Плач Сэнсом Кристофер

— Думаю, мастер Кёрди — довольно состоятельный человек. Мастер Грининг однажды рассказывал мне, что тот посылал одного из своих помощников помогать ему в строительстве этой хибары. Шотландец тоже помогал: помню, что видел его. Это большой сильный парень.

— Значит, Грининг знал их почти с тех самых пор, как приехал в Лондон? А вы были с ними знакомы?

— Шапочно. Они держались обособленно. Знал я на самом деле только Армистеда Грининга — как соседа и коллегу-печатника. Иногда на улице мы обсуждали состояние дел и раз или два одалживали друг другу бумагу, если у одного из нас была работа, а запасы истощались.

— Вы слышали, о чем спорили мастер Грининг с друзьями. О чем? — спросил я. — О таинстве причащения?

Печатник снова заколебался в нерешительности.

— Да, и предопределено ли для людей, куда они попадут: в рай или ад. Еще хорошо, мастер Шардлейк, что я не католик, а Джон Хаффкин старается не совать нос в то, что его не касается.

— Они были неосторожны.

— Этим летом они казались очень возбужденными. — Джеффри сжал губы. — В один из вечеров я слышал, как они спорили, следует ли людей крестить, только когда они уже взрослые, и все ли крещеные христиане имеют право на равенство, право отбирать имущество у богатых и делать его общим.

— Значит, Армистед Грининг мог быть анабаптистом?

Оукден стал ходить туда-сюда, качая головой.

— Из того, как он спорил со своими друзьями, я могу заключить, что они расходились во взглядах. Вы знаете, как радикалы расходятся между собой — впрочем, как и их противники.

— Знаю.

Последние десять лет были временем перемены веры: люди переходили из католицизма в лютеранство, потом в радикализм и обратно. Но Грининг и его друзья, очевидно, обсуждали радикальные крайности. Я задумался, где теперь эти трое — Маккендрик, Вандерстайн и Кёрди. Затаились?

Джеффри снова заговорил:

— Я часто не мог понять, как Армистед сводит концы с концами. Некоторые книги, которые он печатал, плохо продавались, а иногда у него, похоже, вообще не было работы. А порой он бывал занят. Я задумывался, не занимается ли он печатаньем запрещенных книг и памфлетов. Знаю, что несколько лет назад ему доставили большую партию книг…

— Уже напечатанных?

— Да. Их привезли с материка, возможно, нелегально, для распространения. Я видел их у него в хибаре, в ящиках, когда заходил спросить, не нужен ли ему дополнительный шрифт, который у меня оказался. Один ящик был открыт, и он быстро его закрыл.

— Интересно, что это были за книги…

— Кто знает? Может быть, труды Лютера, или этого Кальвина, который, говорят, вызвал новый шум в Европе, или Джона Бойла… — Джеффри закусил губу. — Армистед просил меня никому не говорить о тех книгах, и я поклялся, что не скажу. Но теперь он умер, и это не может повредить ему.

— Благодарю вас за доверие, мастер Оукден, — тихо сказал я.

Печатник серьезно посмотрел на меня:

— Если бы я рассказал об услышанном не тем людям, Армистед и его друзья могли бы кончить так же, как вчера Анна Эскью. — Его губы вдруг в отвращении скривились. — Это было мерзко, отвратительно!

— Да. Меня заставили пойти и посмотреть, как представителя моего инна. Это был ужасный, злобный акт.

— Мне тяжело, мастер Шардлейк. Мои симпатии на стороне реформаторов. Я не сакраментарий и уж тем более не анабаптист, но я не бросил бы своих соседей в костер Гардинера.

— И Элиас входил в этот радикальный кружок? — тихо спросил я.

— Да, думаю, входил. Этим летом я не раз слышал его голос из хибары мастера Грининга.

— Я должен допросить его, но я буду осторожен.

— Хоть Элиас и такой неотесанный, но был предан своему хозяину. Он хочет, чтобы убийц нашли.

— И он может дать важные показания. Насколько я понимаю, Элиас сорвал первую попытку нападения на типографию за несколько дней до убийства.

— Да. Он единственный это видел, но определенно поднял тревогу и созвал других подмастерьев, — сказал Оукден и, немного помолчав, добавил: — Я вам скажу одну странную вещь, поскольку сомневаюсь, что Элиас об этом расскажет. За несколько дней до убийства мастер Грининг с друзьями, включая Элиаса, собрались на свою вечернюю дискуссию. Спор у них вышел особенно громкий. Окна у них были открыты, и у меня тоже, и какой-нибудь проходящий стражник мог услышать их с улицы. Хотя здесь даже стражники — реформаторы.

Я знал, что во многих лондонских приходах люди все больше обособляются в реформаторских и традиционалистских кварталах.

— Все на этой улице склоняются к реформизму? — уточнил я. — Мне известно, что это так для многих печатников.

— Да. Но то, что я услышал, было бы опасно в любом квартале. Я рассердился на них, так как если бы их арестовали, то и меня бы тоже стали допрашивать, а у меня жена и трое детей, о которых надо думать. — Голос моего собеседника слегка дрогнул, и я понял, как беспокоили его бездумные разговоры соседей. — Я вышел на улицу и хотел постучать им в дверь, сказать, что нужно соблюдать безопасность — свою и мою. А когда подошел к двери, услышал, как голландец — у него характерный акцент — говорит о каком-то человеке, который скоро прибудет в Англию, и якобы этот человек — посланец самого Антихриста, и он сокрушит и уничтожит наше королевство и обратит истинную религию в прах. Они называли имя, какое-то иностранное имя. Я не уверен, что правильно расслышал.

— Что же вы расслышали?

— Оно звучало как-то вроде «Джурони Бертано».

— Звучит по-испански — или по-итальянски.

— Вот все, что я услышал. Я постучал в дверь, попросил их говорить потише и закрыть окна, пока все не оказались в Тауэре. Они не ответили, но, слава богу, закрыли окна и умерили голоса. — Печатник бросил на меня испытующий взгляд. — Я рассказал вам это только потому, что знаю, в какой опасности оказалась королева.

— Я искренне благодарен.

— Но я все не могу понять одной вещи, — сказал Оукден. — Зачем радикалам красть книгу королевы Екатерины, тем самым подвергая ее опасности?

— Я бы тоже хотел это знать.

— Я определенно не слышал, чтобы они упоминали имя королевы. Но, как я сказал, кроме того единственного вечера, когда я услышал про Джурони Бертано, обычно до меня доносились только отдельные фразы. — Джеффри вздохнул. — В наши дни нигде не безопасно.

За дверью послышались шаги, и мы с Оукденом тревожно переглянулись. Дверь открылась, и вошел явно довольный Николас.

— Ты не мог постучать? — сердито сказал ему я. — Мастер Оукден, это мой ученик Николас Овертон. Я прошу прощения за его манеры.

Мой помощник, похоже, обиделся. Он поклонился хозяину дома и быстро повернулся ко мне:

— Извините, сэр, но я нашел кое-что в саду.

Я бы предпочел, чтобы он не выпаливал это перед Оукденом. Для его же безопасности печатнику было лучше знать как можно меньше. Но Николас продолжал:

— Я перелез через стену. Сад за стеной весь зарос высокой травой и ежевикой. Дом разрушен — похоже, это была монашеская обитель. Теперь там нашла жилье семья нищих.

— Это, юноша, был монастырь францисканцев, — сказал Джеффри. — После ликвидации монастырей много камней из него растащили для строительства, и этот участок никто так и не купил. В Лондоне по-прежнему избыток пустующих земель.

А Овертон уже тараторил дальше:

— Я посмотрел, нет ли каких-либо следов в высокой траве. Дождя с тех пор не было, а я хороший следопыт, я хорошо освоил это дело, когда охотился дома. И я заметил, что трава осталась примята, как будто по ней кто-то бежал. И в зарослях ежевики я нашел вот это. — Он вытащил из кармана обрывок кружева из тонкого белого льна с черной вышивкой, крошечными петельками и завитушками, и я увидел, что это обрывок с манжеты рубашки, какую мог себе позволить только джентльмен.

Оукден посмотрел на кружево.

— Тонкая работа, с виду лучший батист. Но вы заблуждаетесь, молодой человек: мой помощник ясно видел злоумышленников — они были в грубых шерстяных рубахах. Должно быть, кто-то еще проходил по саду и порвал рубашку.

Я повертел кружево в руке.

— Но кто в таком наряде будет бродить по заброшенному саду, заросшему колючками?

— Возможно, — сказал мой ученик, — совсем не бедные люди надели грубую одежду поверх рубашки, чтобы прохожие на улице не обращали на них внимания.

— Святая дева, Николас, — воскликнул я, — а ведь и правда!

И укравшие «Стенание» люди имели доступ к высшим лицам при дворе.

— Николас, ты поговорил с тем семейством нищих? — спросил я Овертона.

— Да, сэр. Это крестьянин с женой, из Норфолка. Их землю огородили для овец, и они перебрались в Лондон. Заняли одну комнату, где осталась крыша. Они меня испугались: думали, кто-то купил участок и послал юриста вышвырнуть их. — Молодой человек говорил о них с пренебрежением, и Оукден неодобрительно нахмурился. — Я спросил, не видели ли они кого-нибудь в день убийства. Они сказали, что проснулись от шума, когда какие-то люди бежали через сад. Какие-то двое с дубинами — большие молодые парни, один почти лысый. Они скрылись, перебравшись через дальнюю стену.

— Значит, Джон Хаффкин разглядел верно. — Печатник посмотрел на обрывок кружевной манжеты. — Меня это тревожит, сэр. Убийство могли совершить люди с положением.

— Да, может быть. Ты хорошо справился, Николас. Пожалуйста, мастер Оукден, держите это в тайне.

Джеффри горько рассмеялся:

— Могу поклясться, со всей готовностью.

Я засунул обрывок в карман и глубоко вздохнул:

— А теперь я должен допросить молодого Элиаса.

Подмастерье оторвался от возни со шрифтом на станке и сказал Оукдену, когда мы вошли:

— Хозяин, мы отстаем…

— У нас большой заказ, — пояснил Джеффри. — Однако, Элиас, эти джентльмены расследуют убийство мастера Грининга по поручению его родителей. Мы должны им помочь.

— Я Мэтью Шардлейк из Линкольнс-Инн, — представился я, протягивая руку.

— Элиас Рук. — Юноша прищурился. — Мастер Грининг говорил мне, что его родители — бедные люди. Как они могли позволить себе нанять юриста?

Это был смелый вопрос для простого подмастерья.

— Элиас, — предостерегающе проговорил Оукден.

— Я только хочу выяснить правду, что же на самом деле произошло, Элиас, и, если смогу, сделать так, чтобы убийцы мастера Грининга предстали перед правосудием, — проигнорировал я его вопрос. — Я бы хотел кое-что спросить у тебя.

Юноша по-прежнему смотрел подозрительно, и я ободряюще добавил:

— Насколько я знаю, в вечер убийства ты был дома.

— С матерью и сестрами. И приходил сосед. Я сказал это на дознании.

— Да. Еще мне известно, что до того ты сорвал нападение на жилище мастера Грининга.

— Это я тоже рассказал им. Я пришел на работу рано утром — было много работы, — а рядом с хибарой стояли двое, пытаясь открыть замок. Они держались тихо — думаю, знали, что мастер Грининг внутри.

— Но это были не те люди, которые напали на него потом?

— Нет. Старый Хаффкин описал тех, кто убил моего бедного хозяина: они были крепкие и высокие. А эти двое были совсем не такие. Один низенький и толстый, а другой худой, со светлыми волосами, и у него не хватало половины уха. Как будто отрублено мечом, а не большая дыра, как когда уши прибивают к позорному столбу.

— Они были вооружены?

— У них на поясе были кинжалы, но так бывает у большинства людей.

— Как они были одеты?

— В старых кожаных куртках.

— То есть в дешевой одежде?

— Да. — Элиас немного успокоился, увидев, что я повторяю старые вопросы. — Но нынче большинство так одеваются, когда богатые хапуги и знатные бездельники забирают все себе.

— Не дерзи моему хозяину, хам, — сказал Николас.

Я поднял руку. Мне не сложно было стерпеть мальчишескую дерзость, если это давало мне информацию. И я понял, что этот юноша, похоже, придерживается радикальных социальных взглядов.

— Когда случилось первое нападение? — спросил я. — Мне говорили, что за несколько дней до убийства.

— За неделю. В понедельник, пятого.

Я нахмурился, поняв, что это было до кражи «Стенания». Это не имело смысла.

— Ты уверен в дате?

Рук прямо посмотрел на меня.

— Это день рождения моей матери.

Я кивнул:

— И что ты сделал, увидев тех двоих?

— Что на моем месте сделал бы любой хороший подмастерье. Закричал «За дубины!», чтобы остальные парни на улице знали, что здесь беда. Несколько человек прибежали, хотя и не очень скоро — было рано, они, наверное, еще не встали. Если сомневаетесь, они подтвердят дату. Те двое уже скрылись — через стену сада позади мастерской мастера Грининга. Несколько человек бросились за ними, но не догнали. — Я подумал, что эти двое тоже перед нападением обследовали местность вокруг жилища Грининга, чтобы знать, куда бежать. — А я остался и постучал хозяину.

— И как он отнесся к этому, когда ты ему рассказал?

— Он встревожился. А вы как думали? — грубо ответил Элиас.

Николас предостерегающе на него посмотрел, но парень не придал этому значения.

— У твоего хозяина были какие-нибудь догадки, кто могли быть эти люди? — продолжил я расспросы.

— Он подумал, что это случайные воры. Но они, должно быть, связаны с теми, что пришли потом и убили его. Верно? — спросил подмастерье.

Я уловил в его голосе легкую дрожь. Несмотря на свою браваду, Рук был серьезно напуган. Но если на жилище Грининга напали за неделю до убийства, зачем же тот открыл дверь на стук двух убийц? Или его успокоила культурная манера, с которой пришедшие попросили открыть — ведь у одного из них была под грубой рубахой кружевная рубашка? Снова взглянув на Элиаса, я подумал, не знает ли он про книгу. Если знает, то он представляет опасность. И все же парень не спрятался, как, похоже, сделали трое друзей Грининга, а стал работать по соседству.

— Что тебе известно о друзьях твоего хозяина? — неуверенно спросил я. — У меня есть имена Маккендрик, Вандерстайн и Кёрди.

— Я встречался с ними. — Подмастерье снова прищурился. — Хорошие, честные люди.

— Они могли бы дать отчет о своих перемещениях в ту ночь, — сказал я с ободряющей улыбкой, — но их нигде не видно уже несколько дней.

— Я тоже не видел их после убийства.

— Маккендрик — шотландская фамилия, — напрямик сказал Николас. — Совсем недавно мы воевали с шотландцами.

Рук гневно посмотрел на него.

— Паписты выгнали мастера Маккендрика из Шотландии за то, что тот называл душу папы вонючей менструальной тряпкой. А так оно и есть.

— Элиас! — одернул его Оукден. — Не говори таких слов в моей мастерской.

Я умиротворяюще поднял руку.

— А был мастер Грининг близок с какой-нибудь женщиной? Ведь твой хозяин был еще молодым человеком…

— Нет. С тех пор как его бедная жена умерла, он посвятил себя своей работе и служению Богу.

Я уже обдумывал, как бы ввернуть Элиасу вопрос о его участии в религиозных дискуссиях между его хозяином и друзьями, когда Овертон вдруг выпалил:

— А как насчет этого Джурони Бертано, которого, я слышал, мой хозяин упоминал наверху? Твой хозяин знал его?

На лице Рука отразился страх, и его напускная грубость моментально исчезла. Он попятился.

— Откуда вам известно это имя? — спросил он и посмотрел на Оукдена. — Хозяин, этих людей послал епископ Гардинер!

Не успел Джеффри что-либо ответить, как его подмастерье с покрасневшим от страха и злобы лицом закричал на меня:

— Подлый горбатый папист!.. — и с этими словами ударил меня по лицу, отчего я пошатнулся.

Парень бросился на меня и, учитывая его размеры, вполне мог бы меня покалечить, если б Николас не схватил его за горло и не оттащил в сторону. Юноша вырвался, вцепился в Овертона, и оба повалились на пол. Мой помощник схватился за меч, но Рук оттолкнул его и бросился в открытую дверь типографии, и его шаги загремели по лестнице. Я услышал крик жены Оукдена «Элиас!» и стук входной двери.

Через секунду Николас был уже на ногах и бросился вниз по лестнице вслед за беглецом. Оукден и я смотрели из окна, как мой ученик стоит на людной улице, глядя по сторонам, высматривая Элиаса, но тот уже скрылся. Парень знал эти улицы и переулки как свои пять пальцев.

Джеффри уставился на меня с изумлением и тревогой.

— Почему это имя вызвало у него такой ужас? Я никогда не видел Элиаса таким.

— Не знаю, — тихо ответил я, вытирая кровь со щеки.

Вернулся Николас.

— Убежал, — сказал он. — Вы ранены, хозяин?

— Нет.

Лицо печатника потемнело от гнева.

— Элиас так перепугался, что вряд ли вернется. — Он вперил взгляд в Овертона. — И теперь мне надо найти нового подмастерья, когда работа в разгаре… А все из-за того, что ты сболтнул это имя. Мастер Шардлейк, с меня хватит. Я больше не хочу заниматься этим делом. У меня есть работа, и на мне жена и дети.

— Мастер Оукден, мне очень жаль, — вздохнул я.

— И мне тоже. Мне жаль, и мне жутко страшно. — Переводя дыхание, Джеффри снова выглянул в окно. — А теперь, пожалуйста, уйдите. И прошу вас, больше не впутывайте меня в это дело.

— Я постараюсь обеспечить, чтобы вас больше не беспокоили. Но если Элиас все же вернется, не могли бы вы сообщить мне об этом в Линкольнс-Инн?

Оукден не обернулся, но устало кивнул.

— Благодарю вас, — снова сказал я. — Мне очень жаль. — Затем я повернулся к Николасу: — Пойдем, ты.

Я быстро пошел по Патерностер-роу. Лицо у меня болело от удара Элиаса. Скоро появится очень милый синяк.

— Нужно пойти к констеблю, — сказал Николас. — Побег подмастерья от хозяина — проступок…

— Мы еще не знаем, сбежал ли он, — ответил я. Кроме того, я не собирался вмешивать в это власти — во всяком случае, не посоветовавшись с лордом Парром. Остановившись, я повернулся к своему спутнику: — О чем ты думал, назвав это имя?

— Я услышал, как вы и мастер Оукден говорите о нем, когда подошел к двери. Это показалось мне важным. И я подумал, что будет неплохо припугнуть этого наглеца.

— Разве ты не видел, что под своей наглостью он скрывает страх?

— Я видел только, что он разговаривает с вами не так, как подобает неотесанному подмастерью с человеком вашего ранга.

— Да, Николас, ты помешан на рангах и классах, а Элиас раздражал тебя, и тебе захотелось поставить его на место. Я старался успокоить его, чтобы завоевать доверие этого паренька. Разве ты не знаешь поговорки, что не стоит пришпоривать коня сверх меры? Из-за тебя мы потеряли нашего самого ценного свидетеля.

Овертон, казалось, упал духом.

— Вы сказали, что я могу задавать вопросы.

— После того, как хорошенько их обдумаешь. А ты не раздумывал, ты просто реагировал на его поведение. Для юриста это самое страшное. — Я ткнул пальцем ученику в камзол. — Больше никогда у меня на службе не изображай из себя галантного джентльмена.

— Мне очень жаль, — сухо сказал молодой человек.

— И мне тоже. А уж как сожалеет бедный мастер Оукден…

— Похоже, это убийство затрагивает самые деликатные религиозные вопросы, — тихо проговорил Николас.

— Тем больше причин и вести себя деликатно, — проворчал я. — А теперь возвращайся в Линкольнс-Инн и спроси Барака, что там нужно делать. И ни слова о том, где мы были. Думаю, даже ты понимаешь всю важность конфиденциальности в этом деле. Теперь я тебя покину, у меня важное дело в другом месте.

Я повернулся к Овертону спиной и пошел прочь, к реке, чтобы взять лодку и добраться до Уайтхолла.

Глава 9

Я спустился по ступеням к Темзе. Вдоль берега стояло множество ожидающих лодочников, кричавших «Эй, на восток!» или «Эй, на запад!», обозначая, куда они намереваются плыть, вверх или вниз по реке. Я подозвал того, который собирался вверх, и он подогнал лодку к ступеням.

Мы проплыли мимо дворца Уайтхолл, и я попросил лодочника причалить к Вестминстерской пристани, чуть подальше. У Общей пристани Уайтхолла слуги выгружали из другой лодки огромные вязанки дров, вероятно предназначавшиеся для дворцовых кухонь. Мне снова вспомнилось о вчерашнем сожжении, и меня передернуло. Лодочник странно посмотрел на меня. Я опустил глаза и стал разглядывать его руки, поднимавшие и опускавшие весла. Это был молодой человек, но руки у него были натруженными и узловатыми. Я знал, что с годами лодочники приобретают болезненный артрит, суставы у них на руках теряют гибкость и застывают в согнутом положении. И это только ради того, чтобы перевозить богатых людей вроде меня куда им надо.

Мы миновали Королевскую пристань. Широкая крытая галерея, раскрашенная зеленым и белым, на пятьдесят футов выдавалась в реку и заканчивалась просторным крытым причалом, где причаливала королевская баржа. Наверху вытянулась длинная линия прекрасного дворцового фасада: его красная кирпичная кладка ярко горела на клонящемся к закату солнце, и свет рассеивался на выступах, богато отшлифованных бастионах с высокими застекленными окнами, а на южном конце виднелись покрытые лесами новые апартаменты леди Мэри. Я заплатил лодочнику и поднялся по Уайтхолл-роуд к западной стене дворца, к воротам. Мне было жарко в робе, я был весь в пыли, усталый и огорченный.

На этот раз меня никто не встречал, но мое имя было в списке, и стражник у ворот впустил меня. Я прошел под арку, пересек двор и поднялся по лестнице в помещение королевской охраны. Мое имя проверяли у каждой двери.

Я поднялся в королевскую приемную. Когда я вошел, слуга в коричневой робе пронес мимо серебряный кувшин с водой, и мы чуть не столкнулись. Я осмотрелся. Странно, впечатление фантастического великолепия немного ослабло, хотя я чувствовал присутствие королевских телохранителей в их красочных, словно кукольных мундирах. Но сами они были здоровенными молодцами с тяжелыми алебардами. Здесь я видел меньше молодых хлыщей, пришедших, чтобы попробовать попасться на глаза важным особам. Мой взгляд снова привлекла картина королевского семейства с квадратной основательной фигурой короля, контрастирующей с той гротескной жалкой фигурой, которую я недавно видел из окна.

Двое кандидатов в придворные играли в серебряные кости. Один из них вдруг вскочил и закричал:

— Ты жульничаешь! Ты третий раз подряд выбросил пятерку!

Другой встал и откинул в сторону свой короткий испанский плащ, чтобы освободить руку.

— Придержи язык! Ты оскорбляешь меня…

Тут же подошли два телохранителя, которые взяли хлыщей под руку.

— Мужланы, вы забыли, где находитесь! — прикрикнул на них один из стражей. — Вы посмели подумать, что здесь можно поднимать гам, как в обычной таверне? Убирайтесь, лорду-камергеру короля будет доложено об этом!

Игроков отвели к дверям, и все присутствующие в комнате проводили их взглядом.

И тут у меня захватило дыхание: я увидел двух человек в черных робах с золотыми цепями. Они вошли с лестницы и стояли, глядя на скандалистов. Обоих этих людей я видел на сожжении. Один из них был государственным секретарем Уильямом Пэджетом — его квадратное лицо хмурилось над русой бородой, обрамлявшей его странную, словно перекошенную прорезь рта. Худощавая фигура другого контрастировала с крепким сложением Пэджета, а на его худом лице играла сардоническая улыбка. Это был сэр Ричард Рич. Они не заметили меня, и я скорее проскользнул к двери в приемную королевы и шепотом назвал стражнику свое имя. Он открыл, и я проскочил внутрь. С другой стороны двери другой стражник в мундире со значком королевы вопросительно посмотрел на меня.

— Сержант Шардлейк, — сказал я, еле дыша. — К лорду Парру.

Дядя королевы уже ждал меня: кто-то снизу, видимо, уже доложил ему о моем прибытии. На фоне всей этой великолепной декорации и роскошных одежд придворных фигура Уильяма Парра в черной робе казалась скромной. Его наряд оживлял лишь значок королевы на груди и массивная золотая цепь на шее. Я низко поклонился.

— Пройдемте в мой личный кабинет, мастер Шардлейк, — сказал он.

Я вышел вслед за ним через другую дверь. Стражник, стоящий там, хотя и молодой, но уже с проседью в рыжей бороде, бросил на меня как будто бы особенно пронзительный взгляд. Потом лорд Парр провел меня по коридору. Наши шаги не были слышны на толстой циновке, покрывавшей здесь пол от стены до стены. Через приоткрытую дверь я заметил приемную Ее Величества и саму королеву, сидевшую за вышивкой у окна, сегодня одетую в красное, с несколькими фрейлинами, которые присутствовали там и накануне. Гардинер, спаниель графини Саффолкской, сидел на полу, играя с косточкой.

— Мы идем к личным покоям королевы, — сказал лорд Уильям. — Мой кабинет там. Королеве нравится, что я рядом, с тех пор как она вызвала меня весной из деревни. — Он открыл дверь в маленький темный кабинет с окном, выходящим еще на один двор. В этой комнатке на сундуках и маленьком столе аккуратными стопками лежали бумаги. — Вот, — сказал Парр, снимая со стула робу юриста из тонкого шелка и протягивая ее мне. — Переоденьтесь.

Я увидел, что на груди этого одеяния был пришит яркий значок королевы. Прежде чем занять место за столом, лорд подошел к окну и закрыл его. Потом предложил мне сесть.

— В летние дни я предпочитаю открытое окно, — с сожалением проговорил он, — но здесь никогда не знаешь, кто может подслушивать из соседнего окна. — Старик вздохнул. — Как вы, наверное, поняли, двор полон страха и ненависти. Здесь ни у кого нет дружеских отношений. Даже в семье — Сеймуры ругаются и царапаются, как кошки. Только семейство Парров едино, мы преданы друг другу, — с гордостью сказал он. — В этом наша сила.

— Вы здесь только с весны, милорд? — рискнул спросить я.

— Да. В последние годы я передал свои обязанности и оставался у себя в поместьях. Я уже старый человек и не всегда хорошо себя чувствую. Не так, как в молодости, когда служил королю. — Уильям улыбнулся воспоминаниям. — Как и мой брат, отец королевы. А мать королевы была фрейлиной Екатерины Арагонской. Парры долгое время были при дворе. Мать королевы умерла прямо перед тем, как разразилась буря королевского развода. Что ж, она оказалась избавлена от этого. — Он поднял взгляд — острые глаза под белыми бровями. — С тех пор я остаюсь in loco parentis[21] для моей племянницы и сделаю все, чтобы защитить ее. Когда она попросила вернуться ко двору, я приехал тотчас же.

— Понимаю.

— Я должен принять у вас присягу…

Лорд вытащил из выдвижного ящика Евангелие, и я торжественно поклялся служить королеве верно и честно. Парр коротко кивнул, вернул Евангелие на место и спросил:

— Ну, что нового?

Я вздохнул:

— Ничего хорошего, милорд.

Я рассказал ему, что первое нападение на жилище Грининга случилось до кражи «Стенания», что власти отказались от расследования и что друзья Грининга, похоже, затаились, и, может быть, они даже являются анабаптистами. По конец я объяснил, как сбежал Элиас. Все это были нехорошие известия, и мне пришлось рассказать про неосторожность Николаса с именем Бертано, хотя я и похвалил его за обнаружение обрывка кружев. Я принес этот обрывок с собой и теперь положил его на стол. Лорд Парр рассмотрел его.

— Тонкая работа, дорогая… Характерный черный узор. — Он перевернул лоскут. — Вышивальщик королевы, мастер Галлим, всю жизнь проработал в гардеробе королевы в замке Бэйнард и знает всех изготовителей кружев в Лондоне. Может быть, он сумеет выяснить, чья это работа.

— По обрывку манжеты?

— Такого качества — возможно. — Лорд нахмурился. — Подмастерье уверен, что первое нападение было до того, как «Стенание» пропало?

— Вполне. Мне очень жаль, что он убежал. Услышав имя Бертано, он пришел в ужас.

— Я никогда раньше его не слышал… Так, значит, Оукден подслушал, как они говорили об этом Бертано, что он посланник Антихриста и погубит страну?

— Определенно. И я считаю Оукдена честным человеком, — сказал я и, поколебавшись, добавил: — Он просит, чтобы теперь мы оставили его в покое, боится за свою семью.

— Все мы боимся, — резко ответил Парр. — И все же — уже одиннадцать дней, как книгу украли, и ни слова, ничего… Кто мог ее взять?

— Наверняка не религиозные радикалы.

— Но если б ее взял папист, книга была бы уже опубликована, и Бог знает, что стало бы с моей племянницей. Король очень строго смотрит на любой признак нелояльности. — Уильям закусил губу. — Нам нужно отыскать этого подмастерья. — Он строго посмотрел на меня. — Вы не должны были упустить его.

— Я знаю, милорд.

— А эти три товарища Грининга — они где-то спрятались?

— Похоже на то. Хотя они могли просто затихнуть на время. Констеблю известно, где они живут. Он присматривал за ними в этом году, как за возможными сакраментариями.

Лорд Парр сердито нахмурился, и на его бледных щеках выступили пятна.

— Божья кара эти крайние радикалы со своими безумными идеями! Они ставят под удар тех из нас, кто хочет реформ, но знает, что нужно действовать потихоньку. Они понятия не имеют о реальной политике. Может быть, и нет никакого Бертано, а это лишь фантом в их воспаленном воображении! — Уильям издал долгий вздох, успокаивая себя, а потом проговорил: — Вы должны разыскать этих троих дружков Грининга. Поговорите с ними, узнайте, что им известно. — Он снова нахмурился. — И если опять возьмете с собой своего ученика, пусть знает, когда надо держать язык за зубами.

— Можете быть уверены, милорд, я позабочусь.

Я сообразил, что это потребует еще больше работы, к тому же среди людей, которые могут быть опасны для тех, кого они считают своими врагами. Кроме того, я подумал о работе в конторе, которую не мог оставить подручным — предстоял осмотр стенной росписи по иску миссис Слэннинг, — и меня на мгновение охватила паника. Ощутив, что кресло подо мной покачнулось, я крепко вцепился в подлокотники.

— В чем дело? — резко спросил лорд Парр.

— Простите, милорд, я… Сегодня был тяжелый день, а вчера я присутствовал на сожжении. Иногда от усталости у меня бывает странное чувство — будто мир начинает качаться…

Я ожидал, что собеседник одернет меня за слабость и жалобы, но, к моему удивлению, он тихо проговорил:

— Королева говорила мне, что в прошлом году вы были на «Мэри Роуз», когда корабль затонул. Это была большая трагедия. Впрочем, при дворе не принято говорить об этом — королю кажется унизительным, что его любимый корабль потопили[22].

Страницы: «« « 345678910 » ... »»