Разделенные Шустерман Нил

53

Нельсон

Нельсон решает не торопить Льва, пусть подумает как следует. Сам он тем временем сидит в соседней комнате и исследует путеводные ниточки, которые у него уже имеются. Пока негусто. За последнее время он пометил с дюжину беглецов – недоумки уверены, что удрали от него. Некоторые все еще шляются там, где он их поймал, другие уже в заготовительных лагерях: инспекторы выловили. Один угодил аж в Аргентину; хотя Нельсон подозревает, что он, скорее всего, захвачен другим охотником и разобран на черном рынке, а в Южную Америку отправилась лишь меченая часть. Два сигнала доходят из Аризоны, с заброшенной военно-воздушной базы. Эти заслуживают внимания. Слухи о том, что где-то на юго-западе существует колония Уцелевших, долетали до Нельсона еще в его бытность инспектором. Подробностей никто не знал, Нельсон к секретной информации не допускался, да и особого интереса она у него тогда не вызывала. Как бы там ни было, Аризона слишком далеко, отсюда ни о чем не дознаешься. Ну, разве что его малыш-Хлопок сообщит, что Коннор обретается именно там.

Пули с транквилизатором, которыми сейчас заряжен пистолет Нельсона, из самых слабых, хватает только на пару часов, не больше. Возвратившись к двери в комнату узников, он входит не сразу – стоит на пороге, прислушивается. Девчонка уже проснулась, правда, еще плохо соображает, а Лев без конца извиняется, что втянул ее в эту авантюру. О Конноре и скрытых убежищах – ни слова.

Ради пущего эффекта Нельсон распахивает дверь пинком, спокойно опускается на стул между двумя койками и помахивает пистолетом – пусть знают, что намерения у него самые серьезные.

– Ну что, продолжим? – говорит он. – Осталось еще пять патронов. Шанс, что следующий выстрел окажется смертельным, – двадцать процентов.

Лев приводит в порядок дыхание, а в глаза Нельсону не смотрит. Нельсон направляет пистолет на девчонку еще до того, как задать вопрос.

– Думаешь, я боюсь умереть? – говорит та. – Не боюсь.

А голосок-то дрожит… Боится. Еще как!

– Пожалуйста, – умоляет Лев. – Не надо!

– Думаю, надо, – благодушно говорит Нельсон и прочищает горло. – Второй раунд. Вопрос такой. Где прячется Беглец из Акрона? Три секунды на размышление.

– Пожалуйста, не надо! – снова молит Лев.

– Раз!

– Стреляй в меня! Она не имеет никакого отношения к нашим делам!

– Два!

– Но ведь это я отвечаю неправильно, а не она!

– Три!

– Стой! Я скажу! Скажу!

Нельсон взводит курок.

– Давай-ка побыстрей.

Лев делает глубокий прерывистый вдох.

– В Пенсильвании, в индейских пещерах. Там прячутся Уцелевшие с восточного побережья. Люди из Сопротивления уводят их глубоко вниз, в пещеры, и они живут там, пока им не исполнится семнадцать. Коннор помогает управлять ими.

– Гм-м, – задумчиво тянет Нельсон. – В индейской резервации, значит… Эти вонючие притонщики вечно на стороне беглецов, прячут их, сволочи.

Он кладет пистолет на колени и откидывается на спинку стула.

– Так, я в недоумении. Из всех беглых, которых я пометил, ни один туда не пошел. Кому же верить? Тебе или моим данным?

– А где ты их пометил? – быстро спрашивает Лев. – Если западнее Питтсбурга, то они, наверно, отправились в другое место, где их вернее подберет Сопротивление, и не спрашивай, куда, я без понятия!

Нельсон улыбается.

– Знаете, юноша, а я рад, что вы не разорвались на клочки. Потому что вы только что спасли жизнь этой юной особе. Если, конечно, сказали правду.

– Если я вру, вернешься и прикончишь нас обоих.

Нельсон хохочет.

– Именно так я и собираюсь поступить, но все равно спасибо за разрешение!

И он уходит, оставляя пленников связанными.

54

Лев

– Ты правду сказал? – спрашивает Мираколина.

– Конечно, – отвечает Лев, на случай если Нельсон подслушивает. Через несколько минут до них доносится шум двигателя – их тюремщик уезжает. Дело не в том, что Лев сказал; главное, Нельсон ему поверил. Лев выудил местонахождение «убежища» из головы: когда-то много лет назад он бывал в тех пещерах с родителями, и гид рассказывал, что они служили пристанищем местным бандитам. Лев тогда прильнул к маме – испугался, что бандиты все еще прячутся где-то в темных расщелинах. Скрываются ли сейчас в пещерах Уцелевшие, Льву неведомо. Он надеется, что нет.

– Что будем делать? – спрашивает Мираколина. – Если он поймает твоего друга, то не вернется, и мы тут умрем с голоду, а если не поймает, вернется и убьет нас.

– Ты же, кажется, сказала, что не боишься умереть?

– И не боюсь. Просто не хочется умирать бессмысленной смертью.

– Мы не умрем. Я этого не допущу.

И Лев начинает перекатываться с одного бока на другой. Его руки надежно привязаны к двум вертикальным штырям, зато ноги свободны, и этого достаточно, чтобы раскрутиться как следует. Он бросает свое тело налево, потом направо и снова налево, и снова направо, опять и опять, пока койка не начинает со скрипом двигаться по полу. Лев пытается перевернуть кровать, но инерции недостаточно. Выбившись из сил, он останавливается, чтобы отдохнуть.

– Не получается, – говорит Мираколина. Спасибо за разъяснение. Как будто он и без нее не знает.

– Тогда, может, помолишься? Я, как видишь, уже молюсь.

Передохнув несколько минут, Лев возобновляет попытки. На этот раз он подвинул кровать чуть больше, и одна из ножек застревает в щели пола. Теперь при расшатывании ножки кровати с одной стороны приподнимаются. Силы мальчика на исходе, шнур врезается в запястья. Лев вынужден остановиться, но через несколько минут начинает заново – туда-сюда, туда-сюда, и с каждым разом кровать накреняется все больше. Наконец, испустив сдавленный стон, Лев бросается к дальней стене, едва не выворачивая руки из суставов, и кровать встает на две ножки, словно монета на ребро при игре в орлянку. Как та же монета, кровать колеблется, решая судьбу узников, и, наконец, переворачивается кверху ножками. Лев больно ударяется локтем о прогнившие доски пола, под кожу впивается десяток заноз. Кровать нависает над мальчиком, и это пробуждает в нем воспоминания о взрыве в доме брата: вот почти так же он лежал тогда под диваном. Перед глазами Льва проплывают лица Маркуса и пастора Дэна… Он старается не поддаться скорби, а наоборот, извлечь силу из горестных воспоминаний.

– Молодец, получилось! – слышит он возглас Мираколины. – И что теперь?

– Пока не знаю.

Руки Льва все так же привязаны к штырям кроватной спинки. Больно! Теперь ему видно, как сочится кровь из запястий. Стоп, а это что? У него на руках ржавчина! В голове проносятся бесполезные сведения: врачи рекомендуют сделать укол от столбняка, если поранился ржавой иглой или еще чем-то. Он вспоминает принадлежащий его семье пляжный дом – вокруг стояла железная ограда, насквозь проржавевшая от соленого морского воздуха. Проржавевшая насквозь… Лев всматривается в то место, где штыри соединяются с кроватной рамой. Так и есть! Штырь, к которому привязана его левая рука, проржавел. И Лев, опять не обращая внимания на боль, дергает и дергает рукой, пока штырь не ломается. Левая рука свободна!

– Что ты там делаешь? – спрашивает Мираколина.

Вместо ответа он хватает ее за руку. Девочка ахает.

Штырь, к которому привязана правая рука, покрепче, но он тоже покрыт ржавчиной и к тому же, страшно шершавый. Лев понимает: эту штуковину ему не сломать, поэтому начинает двигать запястье вверх-вниз. Шнур трется о шершавую поверхность штыря; постепенно капрон истончается, и шнур рвется. Правая рука тоже свободна. Лев вытирает запястья о матрас и вылезает из-под кровати.

