Лопухи и лебеда Смирнов Андрей
– Счастливец… – вздыхает Жан-Мари. – Ты увидишь Кремль, Мавзолей Ленина…
– Балет Большого…
Николь хмурится:
– А я думаю, Дюрану в Москве придется нелегко. Компания у него – буржуазная, абсолютно правая.
– Ну почему? Парни из Сен-Клу – скорей левые…
– Все ребята из Эколь Нормаль, которых я знаю, – это всё буржуа… Но мы все-таки на тебя надеемся. Нужны прямые связи с советскими товарищами…
– Когда ты уезжаешь? – спрашивает Пьер.
– Завтра. Ночью уходим из Марселя. Мы расстаемся, надо выпить по стакану. Гарсон! Шабли, пожалуйста.
– Бокал?
– Бутылку! Почему мне так не везет? Если бы я прошел конкурс, я бы тоже учился в Эколь Нормаль, а через год бы тоже поехал в Россию… Какого черта я должен идти на войну, которую я ненавижу всей душой? Все равно это их земля, надо оставить их в покое и уйти…
– Я так не думаю, – говорит Пьер.
Николь возмущена:
– Ты не согласен с линией партии?
Официант приносит бутылку, откупоривает, наливает на дно бокала. Жан-Мари нюхает вино:
– Пахнет пробкой…
Официант принюхивается к бутылке:
– Извините, месье, мне кажется, запах шабли…
– А я вас уверяю, что пахнет пробкой! Пожалуйста, принесите нам хорошего вина…
– Что за буржуазные замашки! – иронизирует Николь. – Ты насмехался над господином Жиру, а сам?
– Почему я должен пить плохое вино? Да еще за эту цену!
Официант приводит метрдотеля.
– Месье?
– Мы хотим выпить хорошего вина. К сожалению, эта бутылка отдает пробкой.
– Поверьте, это аромат шабли…
– У вас есть шабли пятьдесят четвертого года?
– Разумеется, месье. Но оно в полтора раза дороже…
– Не имеет значения. Я угощаю… Зачем мне деньги в Алжире?
Дождавшись, чтобы метрдотель отошел, Николь дергает Пьера за локоть:
– Так ты считаешь, что Алжир должен оставаться французским?
– Да. Я бы голосовал за генерала де Голля.
– Нет, он совсем рехнулся! Я просто плюну и уйду!
– А пять поколений французов, которые поливали землю Алжира своим потом и слезами? Их кости гниют в этой земле. И вот так запросто взять и вышвырнуть их? Тебе это кажется справедливым?
– Пьерро, ты не замечаешь, как съезжаешь все дальше вправо. Все-таки сказывается, что вы оба из буржуазной среды…
– Это ты мне говоришь? Я работаю с одиннадцати лет. Рабочий класс – это я. Я работал полтора года на заправке и четыре года в мастерской автосервиса…
– Как я ему завидую! – Жан-Мари оживляется. – Я встретил Жюля, он только вернулся из Москвы, с фестиваля молодежи. Там было две тыщи французов – и никакого железного занавеса! Жюль в восторге от русских девок…
– Это все, что он увидел в стране социализма! Жюль всегда был мелким буржуа в душе…
Метр приносит бутылку, демонстрирует ее Жан-Мари, откупоривает, наливает на донышко. Жан-Мари обнюхивает, пробует.
– Отлично! Вот это настоящее шабли…
Он разливает вино.
– Хватит, Николь. Даже Маркс учит, что пролетарий должен уметь расслабиться…
– Никогда Маркс подобных глупостей не писал.
– Ну, может, Энгельс… В кого ты такая строгая?
Она смеется:
– Мама говорит, что я никогда не выйду замуж. Она хотела сделать из меня девушку хорошего общества. Но я выбрала народ.
– Ну, чин-чин! – Он поднимает стакан: – Fare thee well! And if for ever, still for ever, fare thee well…[2] А небольшой поцелуй?
– На Пигаль… – презрительно советует Николь. – Масса вариантов…
– Отказать солдату! Да меня, может, завтра убьют… Последний поцелуй!
– Ну, так и быть…
Она подставляет лицо. Жан-Мари целует ее в губы. Поцелуй затягивается. Она мычит, вырывается, он ее не выпускает. Пьер смеется.
В салоне самолета ТУ-104 объявляют по радиосвязи о начале посадки. Пьер пристегивается, приникает к иллюминатору. Самолет выныривает из облаков, ложится на крыло. Там, внизу, открывается Москва.
Наконец шасси касаются земли, самолет бежит по дорожке.
Пассажиры спускаются по трапу и садятся в автобус.
