Лопухи и лебеда Смирнов Андрей

Подходит Александр, валится на траву, встряхивает мокрой головой.

– Лихоманка его крутить… – ворчит Парамоновна. – Чего телепаешься туды-сюды, спать не даешь…

– Ужасно как выпить хочу. Хужей лихоманки…

– Возьми вон в корзинке, наливочка у меня с собой, разговенная… Охальник, а поешь больно пронимательно.

– Дотерплю… – вздыхает он. – Причаститься хочу завтре… А уж после, видно, запью.

Парамоновна укоризненно качает головой:

– Жидов-то зачем хвалил? Срам какой… Они же Христа нашего распяли.

– Дак он сам-то кто был, Исус? – сердито отвечает Александр. – А апостолы все двянадцать? А Богородица?

С перепугу Парамоновна садится, оглядываясь по сторонам, крестится:

– Да ты очумел! Ай он не русскай?

– Где оно все было-то? В какой такой стороне?

– У святом граде Ерусалиму, – с готовностью отвечает она.

– Тама жиды живуть, и царство у их жидовская.

– Богородица, что ли, жидовка? Энтого никак быть не можеть…

Не дождавшись ответа, она ложится, охает, переворачивается на другой бок.

– Ах ты Господи! – вздыхает она. – Я-то, дура, чаяла, что они его за нашу веру православную… А выходить, свои своего, да гвоздями! Ну, энто мы видали, энто по-нашему…

В полутьме храма слышен голос псаломщика, читающего часы. Время от времени его заглушает пение:

– Преподобный отче Серафиме, моли Бога о на-а-ас…

Толпа течет к возвышению, на котором стоит иеромонах возле серебряной раки с мощами угодника.

Палашка задыхается, плачет. Александр берет Палашку у Варвары, сажает на плечи.

По ступенькам поднимаются Парамоновна с Нюркой, встают на колени, прикладываются к раке. Иеромонах читает молитву:

– Угаси огневицу, укроти страсть и всякую немощь таящуюся, буди врач рабы твоея Анны, воздвигни ея от одра болезненна…

Он накрывает Нюрку воздухом, крестит.

Несут молодого парня с гноящимся лицом, с тяжелыми, неподвижными ногами, поднимают его по ступенькам. Старуха мать колотится головой об раку:

– Помози, батюшка преподобный, надёжа наша!

Парня переворачивают, подносят лицом к раке, он прикладывается.

Варвара взбирается по ступенькам. Александр протягивает ей Палашку.

– Звать как?

– Палагией, отец…

Варвара, в слезах, припадает к раке.

В огромном переполненном соборе стоит туман от свечей и ладана, от человеческих испарений. Все пространство залито золотистым светом. Хор начинает “Херувимскую”, по толпе пробегает вздох.

Варвара шепчет слова псалма, утирая слезы, – никогда еще ей не приходилось видеть такое столпотворение народа, таких важных попов, такую красивую службу.

Выносят Святые Дары. Потир с вином несет древний белобородый архиерей.

– Великого господина нашего государя императора Николая Александровича Всея России да помянет Господь во царствии своем…

Сзади в толпе раздается судорожный крик. Варвара оборачивается.

Нюрка, крестница Парамоновны, отбивается от мужиков, которые пытаются ее утихомирить. С перекошенным лицом она колотится в конвульсиях, кричит, лает. Рядом суетится Парамоновна.

Все покрывает бас дьякона:

– Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы…

В тени под липами Варвара с дочкой сидят на траве. На платке разложена нехитрая снедь. Вокруг неторопливо движется толпа.

– Господи, благодать-то какая! – вздыхает Варвара. – Сейчас кваску напьемся – и до дому, к тятьке. Кушай, ягодка, кушай на дорожку…

У трапезной послушник в белом подряснике торгует квасом.

– Налей, батюшка, на копеечку, – просит Варвара.

– Архиерейский квасок, на меду, – ласково говорит послушник. – Такого, как у нас, нигде не сыщете.

Варвара видит, как люди с разных концов устремились на площадь к собору. Странников как ветром сдуло с лужайки. Безногий нищий на тележке мчится, петляя между бегущими.

Из дверей собора выходят священники. Несут большую икону.

– Вишь, Палашка, – говорит Варвара. – Батюшка старшой вышел. Должно, крестный ход будя, поглядим…

– Война открылася, – объясняет послушник. – Государев манифест читают.

– Матерь Божия, спаси и сохрани! – крестится Варвара. – С туркой, что ли, война?

– С германцем.

Вся площадь запружена людьми. Толпа слушает в напряженном молчании. Всхлипывают бабы, крестятся старики.

На ступенях собора белобородый архиерей в очках читает манифест:

– …В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение царя с его народом, и да отразит Россия, поднявшаяся, как один человек, дерзкий натиск врага. С глубокою верою в правоту нашего дела и смиренным упованием на всемогущий промысел, мы молитвенно призываем на Святую Русь и доблестные войска наши Божие благословение. Дан в Санкт-Петербурге в двадцатый день июля, в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот четырнадцатое, царствования же нашего двадцатое. Николай…

Архиерей дрожащей рукой снимает очки, лицо его залито слезами. Дьякон поднимает орарь, громовой голос летит над площадью:

– Спаси, Господи, люди твоя…

Толпа валится на колени.

– …Победы над супротивныя даруя…

Появляется трехцветный флаг. Немолодой господин в пенсне взбегает по ступенькам, размахивая флагом перед толпой.

Как только смолкает молитва, раздаются крики:

– Бей немца!

– Да здравствует Россия!

– С нами Бог! За Русь святую!

– Государю императору ура!

“Ура!” подхватывает вся площадь. Где-то запели гимн. Низкий голос дьякона вплетается в хор:

По дороге идет сильно поредевшая толпа богомольцев. Варвару обгоняет телега с мужиками. Один из них лежит, подпирая голову рукой. Варвара узнала Александра.

– Вишь, бабенка знакомая! – засмеялся Александр. – Все грехи отмолила? А я, вишь, пострадать хотел, святости набраться, ан не вышло, загулял я с ими, злодеями…

Варвара молча шагает за телегой.

– А пойду-ка я лучше на войну, – рассуждает Александр, ни к кому не обращаясь. – Може, и я на чего-нибудь сгожуся. Авось завалю германца, какой пожиже.

– Он тебе живо обротаеть…

– И на колбасу!

Мужики хохочут. Александр улыбается Варваре:

– Тоже не худо. Обратно сказать – кому я нужон? Невелик убыток… А тама я еще кренделей-то наваляю, пущай ружье дадуть.

Дорога раздваивается, телега сворачивает в одну сторону, Варвара – в другую. Александр спрыгивает на землю, подхватив котомку.

– Ну вас, ребяты, надоели! Чай-сахар!

И бегом догоняет Варвару.

– Ай не признала? А я вот он – человек Сашка, на ём сермяжка, на пузе мочало, не сказать сначала? С тобой пойду.

– Пьянай, что ль?

– Обязательно пьяный! В самый раз успел! Вина теперя не велено давать через энту войну, в кабаке свечами торговать будуть.

– Брешешь! – удивилась Варвара.

– Царь-то дюже хитрый. Немец-то пивом нальется, а мы насухую воевать будем. Тверезые мы куды свирепей…

Начинается дождь. Варвара вытаскивает девочку из пехтеря, берет на руки.

– Сейчас как вдарить! – озабоченно говорит Александр. – Дунем-ка прямоходом, версты на три ближе выйдеть…

Дождь льет как из ведра. Посадив на плечи Палашку, Александр бежит через поле и орет:

– Кому девчурку-снегурку, налетай – подешевела! Бежим до рынку, просим полтинку, кто дасть пятак, отдам за так!

В заброшенной риге Варвара с Палашкой сидят, зарывшись в солому, в уголке, куда не достает вода. Воротина валяется на земле, в зияющий проем далеко видно поле, буераки, ракиты у ручья, дрожащие под дождем.

Александр стоит на глиняном току под навесом, строгает палку.

Он заходит в ригу. На земле рядом с его котомкой стоит початая бутылка, разложены хлеб, груши, пучок луку.

С удивлением Варвара замечает, что по лицу его текут слезы.

– Ты чего? – с опаской спрашивает она.

Он отрывается от палки, застывает, глядя на дождь.

– …Вспомню, как она тама стоить у креста. А сыночка родимого стучать-приколачивають, железо ему в белые ножки загоняють… Ну, как же ей на энто глядеть! Она ж баба, хоть и Богородица…

Мерно шумит дождь, поле подернулось дымкой.

– В монастыре у нас, в Лебедяни, как зачнуть акафист “Всех скорбящих Радосте”, так слезми-то и обольюся. Слова-то какие жалостныя! “Странники и пришельцы все есмы на земли сей по глаголу апостолову: беды от врагов, беды от сродник, беды от лжебратии терпяще в лишениях многих и скорбех”…

Он улыбается виновато, утирая слезы.

– Чего ж ты так сокрушаешься? – растерянно говорит Варвара.

– Помру скоро. Знаменье была… чухонец мертвый приходил…

– Отчего это?

