Вор времени Пратчетт Терри

— Я отвезу тебя обратно, откуда взял, — сказал Ронни Соха. — И все. Я больше не занимаюсь этими делами.

Ревизор лежал на спине, открыв рот. Изредка он издавал тихий звук похожий на писк комара.

— Попробуйте еще раз, мистер…

— Мистер Темно-Авокадовый, мистер Белый.

— Такой цвет существует?

— Да, мистер Белый! — сказал мистер Темно-Авокадовый, который вовсе не был в этом уверен.

— Тогда, попробуйте еще раз, мистер Темно-Авокадовый.

Мистер Темно-Авокадовый с огромной неохотой наклонился ко рту лежащей навзничь фигуры. Его пальцы были всего в нескольких дюймах от нее, когда, очевидно по собственной воле, рука лежащего метнулась вперед и схватила его. Раздался треск костей.

— Я чувствую невероятную боль, мистер Белый.

— Что у него рту, мистер Темно-Авокадовый?

— Похоже на продукт реакции брожения хлебных зерен, мистер Белый. Сильная боль не прекращается.

— Еда?

— Да, мистер Белый. Сейчас болевые ощущения чрезвычайно сильны.

— Разве я не давал приказа, что никто не должен есть, пить и проводить ненужные эксперименты с сенсорным аппаратом.

— Давали, мистер Белый. Чувство сильной боли, упомянутое мной раньше, невероятно остро. Что мне делать?

Понятие «приказа» было новым и непонятным для Ревизоров. Они привыкли к решениям сообща, принимаемым только в том случае, когда возможность ничего не делать истощалась. В чем бы решение ни заключалось, если оно принято всеми, значит, не принято никем лично, соответственно устраняя любые возможности обвинения.

Но тела понимали приказы. Это было из области того, что делает человека человеком, и Ревизоры согласились с этим из исследовательских соображений. В любом случае, выбора у них не было. Все телесные ощущения возрастали, когда им отдавал приказы человек с острым оружием. Удивительно, как плавно побуждение обсуждать и советоваться превращалось в неукротимое желание сделать то, что сказало оружие.

— Ты можешь убедить его отпустить твою руку?

— Кажется, он без сознания, мистер Белый. Его глаза налиты кровью. Он издает короткие вздохи. И еще тело, кажется, решило, что хлеб нельзя забирать. Могу ли я опять поднять вопрос о непереносимой боли?

Мистер Белый подозвал двух других Ревизоров. С немалыми трудностями им удалось извлечь пальцы мистера Темно-Авокадового из захвата.

— Нам надо узнать об этом побольше, — сказал мистер Белый. — Предательница упоминала о данном факте. Мистер Темно-Авокадовый?

— Да, мистер Белый?

— Чувство боли осталось?

— Моей руке одновременно и холодно и горячо, мистер Белый.

— Как странно, — сказал мистер Белый. — Вижу, нам придется исследовать боль глубже.

Мистер Темно-Авокадовый услышал, как маленький голос внутри его головы завопил при мысли об этом, а мистер Белый, тем временем, продолжал:

— Какая еще есть еда?

— Нам известно три тысячи семисот девятнадцать наименований, — сказал мистер Индигово-Фиолетовый, подходя к нему. Он стал экспертом в этом деле. Это была еще одна новинка для Ревизоров. Они никогда не были специалистами. Что знал один, знали все. Знание чего-то, что не было известно другим, отмечало Ревизора, хоть и не в большой степени, печатью индивидуальности. А индивидуальность может умереть. Но еще придать тебе ценности и власти, что означает, что ты не умрешь так легко. Это было непростой задачей, и он, подобно многим другим Ревизорам, уже обзавелся набором лицевых тиков и судорог, пока его разум пытался охватить информацию.

— Наименование первое, — сказал мистер Белый.

— Сыр, — живо отрапортовал мистер Индигово-Фиолетовый. — Это прокисшее коровье молоко.

— Нам нужно немного сыра, — сказал мистер Белый.

Мимо прошли трое Ревизоров.

Сьюзен выглянула из подворотни:

— Ты уверен, что мы идем правильно? — спросила она. — Мы уходим из центра города.

— Именно туда я должен идти, — сказал Лобзанг.

— Хорошо, но мне не нравятся эти узкие улочки. Не люблю прятаться. Я не из тех, кто прячется.

— Да, я заметил.

— Что это за здание впереди?

— Это задняя часть Королевского Музея Искусств. Брод Вей, на другой стороне, — сказал Лобзанг. — Туда нам и надо попасть.

— Ты неплохо знаешь это место для человека из гор.