Пьер переминается в очереди к окошку паспортного контроля. Пожилой, похожий на немца, красномордый господин ныряет в зал. Пьер подходит к окошку, кладет паспорт:
– Здравствуйте…
Из окошка на него подозрительно смотрит широколицый узкоглазый казах в форме пограничных войск. Он то поднимает взгляд на Пьера, то опускает на фотографию в паспорте. Листает паспорт и хмуро спрашивает:
– Какая цель вашего приезда?
– Стажировка в Московском университете…
– Где?
– В Московском Государственном университете имени Ломоносова…
Нагруженный чемоданом и сумкой, Пьер выходит в зал прилета.
Шишмарева, полная блондинка лет сорока с шестимесячной завивкой на голове, сердито отчитывает молодого шофера. В руках у нее табличка с надписью Pierre Durand. Пьер подходит к ней, здоровается. Лицо ее преображается, его освещает широкая сияющая улыбка.
– Добро пожаловать в столицу нашей Родины Москву!..
Она говорит так громко, что люди останавливаются и с любопытством разглядывают Пьера. Он не знает, куда деваться.
Видавший виды “москвич” мчится по шоссе. Пьер вертит головой по сторонам. Мимо мелькают деревянные избы и заборы. Шишмарева сидит рядом с шофером, повернувшись к Пьеру, и не переставая говорит:
– Гостиница очень комфортабельная, а через пять-шесть дней закончится ремонт, и мы вас переведем в общежитие на Ленинские горы. Не теряйте время, в Москве есть что посмотреть – театры, музеи. Изумительная прогулка по каналу имени Москвы с Речного вокзала! Вы знаете, что Москва – порт пяти морей?
– Откуда же пять? – удивляется Пьер. – Я карту, в общем, знаю, я в детстве марки собирал…
– Дело в том, что канал, построенный в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, не только привел в столицу волжскую воду, но и открыл путь в моря – Белое, Балтийское, Черное и Каспийское…
– Получается четыре…
– Белое, Балтийское, Черное, Каспийское… Какое ж пятое?
– Азовское вроде… – меланхолически роняет шофер.
– Тьфу ты, Азовское забыла! Попутал нечистый… Очень советую также съездить на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку…
В гостинице “Националь” Пьер захлопывает за собой дверь номера, ставит чемодан и сумку, подходит к окну. За окном – Кремль, Александровский сад, угол Красной площади.
Вот Пьер гуляет по Красной площади. У Лобного места его внимание привлекает молчаливая группа узбеков в халатах и тюбетейках. К Мавзолею тянется длинная очередь. Над входом надпись: “Ленин Сталин”. Начинается смена караула. Пьер проталкивается поближе.
Вот Пьер разглядывает коней Аполлона на фасаде Большого театра. На скамейках сквера шумная команда приезжих школьников с учительницей подкрепляется колбасой и молоком.
На Пушкинской торгуют арбузами с лотка. Пьер идет вдоль очереди, заходит в телефонную будку. Он листает записную книжку, опускает 15 копеек в автомат, набирает номер.
– Можно говорить с господином Чухновским? Здравствуйте, Николай Кузьмич, это Пьер Дюран, если помните. Да, я в Москве…
Пьер выходит из автобуса на Котельнической набережной и, задрав голову, рассматривает высотное здание. Он идет вдоль фасада, заходит в арку.
В кабинете писателя Чухновского Пьер шарит взглядом по фотографиям на стенах, по старинным книжным шкафам. Чухновский, сидя за письменным столом, говорит по телефону:
– …Анри Дюран, коммунист, участник Сопротивления, погиб в Равенсбрюке в сорок третьем… Ты книжку-то прочел? На рыбалке я дарил… Этот самый! А это – его сын. Между прочим, член партии, как и отец. Семью эту я знаю, я у них бывал в Париже. Помочь нужно, Сергей Васильич, тут без тебя не обойтись… Короче, мать у него русская, толковая очень женщина. Родственник ее был репрессирован в тридцатых, а потом она следы его потеряла. Кажется, брат двоюродный, или сводный… Пошарить можно там у вас? Может, он реабилитирован, может, он жив-здоров? Спасибо, кто бы сомневался… В Союзе? Да ничего хорошего, та же толкотня… Любка с мужем разошлась, пацан теперь без отца растет… Баньку новую поставил. Приезжай!
Он кладет трубку.
– В общем, так… Вас найдут, примут и попробуют помочь.
– Спасибо. Это всё ваши книги?
– Это вот чешское издание. Венгерское, польское. Голландское… Западные издатели с нами не больно церемонятся. Вон бельгийцы перевели молчком и даже авторских экземпляров не прислали, я случайно в Лондоне купил…
Просторная гостиная обставлена карельской березой. По стенам живописные полотна в золоченых рамах. За столом ужинают Чухновский, его жена Зинаида Пална, дочь Люба с пятилетним сыном Витькой и Пьер. Чухновский наливает вина жене и дочери, водки – Пьеру.
– Я же помню, как ваша мама звала вас по-нашему – Петя. Не возражаете, если мы вас будем звать так же?
– Мне будет очень приятно, – улыбается Пьер.
– Ну, Петя, с приездом!
Они чокаются. В коридоре звонит телефон. Зинаида Пална выходит. Пьер распробовал закуску.
– Очень вкусно…
– Угощайтесь. Устриц у нас, правда, нету, зато будет настоящая русская селянка. Закуска вся, конечно, под водку. Селедочка, грибки, капустка бочковая…
Возвращается Зинаида Пална:
– Из Союза звонили.
– Ильин?
– Просил перезвонить… В ноябре съезд писателей в Болгарии.
– В Болгарию пусть сам едет… Ульяна! Как там селяночка?
В дверь заглядывает раскрасневшаяся кухарка Ульяна, полная женщина лет пятидесяти, в фартуке и наколке.
– Дак перестоит же, Николай Кузьмич! Готово давно…
– Давай…
Ульяна приносит супницу, собирает тарелки из-под закуски, принимается разливать суп. Пьер разглядывает большую картину на стене:
– Неужели… Айвазовский?
– Он самый… А вот это Шишкин.
– Подлинник?
– Я копий не держу… – усмехается Чухновский. – Молодец, Петя! Знаете русскую живопись?
Он чокается с Пьером. Дочь Люба и ребенок встают из-за стола.
– Нам пора на боковую…
Ребенок бежит к Чухновскому, тот поднимает его и целует:
– Спи спокойно, барбос…
– Спокойной ночи, деда.
Пьер пробует суп:
– Изумительно…
– Э, брат… Это старинный рецепт, Елена Молоховец – классика русской кухни. Тут одного мяса четыре вида…
– Четыре?
– Говядина на кости, копченый язык, сосиски и телячья почечка…
– Я вам очень благодарен, Николай Кузьмич. Без вашей помощи я бы не знал, куда обратиться. У вас другая система. Мне советовали писать письмо в Верховный Суд или в Верховный Совет…
– Тут ни суд, ни Верховный Совет помочь не могут. Только госбезопасность.
– Значит, госбезопасность – по-прежнему главная? Как при Сталине?
Чухновский хмурится:
– Я этого не говорил. И не надо ловить меня на слове…
– Простите… Мне просто интересно.
– Чего ты раздражаешься? – говорит Зинаида Пална с натянутой улыбкой. – Он же все-таки француз… Лучше объясни.
Чухновский, не глядя на нее, набивает трубку, разжигает.
– Только учтите – я с вами сейчас говорю не как с заезжим иностранцем, а как с коммунистом… Про Двадцатый съезд партии вы, вероятно, слыхали. И закрытый доклад Хрущева наверняка прочли. Я знаю, у вас его буржуазные газеты печатали, а коммунисты французские от него открещивались, как могли… Так вот, Петя, сегодня это другая страна, не та, что была при Сталине. И органы госбезопасности во многом другие. И люди там поменялись, и установки другие…
В коридоре звонит телефон. Зинаида Пална выходит.
– …Может быть, главное, что удалось Никите Сергеичу, – вернуть контроль партии над органами…
В дверь заглядывает взволнованная Зинаида Пална:
– Беляев!!!
– Извините!
Чухновский поспешно откладывает салфетку и выходит.
Пьер остается один за столом. Из других дверей бесшумно появляется Люба и садится за стол. Некоторое время они молчат, доносится громкий голос Чухновского. Возвращается Зинаида Пална, садится, прислушиваясь к разговору в коридоре.
– Все-таки откуда у вас такой хороший русский? – спрашивает Люба.
Пьер улыбается:
– Мама баюкала меня по-русски… А вы учитесь или работаете?
– Сейчас я временно не работаю. А вообще я закончила восточное отделение истфака…
– Арабский?
– Хинди.
Чухновский говорит по телефону в коридоре.
– …Я все высказал на последнем секретариате… Нет, я не мнительный, Пал Иваныч! Депутат, лауреат – оказывается, это все не имеет значения… А вы посчитайте! Статья в “Литературке”, абсолютно хамская и бездоказательная. Из делегации в Италию меня в последний момент убрали, и буквально через два дня я узнаю, что “Советский писатель” вынул книгу из плана под надуманным предлогом! Это все как? Случайности? Совпадения? Пожалуйста, я готов к серьезному разговору…
– А чем занимается ваша мама? – спрашивает Пьера Зинаида Пална.
– Это… очень интересно. У мамы… забыл, как по-русски… Она чувствует запахи, аромат…
– Обоняние…
– Да, да, обоняние… У нее такой талант от природы, особенная чувствительность к аромату. Перед войной она работала для Коко Шанель. Вы знаете Дом Шанель?
– Духи? – усмехается Люба. – Конечно…
– Да, парфюм… Она очень хорошо зарабатывала у Шанель. Когда арестовали отца, мама четыре месяца была в гестапо. Ей сломали ключицу, она неправильно срослась. И ее талант пропал, она перестала чувствовать аромат…
Входит Чухновский, садится за стол, разливает водку.
– Ну чего ты так заводишься? – вздыхает Зинаида Пална. – Чего ты нервничаешь?
Чухновский мрачен.
– Оказывается, я мнительный… А то я не знаю, кто под меня копает!
Он чокается с Пьером.
– Сколько же вам было лет, когда маму забрали в гестапо? – спрашивает Зинаида Пална.
– Одиннадцать.
– И вы остались без мамы, без папы? Как же вы справились?
– Пас коров в Оверни, в деревне у родственников отца…
– А мама?
– После войны мама работала два года в Нью-Йорке, в аппарате Объединенных Наций как переводчик. А сейчас работает у “Галлимар”, это большой издательский дом… Она, как это? Agent comptable… Кто деньги считает…
– Бухгалтер?
– Да, да, бухгалтер… Вот она…
Он достает бумажник, раскрывает и протягивает фотографию Зинаиде Палне. Она рассматривает фото, потом передает его Любе.
– Красивая женщина…
– Правда, мама была очень красивая…
– А сколько лет вашей маме?
– На этой фотографии – пятьдесят три.
– Как пятьдесят три? – Люба поднимает на Пьера растерянный взгляд. – Не может быть!
– Это я снимал в Ницце в прошлом году. Она очень трудно переживает свой возраст. Красота уходит…
Зинаида Пална встает и выходит. Люба возвращает фото Пьеру и тоже встает.
– Николай Кузьмич, я бы хотел попасть за кулисы Большого театра в Москве и Кировского в Ленинграде. Меня интересует судьба Мариуса Петипа, француза, который создал русскую школу балета. Мне нужно получить доступ в архивы. Не могли бы вы мне помочь?
Чухновский с досадой вертит рюмку в руке.
– Мой тебе дружеский совет: не болтай лишнего. И не доверяй никому…
Поздно вечером Пьер едет в метро. Вагон полупустой, в углу спит пьяный в пиджаке на голом теле, молодая парочка держится за руки, да в другом конце вагона громко разговаривает компания молодых парней.
На станции “Проспект Маркса” открываются двери, Пьер выходит.
Подойдя к гостинице, Пьер оборачивается.
Манежная площадь безлюдна, ползет одинокий грузовик. В тусклом свете фонарей вдоль Александровского сада тащится прохожий. Оживают куранты на Спасской башне, отбивая четверти. Наверху гостиницы “Москва” разом гаснет освещение в кафе “Огни Москвы”. В ночном небе горят рубиновые звезды на башнях Кремля.
В номере Пьер выдвигает ящик стола и цепенеет – ящик пуст. Он принимается лихорадочно шарить по ящикам, хватает куртку, ощупывает карманы.
В коридоре взволнованный Пьер объясняется с невозмутимой дежурной по этажу.
– Да вы не переживайте, это какое-то недоразумение… Все найдется, разъяснится. Это “Националь” – у нас не воруют. Вы поглядите как следует, чего-нибудь напутали, куда-нибудь не туда положили…
За столом в номере сержант милиции составляет протокол. Другой милиционер с погонами младшего лейтенанта расхаживает по комнате, оглядывая беспорядочно разбросанные вещи. Пьер выдвигает ящик, показывает.
– Вот сюда я положил паспорт и деньги…
– Вы сядьте и успокойтесь, – советует младший лейтенант.
Сержант спрашивает:
– В котором часу вы покинули номер?
– Точно я не помню… Около шести часов.
– Около восемнадцати… А вернулись?
– В полночь. Я зашел в гостиницу, как раз куранты били…
– Ноль ноль пять… Где вы находились между восемнадцатью часами и нолем?
– Меня пригласил писатель Чухновский…
Младший лейтенант заинтересовался:
– Депутат Верховного Совета? Какой Чухновский?
– Да.
– Вы с ним знакомы, что ли? Откуда вы его знаете?
– Он приходил к нам в Париже. Он писал о моем отце…
– Он кто?
– Кто?
– Ваш отец? Чем он занимается?
– Он погиб в немецком лагере. Он участвовал в Сопротивлении.
– Паспорт французский? – строго спрашивает сержант.
– Да. Я гражданин Французской Республики.
– Денег сколько было?
– Три тысячи двести франков…
Младший лейтенант вздыхает:
– Ладно, разберемся…
Он смотрит в окно. И Пьер невольно поворачивает голову. Над Красной площадью занимается рассвет.
Читать бесплатно другие книги:
