотри! На тебя вся надежда, — сказал он и добавил весьма искренно: — Вот ужас-то.
Иосиф сделал вид, что не расслышал последних слов.
— Да ладно, что у Ипполита Карловича за вера… Так, верочка. — Иосиф хохотнул. — Да и вообще, мне кажется, зря ты его так боишься. Театр-то не его личный. Театр-то государственный.
— Иосиф, не будь ребенком, а?
— Ну да, да, глупость сказал. Хотел тебя хоть как-то успокоить.
Вошла Светлана, улыбнулась режиссеру и Иосифу, отмерив толстяку гораздо меньше ласки. Молча поставила на стол поднос с кофе, печеньем и бутылкой воды.
— Светочка, не уходи пока из театра, хорошо?
— Что вы, Сильвестр Андреевич, я и не думала…
Светлана вышла. Сильвестр стал отпивать маленькими глотками кофе. Настроение его понемногу, но все же улучшалось.
— А отца Никодима ты видел у Ипполита Карловича? — спросил Иосиф.
— Ха! — Режиссер оставил чашку от губ. — А они разве бывают отдельно? Только, наверное, когда Ипполит Карлович со своими красотками распутничает. И то, я думаю, с благословения святейшего отца.
Иосиф засмеялся и возвел глаза к потолку — мол, знаем мы все это лицемерное сообщество, знаем!
— А знаешь, как повел себя святой отец, когда меня увидел? — спросил Сильвестр. — Он как будто тайком меня перекрестил. Так, чтобы Ипполит Карлович видел, что он мне, нехристю, только добра желает. Я вот сопротивляюсь всему божественному, а он меня тайно, любовно святым крестом осеняет. Сволочь, а? — спросил Сильвестр не без восторга. — Бестия, а? Я его хоть и ненавижу, но чуть не закричал «Браво!» О таком актере в труппе можно только мечтать. А как ему идет ряса… Он будто родился в ней. Вот как надо носить театральный костюм! А наши актеры? Разве могут они так убедительно разговаривать, так естественно носить одежды героев? А его жесты — такие вкрадчивые, такие кроткие! А тембр, вносящий мир в душу! — В этой части Сильвестровой речи ненависть и восторг уже слились совершенно и загадочным образом друг друга подпитывали. — Лучший исполнитель роли священника из всех, кого я видел в церкви…
— Я думаю, пора начать пиар-атаку из-за рубежа. — Иосифу показалось, что слишком долгий разговор об отце Никодиме может выдать его планы. — Ипполит Карлович теперь бродит рядом с нашей тайной. Так пусть же его немного погладят европейские руки.
Сильвестр состроил такое выражение лица, словно внезапно ощутил запах тухлятины.
— Как же коряво ты, Иосиф, выражаться стал. Бродит рядом с тайной? Погладят европейские руки? Какие?
— Образно говорю. — Иосиф нахмурился. — Пусть его европейские газеты превознесут. А потом уже начнем массированный обстрел статьями…
Сильвестр покачал головой.
— Обстрел статьями… Это, видимо, ниже журналистского достоинства — по-человечески разговаривать. Ну да был бы результат. Не сердись, Иосиф… — сказал Сильвестр, увидев, как нахмурил тот свое толстое чело.
Иосиф в ответ еще бескопромиссней насупился. Сильвестра развеселил его обиженный вид.
— Да, кстати, — добавил режиссер. — В довершение ко всем проблемам, Ипполит Карлович мне подарил еще одну. Он изъявил желание посмотреть на новеньких наших.
— На актрис? — усмехнулся Иосиф.
— Нет у меня для него новых актрис! Вообще нет новых актрис. Приведу Ипполиту Карловичу Сашу с карликом. Пусть полюбуется. Все равно он с ними разговаривать не станет.
— Так зачем это ему?
— Барин новых холопов видеть желают-с. И чтоб они прониклись его обликом, хочут-с. Чтоб знали, кому молиться.
— Но Саша-то не ляпнет, что он Джульетту репетирует?
— Нет, что ты. Тибальта. Исключительно Тибальта. Я его предупрежу.
И Ганель о своей новой роли промолчит.
— Всех новичков приглашает? А… а меня?
— А ты разве играешь кого-то? — живо откликнулся Сильвестр, радуясь, что Иосиф сам «подставился». — Давно? Кого? Почему мне не сказал?.. Да не печалься ты, возьму тебя, возьму.
Иосиф вдруг хлопнул себя по лбу, словно вспомнил что-то очень важное.
— Слушай, а правда, что подруга Саши мечтает попасть к нам в труппу?
— Ах да! Черт, я и забыл, что обещал Саше на нее посмотреть. Она давно к нам мечтает попасть. Как-то не хочется мне сейчас его нервировать отказом.
А ведь придется отказать. У меня молодых актрис перекомплект.
— А зачем отказывать? Она, говорят, очень красива.
Читать бесплатно другие книги:
