Плач Сэнсом Кристофер
Генрих улыбнулся лести, и я понял, что Пэджет, непонятно почему, пытается смягчить королевский гнев. Последовало молчание: король задумался, но потом покачал головой:
— Этот человек подстрекнул королеву утаить от меня правду. Это измена. — Он снова взглянул на меня, и его маленькие голубые глазки, скрытые в морщинах, смотрели жестко и безжалостно. — И я избавлюсь от него, от этой досадной заразы.
Я склонил голову. Мне стало холодно, мое колотящееся сердце забилось медленнее. Измена, подумал я. Меня потянут в Тайберн за хвостом лошади, повесят, а потом, когда я умру, веревку перережут, и палач выпотрошит мои внутренности. И я буду голый, совершенно голый, почему-то подумал я. А потом наконец мне отрубят голову. «Смогу ли я встретить это, смогу ли держаться достойно, как некоторые?» — спросил я себя. Я сомневался в этом. А когда умру, попаду ли я в ад? Буду ли гореть там за недостаток веры, как считает Филип Коулсвин? Я стоял неподвижно в кабинете короля, и передо мной снова встал образ брошенного в мусорную кучу Барака.
Пэджет рядом со мной глубоко вздохнул и медленно проговорил:
— Ваше Величество, публичный суд за измену может вынести на публику недавние проблемы, касающиеся королевы. А также смерть тех анабаптистов. Нам не нужна огласка. Не сейчас.
— Он может быть осужден парламентом, согласно Акту о лишении прав состояния, — заявил король.
— Это приведет к еще большей огласке.
Генрих махнул рукой, как будто это был пустяк, но по выражению его лица я видел, что на самом деле он так не считает. Пэджет снова глубоко вздохнул, прежде чем довести свою точку зрения до конца.
— Даже если Шардлейка тихо убрать, это станет известно, и некоторые могут увидеть в этом ход против протестантской стороны. Новый политический баланс все еще очень хрупок. Нам не нужно без необходимости нарушать его.
Уильям замолк, а Генрих сердито уставился на него. Я представил, как за последние тридцать семь лет король неоднократно разыгрывал эту сцену со встревоженными главными советниками: королевская ярость, требование беспощадных мер, советники пытаются предупредить его о возможных нежелательных последствиях…
Правитель сел и задумался. Наконец он хмыкнул — странный звук, напоминавший визг поросенка, полный недовольства, — и свирепо посмотрел на меня.
— Но, конечно же, мы можем убить его по-тихому.
— Поверьте, Ваше Величество, у меня нет ни малейшей симпатии к этому человеку. И все же я думаю, это был бы не мудрый ход. В частности, Парры будут обеспокоены его исчезновением, — продолжил настаивать на своем секретарь.
Король вздохнул:
— Ну, так дай мне правильный совет, Пэджет, у тебя всегда они есть. Хотя мне может быть неприятно его услышать.
— Благодарю вас, Ваше Величество.
Генрих бросил на Уильяма язвительный взгляд.
— Ты же знаешь, с какой стороны намазан маслом твой хлеб, а? Всегда выполнять мою волю, никогда не идти своим путем, как Уолси и Кромвель?
Пэджет низко поклонился:
— Я служу только во исполнение политики, избранной Вашим Величеством.
— И все же я избавился бы от этого человека. — Король уставился на меня немигающим, как у змеи, взглядом. Я знал, что моя жизнь и жизнь Николаса висит на волоске. Казалось, прошла вечность, прежде чем правитель заговорил снова: — Пэджет прав. Ты — сержант, и известно, что ты работал на королеву. Твое исчезновение вызвало бы переполох. — Он глубоко вздохнул. — Я отпущу тебя, мастер Шардлейк, тебя и твоего мальчишку. Только из политических соображений. Но учти. — Генрих подался вперед и снова возвысил голос: — Ты никогда, никогда не приблизишься к королеве, не появишься вблизи какого-либо из королевских дворцов и не будешь делать ничего, что могло бы — хотя бы могло — дать мне тебя заметить. Ты понял? Я не хочу слышать о тебе, а еще меньше снова тебя видеть. А если увижу, то уже не твою согнутую спину, а только — только — твою голову! — Последние слова сопровождались стуком по подлокотнику кресла. Король откинулся назад, тяжело дыша. — А теперь, Пэджет, убери его отсюда. И пришли сюда Уилла Соммерса. Мне нужно отвлечься.
Мастер секретарь поклонился и, сделав мне знак, попятился к двери: было запрещено поворачиваться к королю спиной. Я попятился следом, страшась услышать, что Его Величество позовет меня назад. Уильям постучал в дверь, ее открыл снаружи стражник, и мы благополучно попятились через нее. За дверью вместе со стражником стоял Соммерс, на плече которого по-прежнему сидела обезьянка. Пэджет кивнул в сторону двери, и шут со стражником, который раньше был с королем, проскользнули внутрь. Звук захлопнувшейся двери вызвал у меня непомерный наплыв облегчения.
Государственный секретарь повел меня обратно по коридору. Тут я снова ощутил, как пол качается и уходит у меня из-под ног, и мне пришлось, тяжело дыша, прислониться к стене. Пэджет бесстрастно взглянул на меня.
— Похоже, вы едва спаслись, — сказал он без всяких эмоций. — Вам повезло, мастер Шардлейк.
Я немного пришел в себя.
— А он не позовет… не может позвать меня обратно?
— Нет. Он уже решил. Вы говорили очень хорошо, каждое слово было обдумано, — неохотно добавил Уильям и наклонил голову. — Вы действительно уговорили королеву позволить вам разыскать книгу?
Я не ответил, и Пэджет с едва заметной улыбкой сказал:
— Что ж, теперь это не имеет значения.
Вопреки себе я посмотрел на него с благодарностью. Учитывая все происшедшее, казалось странным парадоксом, что под конец меня спас этот человек. Однако без его вмешательства я бы, несомненно, уже был на пути в Тауэр, вместе с Николасом — он бы стал не первой невинной жертвой в сетях короля. Я глубоко вздохнул.
— Неужели король ради этого проделал путь из Хэмптон-Корта в Уайтхолл?
Уильям тихо насмешливо хмыкнул:
— Вы льстите себе, адвокат. Нет, завтра они с адмиралом д’Аннебо собираются на охоту в Сент-Джеймский парк. Король приехал сюда, чтобы провести вечер в покое. Он устал, ему пришлось сегодня много вынести, и теперь нужно было хоть немного побыть одному. — Пэджет посмотрел в окно на дорогу к Уайтхоллу, пустынную в этот час. — Его кабинет всегда готов для него. Здесь он может отдыхать, работать и следить из окна за делами королевства. Это нелегко, быть королем, — добавил он тихо.
Я не посмел ответить, и государственный секретарь продолжил странным бесстрастным тоном:
— Думаю, вы знаете, что поиски «Стенания» в последние несколько недель спасли королеву.
Я уставился на него:
— Вот как?
Уильям погладил свою длинную раздвоенную бороду.
— Да. Когда я впервые принес ему эту книгу, Бертано еще не прибыл. Король действительно не нашел в «Стенании» никакой ереси — местами оно написано на грани, но, как он сказал, там нет отрицания мессы. Однако королева скрыла от него существование рукописи, и это серьезно его мучило.
— Неверность, — пробормотал я.
— Именно так. Тогда королева могла попасть в беду. Несколько дней он обдумывал, не арестовать ли ее. Но его внимание привлекла ваша охота за «Стенанием» и охота Рича за записями Анны Эскью, и он велел мне пустить дело на самотек, хотя, конечно, те анабаптисты должны были умереть.
— Кёрди был вашим шпионом.
— Да. И когда до меня дошли обвинения той женщины, Слэннинг, я решил, что вас надо вызвать на Тайный совет, чтобы самому посмотреть, не можете ли вы и в самом деле случайно оказаться еретиком.
— Значит, вы водили нас, как кукол, — с горечью сказал я.
— Скажите спасибо. Это дало время, чтобы провалить миссию Бертано и окончательно и решительно повернуть короля против консерваторов.
Я посмотрел на плоское, как кирпич, лицо секретаря и подумал: ты наслаждаешься всем этим, ты держишь сторону радикалов или консерваторов, чтобы сохранить свое положение. Еще один среди всех этих больших людей, кто держит нос по ветру.
Пэджет снова заговорил, на этот раз строгим тоном:
— Разумеется, вы забудете все, что было сказано в кабинете, и не последним из всего — что король проговорился о своей санкции применить против Анны Эскью сильные меры.