— Я здесь вырос. Я знаю пять различных способов проникнуть в музей. Я был вором.

— А я могла ходить сквозь стены, — сказала Сьюзен. — А теперь, когда время остановилось, больше не могу. Эта способность почему-то пропала.

— Ты действительно можешь пройти сквозь твердую стену?

— Да. Семейный обычай, — коротко ответила Сьюзен. — Пошли, пройдем через музей. Там и в лучшие времена мало кто двигался.

В Анк-Морпорке вот уже много столетий не было короля, но дворцы всегда выживают. У города может не быть венценосного самодержца, но если под рукой имеется большая комната или стена, она будет переименована в Мемориал Славы Человеческому Духу, не смотря на то, что от монархии давно уже осталось одно воспоминание.

Хотя портретов последнего короля не сохранилось — особенно после того, как ему срубили голову (после этой процедуры слишком хорошо не выглядит даже самый низенький король) — все были согласны, что он собрал несколько весьма неплохих произведений искусства. Даже простые горожане знали толк в работах Каравати, вроде «Трех больших розовых женщин и одного куска газа» или картину Мовайза «Мужчина с большим фиговым листком», кроме ведь город с такой историей как Анк-Морпорк, накапливает кучу всякого артистического мусора и, во избежание захламления улиц, нуждается в своего рода культурном чердаке, где можно все это держать. Поэтому — небольшие издержки на несколько миль красных плюшевых веревок и старичков в униформе, чтобы показывали как пройти к «Трем большим розовым женщинам и одному куску газа» — и Королевский Музей Искусств появился на свет.

Лобзанг и Сьюзен торопливо шли через молчаливые залы. Как и в случае с клубом Фиджетта, было сложно сказать, движется ли здесь время. Но здешним коридорам, в любом случае, было все равно. Монахи в Ой Донге считали это место весьма ценным ресурсом.

Сьюзен остановилась, повернулась к большой картине в позолоченной раме, занимавшей целую стену длинного коридора, и выдохнула:

— Ох…

— Что такое?

— «Битва на Ар-Гаш» Блица, — сказала Сьюзен.

Лобзанг посмотрел на шелушащееся чумазое полотно, покрытое желтым лаком. Цвета на нем растворялись в дюжине оттенков грязи, но кое-где сквозь них все же проглядывало что-то злое и жестокое.

— Это вроде Ад? — спросил он.

— Нет, это древний город Клатча, тысячи лет назад, — сказала Сьюзен. — Но дедушка говорит, что люди превратили его в Ад. Блиц сошел с ума, когда рисовал его.

— Э, у него неплохо получились грозовые облака, — сглотнув, сказал Лобзанг. — Чудный, э, свет…

— Присмотрись, что появляется из них, — сказала Сьюзен.

Лобзанг вгляделся в древние облака и застывшие молнии.

— О, да. Четыре всадника. Вечно их вворачивают…

— Пересчитай еще раз, — сказала Сьюзен.

Лобзанг скосил глаза.

— Тут двое…

— Не глупи, их пя… — начала она и проследила за его взглядом. Он смотрел вовсе не на картину.

Двое Ревизоров бежали прочь по направлению к Фарворовой Комнате.

— Они удирают от нас! — сказал Лобзанг.

Сьюзен схватила его за руку.

— Не совсем, — сказала она. — Им нужно посоветоваться! И чтобы это сделать, им нужен третий! И они вернуться, пошли!

Она втащила его в соседнюю галерею.

На другом ее конце маячили серые фигуры. Убегавшие миновали два покрытых пылью гобелена и нырнули в следующую огромную старую залу.

— О, боги, это же картина с «тремя большими розовыми женщинами и одним… — начал Лобзанг, но его протащили мимо.

— Будь внимательней, ладно? Где-то здесь должна быть дверь! Тут целое море Ревизоров.

— Но это же просто старая картинная галерея! Им здесь нечего делать, ведь так?

Скользнув по мраморным плитам, они остановились. Широкая лестница вела на второй этаж.

— Там мы окажемся в ловушке, — сказал Лобзанг.

— Там есть балконы, — сказала Сьюзен. — Пошли!

Она втащила его по лестнице сквозь арку. И остановилась.

Галерея была разделена на несколько ярусов. Посетители на втором ярусе могли видеть, что происходит на первом. И в данный момент там суетились Ревизоры.

— Какого черта они затеяли на этот раз? — прошептал Лобзанг.

— Думаю, — мрачно сказала Сьюзен. — Они разбираются в Искусстве.

Мисс Оранжевая была раздражена. Ее тело продолжало требовать от нее непонятных вещей, а работа, которую ей вверили, шла из рук вон плохо.