– Дак зарезал я его… – Он вздыхает: – Да ты не пужайся! Со слободскими подралися из-за девок. Как он зачал меня валять, чухонец энтот, бутылку мне об темечку всю изломал… Гляди, говорить, кончать тебе буду. А я лежу, склянку подобрал от бутылки. Как он размахнул, я ее и высунул… Посадили мене в острог натурально. Жилу спальную я ему нарушил, он скрозь и истек… Расстреляйте мене, говорю, самой страшной казнью, пострадать хочу на каторгу за грех свой. А судья тамошный как рявкнеть! Голос у его жестокий, в пот бросаеть. Куды, говорить, юрода такого на каторгу? И в монастырь на покаянию определил…

Варвара осторожно укладывает задремавшую Палашку, прикрывает ее платком. Александр пьет, протягивает Варваре грушу:

– Гляди, дуля какая налитая… А монастырское житие мне дюже по сердцу пришлася. Прижился я тама, как кот за печкей. Ночью колокол зыкнеть, сейчас сигай с лавки поклоны бить. Собрался послужить царю небесному, хотел посхимиться… А не взошел.

– Почто?

– Тоска заела, беда! Сижу в келейке-то, не удавиться ли, думаю. Гляжу – в окошке девка идеть, наша, воронежская, к отцу Нифонту, к старцу нашему. Идеть она, значить, ножкими толстыми загребаеть, как гуска… Вспомнил я, как отец игумен изъяснял: баба, мол, покоище змеино, дьяволов увет. А в груди – чисто мед потек. Врешь, думаю, того быть не можеть, чтоб сласть такую и на погибель Господь наслал…

Варвара тихо смеется.

– Хоть на тебе поглядеть – проста, как курица, а глаз все одно лисий, с секретом, потому – порода ваша такая…

Он подался к ней и поцеловал в губы. Варвара ударила его кулаком, вскочила:

– Как щелкану-то по морде по голой, мазурик!

Глядя на нее с простодушным удивлением, он протянул ей нож и палку:

– На, вдарь, – тоскливо сказал он, – полюбилася ты мне, девка.

Слышно было, как вода бурлит в ручье.

– Я ж те куры строю! – Он скорчил гримасу и развязно, как приказчик, сказал: – Ежели не изволите отвечать на мою пламень по всей форме, ужо мне известно, как скончать эвту постылую существованья!

Они смеялись, глядя друг на друга.

– Дай укусить.

Помедлив, она протянула ему грушу.

– Не так… – Он усмехнулся.

Она откусила кусок и высунула его в зубах. Они стали целоваться. Он шептал, смеясь:

– Зубы-то зачем счепила? Раствори вороты да язычок не прячь… Вишь, ловкая! Скоро смекнула…

Варвара тихо прыскала, отворачивала лицо, когда он щекотал ей ухо, потом стала забываться.

В глазах ее отразилось изумление, сменившееся испугом, она страстно закричала так, что девочка проснулась и заплакала. Александр отлетел, она кинулась к Палашке:

– Здеся мамка, здеся, не пужайся! Золотце мое, красавица мамкина…

Они бродят по ярмарке среди толпы. Оглушительно тарахтит музыка, со звоном несется карусель. Палашка поднимает крик, тыча пальцем в лошадок.

– Почем? – спрашивает Александр у карусельщика, достает медяки. – Эхма, была не была! На пару чаю хватить, да мне на косушку… Гуляй, Палашка!

Он сажает девочку на коня, наказывает крепко держаться. Под гром музыки Палашка, вся сжавшись от страха, пролетает мимо. Варвара не сводит с него влюбленных глаз.

– Батюшка у нас был на деревне, – рассказывает она. – Отец Илья, дюже ласковый. Мы с маманей к ему на поденку ходили. Cо скотиной уберемся, полы помоем, а уж в палисадничку самовар… Сидим с маманькой, чаю пьем, сколько хочим, и никто нас не забижаеть… Благодать! – Она опускает глаза. – Соскучился ты со мной…

Александр ухмыляется:

– Погоди, дай опохмелиться…

Они идут дальше. Здесь стоят хохлацкие возы, запряженные волами, груженные арбузами, дынями, кукурузой, баклажанами. В рядах жарится, шипит мясо, горами навалены огурцы, капуста, пшеничные хлебы.

– Опохмелюся и на сборную частю пойду, – говорит Александр. – Уж так надо…

Она шагает молча, глядя под ноги.

– Мало мине, мало… Ишо бы надо покрепче вдарить.

– Ай бредишь?

– По греху и расправа.

– Какой грех-то, где грех? – Он останавливается.

– Дак венчанная я… – горько улыбается Варвара.

– Что ж, что венчанная? Сама пречистая Иосифу обручёна была, а принесла от Духа Свята…

Она испуганно крестится:

– Чего брешешь? Бог накажеть…

– Накажеть – на то его святая воля…

Увидев вывеску трактира, Александр оживился:

– А я чаю – нету никакой вины. Все одного отца дети. Али господу веселей, ежели ты с тоски вянешь?