Я глубоко вздохнул:
— Разумеется, мастер секретарь.
Уильям прищурил глаза:
— И вы слышали, что сказал король. Потрудитесь больше его не беспокоить. И не пересекайтесь больше со мной. А теперь получите своего юношу и убирайтесь отсюда. И, как сказал король, никогда, никогда не возвращайтесь.
Глава 45
Пэджет сделал знак стражнику и без лишних слов направился по галерее короля в приемную. Он пересек комнату и коротко поговорил о чем-то с одним из стоявших там охранников. Я снова посмотрел на фреску Гольбейна, на короля в расцвете сил — на его самодовольное, жесткое квадратное лицо, безжалостные маленькие глазки и рот. Свет от свечи падал и на лицо Джейн Сеймур — скромное, спокойное, с тем же вздернутым подбородком, как и у ее сына. Затем вернулся Уильям со стражником.
— Отдайте ему мальчишку и выпроводите обоих из дворца, — распорядился он. — Быстро.
С этими словами государственный секретарь повернулся и пошел прочь, не удостоив меня кивком и прощальным взглядом. Его длинная черная роба шелестела вокруг ног. Он закончил со мной. Ум королевского мастера интриг, вероятно, уже вернулся к суете заговоров.
Овертон сидел на полу маленькой приемной, обхватив руками согнутые колени. Когда он встал, я увидел на его камзоле пятна крови — крови Барака.
— Пошли, Николас, — тихо сказал я. — Мы свободны, но должны скорее уйти.
Стражник провел нас по темным коридорам в помещение стражи, а потом вниз по лестнице через мощенный булыжником двор и вывел за ворота. Как только мы оказались на улице, мой ученик сказал:
— Я думал, мы погибли.
— Я тоже. Но теперь, я думаю, мы спасены, если больше никогда сюда не вернемся. — Я посмотрел на окна Гольбейновских ворот, подумав, не смотрит ли на нас король, и тут же отвернулся: теперь было опасно даже смотреть в ту сторону.
— Стайс и его люди, они… — начал было Овертон.
— Свободны, как воздух, — с горечью ответил я, взглянув на него. Лицо юноши казалось встревоженным. — Но не проси меня рассказать больше. Никогда.
Ник провел рукой по рыжим волосам и издал короткий сдавленный смешок:
— Когда я уезжал в Лондон, мне говорили, как великолепны королевские дворцы. Теперь я и сам увидел, что это правда. И все же — здесь царят страх и смерть, больше чем в остальном мире.
Я улыбнулся с безысходной грустью.
— Вижу, ты начинаешь понимать.
— Здесь я ощутил это. — Молодой человек глотнул. — И что теперь? Что с Бараком?
— Нужно немедленно вернуться к нему, — сказал я, хотя меня страшила мысль о том, что мы там найдем. — Придется идти пешком.
Мы добрались до нужного переулка примерно через час — незадолго до этого часы пробили час ночи. Найти то место было нетрудно. Я подбежал к мусорной куче в ужасе от того, что сейчас увижу, и встал как вкопанный. Тела Барака не было.
— Куда он делся? — в изумлении спросил Николас. — Не мог же он… уйти?
— Это невозможно. Кто-то забрал его. — Я безумно огляделся в темноте переулка, но ничего не увидел.
— Но куда?
Я крепко задумался.
— Если кто-то его нашел, то его могли отнести в больницу Святого Варфоломея. Это рядом. Пошли, нужно сначала зайти туда.
Через десять минут мы были в больнице, причем на этот раз Овертону с его длинными ногами пришлось поспевать за мной. Двери были заперты, и на наш стук вышел привратник с лампой. Я взволнованно сказал:
— Мы хотели бы узнать, не приносили ли к вам сегодня ночью мужчину. Он был ранен мечом в туловище и потерял кисть руки.
Привратник прищурился на нас:
— Это вы бросили его там? Такого израненного, в мусорной куче?
— Нет, не мы. Мы — его друзья.
— Его нашел старик Сибрант и принес сюда. — Служащий больницы с сомнением посмотрел на нас.
— Ради Бога, — спросил Николас, — он жив?
— Да, но так близок к смерти, что ближе некуда. Он так и не пришел в сознание.
— Вы послали за доктором? Доктором Малтоном?
