Плач Сэнсом Кристофер
— Надеетесь сделать у Рича карьеру?
— Надеюсь. Сэр Ричард честен с теми, кто ему служит. Это всем известно.
Теперь рассмеялся я:
— Мне бы и в голову не пришло слово «честность», когда речь заходит о нем.
Стайс пренебрежительно махнул рукой:
— Вы говорите о сделках при королевском дворе. Никто из больших людей не ведет себя честно с другими такими же. Но сэр Ричард известен тем, что его люди привязаны к нему, и он отплачивает им за это. — Он прищурился над своей кружкой. — Надеюсь, то же самое можно сказать и о королеве и ее людях. Вы на кого работаете? Сэр Ричард говорил мне, что, наверное, на лорда Парра, ее дядю.
Я не хотел втягиваться в такой разговор и потому поставил кружку и резко встал.
— Я сообщу вам, если будут какие-то новости. А вы сообщайте мне домой, на Чансери-лейн.
Одноухий шутливым жестом поднял кружку:
— Я знаю, где это.
Я решил предупредить Филипа Коулсвина о последнем повороте в деле миссис Слэннинг, но подумал, что лучше сделать это после завтрашнего обсуждения ее жалобы с казначеем Роулендом, и пошел домой. В моем распоряжении были остатки воскресенья, а у меня еще оставалось два дела.
Сначала я зашел в свой кабинет и написал письмо Хью. Я сообщил ему последние новости и рассказал о своем участии в грядущих торжествах в честь приезда адмирала д’Аннебо, а потом предупредил его, что Джон Бойл — опасный человек и что его следует избегать, и посоветовал Кёртису больше не писать мне о нем. Так, подумалось мне, я, по крайней мере, не вовлеку в это дело еще и Хью. Запечатав письмо, я положил его в сумку, чтобы отправить завтра из Линкольнс-Инн.
Затем я спустился вниз. В доме стояла тишина. Джозефина отпросилась у меня погулять со своим молодым человеком, и я охотно отпустил ее, поэтому знал, что ее нет. Никого не было и на кухне — там на столе лишь горела сальная свеча, чтобы легче было развести огонь для приготовления пищи. Я вышел и зашел в конюшню, где Тимоти энергично убирался в стойлах. У дверей уже лежала куча старой соломы и конскго навоза.
— Дай вам Бог доброго дня, хозяин, — сказал он.
— И тебе, Тимоти, — кивнул я в ответ. — Не забудь оставить навоз для огорода миссис Броккет.
— Да. Она дала мне фартинг за хорошую кучу.
— Ты не подумал еще раз о том, чтобы пойти в подмастерья? Я мог бы поговорить с конюшим в Линкольнс-Инн, какие места есть у кузнецов.
По лицу подростка пробежала тень.
— Я бы предпочел остаться здесь.
— Ну, я хотел, чтобы ты подумал об этом хорошенько.
— Да, сэр, — ответил Тимоти, но без особого энтузиазма, и опустил голову.
Я вздохнул.
— Ты не знаешь, где мастер и миссис Броккет?
— Они пошли прогуляться. Миссис Броккет попросила меня присмотреть за свечкой на кухне и зажечь другую, если эта станет догорать.
— Хорошо.
Значит, дома никого. В том, что я собирался совершить, не было ничего противозаконного, и все же я не хотел, чтобы меня увидели за этим.
— Утром принесли письмо, приходил курьер, — добавил Тимоти. — Я был с ними на кухне. Не знаю, от кого письмо, но они оба встревожились. Выгнали меня с кухни, а чуть погодя сказали, что пойдут прогуляться. Мастер Броккет был мрачен, а бедная миссис Броккет, похоже, плакала.
Я нахмурился, гадая, в чем тут могло быть дело, а потом сказал:
— Тимоти, у меня есть одна важная работа. Ты не мог бы сделать так, чтобы в течение часа меня никто не беспокоил? Если кто-то придет, скажи, что меня нет.
— Хорошо, сэр.
— Спасибо.
Я поднялся наверх, отпер сундук у себя в спальне и с тяжелым сердцем посмотрел на книги внутри. Некоторые были включены в новый запретный список и должны были быть переданы городским властям в ратуше до девятого августа. После этой даты обладание любой из этих книг влекло тяжелые кары. С тяжелым сердцем я взял свой экземпляр Нового Завета в переводе Тиндейла и некоторыми старыми, двадцатилетней давности, комментариями на Лютера. Эти книги были моими друзьями в мои прежние реформаторские дни — одну из них мне подарил сам Томас Кромвель. Но, учитывая мою нынешнюю службу королеве, не говоря уже о ссоре с Изабель Слэннинг, я решил, что будет определенно лучше тайно сжечь эти фолианты, чем отдавать их, чтобы мое имя не попало в какой-нибудь список сдавших запрещенные книги.
Я отнес книги вниз, зажег новую свечу от той, что горела на кухне, и пошел в ухоженный Агнессин огород за домом. Там была большая железная жаровня, на которой сжигали сорняки и прочий огородный мусор. Она была наполовину заполнена побуревшей, высохшей на недавнем солнце травой и ветками. Я взял сухую веточку, зажег ее от свечки и бросил на жаровню. Быстро вспыхнуло и затрещало пламя. Со вздохом взяв первую книгу, я стал вырывать из нее листы и бросать их в огонь, глядя, как черные готические буквы, которые я когда-то так внимательно читал, чернеют и сворачиваются. Мне вспомнилась Анна Эскью, ее высушенная огнем кожа, и я содрогнулся.
На следующее утро, в понедельник, я пришел в контору рано: мне нужно было кое-что наверстать. Когда явился Барак, я рассказал ему о своем разговоре с Николасом и о встрече со Стайсом. Сказав, что пока нам не надо ничего делать — только ждать известий от Сесила, — я спросил:
— Как Тамасин?
— Только и делает, что говорит о завтрашнем дне рождения. Придут все соседи. Вы знаете, какие эти женщины. — Джек пристально посмотрел на меня: — Думаю, она забыла о своих подозрениях насчет моей деятельности. Надеюсь, она будет и дальше забывать, а? — Он поднял руку, и я увидел, что повязки на ней нет и швы сняты. — Я готов к действиям.
Позже в это же утро я перешел залитый солнцем Гейтхауз-Корт и зашел к казначею Роуленду. Старик, как всегда, сидел за столом; ставни на его окне были прикрыты. Он поздоровался со мной коротким кивком.
— В субботу я ждал вас на похоронах Билкнапа. Не знал, придете ли.
— На самом деле я просто забыл, — признался я.
— Как и все прочие. Были только я и проповедник. Что ж, брат Билкнап лежит теперь под плитой в часовне, как и многие другие, лишь с датами рождения и смерти на ней. Он не заслужил мавзолея.
— Бедный Билкнап.
— О нет! — возразил Роуленд. — Богатый Билкнап. Много же ему дало под конец его богатство… — Я промолчал, и он обратился к кипе документов у себя на столе. — Люди секретаря Пэджета прислали мне новые подробности визита французского адмирала в следующем месяце. Событие будет еще значительнее, чем я думал. Я покажу вам переписку. Но сначала, — казначей понизил голос, — мне придется потратить время на этот нонсенс. — Он вытащил из кипы на столе письмо и пододвинул его мне — это была жалоба Изабель, две страницы, исписанные ее аккуратным мелким почерком. Как я и ожидал, она обвиняла меня в сговоре против нее с Филипом Коулсвином, ее братом и архитектором Адамом — «из порочной злобы», поскольку она принадлежит истинной религии, а мы еретики.
— Это совершенный вздор, — сказал я. — Она сама выбрала эксперта.
— Он радикал?
— Нет. Обвинение в ереси, которое она сочинила во время инспекции, перепугало его до смерти. Как я и сказал, это совершенный вздор.
Роуленд издал свой обычный смешок, напоминавший скрип ржавых петель, как будто у него в горле открывались и закрывались двери.
— Я верю вам, брат Шардлейк. Прошло много лет с тех пор, как вы якшались с радикалами, и не так давно мы говорили, как вы стали осмотрительны. Хотя вчера вас не было на мессе.
— Неотложное дело. На следующей неделе я буду.
Казначей откинулся на спинку кресла и внимательно посмотрел на меня, поглаживая свою длинную белую бороду черными, как и у меня, от многолетней работы с чернилами пальцами.
— Вы словно притягиваете к себе неприятности, сержант Шардлейк, сами того не зная. Как вы закончили дело с этой сумасшедшей?
— Не повезло. У всех барристеров случаются такие клиенты.
— Это верно. Я рад, что не участвую в этом вздоре. А что Коулсвин — он радикал?
— У него репутация реформатора.
Роуленд бросил на меня колючий взгляд.
— Миссис Слэннинг пишет, что вы ходили к нему на ужин.
— Один раз. Мы подружились, потому что нас обоих довело поведение наших клиентов. Брат миссис Слэннинг — такой же досадный клиент, как и она сама. А она узнала о моем визите, потому что несколько вечеров шпионила за домом Коулсвина. Это дает вам представление об этой женщине.
— Она пишет, что ее брат сошелся с Коулсвином, потому что оба посещают одну и ту же радикальную церковь.
— Это вполне обычно для юристов и их клиентов.
Мой собеседник согласно кивнул и сложил руки домиком.
— Кто представляет ее интересы теперь? Мы знаем?
— Винсент Дирик из Грейс-Инн. Вчера он заходил ко мне, чтобы забрать документы.
Роуленд нахмурился:
— У него дурная репутация. В суде он раздует эту теорию заговора. Вероятно, и жалобу он подстроил.
— Говорит, что нет, что это была идея Изабель. И в этом я ему верю. Но он не сможет удержать ее от дальнейших заявлений в суде.
— Думаете, она может пожаловаться в Грейс-Инн на Коулсвина?
— На это она не имеет права. Он защищает не ее интересы.
Казначей задумался.
— Хорошо. Попытаюсь прекратить это. Напишу миссис Слэннинг, что нет никаких свидетельств обоснованности ее жалобы, и предупрежу о законе против диффамации. Это должно ее отпугнуть, — сказал он самодовольно, хотя я подозревал, что такое письмо только еще больше разозлит Изабель. — А вы, мастер Шардлейк, — продолжал он с сердитым раздражением в голосе, — больше не суйтесь в это дело. Я не хочу, чтобы вы оказались замешаны в религиозных спорах, когда в следующем месяце вам предстоит представлять на торжествах наш инн.
— Если хотите, я могу не участвовать в церемониях, — любезно предложил я.
Наградив меня неприязненной полуулыбкой, Роуленд покачал головой:
— О нет, брат Шардлейк, вы исполните свой долг. Я уже сообщил ваше имя. А теперь посмотрите вот это. — Он протянул мне другой ворох бумаг. — Подробности торжеств.
Я просмотрел их, вспомнив, как Пэджет и королева говорили о заказанных для нее драгоценностях и новых нарядах для фрейлин. И все же я вытаращил глаза, увидев масштаб запланированного. Адмирал поднимется по Темзе двадцатого августа с дюжиной галер. Корабли короля, встречавшиеся с этими галерами в сражении ровно год назад, должны выстроиться вдоль Темзы от Грейвсенда до Дептфорда, приветствуя его. Король примет гостя в Гринвиче, на следующий день адмирал по реке поднимется к Лондонскому Тауэру, а потом проедет верхом по улицам Лондона. Во время этой процессии лондонские олдермены и главы гильдий — и другие, включая старших юристов от всех судебных иннов, — выстроятся вдоль улиц, приветствуя его, все в своих лучших робах. Я закрыл глаза, вспоминая, как год назад стоял на палубе «Мэри Роуз», глядя на эти самые галеры, стрелявшие в наш флот.
— Ничего себе, а? — сказал Роуленд — даже его, похоже, это слегка потрясло.
— Да, мастер казначей.
Я стал читать дальше. Адмирал пробудет в Лондоне два дня и двадцать третьего верхом отправится в Хэмптон-Корт. По пути его встретит с приветствием принц Эдуард, лорды, дворянство и тысяча всадников. На следующий день он отобедает с королем и королевой, а потом в Хэмптон-Корте будут колоссальные празднества. И снова потребуется мое присутствие, как одного из сотен на заднем плане.
— Понимаю, это все, чтобы произвести на него впечатление. — Я положил бумаги на стол.
— Великие церемонии всегда были в духе нашего короля. От вас потребуется лишь стоять рядом в богатом облачении, как декорация, как фон. У вас есть золотая цепь для таких церемоний?
— Нет.
— Тогда добудьте одну поскорее, пока их все не распродали.
— Я буду готов.
— Хорошо, — сказал Роуленд. — А я напишу миссис Слэннинг. — Он сделал себе пометку, а потом взглянул на меня и устало сказал: — Постарайтесь держаться подальше от всяких злоключений, сержант Шардлейк.
Несмотря на предупреждение Роуленда, в тот день я вывел из конюшни Бытие, поехал в Грейс-Инн и спросил там, как найти контору Филипа Коулсвина. В его помещении, которое он делил с другим барристером, царил порядок, и я понял, что теперь буду смотреть на собственную контору как на царство хаоса. Меня отвели в кабинет к Коулсвину, который тоже был безукоризненным — все бумаги там были аккуратно разложены по полочкам. Сам же хозяин кабинета положил перо и встал, чтобы поздороваться.
— Брат Шардлейк, приятная неожиданность! Насколько я понимаю, миссис Слэннинг вас уволила. Сегодня утром я получил известие, что ее новый представитель — брат Винсент Дирик.
— Да. — Я приподнял брови. — Я знаком с Дириком.
— Я тоже — с его репутацией. — Мой коллега вздохнул. — В его письме говорится про ее планы поднять шум о том, что якобы мы с вами и ее брат сговорились с экспертом, потому что все мы еретики. Он также сообщает, что она написала на вас жалобу в Линкольнс-Инн.
— Сегодня утром я имел об этом беседу с казначеем и пришел заверить вас, что он считает жалобу глупостью, каковой она и является. Но также хочу предупредить вас насчет Дирика: он настырен и не очень разборчив в средствах.
— Я подумал, что, может быть, Дирик надеется поднять шум насчет этих обвинений в еретическом заговоре и запугать меня и, возможно, мастера Коттерстоука, чтобы прийти к соглашению. — Филип покачал головой. — Но мы оба знаем, что ничто на земле не приведет их к соглашению.
— Казначей Роуленд велел мне держаться подальше от этого дела, особенно потому, что я назначен на мелкую роль в церемонии встречи французского адмирала в следующем месяце.
— Тогда я вам тем более благодарен, что зашли. Я вчера говорил с Эдвардом Коттерстоуком об этих последних обвинениях. Он не сдвинулся ни на дюйм. Даже вышел из себя, когда я рассказал ему о последней выходке его сестры. И сказал странную вещь: на худой конец, у него есть нечто такое, что уничтожит Изабель.
— Что он имел в виду?
— Бог его знает. Он сказал это в злобе и отказался объяснять. Сказал лишь, что это не имеет отношения к данному делу, и быстро сменил тему.
— А Изабель как-то говорила, что ее брат совершил страшные вещи. Может быть, из-за этого они так и ненавидят друг друга?
— Не знаю, — сказал Коулсвин и покачал головой.
— Помните старика-слугу, который встревожился их поведением на инспекции? Он по-прежнему присматривает за домом?
— Да. Но, мастер Шардлейк, вам лучше последовать совету вашего казначея и оставить это дело.
— Я все равно не останусь в стороне, если в суде примут эти обвинения. Названо мое имя.
— Но вы же не радикальный реформатор — вам нечего бояться.
— А вам? — напрямик спросил я.
Филип не ответил, и я продолжил:
— Изабель Слэннинг раздует скандал, какой только сможет. А что, если она на суде попросит вас через Дирика поклясться, что месса преображает хлеб и вино в тело и кровь Христовы?
— Сомневаюсь, что суд такое позволит.
— А если?
Коулсвин закусил губу.
— Не уверен, что смогу это сделать.
— Вот этого я и боялся, — тихо сказал я. — Прошу вас подумать хорошенько, Филип. Это будет признанием в ереси. Подумайте, что станет не только с вами, но и с вашей женой и детьми. Со всеми, кто с вами связан. Даже со мной.
Лицо моего собеседника напряглось.
— Думаете, я уже не размышлял об этом, не мучился этим? Я постоянно молюсь, пытаясь понять для себя Божий промысел!
Я посмотрел на его честное встревоженное лицо и понял, что Филип Коулсвин, несмотря на все свои достоинства, может поставить под угрозу других, чтобы спасти — как он думает — свою душу. И тихо проговорил:
— Подумайте также, чем Божий промысел может обернуться для нас остальных.
Ни в тот день, ни в следующий от Стайса ничего не было. Вечером должен был состояться праздник по случаю дня рождения Джорджа. Погода переменилась, похолодало, и с запада набежали тучи. Фермерам пригодился бы дождь для урожая, но я знал, что Тамасин хочет пораньше провести вечеринку в саду.
Я пришел в начале пятого. Было по-прежнему сухо, но небо помаленьку нахмуривалось. Маленький домик выглядел безукоризненно. Стол в гостиной был накрыт белой скатертью, на которой стояли сплюснутые с боков графины с пивом, среди которых я увидел и несколько графинов с вином. Вокруг были расставлены оловянные кружки, а в ухоженном садике был установлен другой стол со сластями. Человек пятнадцать, мужчин и женщин, в основном за тридцать, все в лучших нарядах, стояли и разговаривали — это были соседи Бараков, а также клерки и стряпчие из Линкольнс-Инн с женами. К несчастью, родственников не было, поскольку отец Тамасин бросил ее еще в детстве, а мать умерла. Мне вспомнился рассказ Джека про свою встречу с матерью на улице — сам он больше об этом не вспоминал. А затем я увидел Гая — он стоял несколько в стороне с кружкой пива.
Барак и Джейн Маррис ждали еще гостей, разнося туда-сюда графины и следя, чтобы кружки оставались полными. Хозяин дома явно чувствовал себя немного неловко в такой непривычной роли. Тамасин держала на руках Джорджа в белой рубашечке и чепчике, показывая его гостям, чтобы те подходили и восхищались. Николас тоже был здесь в своем самом ярком камзоле, привлекая внимание некоторых гостей своими поблекшими синяками. Миссис Барак надела свое лучшее платье из желтого шелка. Я налил себе кружку пива и отошел в сторонку. Тамасин улыбнулась мне и протянула руку.
— Мастер Шардлейк, — чопорно обратилась она ко мне, — спасибо, что пришли. — Друзья мои, — произнесла она с гордостью, — это начальник моего мужа, сержант королевского суда!
Я покраснел, когда все посмотрели на меня. Как я ни любил Тамасин, налет снобизма в ее натуре иногда смущал меня. У нее за спиной я увидел, как Барак подтолкнул Николаса и подмигнул мне. Я склонился над Джорджем, который уставился на меня бессмысленными глазенками.
— С днем рождения, малыш! — коснулся я его пухлой щечки.
— Спасибо, что пришли, — тихо повторила Тамасин, — и за то, что сделали для нас за все эти годы.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил я. — Лучше?
— В добром здравии и настроении. — Оглядев комнату, хозяйка дома удовлетворенно улыбнулась. — Наша вечеринка проходит хорошо.
Я ощутил укол совести при мысли, как мы с Джеком обманываем ее, и сказал:
— Мне нужно поговорить с Гаем, он остался в одиночестве.
— Хорошая мысль.
Я подошел к своему старому другу.
— Что, Мэтью? — нейтрально спросил он.
— Тамасин говорит, что ей лучше.
— Да, все идет так, как должно. А как у тебя дела? — Врач пристально посмотрел мне в глаза.
— Неплохо.
— Рука у Джека заживает. Как и рана на груди у юноши. Оба избежали заражения.
— Я знаю.
И тут Малтон тихо спросил:
— А это дело, в котором их ранили, как оно — разрешилось?
Я замялся. Мне не хотелось врать еще и ему.
— Так я и думал, — тихо сказал он. — Это в духе Джека. Сорок лет я внимательно наблюдаю за людьми — это часть моего ремесла. Думаю, Тамасин что-то заподозрила, когда его ранили, хотя теперь, кажется, успокоилась. Но она ждет ребенка, Мэтью, и в прошлом потеряла одного. Если что-то случится с Джеком…
— Гай, — с неожиданным жаром сказал я, — иногда человек выполняет долг, дает клятву, и иногда, чтобы выполнить клятву, ему нужна помощь!
— Мэтью, я лишь знаю об одной твоей привязанности, которая позволяет тебе подвергать себя — и других — опасности. Я думал, королева выпуталась из беды, в которую попала раньше, но, возможно, я ошибаюсь. Что ж, это ее дела, не мои. Я согласен, человек должен отдавать долг чести. Но когда он вовлекает других, то должен думать и о них.
— Гай…
Я ощутил что-то на руке и, взглянув вниз, увидел большое водяное пятно на рукаве. С неба стали падать крупные капли, и Барак скомандовал:
— Все в дом! Пошли, женушка, спрячь Джорджа!
Мы все вошли в дом, а дождь превратился в ливень. Несколько женщин помогли Джейн спасти сласти, пока те не промокли. Когда мы оказались в гостиной, я оглянулся, ища Гая, но тот исчез.
Глава 27
Я пробыл там еще немного. Снаружи непрестанно стучал дождь, а потом до нас донеслись раскаты грома. Отсутствие Гая не осталось незамеченным. Я сказал Тамасин, что ему стало нехорошо, и вскоре ушел сам. Гроза закончилась, и когда я шел домой, в воздухе пахло сыростью и странной свежестью, несмотря на хлюпающую под ногами отвратительную бурую слизь из грязи и нечистот.
Придя домой, я услышал из кухни женские рыдания. В прихожей со смущенным видом стоял кавалер Джозефины Эдвард Браун, вертящий в руках шапку.
— В чем дело? — резко спросил я. Эдвард казался мне порядочным молодым человеком. Если это он чем-то обидел мою служанку…
— Это любезная Броккет, сэр, — торопливо ответил Браун. — Мы с Джозефиной вернулись и нашли ее в смятении на кухне. Простите, что жду в вашей прихожей, сэр, но Джозефина меня выставила.
— Ладно.
Я пошел к женщинам. Агнесса Броккет сидела за столом без чепца, обхватив голову руками, а рядом с ней сидела Джозефина. Когда я вошел, Агнесса подняла голову, и спутанные ореховые волосы упали ей на лицо.
— Что стряслось? — спросил я.
Молодая служанка ответила:
— Миссис Броккет получила ужасные новости от родственников, сэр. Когда мы с Эдвардом вернулись, я увидела, что она плачет. Все будет хорошо, я позабочусь о ней.
Агнесса посмотрела на меня:
— Извините меня, я лишь глупая женщина…
— Где Мартин? — спросил я.
— Отправился в город, сэр. — Миссис Броккет с заметным усилием попыталась взять себя в руки, вынула носовой платок и вытерла глаза. — Ему не очень понравился доставленный от мастера Дава хлеб, и он отправился с жалобой. Пожалуйста, не говорите, что видели меня такой, мастер Шардлейк.
— Я бы хотел знать, что случилось, Агнесса.
Женщина глубоко вздохнула и повернулась к Джозефине. Та растерянно посмотрела на меня, и тогда Агнесса тихо сказала мне:
— У нас есть сын, сэр. Наш единственный ребенок, и он попал в беду. Его дела пошли плохо, и сейчас он в долговой яме в Лестере.
— Печально это слышать, — ответил я.
Броккет покачала головой:
— Он был такой красивый, очаровательный мальчик… У него были такие планы выйти в люди в этом мире!
Я сел напротив нее.
— В этом нет ничего плохого.
Впервые за все время, что знал Агнессу, я увидел, как она нахмурилась.
— Мартин так не считает. Он думает, что каждый должен занимать свое место на социальной лестнице. Он всегда был строг с Джоном — думаю, потому мальчик и покинул дом так рано. — Она быстро взглянула на меня. — Но я не хочу плохо говорить о муже, сэр. Несмотря на свою строгость, он всегда души не чаял в Джоне.
— Как ваш сын попал в тюрьму, Агнесса? Может быть, как юрист, я смогу вам помочь…
Миссис Броккет грустно покачала головой:
— Слишком поздно, сэр. Джону удалось убедить нескольких инвесторов в Лестере ссудить ему денег, чтобы купить земли, принадлежавшие старым монастырям. Он хотел придержать их, пока цены на землю не вырастут.
— Они ссудили деньги без залога? — удивленно спросил я.
Агнесса печально улыбнулась:
— Джон, если захочет, может очаровать птиц на деревьях. — Но тут ее лицо вновь омрачилось. — Но цены на землю продолжили падать, кредиторы потребовали долг, возбудили иск, и весь прошлый год он просидел в лестерской тюрьме, где и останется, пока не выплатит долг.
— Печально это слышать, — повторил я.
— Мы с Мартином выслали ему денег — в том страшном месте, если у тебя нет средств на еду и одежду, останется только умереть от голода и холода. Он старается понемногу выплатить долг. Но это двадцать фунтов. Теперь Джон написал, что посланное не покрывает даже процентов и кредиторы говорят, что долг вырос. — Она покачала головой. — Боюсь, теперь он так и умрет в тюрьме. Прошлой зимой у него была закупорка в легких, а следующая зима там… — Она прервалась. — Пожалуйста, не говорите Мартину, что я говорила с вами, сэр. Это стыдно, а он такой гордый и не хочет, чтобы другие знали о нашей беде…
Я поднял служанке руку.
— Как хотите, Агнесса. Но, возможно, я мог бы что-то сделать…
— Нет, сэр, пожалуйста! Мы уже консультировались с юристом, и он сказал, что ничего сделать нельзя. Не говорите Мартину, — настойчиво умоляла женщина. — Ему будет… очень больно.
— Что ж, ладно. Но подумайте о моих словах. Я помогу, если смогу.
— Спасибо, сэр.
По тону Агнессы я понял, что она ничего не скажет мужу.
На следующее утро я пришел в контору рано, поскольку надо было наверстать упущенное по нескольким делам. Снова стояла жаркая и солнечная погода. Дома, когда я вставал, мне, как всегда, прислуживал Броккет. На лице его не было никаких признаков, что что-то случилось, и я понял, что Агнесса так ничего и не сказала ему о нашем разговоре.
Когда я уходил, Джозефина попросила позволения поговорить со мной. Я провел ее в гостиную.
— Агнесса Броккет просила меня поблагодарить вас за вашу вчерашнюю доброту, — сказала девушка. — Она попросила меня, потому что… ей стыдно.
— Ей нечего стыдиться.
— Она думает, что есть. И Мартин рассердится, если кто-то еще узнает. Это ранит его гордость, — добавила служанка с ноткой презрения в голосе.
— Я все думал, почему Броккет так редко выходит из дому, разве что на прогулки.
— И Агнесса никогда не покупает новую одежду.
— Наверное, все их деньги уходят на сына. И, Джозефина, это заставило меня снова подумать о том случае, когда ты застала Мартина за поиском чего-то в моих ящиках. Не собирался ли он в минуту отчаяния прибегнуть к краже?
— И я вчера подумала о том же, сэр.
— Это могло бы быть объяснением. Но у меня ничего не пропало, и ты не думаешь, что он потом снова занимался этим.
— Нет, сэр, не думаю. Я следила за ним. — Девушка едва заметно улыбнулась. — Думаю, он знает об этом. Наверное, поэтому он меня и невзлюбил.
— Ну, если это случилось в минуту безумия и никакого вреда причинено не было… Но такая ситуация не может продолжаться. Продолжай присматривать, хорошо? Сейчас у меня голова занята другим, но когда будет время, мне придется решить, как лучше поступить.
Джозефина улыбнулась, обрадованная заданием.
— Можете положиться на меня, сэр.
В конторе все уже работали — Барак и Скелли сидели за своими столами, а Николас раскладывал документы по ящикам, что уже давно следовало сделать. Не считая укоризненного взгляда Джона на опухшее лицо Овертона, все было как обычно в сентябре — я работал со своим персоналом, подготавливая дела для новой судебной сессии.
Но спокойствие продолжалось недолго. В полдень в дверь моего кабинета вошел Барак и закрыл за собой дверь.
— Появился Стайс, — серьезно сказал он.
Я отложил перо.
— Здесь?
— Да. Говорит, что есть новости. Привести его?
— Да. И заодно Николаса.
Стайс самоуверенно вошел ко мне в кабинет. Он был, как всегда, хорошо одет и с мечом у бедра — до последнего дюйма молодой джентльмен. Я не предложил ему сесть, и он посмотрел на нас троих с циничной ухмылкой.
— Снова все в сборе, а? — Он взглянул на Овертона. — У тебя пара прекрасных фонарей.
— Они проходят. Моя физиономия по крайней мере через несколько дней придет в норму, а твоя — никогда, — огрызнулся мой ученик.