Рама, некогда окружвшая картину Сэра Роберта Плевательницкого «Телега застрявшая в реке» стояла прислоненная к стене прямо перед ней. Полотно из нее вынули, а оставшийся от него чистый холст свернули. Перед рамой по размерам были разложены кучки пигмента.

Несколько дюжин Ревизоров разлагали их на молекулы.

— Все еще ничего? — спросила она, шагая вдоль линии.

— Нет, мисс Оранжевая. До сих пор только известные молекулы и атомы, — дрожащим голосом сказал один из Ревизоров.

— Ну, может дело в пропорциях? В соотношении молекул? Базовой геометрии?

— Мы продолжаем…

— Ну так давайте!

Остальные Ревизоры, толпившиеся перед тем, что когда-то было картиной и, по-сути, все еще оставалось ей, потому что все до единой молекулы до сих пор присутствовали в этой галерее, глянули на нее и вновь вернулись к своему делу.

Мисс Оранжевая становилась все свирепее, оттого что не могла понять, почему злиться. Одной из причин могло быть то, что, давая ей задание, мистер Белый странно поглядел на нее. Ощущение на себе чьего-то взгляда было незнакомо Ревизорам — ведь ни один из них не удосуживался раньше слишком часто смотреть на другого, поскольку все они выглядели одинаково. Так же как им был непривычен способ излагать мысли при помощи лица. Или хотя бы иметь лицо. Или иметь тело, которое странным способом реагирует на выражение другого лица, принадлежащего в ее случае, мистеру Белому. Когда он смотрел на нее так, она испытывала ужасное желание расцарапать ему лицо.

Что не имело никакого смысла. Ни один Ревизор не должен испытывать подобного к другому Ревизору. Ни один Ревизор не должен испытывать подобного ни к кому. Ни один Ревизор вообще не должен ничего испытывать.

Она была в ярости. Они все потеряли так много возможностей. Нелепо общаться шевелением двух кусков кожи, хлопающих друг о друга, что же до языка… Фууууу…

Насколько ей было известно, за всю историю вселенной, ни один Ревизор, никогда не испытывал ощущения фууууу. Это несчастное тело было полно этих фууууу. Она могла в любой момент покинуть его, хотя… хотя частичка ее не желала этого. Страшное желание продолжать усиливалось с каждой секундой.

И еще она чувствовала голод. Что тоже не мело смысла. Желудок был лишь мешком для растворения пищи. Ему не полагалось приказывать. Ревизоры могут прекрасно обходится молекулами из своего окружения и использовать любой локальный источник энергии. Это факт. А теперь объясни это желудку. Она чувствовала его. Он сидел на своем месте и рычал. Ее начинали волновать ее внутренние органы. Зачем… почему… для чего они копировали внутренние органы? Фууууу.

Это было слишком. Ей хотелось… ей хотелось… высказаться, выкрикнуть какие-нибудь ужасные слова…

— Противоречие! Беспорядок!

Остальные Ревизоры в ужасе уставились на нее.

Но слова не подействовали на мисс Оранжевую. Они больше не обладали той властью, что раньше. Должны быть слова похуже. Ах, да…

— Органы! — закричала она, обрадованная, что, наконец, нашла, то, что искала. — И чего вы… органы, уставились на меня? — добавила она. — Работайте!

— Они разбирают их! — прошептал Лобзанг.

— Таковы Ревизоры, — сказала Сьюзен. — Они считают, что только так можно что-то выяснить о предмете. Знаешь, я ненавижу их. Честно.

Лобзанг покосился на нее. Монастырь не был чисто мужским заведением. То есть, он конечно был им, но никогда таковым себя не считал, просто потому, что идея о женщинах, работающих в нем, не забредала в умы способные мыслить в шестнадцати измерениях. А вот, к примеру, Гильдия Воров отдавала себе отчет в том, что девочки в деле воровства ничуть не хуже мальчиков — Лобзанг сохранил теплые воспоминания о своей однокласснице Стеф, которая могла украсть мелочь из заднего кармана ваших брюк и лазала по стенам не хуже Убийцы. Среди девочек он чувствовал себя как рыба в воде. Но Сьюзен пугала его до дрожи. Словно бы глубоко в ее душе клокотала ненависть, и она готова была излить ее на Ревизоров.

Он вспомнил, как Сьюзен стукнула одного из них гаечным ключом. Тогда она просто хмурилась, словно концентрировалась на некоем задании, которое нужно сделать как следует.

— Может, пойдем? — рискнул он.

— Ты посмотри на них, — продолжала Сьюзен. — Только Ревизор станет разлагать картину на составляющие, чтобы посмотреть, что делает ее произведением искусства.

— Что это там за куча белой пыли? — спросил Лобзанг.

— «Мужчина с большим фиговым листом», — рассеянно сказала Сьюзен, продолжая пожирать глазами серые фигуры. — Они бы разобрали на части часы, чтобы найти «***».

— Как вы узнали, что это «Мужчина с большим фиговым листом»?

— Просто помню, где он висел.

— Вы, э, любите искусство? — решился предположить Лобзанг.

— Знаешь, чего мне хочется сейчас? — сказала Сьюзен, разглядывая занятых Ревизоров. — Мне хочется найти как можно больше оружия.

— Нам лучше идти…

— Эти ублюдки залезут тебе в голову, если ты им позволишь, — продолжала Сьюзен, не двигаясь с места. — Когда ты думаешь «Наверное, есть закон» или «Не я, в конце концов, выдумываю правила» или…

— Я действительно считаю, что нам пора, — осторожно сказал Лобзанг. — И я так считаю, потому что несколько из них поднимаются по лестнице.

Она резко развернулась.

— Тогда чего ты стоишь? — сказала она.

Они миновали еще одну арку и оказались в отделе керамики, которую, не оборачиваясь, пробежали до самого конца. Их преследовало трое Ревизоров. Они не спешили, но в их синхронном шаге звучал какой-то жуткий мы-все-равно-догоним тембр.

— Хорошо, сюда…

— Нет, сюда, — сказал Лобзанг.

— Это не туда, куда нам нужно! — рявкнула Сьюзен.

— Нет, но здесь надпись: «Доспехи и оружие»!

— И что? Ты умеешь обращаться с оружием?

— Нет! — гордо сказал Лобзанг, и только затем понял, что она сказала. — Понимаете, меня учили драться без…

— Может мне меч подойдет, — раздраженно сказала Сьюзен, заходя внутрь.

К тому времени, когда Ревизоры достигли галереи, их число сильно увеличилось. Серая толпа остановилась.

Сьюзен нашла меч среди выставленного Агатианского вооружения. Он затупился от бесцельного лежания, но злость продолжала неровным пламенем гореть вдоль лезвия.

— Может побежим? — Предложил Лобзанг.

— Нет. Они все равно поймают. Не знаю, сможем ли мы убить их, но мы сможем сделать так, чтобы они сами стали желать смерти. У тебя до сих пор нет оружия?

— Нет, понимаете, меня учили…

— Тогда, просто держись подальше, ладно?

Ревизоры осторожно приближались к ним, и это показалось Лобзангу странным.

— Мы не можем убить их? — спросил он.

— Это зависит от того, насколько живыми они стали.

— Но они выглядят напуганными, — сказал Лобзанг.

— Они в человеческих телах, — бросила Сьюзен через плечо. — Человеческие тела. Идеальные копии. А тела вот уже тысячи и тысячи лет не ждут, когда их порежут на куски. Это вроде утечки, ты так не думаешь?

Ревизоры, тем временем окружали их. Конечно, они нападут все сразу, но никто не хотел быть первым.

Трое схватили Лобзанга.

Ему нравилось драться там, в специальных залах. Все были защищены подушками, и никто не пытался убить тебя (а это как-никак обнадеживает). И у Лобзанга неплохо получалось, потому что он был силен в нарезке. Он всегда имел преимущество. А если у вас есть такое преимущество, вам не нужно много мастерства.

Но здесь у него не было преимущества. Не было времени для нарезки.

Он освоил смесь сна-фу и ойдокинь и остальное, что могло пригодиться, потому что ты мертвец, если будешь вести такой бой без подготовки. Хотя серые люди, в любом случае, бойцами не были. Они просто старались схватить и сжать. Даже старушка смогла бы дать им отпор.

Он нанес двоим удары и повернулся к третьему, пытающемуся схватить его за шею. Он скинул его руки, крутанулся, готовясь нанести удар, и остановился.

— Бог мой! — сказал голос.

Лезвие меча просвистело прямо перед его лицом.

И голова нападавшего отделилась от тела, окатив его потоком не горячей крови, но цветной летящей пыли. Испарившееся тело стало серой мантией, повисшей в воздухе, и исчезло.

Лобзанг услышал позади себя глухие удары, и тут же ощутил, как рука Сьюзен впилась ему в плечо.

— Тебе не следовало колебаться! — сказала она.

— Но это была женщина!

— Нет! Но она была последней. Пошли, пока остальные не добрались сюда, — она кивнула на вторую группу Ревизоров, которые с опаской глядели на них с другого конца зала.

— Они все равно плохо дрались, — сказал Лобзанг, пытаясь отдышаться. — Что они делают?

— Учатся. Ты можешь драться лучше?

— Конечно!

— Хорошо, потому что следующие будут так же хороши, как ты был только что. Куда сейчас?

— Э, сюда!

В следующей галерее оказались чучела животных. На них была мода пару веков назад. Это были не печальные убитые охотниками престарелые медведи и тигры, чьи когти противостояли человеку, вооруженному всего лишь пятью арбалетами, двадцатью заряжающими и сотней загонщиков. Некоторые из этих животных были составлены в группы. В довольно маленькие группы из маленьких животных.

Здесь были лягушки, сидящие за маленьким обеденным столом. Собаки, одетые в охотничьи наряды и преследующие лису в шляпке с пером. Обезьянка, играющая на банджо.

— О, нет, здесь целый оркестр, — произнесла шокированная Сьюзен. — Только посмотри, танцующие котята…

— Ужасно!

— Хотела бы я знать, что случилось, когда человек, который это сделал, встретился с моим дедушкой.

— А он с ним встретился?

— О, да, — сказала Сьюзен. — О, да. А мой дедушка любит котов.

Лобзанг остановился у основания лестницы, полускрытой неудачливым слоном. Красная веревка, сейчас твердая как деревяшка, означала, что вход публике туда запрещен. Здесь была и подсказка в виде объявления: «Вход Категорически Воспрещен».

— Это там, — сказал он.

— Тогда не будем мешкать, — ответила Сьюзен, перепрыгивая через веревку.

Узкие ступени вели на большую лестничную площадку, лишенную каких бы то ни было ковров. Там и сям теснились коробки.

— Чердак, — сказала Сьюзен. — Погоди… Для чего эта надпись?

— «Налево», — прочел Лобзанг. — Ну, если им приходится таскать тяжести…

— Посмотри на надпись, — сказала Сьюзен. — Не смотри на то, что ожидаешь увидеть, смотри на то, что перед тобой.

Лобзанг посмотрел.

— Какая глупая надпись, — сказал он.

— Хмм. Интересно, весьма, — сказала Сьюзен. — Куда же, по-твоему, нам идти?

НАЛЕВО =>

Не думаю, что им понадобиться много времени, чтобы решиться на продолжение погони.

— Мы так близко! За любым поворотом! — произнес Лобзанг.

— Тогда, за любой поворот, — сказала Сьюзен, направляясь к узкой щели между ящиками.

Лобзанг последовал за ней.

— Что вы имели в виду, когда сказали «решиться на продолжение погони»? — спросил он, когда они нырнули в полумрак.

— Табличка на лестнице говорит, что вход запрещен.

— То есть они ей не подчиняться? — он замолчал.

— В конечном счете, да. Но у них сохранится жуткое чувство, что им не следовало этого делать. Они подчиняются правилам. Они сами, в каком-то смысле, правила.

— Но ты не можешь подчиниться надписи «Налево/Направо», что бы ты не делал… о, ясно…

— Разве обучение не может быть веселым? О, вот еще одна.

НЕ КОРМИТЕ СЛОНА

— Вот теперь, — сказала Сьюзен. — Неплохо. Этому не подчиниться трудно…

— …потому что здесь нет слона, — сказал Лобзанг. — Думаю, я начинаю улавливать суть…

— Ловушка для Ревизоров, — сказала Сьюзен, глядя на один из ящиков.

— Вот еще одна любопытная, — сказал Лобзанг.

ИГНОРИРУЙТЕ ЭТУ НАДПИСЬ

Это приказ

— Любопытный прием, — согласилась Сьюзен. — Интересно… кто их оставил?

Где-то вдалеке послышались голоса. Они звучали тихо, но один неожиданно громко произнес:

— … писать «Налево», а указывать направо! В этом нет смысла!

— Это твоя вина! Мы не подчинились первой надписи! Горе ступившему на путь неповиновения!

— Не ты ли предложил это! Я голосовал за тебя, ты…

Раздался приглушенный звук, хрип и крик, растворившийся в небытие.

— Они дерутся друг с другом? — спросил Лобзанг.

— Мы можем только надеяться. Давай двигаться, — сказала Сьюзен. И они пошли вперед, пробираясь по лабиринту коробок, мимо надписи:

УТКА

— Ах, теперь метафизика, — сказала Сьюзен.

— Почему утка? — спросил Лобзанг.

— Действительно, почему?

Где-то среди ящиков голос, достигший крещендо, вопил:

— Что за органический чертов слон? Где слон?