Привратник покачал головой:
— Доктор приходит лишь один раз в день.
— Ну, так пошлите скорее за ним! — воскликнул мой ученик. — Он — друг моего хозяина и того человека, которого к вам принесли.
Взглянув на освещенное лампой лицо Николаса, я мог поклясться, что с прошлого дня на нем появились морщины. Я достал из кошелька два шиллинга и протянул их привратнику.
— Вот. Пошлите кого-нибудь, чтобы он привел доктора Малтона, а потом отведите нас к Бараку.
Служащий уставился на монеты у себя на ладони, а потом посмотрел на меня.
— Кто такой Барак?
— Человек, которого принесли. Пожалуйста, скорее!
Привратник поспешил прочь, оставив нас в вестибюле. Овертон криво усмехнулся:
— Если вы будете так швырять деньгами, скоро у вас ничего не останется.
Это дерзость, подумал я. Парень становится слишком самоуверенным. Потом я подумал о Тимоти: неужели я потерял и его? После стычки в доме и испытания в Уайтхолле я совсем забыл про сбежавшего мальчика.
Вернулся привратник — теперь он держался подобострастно.
— Я отведу вас к вашему другу. С ним Сибрант. Мы положили его в палату для тех, кому может понадобиться соборование.
Барак лежал в той же палате, где умер анабаптист Маккендрик, на той же кровати, рядом с которой на стуле горела дешевая свечка. Его раздели, и одеяло накрывало лишь нижнюю часть его тела. Мускулистый, покрытый шрамами торс Джека был бледен, как будто он уже умер. Мой друг лежал на боку, и окровавленная повязка покрывала то место, куда он получил удар мечом. Его правая рука, обрубок под толстым слоем повязки, лежала на подушке. Я приложил ладонь ко рту.
Дверь в палату отворилась, и вошел человек с лампой. Я узнал старого Сибранта, ассистента Гая. Увидев меня, он нахмурил брови.
— Вы, сэр? Вы уже приходили сюда — к другому человеку, на которого напали…
— Привратник сказал, это вы принесли Барака. Как?.. — спросил я вместо ответа.
— Я шел на дежурство вечером. Я всегда хожу по задним переулкам. Иногда найдешь больного нищего, иногда кого-нибудь брошенного раненого, хотя никогда не было подобного этому. — Старик укоризненно посмотрел на нас: — Это вы бросили его там?
— Нет! Нас схватили, мы ничего не могли сделать. Боже милостивый, похоже, вы успели как раз вовремя!
Возможно, наконец мои молитвы не пропали даром, подумал я.
— Этот человек — наш друг. Пожалуйста, скажите, — мой голос сорвался, — он будет жить?
Сибрант с сомнением посмотрел на нас.
— Эта рана в спине — она нанесена мечом?
— Да.
— Она не повредила жизненно важных органов, насколько я могу судить, но от нее и от того, что сделали с его рукой, он потерял много крови. Боюсь, слишком много, чтобы выжить.
— Он сильный человек.
Помощник Гая покачал головой:
— Нужно быть необычайно сильным, чтобы пережить это. У него есть семья?
Я обменялся страдальческим взглядом с Николасом. До этого я прогнал Тамасин из своих мыслей.
— Да, — запинаясь, ответил я, — и есть ребенок. Его жена ждет второго.
— Пожалуй, лучше не говорить ей, пока не придет доктор, — проговорил Овертон.
— За доктором Малтоном послали, — сказал Сибрант.
— Ты прав, Николас, — ответил я. — Я подожду Гая.
Молодой человек повернулся к старику:
— Мы можем что-нибудь сделать?
Тот посмотрел на пепельно-серую фигуру на кровати.
— Только молиться, сэр, только молиться.
Вскоре пришел Гай с тяжелым мешком на плече. Он был потрясен и удручен, так как знал Барака почти так же давно, как и меня. Медик посмотрел на нас, а потом — на лежащего на койке Джека и резко вдохнул:
— Что с ним случилось?
— Была стычка на мечах. Его ранили в спину и отрубили кисть руки, — рассказал я.
— Господи Иисусе! — Малтон рассердился. — Эта стычка была частью той твоей миссии?
Я потупился:
— Да.
— И вы были там?
— Да. Но нас схватили и только сейчас отпустили.
Гай подошел к кровати:
— Тамасин знает?