– Как тебе это удалось? – изумляется Мираколина.

– А я Супермен, – отвечает он.

Осмотрев путы Мираколины, Лев запускает руку под ее матрас: там тоже ржавый металл. Отодвинув кровать от стены, он ногой колошматит по спинке, пока штыри, к которым привязаны руки Мираколины, не ломаются. Теперь ей остается вытащить руки из капроновых петель. Свобода!

– Все нормально? – спрашивает Лев. Мираколина кивает. – Хорошо. Теперь пошли отсюда. – Но когда он опирается на правую ногу, она подворачивается в лодыжке. Лев морщится. Ну вот, теперь он хромой.

– Что с тобой? – беспокоится Мираколина.

– Кажется, растянул лодыжку, когда стучал по штырям, – говорит Лев. Мираколина подставляет ему плечо, и они идут к двери.

Распахнув ее, они сразу понимают, где находятся. В лесной хижине, в такой глуши, что хоть неделю во все горло ори, никто не услышит.

От порога хижины убегает тропинка. «Наверное, она к дороге ведет», – думает Лев. Он опирается на больную ногу и снова морщится от боли. Мираколина продолжает поддерживать его, он с благодарностью принимает ее помощь и ковыляет, обнимая ее за плечи.

Когда они отходят на приличное расстояние, он говорит:

– Вот теперь я точно не смогу обойтись без твоей помощи. Нужно предупредить моего друга.

Она сбрасывает его руку со своего плеча, и Лев с трудом удерживается на ногах.

– Не стану я тебе в этом помогать! Твой друг – не моя проблема!

– Ну, посмотри же на меня! Я еле-еле хожу. И сам не справлюсь!

– Я отведу тебя в больницу.

Лев качает головой.

– Отправившись к Кавено, я нарушил условия досрочного освобождения. Если меня поймают, засадят пожизненно.

– Не надо меня в этом обвинять!

– Я только что спас тебе жизнь, – напоминает ей Лев. – А ты хочешь поломать мою?

Мираколина смотрит на него почти с такой же ненавистью, как в день, когда они встретились.

– Этот охотник за беглецами доберется до пещер раньше нас. Какой смысл идти туда? – И тут она внимательно всматривается во Льва, словно стараясь прочитать его мысли, и восклицает: – Твой друг вовсе не там!

– Нет.

Она вздыхает.

– Так я и думала.

55

Мираколина

Мираколина не из тех, кто действует наобум. Все должно быть тщательно и заблаговременно спланировано. Ведь и ее побег из замка Кавено – не просто бегство наобум, как придется и куда получится, а результат скрупулезной подготовки. Поэтому, когда здесь на этой лесной тропинке ее охватывает непонятный порыв, она к нему не готова.

– Я не буду тебе помогать, пока не свяжусь с родителями, – заявляет она и вдруг осознает, что вступает со Львом в переговоры. То есть допускает возможность отправиться с ним. Наверное, дело в посттравматическом стрессе.

– Нельзя! Если ты позвонишь родителям, они узнают, что не пираты напали на фургон, который вез тебя в лагерь. Деятельность Кавено и его команды окажется под угрозой.

– Почему ты сбежал, если для тебя так важны их дела?

Лев переступает с ноги на ногу и снова морщится от боли.

– Потому что дела у них правильные, – говорит он. – Просто не для меня.

Мираколина озадачена. Какой же он непоследовательный! Никаких принципов у человека! Раньше, когда она почти не знала Льва, ей было проще относиться к нему, как к проблеме, а теперь… Этот мальчик – настоящий парадокс. Сначала он идет на массовое убийство, не останавливаясь перед тем, чтобы разорвать в клочья и самого себя, а потом предлагает пирату свою жизнь в обмен на жизнь Мираколины! Как может человек так метаться: то никакого уважения к чужим жизням, то самопожертвование, и ради кого? Ради девчонки, которую почти не знает! Это удар по основам бытия Мираколины: зло – это зло, добро – это добро, середины не существует; серых тонов нет.

– Я свяжусь с родителями и дам им знать, что жива, – непреклонно заявляет она. – Представляю, как они обрадуются!

– Звонок легко отследить!

– Но мы ведь не будем торчать на одном месте? Если мама и папа заявят инспекторам, те будут знать только, где мы были, но не куда направляемся. – Секундная пауза и вопрос: – А куда мы направляемся?

– Ладно, думаю, ты можешь связаться с родителями, – сдается Лев, – но не спрашивай меня, куда мы двинемся. Чем меньше тебе известно, тем лучше.

И хотя в голове девочки загорается красная лампочка тревоги, она соглашается:

– Договорились. – А затем добавляет, уперев руки в бока: – И кончай прикидываться, что у тебя лодыжка болит. Если будешь и дальше так ковылять, мы далеко не уйдем!

Лев хитро улыбается и уверенно опирается на «больную» ногу. Только сейчас до Мираколины доходит, что она проиграла переговоры, едва начав их. Ведь еще до того, как он попросил ее о помощи, часть ее – тайная, доселе скрытая от нее самой – уже решила отправиться с ним.

56

Лев

Нынешнее путешествие Льва к Кладбищу сильно отличается от предыдущего. В тот раз у него не было определенной цели, израненная душа и кровоточащее сердце сделали его Хлопком-самоубийцей.

Сначала у него был спутник – Сай-Фай и еще мальчик, который жил внутри Сай-Фая и даже не догадывался, что его разобрали. Потом Лев оказался в полном одиночестве – легкой добычей для охотников за упавшими на самое дно, охотников, подкрадывающихся исподтишка, словно москиты. Они предлагали ему помощь, и крышу над головой, и еду, но на уме у них были лишь кровь и разрушение. Краткое пребывание в резервации Людей Удачи подняло дух Льва, вернуло ему силы, но и оно закончилось трагедией, когда появились пираты…

Существование вне закона закалило Льва, тяжелый жизненный опыт ожесточил душу. В те страшные дни мысль о том, чтобы взорвать себя, забрав заодно в небытие и солидный кусок мира, казалась ему весьма привлекательной.

Но сейчас, выбравшись из черной ямы, Лев уверен: что бы с ним теперь ни приключилось, он больше никогда не упадет в нее снова.

Итак, Мираколина хочет позвонить маме с папой, и Лев выуживает сотовый телефон из кармана зазевавшегося прохожего. Мираколина делает короткий звонок, по-деловому сообщая, что жива, и обрывает разговор, когда мать начинает заполошно расспрашивать о ее местонахождении.

– Ну что, доволен? – бросает Мираколина Льву. – Коротко и ясно, как видишь.

Она настаивает вернуть телефон тому самому прохожему, у которого Лев его украл, но ротозея давно след простыл, так что мальчик опускает сотовый в карман другого человека, чем-то смахивающего на бывшего владельца.

Денег у них нет совсем, значит, приходится красть. Лев прибегает к приемчикам, которым научился, живя на улице: то свистнет с витрины, то воспользуется отмычкой и влезет в кладовку. Как ни странно Мираколину его противоправные действия не коробят.

– Я составлю список того, что мы взяли, и мест, откуда мы это взяли, – говорит она Льву. – За все будет заплачено еще до того, как меня разберут.

Заладила: «Разберут, разберут»… Жертва несчастная! И все же в душе Льва живет крохотная надежда, что раз моральные устои Мираколины не столь тверды, то, вполне вероятно, ее навязчивая идея тоже может оказаться не такой навязчивой…

Время не ждет. Нельсон среди людей – что бладхаунд среди ищеек, со следа не собьешь; а уж когда он узнает, что его «кинули», пощады не жди. Им нужно добраться до Коннора как можно скорее.

Ни Лев, ни Мираколина не умеют водить автомобиль, а даже если бы и умели, до возраста, когда получают права, еще не доросли. Первый же полицейский положил бы их поездке конец. А если ехать на попутках, то дети, путешествующие автостопом – это как красный сигнал светофора. Поэтому им приходится передвигаться скрытно: то в больших фурах, когда удается проникнуть в грузовой отсек, то на платформах пикапов, затянутых брезентом, под которым можно спрятаться, и так далее. Водилы, бывает, гоняют их, но только для вида: у людей есть дела поважнее, чем бегать за какими-то детишками.

– Как я ненавижу то, чем мы занимаемся! – вопит Мираколина, удирая от особенно агрессивного дальнобойщика, гнавшегося за ними с монтировкой метров двести. – Я чувствую себя замаранной! Просто недочеловек какой-то!

– Вот-вот! – отзывается Лев. – Теперь ты знаешь, каково приходится настоящему беглецу!

Лев вынужден признать: здорово снова стать беспризорником. Впервые попасть на улицу ужасно – боязнь предательства, отчуждение от общества и выживание, выживание, выживание. Тогда все претило, образы прошлого до сих пор мучают в кошмарах; но теперь все иначе. Подчиняться инстинктам, следовать за своими импульсами, а уж о приливах адреналина и говорить нечего – все это куда увлекательнее той жизни птицы в клетке, которую он вел в замке Кавено. И похоже, Мираколине тоже не чужды эти радости: каждый раз, как им удается какая-нибудь проделка, она словно оттаивает. Порой на лице ее даже мелькает улыбка.

Самый длинный отрезок пути им предстоит проделать в багажном отсеке «Грейхаунда» – они забираются туда, пока никто не видит. Автобус направляется из Талсы в город Альбукерке, что в Нью-Мексико, соседнем с Аризоной штате.

– Ты когда-нибудь скажешь мне, где закончится наше путешествие?

– Мы едем в Тусон, – говорит он, не вдаваясь, однако, в подробности.

Автобус отходит в пять вечера, поездка продлится всю ночь. Гнездышко, которое они устроили себе между чемоданами и баулами, – довольно уютное, но через пару часов после отправления Лев обнаруживает проблему. В их закутке кромешная тьма, но Мираколина, похоже, чувствует неладное.

– Что с тобой?

– Ничего особенного, – говорит Лев. И тут же признается: – Мне надо пописать.

– Ах, вот как! – надменно отзывается Мираколина; небось годами тренировалась, чтобы выработать такой тон. – А я вот думаю головой, и позаботилась об этом еще на автовокзале.

Проходит минут десять, и Льву ясно: катастрофа неминуема.

– Уж не собираешься ли ты намочить штаны? – осведомляется его спутница.

– Нет! – пыхтит Лев. – Я лучше взорвусь!

– Ну, по этой части у тебя есть опыт.

– Очень смешно.

Когда автобус подпрыгивает на ухабах, Льву становится невмоготу. Но не гадить же прямо здесь, в багажном отделении! Хотя… Кругом столько отличных чемоданов, содержимое которых очень неплохо впитывает жидкость. Отодвинувшись от Мираколины, он расстегивает молнию на чьем-то чемодане.

– Ты собираешься нассать в чужой чемодан?!

– А у тебя есть идея получше?

И тут, совершенно неожиданно, Мираколина издает смешок, затем начинает хихикать и, наконец, хохочет во все горло:

– Ну и дела! Он сейчас напустит в чей-то чемодан!

– Тихо! Хочешь, чтобы пассажиры услышали?

Но Мираколину уже не остановить – она хохочет так, что живот сводит.

– Они… открывают свой… чемодан… – выдавливает она между приступами смеха, – а все вещички обоссаны!

Льву, однако, не до смеха. Он открывает чемодан и щупает его содержимое, чтобы удостовериться, что здесь только одежда и никакой электроники, иначе ему несдобровать… А Мираколина, знай себе, закатывается:

– А я-то из себя выходила, когда у меня как-то шампунь разлился!

– Шампунь! – восклицает Лев. – Ты гений!

Он вслепую перерывает сначала один чемодан, потом другой, третий, пока не находит большой флакон шампуня. Содержимое он выливает в угол багажного отсека, а освободившуюся емкость, не теряя ни секунды, заполняет, чем положено. Ох, какое облегчение! Закончив, он плотно завинчивает крышку. Сунуть, что ли, флакон обратно в чемодан? Нет, решает Лев, пусть катается вон там, в дальнем углу.

Испустив глубокий вздох, мальчик возвращается к Мираколине.

– А руки помыл? – прикалывается та.

– А зачем их мыть? – хмыкает Лев. – Они и так все в шампуне!

Теперь покатываются оба. Приостановившись, чтобы перевести дыхание, они полной грудью вбирают разлитое в воздухе приторное благоухание фруктового шампуня, и хохочут еще неистовей, пока совсем не выбиваются из сил.

В наступившем молчании что-то неуловимо меняется. Напряжение, возникшее между ними при первой встрече, тает. Мерное покачивание автобуса убаюкивает; Лев чувствует, как голова Мираколины ложится ему на плечо. Он боится пошевелиться, чтобы не разбудить свою спутницу. Мальчик счастлив. Само собой, упрямица ни за что бы этого не сделала, если бы ее не клонило в сон.

И тут она вдруг произносит голосом, в котором не слышно и намека на дремоту:

– Я прощаю тебя.

И снова из самой глубины его души поднимается волна, как в тот день, когда он понял, что родители никогда не примут его обратно. Этот поток эмоций невозможно сдержать, и во всем мире не найдется емкости, которая вместила бы его. Лев силится подавить подступающие рыдания, но его грудь предательски подергивается в такт тихим всхлипам – не остановить, как давешний смех Мираколины. Она, конечно, знает, что Лев плачет, но ничего не говорит; ее голова так и лежит у него на плече, и ее волосы вбирают в себя его слезы.

Все это время Лев не осознавал, в чем нуждается больше всего на свете. Ему не нужно было ни жалости, ни поклонения. Ему нужно было прощение. Нет, не от Господа, тот и так прощает всех. И не от людей, подобных Маркусу или пастору Дэну, которые всегда стояли на его, Льва, стороне. Ему необходимо было прощение от мира непрощающих. От того, кто не принимал его. От такого человека, как Мираколина.

И только когда его тихие всхлипывания прекращаются, он слышит падающие в тишине слова.

– Ты такой странный…

Она отдает себе отчет в том, какой дар только что поднесла ему? Да, она все понимает.

Льву кажется, его мир перевернулся. Может, это результат усталости и стресса, но сидя в тряском, пропахшем шампунем багажном отсеке, он чувствует, что жизнь прекрасна и удивительна.

Оба закрывают глаза и задремывают в блаженном неведении относительно коричневого фургона с помятой крышей и разбитым боковым стеклом, который следует за автобусом от самой Талсы.

57

Коннор

– Болтают и болтают! – сообщает Коннору Хайден. – Сплошная болтовня!

Хайден бегает по тесному пространству начальнического самолета, периодически стукаясь головой о потолок. Коннор редко видит своего друга в таком возбуждении. До сих пор Хайдену удавалось держать весь свет на длинном поводке своего сарказма.

– И что, так только в тусонской полиции или на инспекторских частотах тоже?

– Да везде! – вскрикивает Хайден. – По радио, в емэйлах – во всем, что мы только можем засечь. Прога-анализатор включила режим повышенного уровня опасности.

– Мало ли что там сделала какая-то прога, – отмахивается Коннор. – Все эти программы живут своей жизнью, так что…

– Ага, как же. Вся эта болтология – про нас. Правда, закодированная, но мы крякнули ее без проблем.

Видимо, паранойя Коннора заразила и Хайдена.

– Послушай, дыши глубже и давай, рассказывай подробно.

– Хорошо. – Хайден снова принимается бродить туда-сюда, но уже медленнее, и старается в прямом смысле слова дышать глубже. – За последние две недели в городе сгорели три дома. Три дома в разных районах Тусона сгорели дотла. Угадай, кого в этом обвиняют? Правильно, нас.

Кисть татуированной руки Коннора сжимается в кулак. Тот самый железный кулак Роланда, о котором говорил Адмирал. Трейс предупреждал, что есть люди, которые только и ждут повода, чтобы сровнять Кладбище с землей. А если предлога нет, его можно запросто сфабриковать!

– Где Трейс? – рычит Коннор. – Уж он должен знать, если копы что-то мутят.

Хайден озадаченно таращит на него глаза.

– Трейс? При чем здесь Трейс? Почему это он «должен знать»?

– Неважно почему, просто он знает и все. Мне надо потолковать с ним.