Разделенные Шустерман Нил

36

Коннор

Коннор вымещает свою злость на боксерской груше по крайней мере дважды в день. А куда деваться? Если он не будет этого делать, то наверняка обрушит раздражение на голову какого-нибудь бедолаги: лентяя, не желающего чистить сортиры, или дурехи, пронесшей с собой на Кладбище мобильник, – ей, видите ли, хотелось позвонить своим друзьям и сообщить, где она находится. Или того мальчика, что куражится над каждым сообщением об атаке Хлопков, осел… Коннор лупит грушу с такой силой и бешенством, что странно, как она до сих пор не лопнула.

Рисы больше нет.

Прошел уже месяц. Коннор уверен, что она погибла от рук Инспекции, или «прогрессивных граждан», или еще кого. Не имеет значения, что ей семнадцать, что она инвалид и разобрать ее по закону нельзя. Всевидящее правительство становится близоруким, когда дело касается наблюдения за правомочностью действий собственных служб.

Коннор сильно изменился.

Он чувствует: вернулись его прежние привычки. Те самые, из-за которых в свое время он угодил под раздачу. Парень возвращается мыслями к тем временам, когда он был не кандидатом на разборку, а просто проблемным подростком. Сейчас он опять проблемный подросток, но на его плечах лежит ответственность за сотни проблемных детей. Но все же… Он не может отделаться от мысли, что причина не только в нем. Ему кажется, что агрессия исходит от руки Роланда.

– Если уйдешь, никто не станет тебя упрекать, – говорит ему Старки как-то вечером за игрой в бильярд. – Тебе надо разыскать Рису. Кладбищем займутся другие. Трейс, например. А то и Эшли или Хайден. – О своей кандидатуре он помалкивает, что само по себе показательно. – Может, проведем выборы, когда ты уйдешь. Демократия так демократия.

– И тебе уже гарантирована четверть голосов, не так ли? – говорит Коннор без обиняков.

Старки не опускает взгляда и не пытается отрицать:

– Я мог бы управлять Кладбищем, если понадобится. – Он бьет по восьмому шару, промахивается и проигрывает партию. – Черт, опять твоя взяла.

Коннор присматривается к партнеру по игре. Старки с самого начала выказал себя человеком прямолинейным и честным. Ага, как и Трейс. Лишь сейчас в Конноре зарождается подозрение, что Старки не тот, кем кажется.

– Ты молодец, с проблемами кормежки хорошо справляешься, да и у подкидышей твоими трудами прибавилось самоуважения, – говорит Коннор, – но не думай, что это делает тебя божьим даром всем Уцелевшим.

– Ну что ты, – отзывается Старки. – Это место прочно закреплено за тобой.

Он кладет кий и удаляется.

Коннор мысленно отвешивает себе оплеуху за то, что дал выход злости. Вообще-то, он не прочь натаскать Старки, чтобы тот в нужный момент мог его подменить на посту, но с другой стороны, кто он, Коннор, такой, чтобы учить?

Раньше он делился своими переживаниями с Рисой. Та всегда умела поддержать, пролить бальзам на раны его сомнений, чтобы он пришел в себя и решил очередную задачу. Можно, конечно, пооткровенничать с Хайденом, но этот зубоскал все сводит к хохмам. Коннор понимает, что это защитный механизм, но некоторые темы просто не годятся для обсуждения с Хайденом. Единственный, кому он может теперь довериться, – Трейс. И Коннору это страшно не нравится. Трейс остался его союзником, несмотря на то, что он двойной агент. Но если Риса была бальзамом, то Трейс – чистый спирт на кровоточащую язву.

– Мы все теряли близких, не ты один, так что перестань плакаться и делай дело! – честит его Трейс.

– Я тебе не мясной теленок, – огрызается Коннор. – Это у них нет никаких чувств. Меня этому не учили.

– Дело не в том, что у нас нет чувств. Мы просто знаем, как их обуздать и направить на достижение цели.

Возможно, это было бы Коннору по силам, если бы у него имелась хоть какая-то цель. Но жизнь на Кладбище кажется ему все бессмысленнее. Она как нескончаемая беговая дорожка, сбрасывающая с себя бегунов, когда тем исполняется семнадцать.

Кто-то – Коннор подозревает, что Хайден, – уведомляет Адмирала, что потеря Рисы плохо отражается на работоспособности их начальника, и – кто бы мог ожидать! – Адмирал собственной персоной навещает их.

Он прибывает на черном лимузине, отполированном так, что даже пыль не оседает на его сияющей поверхности. Коннор едва узнает Адмирала, когда тот выходит из автомобиля. Старый вояка сильно исхудал. Настоящий ходячий скелет. Его некогда бронзовая, тронутая солнцем Кладбища, кожа теперь бледна, да и одет бывший начальник не в военную форму с рядами медалей, а в обычные брюки и клетчатую рубашку, будто на гольф собрался. Правда, он по-прежнему высокий, стройный, и военная выправка никуда не делась. Сразу ясно, что перед тобой – человек, привыкший командовать.

Коннор ожидает, что сейчас гость задаст ему перцу похлеще, чем он сам задал Старки, но стратегию Адмирала трудно предугадать.

– Да ты оброс мышцами, как я посмотрю, – говорит он Коннору. – Но боже тебя сохрани баловаться клятыми стероидами, как какому-нибудь десантнику. От них яйца усыхают до размеров горошин.

– Нет, сэр, ничего такого.

– Вот и правильно. Потому что твои гены стоят того, чтобы их передать будущим поколениям.

Он приглашает Коннора в свой роскошный лимузин с климат-контролем. Автомобиль стоит на взлетно-посадочной полосе. Коннору кажется, что у машины вот-вот вырастут крылья, и она, разогнавшись, оторвется от земли.

Для начала они разговаривают о разных пустяках. Адмирал рассказывает о Большом Воссоединении Харлана – грандиозном празднике, который он устроил для людей, получивших части тела его сына.

– Клянусь, я знаю совершенно точно – Харлан был там, в саду, живой, и никто никогда не убедит меня в обратном.

После праздника все «части» разъехались, а Эмби, его приятелю-астматику было некуда податься. Адмирал оставил его у себя и растит, как собственного внука.

– Парень, конечно, не подарок, – говорит Адмирал, – но очень непосредственный.

Он также сообщает Коннору, что медики дают его больному сердцу полгода жизни максимум.

– Правда, они это сказали год назад. Доктора – полные идиоты.

Коннор подозревает, что Адмирал их всех еще переживет.

Наконец, гость переходит к цели своего визита.

– Говорят, история с Рисой сильно на тебя подействовала. – Адмирал замолкает и ждет, уверенный, что Коннор не выдержит и прервет молчание первым. Так и происходит.

– А вы как хотели? Чтобы я прикинулся бесчувственным чурбаном? Будто никакой Рисы на свете не было? – Голос Коннора полон гнева, горечи и боли.

Но Адмирал абсолютно невозмутим.

– А я всегда считал, что ты из тех молодых людей, которые не зря тратят силы и время, жалуясь на судьбу.

– Я не жалуюсь! Я злюсь!

– Гнев – наш друг, но только когда известно, какой у него калибр и куда им выстрелить.

От этих слов Коннора пробивает на хохот, такой, что даже водитель оглядывается.

– Ну, вы даете! Вас цитировать можно!

– Кое-кто и цитирует. То, что я тебе сейчас сказал, записано на странице девяносто три пятого издания «Пояснений к уставу для первокурсников военных академий». – Адмирал вглядывается в тонированное стекло, за которым идет будничная жизнь Кладбища. – Проблема с вами, Уцелевшими, – в том, что вы обращаетесь со своим гневом, как с гранатой, которая в половине случаев отрывает руки вам самим. – Тут он переводит взгляд на руку Коннора. – Без обид.

– Какие обиды?

Адмирал присматривается к руке повнимательнее.

– Что-то мне эта татуировка знакома… – Он прищелкивает пальцами. – Роланд. Так, кажется, его звали? Отвратный тип, просто заноза в заднице.

– Да, это его рука.

Адмирал задумчиво вглядывается в нарисованную акулу.

– Вряд ли тебя спрашивали, когда пришивали эту руку.

– Я бы вообще не позволил пришить себе ничью руку, – отвечает Коннор. – Моя воля – я отказался бы, как вы отказались от сердца. Вот и Риса отказалась от позвоночника. – Коннор видит, как рука покрывается гусиной кожей: из кондиционера веет арктическим холодом. – Но не отсекать же руку, раз пришили…

– И не нужно, – говорит Адмирал. – Роланд был человеком, хоть и негодяем, и заслуживал лучшей участи. Думаю, он был бы доволен, узнав, что держит в своем железном кулаке все Кладбище.

Коннор, не удержавшись, хохочет. Адмирал любой бессмыслице придаст философский смысл. Но тут гость становится серьезным.

– А теперь послушай, – говорит он. – Ради всех твоих подопечных и ради себя самого перестань думать о Рисе. Забудь ее.

Но есть вещи, которые Коннор не в силах забыть. Не в силах, и все.

– Не надо было пускать ее в больницу!

– Насколько мне известно, тогда ни в чем не повинный мальчик попал бы на «живодерню».

– Ну и черт с ним! Пусть бы шел на «живодерню»!

– Я сделаю вид, что не слышал этого, – тихо и грозно говорит Адмирал.

Коннор тяжко вздыхает.

– Не нужно было вам делать меня своим преемником. Вы хотели, чтобы Кладбищем заправлял Беглец из Акрона, но ведь его не существует. И никогда не существовало. Это лишь легенда!

– А я считаю, что принял верное решение. Ты видишь только свои неудачи, но я-то вижу и другое. Когда тебе больно, легко обвинить себя в том, что ты ничтожество и ни на что не годен, но жизнь, Коннор – это сплошные испытания на прочность, и все мы вынуждены через них пройти. Ценность человека определяется не тем, сколько страданий ему выпадает во время испытаний, а тем, каким он из них выходит.

Коннор старается осмыслить услышанное. Интересно, когда закончатся его «испытания»? Они наслаиваются друг на друга: не успевает он пройти через одно, как попадает в следующее. Ну, и сколько еще таких слоев? Вспоминается рассказ Трейса.

– Адмирал, вы когда-нибудь слышали об организации «Граждане за прогресс»?

Адмирал задумывается.

– Звучит знакомо… Это не они оплатили часть этих проклятых агиток в пользу разборки? – Он трясет головой от отвращения. – Они напоминают мне о былых листовках времен «поколения террора».

Коннор вскидывается.

– «Поколения террора»?

– Ну, ты же знаешь, Восстания подростков? Бунты дикарей?

– Вообще без понятия.

Адмирал смотрит на него так, будто Коннор – полный идиот.

– Господь всемогущий, чему вас учат в этих так называемых школах? – Он немного успокаивается и продолжает: – Хотя что это я? С какой стати им вас этому учить? Историю пишут победители, а там, где нет победителей, все в конце концов попадает в корпоративные шредеры.

Он смотрит в окно с печальной покорностью человека, знающего, что он слишком стар и мир изменить не сможет.

– Вам нужно заняться самообразованием, мистер Лэсситер, – говорит он. – Допустим, в школе этому и не учат, но не могут же они полностью стереть всю историю. Где-то остаются следы. В нашей истории – причина, по которой люди оказались так сговорчивы и приняли Соглашение о разборке. Истинная причина, по которой мы ведем такой извращенный образ жизни.

– Уж извините, что я такой темный, – ворчит Коннор.

– Да ладно тебе. Просто делай с этим что-нибудь. А если тебе любопытно узнать об этих «Гражданах за прогресс», тем более учись! Узнавай, выведывай. Что ты о них знаешь?

У Коннора возникает желание рассказать все, о чем узнал от Трейса, но он вовремя соображает, что сердце старика может и не выдержать. Адмирал больше не занимается делами Уцелевших. Он приехал, чтобы устроить Коннору вполне заслуженную выволочку, но не стоит снова вовлекать его в их дела.

И он отвечает Адмиралу:

– Толком ничего не знаю, – отвечает Адмиралу Коннор. – Так, сплошные слухи.

– Ну, тогда оставь их тем, кто их распускает. А теперь утри сопли и марш из моего лимузина спасать детей.

После отъезда Адмирала Трейс, соблюдая субординацию, просит о личной встрече с Коннором. Несмотря на то, что бывший десантник работает на инспекторов и «Граждан за прогресс», он по-прежнему обращается к Коннору уважительно, как к старшему по званию. Коннор не знает, что и думать. Он не может определить, искренен с ним Трейс или водит за нос. Коннора воротит от мысли, что он – пешка в руках Инспекции по делам несовершеннолетних и выполняет обязанности надзирателя за их драгоценным хранилищем Уцелевших. Но теперь он получил от Трейса ценные сведения о планах инспекторов, и у него возникает чувство, будто это он, Коннор, дурачит власти, а не наоборот. Истина не сделала его свободным, как предполагал Трейс, зато дала ощущение власти над своими тюремщиками.

Они с Трейсом едут по одной из восточных улиц, мимо рядов пыльных истребителей. Парни сейчас далеко от остальных обитателей Кладбища, так что встреча и впрямь приватная.

– Ты должен знать: что-то назревает, – предупреждает его Трейс.

– Что именно?

– По моим данным, в Инспекции по делам несовершеннолетних раскол. Кое-кто не прочь расправиться с Кладбищем, им нужен только предлог.

– Если им так приспичило взять нас, за предлог сойдет уже само наше существование.

– Я сказал «кое-кто не прочь расправиться». Крутыши, на которых я работаю, не из их числа; и до тех пор, пока все здесь идет как по маслу, они будут держать инспекторов в наморднике. Я виртуозно исполняю роль подсадной утки и продолжаю вешать им лапшу, что корабль, на котором капитаном Элвис Роберт Маллард, не собирается идти ко дну.

Коннор смеется:

– Так они все еще не знают, что Элвис ушел?

– Не подозревают. И у них нет причин сомневаться в моих сведениях. – Трейс на секунду замолкает. – Ты рассказал обо мне Адмиралу?

– Нет. Я вообще никому о тебе не сказал.

– Вот и хорошо. Лидер должен знать то, о чем никто не догадывается, и выдавать информацию хорошо выверенными порциями.

– Не учи меня своим военным штучкам-дрючкам, – фыркает Коннор. – У тебя все?

– Нет, не все.

Они доезжают до конца улицы, и Трейс останавливается перед поворотом на следующую. Вынимает из кармана клочок бумаги и подает ее Коннору. На бумажке нацарапано имя: Дженсон Рейншильд.

– Кто это? Я должен его знать? – спрашивает Коннор.

– Нет. Судя по всему, о нем вообще никто ничего не должен знать.

У Коннора лопается терпение.

– У меня нет времени на твои загадки.

– Вот-вот, в самую точку, – говорит Трейс. – Этот человек – сплошная загадка.

Он трогается с места, и они поворачивают в следующий проезд между самолетами.

– Помнишь, на прошлой неделе я отправился в Финикс за запчастями для «Дримлайнера»?

– Не был ты в Финиксе, – говорит Коннор. – Ты поехал на встречу со своими хозяевами из «Граждан за прогресс». Думаешь, я этого не знаю?

Похоже, Трейс слегка удивлен. Удивлен и доволен.

– Я не сказал, потому что не знал, доверяешь ли ты мне.

– Не доверяю.

– Имеешь право. Ну да ладно. На этот раз все было иначе. Они не просто встретились со мной, а самолетом доставили в свою чикагскую штаб-квартиру. Там я должен был отчитаться по полной форме перед собравшимися в конференц-зале. Само собой, о некоторых ключевых вещах я умолчал, например, о нашем плане побега. Я сказал, что «Дримлайнер» будет новым спальником и что его пилотскую кабину мы размонтировали, а оборудование продали.

– Ах, вот как. Ты, значит, врешь по всем фронтам, не только мне.

– Это не вранье. Это дезинформация, – невозмутимо отвечает Трейс. – После собрания я отправился на разведку. В вестибюле у них на мраморе высечены имена всех бывших президентов организации; некоторые из них ты наверняка слышал: всё акулы бизнеса, до войны или после. Но одного имени там не было. Его попросту стерли и даже не потрудились замаскировать пустое место. А потом я наткнулся в саду на скульптуру, изображающую основателей организации. Их там пятеро, а пьедестал явно для шестерых. На месте, где стоял шестой, остались пятна ржавчины.

– Дженсон, как бишь его?

– Рейншильд.

Коннор пытается сообразить, в чем тут дело, но у него не получается.

– Черт-те что. Если им так хотелось, чтобы он исчез, зачем оставлять следы на мраморе? Почему бы не сделать новый пьедестал?

– Потому что, – отвечает Трейс, – они не просто хотят, чтобы он исчез. Они хотят, чтобы члены организации знали, что это они заставили его исчезнуть.

Несмотря на жару Коннору становится холодно.

– А какое отношение это имеет к нам?

– Перед моим отъездом пара дружелюбно настроенных крутышей повела меня в свой приватный клуб. Ну, скажу я тебе, и местечко! Там подают такую выпивку, что даже на черном рынке не достанешь: настоящая русская водка, текила, сделанная до того, как исчезла агава… Пойло, наверно, стоит штуку долларов за рюмку, а эти господа хлебали его, как воду. Когда они накидались, я спросил про недостающую статую. Один из них выболтал имя Дженсона Рейншильда, а потом заволновался, что проговорился, и они тут же сменили тему. Я подумал, на том и конец… – Трейс останавливает джип, чтобы смотреть Коннору в глаза. – Но когда я собрался уходить, один из крутышей сказал мне такое, что я до сих пор не могу выкинуть это из головы. Он похлопал меня по плечу, назвал приятелем и сказал, что разборка – это больше, чем просто медицинская процедура, это самая суть нашего образа жизни. «“Граждане за прогресс” посвятили себя его защите, – заявил крутыш, – и если тебе дорога голова, забудь имя, которое сегодня услышал».

37

Риса

Социальная реклама

«Я была на попечении государства. Меня отправили на разборку, и я ударилась в бега. Если бы я не сбежала, сейчас меня бы уже не было на свете. Ты, наверно, думаешь, мне повезло. Но из-за того, что я предпочла жить в целости, четырнадцатилетняя Морена Сандоваль, отличница с блестящим будущим, умерла: ей не досталась печень, которую она могла получить от меня. Джеррин Стейн, отец троих детей, умер от инфаркта, потому что свое сердце я оставила себе, а не ему. А пожарный Дэвис Мэйси погиб от удушья, потому что ему нечего было имплантировать взамен сгоревших легких.

Я жива сегодня, потому что сбежала от разборки, и мой эгоизм стоил этим и многим другим людям жизни. Мое имя – Риса Сирота, я – беглец, и теперь я вынуждена жить с сознанием того, скольких невинных людей убила».

Спонсор рекламы: «Граждане за справедливость».

38

Хайден

Хайден таращится на экран компьютера, пытаясь осмыслить эту «социальную рекламу». Тут какой-то розыгрыш? Но он знает: это не шутка. Хайден рад бы рассердиться на Теда, этого въедливого инет-серфера, который показал злополучный ролик, да не получается: мальчишка-то в чем виноват?

– Что будем делать? – спрашивает Тед.

Хайден оглядывает «Ком-Бом». Все восемь его сотрудников смотрят на своего начальника так, словно в его силах убрать это объявление из Сети.

– Предательница чертова! – выкрикивает Эсми.

– Заткнись! – прикрикивает на нее Хайден. – Все заткнитесь, дайте подумать.

Он пытается придумать объяснение. Может, Риса не имеет отношения к этой рекламе? Может, это специальный трюк, чтобы деморализовать их? Но правда кричит громче любых измышлений. Риса публично выступает в защиту разборки. Она перешла на сторону врага.

– Нельзя, чтобы Коннор узнал об этом, – говорит он наконец.

Тед с сомнением качает головой.

– Но это же везде: и по телику, и в Сети, с самого утра! Ролик не один. Риса записала целую серию роликов и интервью.

Хайден меряет шагами тесный салон самолета, пытаясь собрать разбегающиеся мысли.

– Хорошо, – говорит он, заставив себя успокоиться. – Хорошо… Все компьютеры с доступом к Сети собраны здесь, в «Ком-Боме», и в библиотеке, так? А телик в центре развлечений показывает то, что передаем мы.

– Ну да…

– Угу… А можем мы до того, как передавать в эфир, прогонять все через программу распознавания лиц и вычищать то, что касается Рисы? Есть у нас такой софт?

Несколько секунд все молчат, наконец, заговаривает Дживан:

– У нас куча старых военных программ безопасности, распознавание лиц там должно быть. Наверняка я смогу слепить из них что-нибудь.

– За дело, Дживс! – велит Хайден и поворачивается к Теду. – Обруби связь с центром развлечений и библиотекой, пока не наведем порядок. Чтобы не было ни доступа в Сеть, ни телевизионных трансляций, ничего, понял? – Гул всеобщего согласия. – И если кто-нибудь из вас ляпнет об этом хоть словечко, я лично прослежу, чтобы этот гад до конца своей недолгой жизни выскребал сортиры. Так что бомба-Риса с нашего бомбардировщика сброшена не будет, comprende[1]?

Все согласны, вот только Тед никак не угомонится.

– Хайден, там было что-то такое… Не знаю, заметил ли ты… Заметил, как она…

– Не заметил! – перебивает его Хайден. – Ни черта я не заметил. И ты тоже!

39

Коннор

Слова человека из «Граждан за прогресс» о том, что разборка – это суть жизни нации, не идут у Коннора из головы, так же как и у Трейса. Коннор знает: мир не всегда был таким, как сейчас; но если в тебя всю жизнь вдалбливали определенные понятия, трудно в одночасье изменить свой образ мысли. Много лет назад, когда Коннор не дорос еще до возраста разборки, он болел бронхитом, и болезнь приняла хроническую форму. Родители даже собирались приобрести сыну новые легкие, но Коннор выздоровел, и проблема отпала. Тогда он так долго и тяжело болел, что забыл, каково это – быть здоровым.

Вдруг то же самое относится и ко всему обществу?

Вдруг больное общество настолько привыкло к своему недугу, что не помнит того времени, когда было здоровым? Вдруг память о той эпохе слишком опасна для людей, довольных сложившимся положением?

Коннор идет в библиотеку разведать кое-что в Сети, но доступа нет, и он направляется прямиком к Хайдену.

– Почему у нас нет доступа к Сети? – спрашивает он у компьютерщика.

Хайден медлит с ответом.

– А в чем дело?

– Ищу кое-что, – отвечает Коннор.

– А это не может подождать?

– Оно-то может, я не могу.