— Я подумал, что лучше дождаться тебя.
Врач не ответил. Он опустился на колени рядом с Бараком, осторожно снял повязку с раны на спине и внимательно осмотрел повреждение, а потом размотал ужасный обрубок руки, все еще сочащийся кровью. На фоне разрубленного мяса белели кости, и я закрыл глаза. Гай осторожно снял повязки и снова посмотрел на меня — его лицо было мрачным, как никогда.
— Никаких признаков заражения не видно — пока. Раны нужно промыть. Но он потерял столько крови, что большинство людей от этого умерли бы. — Врач быстро выпрямился. — Я должен ввести в него жидкость.
— Он будет жить?
— Гораздо вероятнее, что он умрет, — сурово ответил Малтон, и я осознал, как тяжело ему лечить тяжело раненного пациента, который к тому же его друг. — Я знал, что нечто подобное случится, знал! И будут еще мертвые и искалеченные, которых ты принесешь ко мне из-за того, чем ты занимаешься? — Его голос был полон гнева.
— Нет, — ответил я. — Все кончено. Закончилось сегодня.
Медик посмотрел на меня с каменным лицом.
— Стоило ли оно того, Мэтью? — Его голос дрожал от злобы. — Стоило?
— Я думаю, это спасло одного человека. Женщину.
— Какую? Нет, пожалуй, я догадываюсь… — Малтон поднял руку. — Ни слова больше.
— Мой хозяин не хотел, чтобы все кончилось так, — вступился за меня Овертон.
— В этом я не сомневаюсь, — ответил Гай, чуть смягчившись. — А теперь, мастер Николас, вы бы не съездили в дом к миссис Барак и не привезли ее сюда?
— Но в ее состоянии… — запротестовал я.
— Скорее всего, Джек сегодня умрет, — тихо проговорил врач. — Что, по-твоему, скажет Тамасин, если мы откажем ей в возможности побыть с ним до конца?
— Тогда лучше я скажу ей.
— Молодой сделает это быстрее. А тебя я предпочел бы оставить здесь. Может понадобиться твоя помощь, если Сибранта позовут к другим пациентам. — Доктор повернулся к Николасу: — Скажи миссис Барак только, что произошел несчастный случай. Скажи, что я здесь.
Юноша мрачно кивнул:
— Хорошо.
— Поспеши. Возьми мою лошадь, она рядом с домом. И скажи Сибранту, чтобы пришел мне ассистировать.
Николас взглянул на меня. Я кивнул, и парень поспешил из палаты. Когда он ушел, Гай тихо проговорил:
— Ты сможешь посмотреть ей в лицо?
— Я должен.
Медик наклонился и открыл свой мешок. Барак лежал неподвижно.
Прошел почти час, прежде чем вернулся Николас с Тамасин. Гай все это время промывал раны Джека, двигаясь ловко и спокойно. Я сидел на стуле у кровати — такой измученный, что, несмотря на ужасные обстоятельства, задремал, и очнулся, только когда чуть не упал со стула. В свете лампы, которую держал Сибрант, Малтон с сосредоточенным выражением на смуглом лице менял повязку на руке Барака, переживая бог знает какие чувства. Он остановился и взглянул на меня:
— Ты проспал почти полчаса.
Я посмотрел на Джека. Его дыхание было неровным, прерывистым. Гай сказал:
— Я пытался дать ему попить, влил в рот немного яблочного сока. От этого он подавился и на секунду очнулся.
— Это дает надежду? — спросил я.
— Он не проглотил питье. Нужно ввести в него какое-то питание, чтобы его тело произвело новую кровь взамен потерянной.
Тут я услышал шаги — быстрые, тяжелые Николаса и другие, полегче, следовавшие за его шагами. Дверь открылась, Овертон придержал ее, и вошла Тамасин. Ее глаза расширились, и она тяжело и часто дышала. Я думал, она закричит или упадет в обморок при виде того, в каком состоянии находится ее муж, но женщина лишь посмотрела на Гая и спросила дрожащим голосом:
— Он мертв?
— Нет, Тамасин, но он очень тяжело ранен, — ответил доктор.
Я встал и указал ей на стул:
— Садись, пожалуйста.
Женщина села, но не смотрела на меня, убирая с лица выбившиеся из-под чепца пряди светлых волос. Свободной рукой она держалась за живот, словно защищая находящегося внутри младенца от печального зрелища на кровати, и снова заговорила с Гаем:
— Николас сказал, что Джек тяжело ранен. Он не говорил почему, но я заставила его, и он сказал, что была схватка на мечах. Сказал, что Джек потерял руку. Боже милостивый, теперь я сама вижу, что это так! — Ее голос по-прежнему дрожал, но она сжала руку в кулак, заставляя себя не лишиться чувств.
— Она настаивала, доктор Малтон… — пробормотал Овертон.
Гай поднял руку:
— Да, была схватка…
Миссис Барак повернула ко мне разгневанное лицо:
— Почему? Зачем? Зачем вы заставили Джека солгать мне о том, куда он идет?!
— Мне нужна была помощь, — сказал я. — И он, как всегда, помог.
Женщина рассерженно замотала головой:
— Я думала, он с этим покончил; я уже несколько недель подозревала, что что-то происходит, но говорила себе, что он больше не подвергнет себя опасности и вы не втянете его в беду. — Несчастная заплакала. — Что ж, это последний раз. Он больше не сможет выполнять вашу грязную работу, верно? Даже если выживет… Если выживет, он больше не будет на вас работать, никогда. Я прослежу за этим!
— Тамасин, прости, у меня нет слов, чтобы выразить свое сожаление. Ты права. Это моя вина. Но если… когда он выздоровеет, то сможет снова работать у меня в конторе…
— Как?! — свирепо спросила жена моего помощника. — Что он сможет делать? Когда уже не сможет писать?
— Я что-нибудь придумаю. Я позабочусь, чтобы вы не потеряли… в смысле денег… Я позабочусь о вас…
Миссис Барак встала, уперев кулаки в бока:
— Я вижу, как вы позаботились о моем муже! Вы оставите нас в покое и никогда больше не появитесь у нас! — Николас протянул руку, чтобы ее успокоить, но Тамасин резко оттолкнула ее. — Отстань от меня, ты! — Затем она снова повернулась ко мне: — Убирайтесь! Вон отсюда!!! — Она села и, закрыв лицо руками, зарыдала.
— Тебе надо уйти, Мэтью, — сказал Малтон. — И тебе тоже, Ник. Пожалуйста, уйдите.
Поколебавшись, я направился к двери, и Овертон пошел за мной. Когда мы выходили, нам послышался стон с кровати. То ли от шума, то ли отзвука голоса жены, Барак как будто бы очнулся. Я было шагнул обратно в палату, но Тамасин бросила на меня такой взгляд, что я беспрекословно дал Николасу увести меня.
Ученик отвел меня домой, освещая дорогу лампой, которую нам дал привратник. Юноша видел, что я в полном изнеможении, и понимал, что сейчас не стоит ничего говорить, поэтому лишь взял меня под руку, когда я пару раз споткнулся. Я спросил его:
— Как ты думаешь, Джек может выжить, теперь, когда очнулся?
— Да, конечно, — ответил Овертон с уверенностью, которой, я понял по его голосу, у него не было.
Он довел меня до двери. Когда мы подошли, она открылась, и показалась Джозефина. Теперь она была единственной служанкой в моем хозяйстве. Подойдя к ней, я увидел на ее лице улыбку.
— Мы нашли его, — сказала девушка, — я и Эдвард. У пруда в Кроличьем парке, куда он иногда ходил удить рыбу. Он пытался поймать там что-нибудь, чтобы съесть. — Тут она увидела мое лицо, и ее глаза расширились. — Сэр, что случилось?..
Я прошел мимо нее на кухню. Там за столом, вместе с Эдвардом Брауном, сидел Тимоти, весь вывалянный в грязи. Когда я подошел, мальчик выдавил неуверенную улыбку, показав промежуток в зубах, и дрожащим голосом проговорил:
— Джозефина сказала, что вы больше не сердитесь, сэр.
— Да, Тимоти, — сказал я срывающимся голосом, — я был не прав, держа на тебя обиду так долго. А то, что сказал Мартин Броккет, — неправда. Он уходит от нас не по твоей вине. Ты в порядке?
— Да, сэр. — Подросток посмотрел на меня, а потом на Николаса, стоявшего в дверях у меня за спиной. — Но с вами что-то случилось, сэр?
— Это ничего. — Я положил руку на плечо Тимоти, маленького, худенького и грязного, и подумал: хотя бы его я не потерял. Из всех тех, чьи жизни были вырваны кознями короля и Пэджета, эта была наименее важной — по крайней мере, для них, но не для меня. Не для меня.
Эпилог
У дворца Уайтхолл в шесть рядов стояла толпа. Люди заняли места по обе стороны дороги, до Чаринг-кросс и дальше, вдоль Кокспур-стрит. Некоторые говорили, что люди выстроились до самого Виндзора. Все закутались в свои самые теплые одежды: небо было ясным, но стоял сильный мороз, лужи посерели и замерзли, а с востока дул резкий ветер. Люди победнее ежились от холода и горбились в своих кожаных камзолах или потертых кафтанах, но не уходили, полные решимости посмотреть на зрелище.
Я надел свою толстую, на меху, робу, но без золотой цепи: в конце августа я вернул ее ювелиру. Да и на этой королевской церемонии не было центральной фигуры, на которую надо было бы произвести впечатление. Король Генрих VIII умер, и сейчас должна была начаться похоронная процессия.
Было известно, что во время короткой поездки в Гилдфорд в сентябре король тяжело заболел — и так до конца и не выздоровел. В декабре ему снова стало хуже, и в конце января он умер. Сплетникам в судебных иннах было что перемалывать языком в последние месяцы. Как всегда, было трудно отличить правду от домыслов, но в большинстве люди соглашались, что осень оказалась триумфальной для религиозных радикалов: епископ Гардинер публично получил от лорда Лайла оплеуху в Тайном совете, и король в последние недели перед смертью отказывался его видеть. Мне казалось это логичным: консервативная партия сделала ставку на то, что королеву признают виновной в ереси, и на успех миссии Бертано. Оба замысла провалились, и король, зная, что умирает, повернулся к тем, кто обеспечил бы для его сына верховенство короля над Церковью.
В декабре герцога Норфолкского и его сына графа Суррейского внезапно арестовали: графа обвинили в противозаконном включении королевского герба в свой собственный. Парламент применил Акт о лишении прав состояния и приговорил обоих к смерти за государственную измену. Молодого графа в январе казнили, и Норфолк, архиконсерватор, тоже взошел бы вслед за ним на эшафот, не умри король накануне казни. Мне все это дело казалось сфабрикованным — такие штуки Генрих VIII проделывал и раньше, чтобы избавиться от Анны Болейн или Томаса Кромвеля. А теперь оставшийся в живых старый герцог сидел в Тауэре.
Говорили, что, умирая в Уайтхолле, король вызвал к себе архиепископа Кранмера, но когда тот прибыл, Генрих уже лишился речи. А когда прелат попросил его сделать знак, что он умирает в вере в Христа, тот смог только сжать ему руку. Ни исповеди, ни соборования. Его смерть — возможно, от несчастного случая — могла вызвать радость у протестантов. И все же, что удивительно, король в своем завещании велел отслужить над своим телом традиционную заупокойную мессу. В своей смерти Генрих оказался столь же непоследоватеен, как и в жизни.
«Vive le roi[44] Эдуард Шестой!» — так герольды объявили нового короля, этого худенького мальчика с прямой спиной. В новом Совете, который Генрих VIII незадолго до смерти назначил своим завещанием, чтобы править Англией до совершеннолетия Эдуарда, главенствовали те, кто ассоциировался с протестантским делом. В нем присутствовали лорд Лайл и граф Эссекский, брат Екатерины Парр, а также те, кто держался середины и менял курс в зависимости от перемены ветра. Пэджет остался государственным секретарем, и Ризли по-прежнему числился в Совете, как и Рич. Все склонялись к курсу, избранному королем Генрихом напоследок. Кроме епископа Гардинера — он остался кипеть бессильной злобой на втором плане. Говорили, что скоро грядет радикальная реформа религии.
В стане реформаторов Сеймуры взяли верх над Паррами. Екатерине Парр, вопреки ее надеждам, регентство не досталось. Теперь она была всего лишь вдовствующей королевой, а протектором молодого короля Совет сразу же назначил Эдварда Сеймура, лорда Хартфорда. Теперь он сидел во главе стола на заседаниях Совета, куда ввел и своего брата Томаса.
Читать бесплатно другие книги:
