Разделенные Шустерман Нил

45

Кам

Кам на седьмом небе. Она обнимает его! Опирается на него! Он убеждает себя, что наступил момент, когда упадут все барьеры. Вот сейчас она повернется и поцелует его, не дожидаясь, пока они добредут до окна.

Рука Рисы сильнее налегает на его затылок. Там шов, она давит на него, и Каму немножко больно, но это ничего, это приятно. Он не имеет ничего против того, чтобы Риса давила на все швы его тела. Пусть бы они все болели! Это было бы прекрасно!

Они подходят к окну. Нет, поцелуя он не дождался, но и плечи его Риса не отпустила. Возможно, просто боится упасть, но Каму хочется думать, что даже если бы она и не боялась, все равно продолжала бы держать его в объятьях…

Море в это утро неспокойно. Волны высотой футов в восемь разбиваются о берег фонтанами брызг. Вдали видны очертания острова.

– Мне так и не сказали, где мы.

– Молокай, – поясняет Кам. – Один из Гавайских островов. Здесь когда-то был лепрозорий.

– А теперь кто тут хозяин? Роберта?

Кам улавливает неприкрытую неприязнь в интонации, с которой Риса произносит имя его наставницы.

– Нет, это собственность «Граждан за прогресс». Думаю, они владеют как минимум половиной острова. Особняк служил когда-то летней резиденцией одному богачу, а теперь здесь их центр медицинских исследований. Роберта – глава этого центра.

– Ты – единственный ее проект?

Этот вопрос Каму даже в голову никогда не приходил. Насколько ему известно, он для Роберты – центр вселенной.

– Ты не любишь ее, правда?

– Кто, я? Да что ты, я ее просто обожаю. Злобные суки и подлые интриганки – мой любимый тип людей.

Кам чувствует внезапный прилив гнева. Ему хочется защитить свою наставницу.

– Красный свет! – вырывается у него. – Ближе нее у меня нет никого. Роберта заменила мне мать.

– Лучше бы тебя принес аист!

– Тебе легко говорить. Вы, приютские, понятия не имеете, что может значить для человека мать!

Риса коротко хватает ртом воздух, а потом, размахнувшись, изо всей силы хлещет его по лицу. От резкого движения девушка теряет равновесие и едва не падает, но ее подхватывает Няня-Качок. Санитар укоризненно смотрит на Кама, затем переключает все внимание на Рису.

– Хватит на сегодня, – говорит этот клубок мускулов. – Давай обратно в постель.

Он помогает девушке добраться до койки. Кам беспомощно стоит у окна, не зная, на кого ему сердиться: на себя, на нее или на санитара – за то, что забрал у него Рису.

– Ну что, Кам, – язвительно произносит Риса, – удар распределился поровну? Или каждый из детей на твоем личике почувствовал его по-разному?

– Горох! – вырывается у Кама. В смысле, ее замечание должно отскочить, как от стенки. И тут же выпаливает: – Намордник!

Он не имеет права так распускать язык. Не имеет! Юноша делает глубокий вдох и выдох, представляя себе, как бурное море превращается в озеро, гладкое, словно стекло.

– Эту пощечину я заслужил, – спокойно говорит он, – однако не смей грубо отзываться о Роберте. Я не черню людей, которых ты любишь, так будь добра, окажи мне ответную любезность.

Кам решает не наседать на Рису, дать ей время опомниться: ведь перемены в ее жизни принесли не только радость, но и травмы, как физические, так и душевные. Он по-прежнему теряется в догадках, что заставило ее изменить своим принципам и согласиться на операцию, но одно он знает точно: Роберта умеет убеждать. Каму нравится воображать, что дело в нем самом; что в глубине души под отвращением к нему скрывается любопытство, а может, даже восхищение той мозаикой, которую так скрупулезно составили из изначально несопоставимых частей. Нет, не той, которую соорудили люди Роберты, а той, которую сложил он сам, сведя воедино и заставив работать все, что было ему дано.