Хайден вздыхает.

– Ладно, пойдем в «Ком-Бом», дам тебе там доступ, но при одном условии – серфить буду я.

– Это еще почему? Боишься, что стоит мне влезть в Сеть, она накроется?

– Просто окажи мне услугу, хорошо? У нас тут нелады с компами, лучше перестраховаться.

– Ну ладно. Пойдем скорее, пока на меня не насел какой-нибудь болван со своей суперважной проблемой.

Странно, но ребята в «Ком-Боме» заметно всполошились при виде Коннора. Неужели он наводит на них такой страх? Никогда не замечал.

– Расслабьтесь, – говорит он им. – Никого не собираюсь бить. – И, помолчав, добавляет: – Пока.

– Перерыв десять минут, – объявляет подчиненным Хайден, и ребята гуськом сбегают вниз по трапу, обрадовавшись, что можно хоть немного отдохнуть от компьютеров.

Хайден и Коннор усаживаются перед монитором, и Коннор вытаскивает из кармана бумажку, которую ему дал Трейс.

– Пробей это имя через поисковик.

Хайден вводит «Дженсон Рейншильд», но результаты не обнадеживают.

– Хм-м… Есть Джордан Рейншильд, бухгалтер в Портленде. Джаред Рейншильд – четвероклассник, выиграл какой-то художественный конкурс в Оклахоме…

– А Дженсона нет?

– Есть несколько Дж. Рейншильдов.

Хайден идет по ссылкам. По одной из них Хайден находит мать, ведущую никому не интересный блог о своих детях; по другой слесаря-сантехника. И так далее. Никто не производит впечатления человека, в честь которого сначала воздвигли, а потом снесли бронзовую статую.

– Да кто это такой?

– Когда узнаю – скажу.

Хайден поворачивается на своем вращающемся стуле лицом к другу.

– Это все? Больше никого не ищем?

Коннор кое-что припоминает. Адмирал говорил о каких-то событиях, приведших к «нашему извращенному образу жизни». Он говорил, что Коннору надо все разузнать об этих событиях…

– Поищи по словам «поколение террора».

Хайден стучит по клавишам.

– Что это такое? Кино, что ли?

Но когда на экране появляются результаты поиска, становится ясно, что речь не о кино. Огромное количество ссылок. Адмирал был прав: информации полно, только она спрятана под миллионами веб-страниц. Ребята останавливаются на одной из статей.

– Посмотри на дату, – говорит Хайден. – Кажется, это незадолго до начала Хартланской войны?

– Не знаю, – отзывается Коннор. – Ты помнишь точную дату ее начала?

Хайден затрудняется с ответом. Странно. Коннор точно помнит основные даты других войн, а вот Хартланская… Как-то все расплывчато. В школе они этого не проходили, по телику об этом тоже ничего не рассказывали. Он знает, что такая война была и почему, а больше ему ничего не известно.

Первая статья рассказывает о стихийных сборищах молодежи в Вашингтоне, округ Колумбия. Хайден проигрывает видеоролик.

– Ничего себе! Вот это толпа!

До Коннора вдруг доходит:

– Дети! Это все дети!

Тысячи подростков заполняют Национальный Молл, обширный парк между Капитолием и мемориалом Линкольна. Толпа такая плотная, что травы не видно.

– Это что, эпизод войны? – недоумевает Хайден.

– Нет, думаю, что-то другое…

Репортер называет происходящее «Подростковым маршем террора» и тем самым дает мероприятию негативное определение. «На сегодняшний день это самое массовое выступление из всех, которые нам довелось видеть. Для разгона толпы полиция уполномочена применить новое оружие, о котором в обществе пока еще идут споры, – пули с транквилизатором…»

Как?! Пули с транквилизатором, о которых «идут споры»?! Да ведь это всеми одобряемое оружие! Естественная часть жизни. Или как?..

Хайден прокручивает статью.