Слышится крик и улюлюканье. Толпа гонится за девчонкой-нищенкой. Зажав в ладони рыбину, она мчится вдоль рядов, ловко уворачиваясь от преследователей.

– Держи воровку!

Краснорожий мастеровой, колдовавший над телегой, выпрямился, привлеченный шумом. Девчонка оглянулась на бегу и врезалась ему в брюхо. Он упал, она полетела на него, послышался звон разбитого стекла.

Из трактира вывалилась компания мужиков поглазеть на происшествие. Истошно вопит нищенка. Александр морщится, беспомощно оглядывается на Варвару.

– Затопчуть, окаянные… – бормочет он. – Чисто собаки…

Он бросился в толпу. Варвара услышала его крик:

– Православныя!

На мгновение Варвара увидела окровавленное лицо нищенки, выпученные глаза. В рот ей запихивали кусок мыла, она судорожно икала.

– Хватай их, ребята, одна шайка!

Александру удалось вырвать девчонку, он загораживал ее, отталкивая чьи-то руки.

Варвара видела, как сзади него вырос краснорожий мастеровой. Мутный недоумевающий взгляд его шарил по толпе, он взмахнул рукой, в которой блеснул железный шкворень.

Варвара вскрикнула.

– Варькя, ты, што ль? – окликнули ее. – А мы с Крячихой приехали… Наших-то никого не видала?

Перед ней стояла Домашка, рядом с ней сгибался под тяжестью мешков ее муж Игнаха Слизень. Варвара тупо посмотрела на Домашку и отвернулась.

Толпа растаяла, появился городовой. Вокруг него стояло несколько зевак, сиделец в кожаном фартуке что-то объяснял ему, встряхивая рыбиной. Нищенки нигде не было видно, пропал и мастеровой.

Темное пятно расплылось на дорожной пыли вокруг головы Александра.

На рассвете Варвара идет по пустынной дороге.

Поля тонут в тумане. Она прислушивается – где-то журчит ручей.

Она спускается к берегу, укладывает на землю пехтерь со спящей Палашкой. Скидывает рубаху и юбку, забирается в воду. Она трет подмышки, грудь, спину, погружает лицо в воду. Выходит на берег, отжимает волосы.

За поворотом дороги открывается хутор. Туман редеет, клочья его поднимаются к небу. Варвара останавливается, увидев, что лошадь бродит по усадьбе. Она вытаскивает Палашку из пехтеря и пускается бежать.

Дым – а не туман – стелется по двору. Курится крыша шалаша над землянкой. На месте новой избы торчит закопченная труба печи. Бледным пламенем догорает на земле крыша сарая, искры вспыхивают в головнях.

На почерневшей траве посереди пепелища, раскинув руки, храпит Иван. Лицо его в саже, волосы и брови опалены, на лбу сочится ссадина. Варвара трясет его, кричит. Палашка плачет.

Иван открывает глаза, налитые кровью, бессмысленно смотрит на Варвару и, пробормотав ругательство, валится как подкошенный.

Землянка залита непривычно ярким светом – низкое закатное солнце светит в провалы крыши. В горнице беспорядок, следы пожара. Под лаптями Ивана хрустит битое стекло.

Варвара с Палашкой на руках стоит у печки, глядя, как Иван засовывает в мешок рубанок и стамески. Он берет каравай хлеба, режет пополам. Втискивает топор за подпояску, вешает на плечо связанные сапоги.

Варвара с Палашкой смотрят вслед Ивану, уходящему по дороге. У поворота он оборачивается. Варвара едва различает вдали темный силуэт на светлой дороге.

И Ивану видны только смутные очертания бабы с ребенком у ограды, белое пятнышко платка на Варваре и синее на Палашке.

А потом на дороге никого нет.

На путях пыхтит эшелон под парами. Маршевая рота грузится в вагоны. Офицеры курят на перроне. Топчется в ожидании толпа новобранцев. Гремит гармонь, пляшут двое пьяных. Купеческое многолюдное семейство стоит, окружив двух румяных парней-близнецов. На снегу дымит самовар. Нищенка с ребенком останавливается рядом, низко кланяется:

– Православныя, подайтя Христа ради погорельцам, будьте такие милосливыя…

– Второй батальон – стройсь! – разносится команда.

Все приходит в движение. Пронзительно гудит паровоз, кричат унтера. Рекруты торопливо хватают мешки и скатки, их целуют, крестят, они бегут в строй. Городовой подносит руку к козырьку.

Из церкви выходят люди после службы. Нищенка с ребенком кланяется:

– Подайтя Христа ради, православныя…

Это Варвара с Палашкой на руках.