Раз в день они с Рисой едят вместе.

– Это необходимо, – заявляет ему Роберта. – Если ты намерен с ней сблизиться, вы должны обедать вместе. Во время совместного приема пищи психика наиболее расположена к налаживанию отношений.

Кам желал бы, чтобы слова Роберты не звучали… словно врачебное предписание. Он желал бы, чтобы Риса привязалась к нему вовсе не из-за того, что ее психика когда-то к чему-то будет расположена.

Рисе еще не сказали, что ее задача – стать его компаньоном.

– Не торопись, – советует Каму Роберта. – Ее надо будет тщательно готовить к этой роли, и мы попробуем особый подход. Она – легенда, и мы этим воспользуемся в своих интересах. Создадим мощный эффект ее присутствия во всех СМИ и только потом выпустим вас на публику вдвоем. На это требуется время. А пока будь собой, чудесным, очаровательным, обаятельным. Она не устоит.

– А вдруг устоит?

– Я верю в тебя, Кам.

Кам так и поступает. Чем бы он ни занимался, Риса всегда в его мыслях. Она – нить, что, пронизывая швы в его мозгу, накрепко стягивает все его части в единое целое.

Риса тоже думает о Каме. Он чувствует это по взглядам, которые девушка тайком бросает на него. Вот он играет в баскетбол с одним из сторожей, у которого в этот день выходной. Торс Кама обнажен, и видны не только швы, но и мускулы, словно изваянные скульптором: кубики на животе, как у боксера, мощные грудные мышцы пловца… Его безупречное тело, управляемое тонко настроенным мозгом, взмывает в воздух и кладет мяч в корзину, безукоризненно, элегантно. Риса наблюдает за ним из окна большой гостиной. Он знает об этом, но не подает виду, лишь продолжает блестящую игру. Пусть за него говорит его тело.

И только закончив матч, он поднимает глаза на Рису, давая понять, что знал о тайном наблюдении и подарил ей себя открыто и свободно. Она отшатывается от окна, но оба знают: она смотрела на него. Не по принуждению, а потому что сама того пожелала, и это – совершенно другое дело.

46

Риса

Риса поднимается по винтовой лестнице. Риса спускается по винтовой лестнице. Риса работает с физиотерапевтом Кенни, который не нарадуется ее прогрессу. Новости из внешнего мира до нее не доходят. Девушке кажется, что никакого внешнего мира больше вообще не существует, а островная клиника, которая вовсе даже и не клиника, – ее дом. Она ненавидит это чувство.

А эти ежедневные совместные трапезы! Риса и страшится их, и ждет. Если позволяет погода, они обедают на веранде. Кам, с удовольствием демонстрирующий ей свое великолепное тело и ловкость движений на расстоянии, за столом становится неуклюж и стеснителен, как и Риса. Оба ощущают неловкость из-за того, что вынуждены проводить время вместе, словно их насильно поженили. Они не вспоминают тот день, когда она залепила ему оплеуху. Они почти ни о чем не разговаривают. Риса примиряется с его существованием. Он примиряется с тем, что она с ним примирилась.

Они сидят на веранде, лакомясь бифштексом, и Кам, наконец, пробует разбить лед.

– Мне жаль, что тогда так получилось, – говорит он. – Я сказал лишнее. Быть на попечении у государства – в этом нет ничего плохого. Некоторые части меня знают, что это такое. У меня есть воспоминания о государственных приютах. О многих из них.

Риса вперяется взглядом в тарелку.

– Будь добр, дай мне поесть спокойно.

Но его не остановить.

– Приют – это не самое лучшее место на земле, я понимаю. Нужно бороться за внимание к себе, иначе жизнь станет простым прозябанием, а это – худшее, что может случиться с человеком.

Риса поднимает на него глаза. Ну и ну. Он сумел выразить словами те самые чувства, которые она всегда испытывала в отношении своего детства.

– Ты знаешь, в каких приютах воспитывался? – интересуется она.

– Не совсем. В голове мелькают образы, обрывки воспоминаний, но в моем речевом центре практически нет частей, полученных от государственных сирот.

– Неудивительно. В приютах не слишком-то заботятся о том, чтобы развивать у детей речевые навыки, – усмехается Риса.

– Ты что-нибудь знаешь о себе? – любопытствует Кам. – Как ты оказалась в приюте? Кто твои родители?

В горле Рисы образуется ком, который она пытается проглотить.

– Эта информация никому не доступна.

– Мне доступна, – говорит Кам.

От этих слов ею овладевают и опасение, и робкая надежда. Но на этот раз, с удовлетворением отмечает она, опасение сильнее.

– Собственно, мне никогда и не хотелось это знать. Да и сейчас не хочется.

Кам опускает взор. Он немного разочарован. А может, даже и не немного. Риса неожиданно для себя тянется через стол и сжимает его пальцы.

– Спасибо за предложение. Очень мило с твоей стороны, но… я привыкла. Не надо мне это знать.

И только отпустив его ладонь, Риса осознает, что это ее первый добровольный физический контакт с ним за все время их знакомства. О том же думает и Кам.

– Я знаю, ты любила парня, которого называют Беглецом из Акрона, – говорит он.

Риса старается не показать своих чувств.

– Мне очень жаль, что он погиб, – говорит Кам. Риса смотрит на него в ужасе, но тут он добавляет: – Наверно, тот день в «Веселом Дровосеке» был просто кошмаром.

Риса тяжело вздыхает. Кам не в курсе, что Коннор жив. Значит ли это, что и «Граждане за прогресс» тоже ни сном ни духом? Но об этом лучше не спрашивать и вообще, на эту тему говорить не стоит: возникнет много встречных вопросов.

– Ты тоскуешь по нему? – спрашивает Кам.

Вот теперь она может сказать правду.

– Да. Очень.

Оба надолго замолкают. И наконец Кам произносит:

– Я понимаю, что никогда не смогу заменить его тебе. Надеюсь лишь, что в твоем сердце хватит места и для меня, как для друга…

– Ничего не обещаю, – отрезает Риса, стараясь не показать, что его слова тронули ее.

– Ты по-прежнему считаешь меня уродом? – спрашивает Кам. – Я все так же отвратителен тебе?

Риса хочет ответить правдиво, но не может подобрать подходящие слова. Он принимает ее молчание за нежелание обидеть его и опускает глаза.

– Понятно.

– Нет, – говорит Риса. – Я не считаю тебя уродом. К тебе просто нельзя подходить с обычной меркой. Это все равно, что пытаться решить: женщина на картине Пикассо прекрасна или уродлива? Вывод не делаешь, но не смотреть не можешь.

Кам улыбается.

– Ты сравниваешь меня с произведением искусства. Мне это нравится.

– Ну, вообще-то, Пикассо мне безразличен.

Кам смеется, и Риса невольно заражается его весельем.

В усадьбе над обрывом есть сад, полный искусно подстриженных изгородей и экзотических цветов.

Рису, выросшую в бетонных стенах городского приюта, нельзя назвать любительницей зелени, но как только ей разрешили выходить в сад, она стала наведываться сюда каждый день, хотя бы для того, чтобы не чувствовать себя узницей. Она еще не привыкла к тому, что снова может ходить, и потому каждый шаг по аллеям сада для нее подарок.

Однако сегодня она натыкается здесь на Роберту – та готовит съемку видеоролика. Вместе с ней здесь и операторы с камерами, а прямо посреди центральной поляны торчит не что иное, как старое инвалидное кресло Рисы. Его вид вызывает у девушки прилив эмоций, в которых она не сразу разбирается.

– Что здесь происходит? – спрашивает она, впрочем, не совсем уверенная, что хочет это знать.

– Ты встала на ноги уже почти неделю назад, – поясняет Роберта. – Пора тебе приступить к тому, о чем мы договаривались.

– Благодарю вас, вы очень удачно подобрали слова. Я сразу почувствовала себя проституткой.

Кажется, Роберта сейчас вскипит, но она быстро берет себя в руки.

– Я вовсе ничего такого не имела в виду. У тебя талант все перекручивать. – Она подает Рисе лист бумаги. – Здесь твое выступление. Сейчас ты запишешь ролик для социальной рекламы.

Риса не может сдержаться и хохочет:

– Я появлюсь на телевидении?!

– И в газетах, и в Сети. Это первый этап наших планов относительно тебя.

– Да что вы? А какие еще этапы?

Роберта скалит зубы.

– Придет время – узнаешь.

Риса читает написанное на листе, и у нее сосет под ложечкой.

– Если тебе трудно выучить это, мы заготовили карточки-подсказки, – говорит Роберта.

Риса читает текст дважды, чтобы убедиться: глаза ее не обманывают.

– Нет! Нет и нет! Я не буду это читать, и вы меня не заставите! – Она комкает бумагу и бросает себе под ноги.

Роберта, не теряя самообладания, раскрывает папку и протягивает ей другой листок.

– Пора бы тебе запомнить, что у нас всегда есть копии.

Риса отказывается взять бумагу.

– Как вы смеете?

– Не корчи из себя оскорбленную добродетель. Там нет ни слова неправды.

– Дело не в словах. Дело в том, что между строк!

Роберта пожимает плечами.

– Неважно, что люди прочтут между строк. Здесь одна правда. Она услышат то, что ты скажешь, а выводы пусть делают сами.

– Не дурачьте меня, Роберта. Я не так глупа и наивна.

Выражение лица Роберты резко меняется, будто с него спадает маска. Время уговоров и маневров кончилось. В голосе женщины звенит лед:

– Ты будешь делать то, что мы потребуем! Или ты забыла наш договор?

Это угроза, завуалированная, словно прикрытая тончайшим шелком. И тут раздается голос:

– Какой договор?

Обе поворачиваются и видят идущего по аллее Кама. Роберта обжигает Рису предостерегающим взглядом, и та молча опускает глаза.

– Касающийся ее позвоночника, какой же еще? – объясняет Роберта. – В обмен на чрезвычайно дорогой трансплантат и операцию, проведенную по последнему слову хирургии, Риса согласилась стать частью большой семьи «Граждан за прогресс». Каждый член семьи должен исполнять свою роль. – Она снова протягивает Рисе листок с текстом. Девушка понимает: выбора у нее нет. Она переводит взгляд на людей с камерой, затем обратно на Роберту.

– Вы хотите, чтобы я встала около кресла? – спрашивает она.

– Нет, ты будешь в нем сидеть, – отвечает та. – А потом, на середине текста, поднимешься. Так будет эффектнее, не правда ли?

Социальная реклама

«Меня парализовало после террористического акта, совершенного Хлопками в заготовительном лагере «Веселый Дровосек». Я ненавидела саму идею разборки, но внезапно оказалась в отчаянном положении. Понадобилась медицинская помощь. Без разборки неоткуда было бы взять новый позвоночник. Без разборки я вынуждена была бы сидеть в этом кресле до конца своих дней. Я была сиротой на попечении государства. Я была беглянкой. Я была калекой. Но теперь я – ни то, ни другое, ни третье. Меня зовут Риса Сирота, и разборка изменила мою жизнь».

Спонсор рекламы: «Борцы за здоровье нации»

Риса всегда считала себя человеком, способным выжить в любой ситуации. Она успешно плавала в предательских водах Государственного приюта № 23 штата Огайо до того самого дня, когда попала под бюджетный нож и была отправлена на разборку. Потом стала беглянкой, но выжила и в бегах, а затем прошла заготовительный лагерь и сумела не погибнуть даже в сокрушительном взрыве Хлопков. Ее сила заключалась в остром уме и способности к адаптации.

К чему ей теперь адаптироваться?

К не очень громкой славе; к жизни в комфорте; к умному и обаятельному парню, который влюблен в нее по уши… и к отторжению всего, во что она когда-то верила. К сделке с совестью.

Риса сидит в уютном шезлонге во дворе усадьбы над обрывом, любуется тропическим закатом и пытается привести в порядок мысли, вернуть покой рассудку. О душу Рисы бьется мощная, безжалостная волна, подобная тем, что обрушиваются сейчас на берег, напоминая ей, что даже самые величественные горы не могут сопротивляться эрозии и неизбежно уступают морю. Она не знает, как долго сможет выдерживать этот напор, да и надо ли его выдерживать.

Этим утром у нее брали интервью для выпуска новостей. Она пыталась отвечать на вопросы предельно правдиво. Да, для нее поддержка разборки – это необходимость, однако никто, кроме нее самой и Роберты, не знает, откуда возникла эта необходимость. Но как бы Риса ни старалась, она произносит такое, что сама не может поверить, как подобные фразы могут слетать с ее губ. «Разборка – это наименьшее из зол». Неужели какая-то часть ее поверила этому? Постоянное манипулирование сознанием привело к тому, что ее внутренний компас крутится как ошалелый, и Риса боится, что ей больше никогда не удастся найти север.

Измученная, она засыпает, но вскоре – ей кажется, всего через несколько секунд, – открывает глаза оттого, что чья-то рука осторожно трясет ее за плечо. Уже стемнело, лишь тоненькая голубая полоска на горизонте напоминает об ушедшем дне.

– Соня, – говорит Кам. – А я и не знал, что ты храпишь.

– Ничего подобного, – еще толком не проснувшись, бурчит она. – Я не храплю.

У Кама в руках одеяло. Лишь когда он укутывает ее, Риса осознает, что замерзла, пока спала. Даже в тропиках воздух по вечерам бывает прохладным.

– Ты много времени проводишь в одиночестве, – говорит Кам. – Тебе совсем не обязательно быть одной… ну, ты понимаешь…

– Для того, кто много лет прожил в приюте, одиночество – это роскошь.

Он опускается на траву рядом с ней.

– На следующей неделе – наше первое совместное интервью. Нас отвезут на материк. Роберта сказала тебе?

Риса вздыхает.

– Да, мне все известно.

– Нас представят как пару…

– Не волнуйся, я буду улыбаться и работать на камеру. Тебе не о чем беспокоиться.

– Я надеялся, что для тебя это будет не просто работа на камеру.

Не желая встречаться с ним взглядом, Риса поднимает глаза к небу. Здесь звезд еще больше, чем над Кладбищем… правда, там у нее не было ни времени, ни особого желания ими любоваться.

– Я знаю все их названия, – хвастает Кам. – Я имею в виду звезды.

– Не смеши меня. Звезд миллиарды, ты не можешь знать все.

– Гипербола, – признает он. – Я, конечно, преувеличиваю. Но я знаю самые большие. – Он показывает на звезды, как будто в его голове развернулась живая карта небесной сферы, и говорит с бостонским акцентом: – Это Альфа Центавра, ближайшая к нам звездная система. А видишь вон ту, справа? Это Сириус, самая яркая звезда на всем небе…

Его голос действует на девушку завораживающе, он приносит ей кроху покоя, которого ей так не хватает. «Может, все гораздо проще, чем кажется? – думает Риса. – Может, надо как-то приспособиться?..»

– Вон та, потусклее, – Спика. На самом деле эта звезда в сто раз ярче Сириуса, просто она намного дальше от нас…

Риса напоминает себе, что пошла на соглашение с «Гражданами за прогресс» не из эгоистических побуждений. Так может, пора ее совести утихомириться? А если совесть не желает успокаиваться и затягивает ее в бездну, то не лучше ли отсечь ее, чтобы выжить?

– Это Туманность Андромеды: даже не звезда, а целая галактика…

В хвастовстве Кама есть оттенок наивного тщеславия, как у маленького мальчика, которому не терпится рассказать, чему его сегодня научили в школе. Но он же никогда этого не учил! И акцент, который слышится сейчас в его речи, и эта информация достались Каму от другого человека.

«Риса, перестань!» – приказывает она себе. Может, пора, наконец, сдаться эрозии?

И чтобы досадить той части своей натуры, которая все еще продолжает противиться, Риса встает из кресла, ложится на траву рядом с Камом и устремляет глаза на россыпь звезд.

– Полярную звезду найти очень легко, – продолжает Кам. – Она всегда висит над Северным полюсом, поэтому, если найдешь ее, то легко отыщешь истинный норд. – Риса ахает при этих словах. Кам поворачивается к ней: – Хочешь, чтобы я замолчал?

Риса смеется:

– Нет, я надеялась снова уснуть под твою болтовню!

– О, я такой скучный?

– Чуть-чуть.

Он осторожно касается ее руки, проводит по ней кончиками пальцев.

Риса отдергивает руку и садится.

– Не смей! Ты же знаешь: я не люблю, когда меня трогают!

– Ты вообще не любишь, когда тебя трогают или… тебе не нравится, когда к тебе прикасаюсь я?

Она уходит от ответа.

– А эту как зовут? – спрашивает она, указывая на звезду. – Вот эту, красную?

– Бетельгейзе, – отвечает Кам и после неловкого молчания задает вопрос: – Какой он был?

– Кто?

– Ты знаешь кто.

Риса вздыхает:

– Тебе не нужно этого знать, Кам.

– Нужно.

Не в силах сопротивляться, она снова ложится на траву, смотрит в звездное небо и произносит:

– Импульсивный. Мрачно-задумчивый. Временами ненавидящий самого себя.

– Похоже, настоящая находка.

– Дай мне закончить. Умный, верный, ответственный, к тому же сильный лидер, хотя слишком скромен, чтобы самому это признать.

– Ты говоришь о нем в настоящем времени?

– Был, – поправляется она. – Просто иногда мне кажется, что он по-прежнему жив.

– Думаю, мне он понравился бы.

Риса качает головой.

– Он возненавидел бы тебя.

– Почему?

– Потому что, вдобавок ко всему, он ревнив.

Снова повисает молчание, на этот раз не такое неловкое.

– Я рад, что ты рассказала мне о нем, – говорит Кам. – И теперь я тоже хочу кое-чем с тобой поделиться.

О чем он хочет ей рассказать? Риса теряется в догадках. Она вдруг ловит себя на том, что ее распирает от любопытства.

– Когда ты была в приюте, ты знала такого мальчика – Самсона? – спрашивает он.

Риса копается в памяти.

– Да! Он был вместе со мной в автобусе, который вез нас в заготовительный лагерь.

– Он был тайно влюблен в тебя.

Риса в замешательстве: откуда он знает? Ах да… Прозрение впрыскивает ей в кровь адреналин. Она вскакивает на ноги, готовая умчаться обратно в особняк, или спрыгнуть со скалы в море, или еще что, лишь бы уйти от этого откровения, но не может: Кам держит ее в поле тяготения, словно звезда – свою драгоценную планету.

– Алгебра! – произносит он. – У него был математический талант. Мне досталась лишь та его часть, что сильна в алгебре, но когда я наткнулся на твою фотографию, этого оказалось достаточно, чтобы я рассмотрел ее и вспомнил. Потом Роберта услышала, что тебя поймали, потянула за ниточки, и вот ты здесь. Из-за меня. Это я виноват, что ты попала сюда.

Она хочет отвернуться от него, но не может. Так свидетель дорожной аварии не в силах оторваться от кошмарного зрелища.