Тэмуджин. Книга 4 Гатапов Алексей
– Ну и пусть они создают свое ханство. Мне они ничего не сказали, и что я должен теперь делать? Да и кому от этого будет плохо?
– Всем будет плохо! – Кокэчу, вдруг разом отбросив свою обычную сдержанность, зло заговорил: – Этот твой анда со временем такое может натворить, что втрое хуже Таргудая окажется.
– Ну, я-то рядом буду, обуздать его всегда смогу, – сказал Тэмуджин. – Меня он послушается.
– Когда он станет ханом и подомнет под себя всех, обуздать его даже ты не сможешь. Сейчас он как смирная собака, а получит над всеми власть – в бешеного волка обернется. И он уже показал себя на этой облавной охоте. Ты позволил ему стать тобши, всего лишь на три дня отдал ему власть, и что он начал вытворять? Ты ведь сам же удивлялся ему, разве не так?
Тэмуджин молчал, вновь чувствуя правоту шамана.
– А теперь подумай, что будет не через три дня, а через три года, в какую пучину наше племя он заведет. Умом он еще ребенок, а пылу и гордости как у чжурчженского хана, к тому же неумеренно пьет… Такой человек в ханы не годится, и если мы сейчас не пресечем его затею, потом все будем локти себе грызть.
– Ну, а что же мне делать? – пожал плечами Тэмуджин. – Пойти к нему и потребовать: откажись от этой затеи, ты не будешь ханом? Или ездить по куреням, к тем же борджигинам, и призывать их: не избирайте Джамуху, он погубит вас? Это будет смешно, и я не могу вести себя так – все подумают, что завидую ему, хочу сам залезть на ханский трон.
– Мы уже знаем, что не станешь, – махнул рукой Кокэчу. – И потому не просим об этом. Но обещай, что потом, когда нойоны придут к тебе и скажут: «Стань нашим ханом», ты не откажешься.
– И когда это будет? – недоверчиво покосился на него Тэмуджин. – С чего это они вдруг ко мне придут?
– Видно, что раньше, чем ты думаешь, а приходят с этим тогда, когда деваться больше некуда, – уклончиво ответил Кокэчу, но взгляд его был тверд. – А когда и с чего – это лишь вечное небо знает.
Тэмуджин пристально посмотрел на него и, поняв, что у Кокэчу есть какие-то свои виды, промолчал, перебирая в уме услышанное.
Хотя он и знал, что ему суждено в будущем стать ханом, он не думал, что это может случиться так скоро и нежданно. Только недавно получив отцовское владение и едва освоившись на месте нойона, он считал, что время его ханства еще далеко. На стремление анды (если оно и было на самом деле) он смотрел как на такое же глупое ребячество, как однажды высказанное им желание выучить волчий язык. Но Кокэчу сейчас явно толкал его на ханский трон, а это уже не было шуткой. По молчанию Мэнлига было видно, что он полностью согласен со своим сыном.
Кокэчу, не дождавшись от него ответа, заговорил:
– Не хваля тебя, скажу: у тебя еще много недостатков для настоящего хана, но, кроме тебя, им стать некому. Ты ведь хотел навести порядок в степи, осенью даже предлагал нойонам вместе взяться за это, и что услышал в ответ? Они даже не поняли важности того, что ты им говоришь, решили, что ты жаждешь власти, – на большее ума у них не хватает, это все мелкие и ничтожные людишки. Единства в племени нет, а долго так продолжаться не может – татарский набег нам показал, как это опасно. А раз люди не понимают ничего, для того и нужен им хан, чтобы смотреть за всеми, вразумлять их словом и делом, держать всех в узде. Но если допустить к трону такого, как Джамуха, станет еще хуже. Поэтому хочешь или не хочешь, а время твое пришло. Ты хотел порядка, вот и берись за это. Или ты испугался, когда дошло до самого дела? – Кокэчу насмешливо прищурился.
– Ну, хорошо, раз нужно, – припертый доводами шамана и внутренне еще с трудом осваиваясь с неизбежным, согласился Тэмуджин. – Только сам я не буду никого призывать или уговаривать… Если захотят люди меня видеть своим ханом, тогда не откажусь…
– Вот и хорошо, – улыбнулся Кокэчу. – Пока от тебя ничего больше не требуется. Ну, а теперь мне пора.
Он с невесомой легкостью поднялся на ноги и пошел к двери мягким, звериным шагом, на ходу надевая свою волчью шапку. Когда он обернулся, у него было уже совсем иное лицо – не то, с которым он только что сидел и беседовал с ним. Вновь на Тэмуджина смотрел, будто пронзая насквозь, холодный, отчужденный взгляд. Казалось, мыслями он был уже не здесь, а где-то далеко. Кивнув на прощание, шаман легкой тенью вышел из юрты.
Тэмуджин смотрел ему вслед, на закрывшийся за ним полог, и на миг перестал верить в действительность происходящего. «Уж не сон ли это… – подумалось ему, и он незаметно ущипнул себя за кисть левой руки. – Нет, не сон, вот и Мэнлиг наяву сидит, почесывает бороду…»
Отбросив от себя наваждение, бодрясь, он обратился к нему:
– Ну, Мэнлиг-аха, как думаешь, сможет ли устоять наше войско, если и сюда придут татары?
– Они сюда не придут, – уверенно отозвался тот, глядя на огонь и о чем-то упорно размышляя.
– А почему ты так думаешь? – спросил Тэмуджин, почувствовав любопытство. Ему показалось, что тот знает что-то неизвестное ему, и загорелся желанием выведать у него все.
– Наши шаманы смотрели в ключевую воду, – просто ответил тот и кивнул в сторону двери, куда только что вышел Кокэчу. – Увидели, что татар скоро обуздает Алтан-хан[27]. Говорят, что он уже послал к ним своего Вангин-Чинсана, чтобы осадил их.
– А это кто такой?
– Чжурчженский дайчин-нойон[28], предводитель войск, стоящих на Длинной стене[29]. Он и присматривает за всеми нами – кочующими народами.
– Алтан-хану какая нужда останавливать татар? Ведь он всегда бросает между нами кости, чтобы мы почаще воевали между собою?
– Верно, ему выгодно, чтобы мы дрались, но при этом он смотрит, чтобы никто из нас не ослаб слишком, чтобы мог противостоять соседям. А если какое-то из степных племен слишком усилится, оно станет опасным для самих чжурчженей, поэтому Алтан-хан начнет его сдерживать, а если совсем распоясается, сам пойдет на него войной и при этом постарается истребить как можно больше людей. Татары это знают и потому будут ему послушны.
– А если усилимся мы?
– Тогда он будет помогать татарам.
Они поговорили еще немного, и Мэнлиг ушел. Оставшись один, Тэмуджин глотнул из чаши остывающего супа и вновь задумался.
На душе у него было смутно, мысли то о татарской угрозе, то о ханстве Джамухи и возможности самому стать ханом, перебивая друг друга, лезли в голову. Но не меньше взволновало его поведение шамана Кокэчу. Вновь он властно забирал его волю, отбирая у него возможность самому решать свою судьбу, внушая что-то свое, требуя послушания. Мэнлиг был смирен, но был заодно с сыном, и Тэмуджин чувствовал, что вновь они вместе, как три года назад, начинают верховодить им.
XVI
На встречу с керуленскими нойонами Джамуха взял всех своих дядей, чтобы показать, что теперь многочисленный джадаранский род полностью находится в его руках. А еще керуленские вожди должны были уяснить, что если джадараны в полном составе взялись за дело, значит, они просто так не отступятся и лучше им не перечить, чтобы не навлечь на себя их месть.
В ночь перед поездкой Джамуха собрал дядей у себя и объявил им о своем намерении стать ханом, рассказав о событиях на Ононе и о прибытии в его улус борджигинских родов.
Коротко объяснив суть дела, он строго предупредил:
– Завтра все поедем к джелаирам, там соберутся керуленские нойоны. Говорить с ними буду сам, а вы без нужды в разговор не лезьте, сидите молча. Если надо будет, я дам знак, и тогда уж не молчать и не лепетать под нос, а криком осаживать тех, кто будет против меня. Напомните им, как они в прошлом году прибежали к нам спасаться от борджигинов. Грозите, что если они сейчас откажутся присоединиться к нам, то пусть никогда потом не просят помощи, пусть их живьем съедают враги… Этим вы поможете мне поднять наш род. Вам ведь лучше называться ханскими сородичами, чем простыми нойонами, так или нет?
Те, изумленные новостью и дерзкими его помыслами, едва успевали осознавать смысл его речений и кивали согласно, поддакивали.
Ранним утром в сопровождении сотни охраны они выехали на восточную сторону. Джамуха ехал впереди, конь его трусил легкой дорожной рысью, а он, будто отрешившись от всего на свете, молчал всю дорогу. Суженными глазами оглядывая гребни ближних сопок, освещенные лучами поднимающегося солнца, он нетерпеливо покусывал губы, обдумывал предстоящий разговор. Перед дорогой он побрызгал западным добрым богам, прося помощи в трудных переговорах, и позволил себе выпить чашу арзы, чтобы поднять себе дух. Но хмель скоро выветрился из головы, а на душе, неведомо откуда появившись, поселилась какая-то гнетущая тревога. Как ни крепил он в себе твердость и решимость, как ни твердил себе, что сейчас он сильнейший из всех монгольских нойонов, внутри у него все же таилось какое-то расслабляющее, вяжущее ощущение неуверенности. Он гнал от себя это предательское чувство, бодрился, но оно не исчезало, сидело там, то усиливаясь, то ослабевая, и словно предрекало ему что-то нехорошее, страшное. Словно какой-то дух, добрый или злой, предостерегал его, говорил ему: «Не лезь в это дело, погубишь себя на этом пути».
Тяготили его и мысли о том, что нечестно поступает по отношению к Тэмуджину. Невольно он съеживался в душе, представив, как тот воспримет его поступок, когда узнает обо всем. Будто наяву слышался его удивленный голос: «Зачем ты это сделал, анда?» И от стыда он готов был провалиться сквозь землю.
Тревожил и предстоящий разговор с керуленскими нойонами. Заранее представлял он суровые, недоверчивые лица пожилых, многое повидавших в жизни нойонов – таящие насмешку, презрение… Смущала его разница между тем, что он говорил им в прошлый раз, осенью, как вел себя перед ними, и тем, что он должен был говорить и как должен был держаться перед ними сейчас. Тогда он был согласен с ними во всем, поддакивал им, когда они отвергали предложение Тэмуджина объединяться, устанавливать в степи общий порядок, а теперь самому приходилось призывать их почти к тому же – вступить в его ханство. Нойоны могли на это указать, спросить, почему он так переменился, а у него не было ясного ответа на это.
Вздохнув, он мысленно махнул рукой: «Обратного пути уже нет. А тому, кто хочет стать ханом, верно говорит Алтан, не нужны сомнения. Буду давить изо всех сил, и пусть кто-нибудь попробует мне противиться. Сами они что, честные и праведные, что ли? Все обманщики, каждый за свою шкуру печется. Потому и нечего считаться с ними, гадать о том, что они подумают».
Солнце приближалось к зениту, когда они прибыли в джелаирский курень. Спускаясь с западной стороны по склону сопки, они увидели тут и там по окрестностям кучки вооруженных людей с лошадьми, посиживавших у костров, – это были нукеры других керуленских нойонов, прибывших на совет.
Оставив охрану неподалеку от крайних юрт, они с несколькими нукерами въехали в курень. Было видно, что народ взбудоражен большим собранием нойонов. Между юртами сновало множество людей, они стояли кучками, пристально оглядывая приезжих. Чем ближе к середине куреня, тем больше народа виднелось вокруг.
У нойонского айла собралась большая толпа. На солнечной стороне юрт посиживали старики, мужчины помоложе стояли кругами, всюду сновали подростки. Люди будто нутром чуяли, что неспроста собрались нойоны и сейчас решается что-то важное, касающееся всех.
В айле у коновязей толкались разномастные лошади. Взбрыкивая, кусаясь между собой, они злобно храпели, то и дело издавая тонкое, переливистое ржание. На внешнем очаге под большим котлом горел огонь, женщины, перекрикиваясь, бегали из юрты в юрту, хлопотали; пахло вареным мясом.
Джамуху с дядьями, видно, давненько сторожили двое младших сыновей Тохоруна, парни лет тринадцати-четырнадцати. Они тут же, завидев его, кинулись к нему навстречу, с поклонами взяли его коня под уздцы, помогли сойти с лошади.
Скоро из большой юрты вышел сам Тохорун. С широкой улыбкой разводя руки, будто встречая самых дорогих гостей, он приветствовал:
– Уважаемые соседи, давненько вы не были у нас.
Из молочной юрты выскочила его жена, полная женщина с красивым прежде, как было видно, но уже начинающим портиться от морщин лицом.
– Проходите, проходите в дом… – с многократным поклоном приговаривала она.
Вдвоем они почтительно провели их в юрту, пропуская вперед. Джамуха, еще перед въездом в курень напустивший было на себя строгий, неприступный вид, собираясь всем показать свой суровый нрав, увидев подчеркнутое радушие хозяев, не выдержал и тоже улыбнулся, приветливо кивая им.
В просторной юрте, расположившись вдоль стен, посиживали около двух десятков нойонов. Перед ними стояли столы, тесно заставленные блюдами.
В пышных одеждах, собольих и лисьих шапках, нойоны неторопливо беседовали в ожидании начала совета. В основном это были те же, что и прошлой осенью: джелаиры, олхонуты, одноглазый элджигинский старик со своими, чжоуреиты, тархуды. Были и те, которых на прошлом совете Джамуха не видел: пятеро дурбэтов, четверо абаганатов, трое эхиресов, трое генигесов…
Эти были те самые генигесы, которые в позапрошлом году во время бегства борджигинов от онгутов вниз по Онону, настигаемые врагами, просили помощи у Таргудая, а тот, мстя им за прошлые споры, ответил: «Не буду я вам помогать, погибайте на этих холмах…» – и тем ничего не осталось, как перейти на сторону врагов. После, в прошлогодней войне между северными и южными монголами, они были на стороне южных, керуленских, да так до сих пор и оставались среди них…
Хозяин провел новых гостей на хоймор. Джамуху он усадил рядом с собой, пониже – его дядей. Керуленским нойонам, не ожидавшим, что джадараны нагрянут всей толпой, пришлось потесниться. Скрывая досаду на лицах, они молча ужимались, толкаясь, пересаживались в сторону двери.
Усевшись, Джамуха твердым взором обвел собравшихся, те выжидающе смотрели на него. Тохорун, сердито сдвинув брови, взмахом руки прогнал заглянувшую в юрту жену и начал совет.
– Ну, кажется, все собрались, поэтому будем начинать. А попросил нас всех собраться Джамуха-нойон, старший в роду джадаранов… – сказал он, с поклоном поворачиваясь к нему.
В голосе его, несмотря на благодушный вид, чувствовалось беспокойное напряжение, и Джамуха заметил такое же натянутое выражение в лицах присутствующих. С разных сторон устремлялись на него настороженные взоры. Однако, наткнувшись на его твердый, властный взор, нойоны отводили взгляды в сторону.
«Боятся, – удовлетворенно отметил Джамуха. – Поприжали хвосты. В прошлый раз все свысока смотрели на меня, а теперь, когда узнали, как я поступаю со своими врагами, испугались…»
– Джамуха-нойон уже известил нас, что предстоит важный разговор, – взглядывая то на него, то на остальных, почтительно продолжал Тохорун. – Что ж, наверно, он нам расскажет обо всем, давайте дадим ему первое слово.
Джамуха, уперев кулак в правое бедро, вновь обвел всех открытым взглядом. В груди у него словно волной прокатилась тревога: а вдруг они взноровятся, упрутся, как тогда, у Тэмуджина? Но он тут же взял себя в руки, успокоился: «Теперь они слабы передо мной, да и поздно им артачиться: кияты и другие борджигины стоят за меня… Татары грозят с востока… некуда им деваться. Но о татарах поначалу умолчу, повожу их, посмотрю, у кого какие помыслы, а потом уж…»
Выждав, он начал:
– Я не буду долго кружить вокруг, скажу вам прямо: пора нам создавать свое ханство. Без этого в наше время нельзя. Посмотрите вокруг, все приличные народы – найманы, кереиты, чжурчжени так живут, а мы чем хуже? В прежние времена и у нас были ханы, но их давно нет, а мы до сих пор не выбирали других. Но так нельзя жить – не получится у нас хорошей жизни вразброд. И я решил поднять ханское знамя. Нынче я приехал к вам объявить об этом и спросить: будете вы за меня или нет?
Высказавшись, он еще раз обвел глазами нойонов. Те, как было видно, не ожидали от него такого размаха и дерзости в своих устремлениях и теперь с великим удивлением смотрели на него. Переглянувшись в недоумении, некоторые зашептались между собой, другие продолжали молчать, опустив глаза, поджав губы.
Наступила тяжелая, вязкая тишина. Слышно было, как жужжали в юрте мухи и где-то далеко лаяли собаки.
Джамуха видел, что нойоны не рады его словам, но открыто выступить против него никто не осмеливался.
– Я вас спрашиваю, – повторил он. – Будете вы за меня или нет, говорите мне сразу, чтобы я знал.
– Подожди, Джамуха-нойон, – недоуменно развел руками одноглазый старик, вождь элджигинского рода. – Так ведь не делается: «надо нам ханство и говорите мне сразу». Надо сначала взвесить все, обговорить.
– Да, да, верно… – раздалось несколько голосов. – Надо обсудить все по порядку, подумать.
– Что ж, давайте обсудим, – сдерживая нетерпение, сказал Джамуха. – Я для того и приехал, чтобы послушать вас. Кто хочет сказать слово?
Нойоны вновь переглянулись между собой, пожимая плечами, но и на этот раз никто не осмеливался говорить первым. Джамуха, не выдержав, решил выложить другое свое припасенное слово.
– Я вижу, вы еще не знаете, что творится у нас вокруг. Татарский Мэгуджин-Соелту пришел с тремя или с четырьмя тумэнами войска и разгромил борджигинов на Улзе и Ононе. Угнал весь скот, половину народа забрал в рабство.
При этих словах нойоны испуганно встрепенулись, заозирались, будто опасность уже нависла над ними.
– Что-о?..
– Когда это случилось?
– Я ничего такого не слышал.
– А я слышал, будто за рекой появились какие-то кочевья. Но разузнать ничего не успел, потому что сюда спешил.
– Что же, выходит, борджигины не устояли против татар?
– А Таргудая тоже разгромили?
– А где сейчас сам Мэгуджин?
– Может, уже к нам приближается?
– Тише вы! Послушаем дальше…
Голоса понемногу смолкли. Джамуха сурово оглядел их, покачал головой.
– Вот видите, на племя напали враги, а вы и не знаете ничего. А почему? Да потому, что живете все вразброд. Каждый – как тарбаган, бегает вокруг своей норы и дальше соседнего холма ничего не знает. Так вас перехватают поодиночке, не успеете и людей своих собрать… Куда так годится? Вот и борджигины так же захотели жить, разбрелись кто куда, и поплатились. У них тысячи людей погибли, почти все жен и детей лишились. И что будет завтра, будут ли сами живы, – никто ничего не знает. И тогда наконец они образумились, поняли, что нужно объединяться, и пришли ко мне. Сто тысяч борджигинов сейчас стоят на моих летниках и просят меня поднять ханское знамя, чтобы я спас их от татар. А что я могу сказать им в ответ? Меня просят помочь, сделать как лучше, и как я могу отказывать соплеменникам? Я теперь и сам понял, что так будет лучше, и решил обратиться ко всем, кто имеет голову на плечах: давайте объединяться. И первым делом прибыл к вам, к своим соседям, поговорить, послушать, что вы на это скажете. Мне и самому захотелось посмотреть на вас: в то время как даже борджигины, вчерашние враги, пришли ко мне и просят стать ханом, то как же вы, свои, керуленские, поведете себя?
Нойоны все еще молчали. Лишь одинокий шепот донесся до Джамухи:
– Так и знал, что этим все кончится.
– Тихо ты…
И снова зависла тишина. Все сидели, пригнув головы, туго ворочая шеями, словно уже чувствовали на них тяжелое ярмо.
Джамуха видел, что своими словами он отрезал им все пути назад, и потому был спокоен. Он отпил из чаши айраг, вынул малый ножик для еды и взял из полного корыта мясистый бараний позвонок.
Искоса посматривая на нойонов, он размышлял: «Пусть теперь подумают, осознают, что деваться им больше некуда».
Он со вкусом прожевывал сочное, чуть недоваренное мясо молодой овцы, утоляя голод, когда раздался одинокий голос.
– А что же киятский Тэмуджин? – осторожно спросил хурхутский нойон. – Он тоже за то, чтобы вы стали ханом?
Остальные, встрепенувшись, оглянулись на него и тут же уставились на Джамуху, впившись в него любопытными взглядами.
Джамуха с трудом проглотил недожеванный кусок, быстро соображая, и, решившись, ответил:
– Да, мой анда стоит за меня. За кого же он будет, когда у нас с ним клятва побратимства? И порядок между нами заведен такой, что раз у меня улус вдвое больше, чем у него, старшим считаюсь я. Да и ведь наш с ним покровитель, кереитский хан, меня называет своим младшим братом, а анду – сыном. Этим он и установил порядок между нами. Помните, наверно, он говорил это прошлой весной, когда был в гостях у меня, – вы ведь все слышали. И Тэмуджин-анда признает это. Потому и на облавной охоте я был тобши, а он мне подчинялся. И сейчас сохраняется такой же порядок…
Джамуха говорил, и у него захватывало дух от того, что исходило из его уст, но он уже не мог остановиться и произносил все, что приходило ему на ум, помня лишь о том, что ему нельзя упускать своего, что он должен так же смело воспользоваться этим решающим мигом, как воспользовался тогда, когда схватился за нож и уничтожил своих дядей. И говорилось ему легко, он без труда находил нужные слова и уже видел по лицам нойонов, как веско и убедительно звучит на этот раз его речь: те сидели, поджав губы, со смирившимися взглядами. Явственно было видно: они теперь поняли, что деваться им некуда, что нужно соглашаться с неизбежным.
Под конец, когда хозяин пригласил всех отведать еды и принять по чаше вина, уже все согласно кивали, смиренно переговариваясь:
– Что ж, видно, другого пути у нас нет.
– Ничего не поделаешь, жизнь сама ведет к этому.
– Да это и лучше, чем все время сидеть одному и прислушиваться, не скачут ли враги, гадать, нападут на меня нынче или на следующий год.
– Татарам и до нас добраться не долго.
– Борджигины просто так не пришли бы сюда…
– Да и какая разница, кто будет ханом?
– Хан он и есть хан.
– Да и Джамуха неплох, – шептались в другом краю юрты. – Если не перечить лишний раз, можно и с ним прожить…
Тохорун, выслушав отрывочные разговоры нойонов, снова взял слово.
– Ну, что мы ответим уважаемому Джамухе-нойону? Согласны мы поднять его на ханский войлок?
От всех сказал одноглазый элджигинский нойон.
– Теперь, когда нам грозят татары и даже борджигины пришли и просятся в ханство, мы не должны оставаться в стороне. Все согласимся и встанем под единое знамя. Тут уж не будем противиться, куда все, туда и мы.
Домой Джамуха ехал довольный. «Первый задел уже есть, – думал он. – Алтан довершит дело с борджигинами, и тут уж, не теряя времени, надо будет поднимать ханское знамя…»
О Тэмуджине он уже не беспокоился, снисходительно думая о нем: «Что ж, присоединится он ко мне со своим тумэном – хорошо. А нет, так пусть откочует куда-нибудь и живет сам по себе. Под моим знаменем уже не меньше пятидесяти тысяч всадников наберется, силы огромные…»
XVII
В это же время Алтан разговаривал с борджигинскими нойонами.
Вернувшись от Джамухи и день отлежавшись дома, на следующее утро он отправился за реку, где расположились курени приведенных ими беженцев. На этот раз сопровождали его Хучар и двое нукеров.
Бури Бухэ и Даритая он еще позавчера, возвращаясь от Джамухи, решил с собой не брать. Те напились в гостях дарового вина и пили потом всю обратную дорогу: оказалось, что у Бури Бухэ в переметной суме был припасен большой туес арзы.
Почти у каждого бугра они останавливались побрызгать духам, не помня, что подносили у предыдущего. Увещевания Алтана, чтобы они умерили питие крепкого, не помогали. Хуже того, он едва не пострадал от буйного в пьянстве Бури Бухэ. В одном месте тот, вдруг разъярившись от его укоряющих слов, полез на него в драку. Алтан едва успел пустить коня вскачь и спастись от его медвежьих лап.
Под конец те двое упились так, что вместо слов издавали бессмысленное мычание, уже не осознавая того, что они делают, откуда и куда едут. Вели их коней за недоуздки нукеры. От невыносимого отвращения к ним Алтан ехал далеко впереди, чтобы не видеть и не слышать их.
Приближаясь к куреню, обессилевшие братья стали падать с седел, и если бы не нукеры, пришлось бы им спать в степи, став добычей для кровожадных мошек и комаров.
Не угомонились они и на другой день. Опохмелившись, пришли к Алтану, предлагая продолжить празднество, но он наотрез отказался, заявив:
– Вы как хотите, а я больше пить не буду!
Те ушли недовольные, а он тогда окончательно решил: «Завтра к борджигинам поеду без них; с утра они снова продолжат пить и будут такие же, как сейчас. От них и трезвых-то мало толку, а пьяные и вовсе испортят мне дело».
Они перешли реку вброд и, поднявшись на бугор, увидели бескрайнее скопище куреней, заполнивших все пространство от востока до запада. Курени отстояли друг от друга всего на двести-триста шагов, между ними жиденькими кучками паслись коровы и кобылы.
Отпустив поводья, они порысили к ближним юртам. У крайнего айла трое подростков играли в бабки. Алтан спросил у них:
– Это чей курень?
– Баруласский, – помедлив, негромко ответил ближний.
– А что это вас так мало? – спросил Хучар, с улыбкой глядя на них. – В бабки лучше большой толпой играть.
Он был рад видеть своих борджигинов на Керулене и не прочь поболтать с ними. Однако те не очень охотно вступали в разговор. Тот же парень смерил его неулыбчивым взглядом, сказал:
– Играли бы толпой, если было кому. Татары поубивали наших. Не знаешь разве?
У Хучара стекла с лица улыбка. Он хлестнул коня, догоняя дядю Алтана.
Нойоном у баруласов был молодой, восемнадцатилетний мужчина, отец которого погиб в прошлогодней войне с керуленскими монголами. Застав его спящим, Алтан попросил домочадцев разбудить нойона. Тот вышел, красными от сна глазами глядя на гостей.
– Долго спишь, – усмехнулся Алтан, посиживая на задке арбы. – Время, кажется, не такое, чтобы нежиться в постели.
– У нас тут всю ночь шла суматоха, к утру только успокоились, – сказал тот, скрывая смущение в легкой улыбке.
– А что, пировали вы, что ли?
– Тут не до пира было. Делили места, где кому ставить курени. А у нас ведь без споров да грызни не обходится. Никто не хочет с краю становиться, у каждого род не такой, чтобы на отшибе стоять. Ну, я не стал считаться ни с кем, хотя мои предки сидели повыше многих, поставил свой курень с этого края. Потом дозоры выставляли, у меня все молодые вышли на сопки. А у некоторых и выходить почти что некому…
– Большие дозоры тут ни к чему. Я же вам говорил, здесь вас никто не тронет, бояться нечего.
– Поначалу будто и не собирались, а тут старики шум подняли, да и у меня народ разволновался, мол, как на чужой земле ночевать без караулов, к тому же с краю стоим… Люди что-то пугливы стали в последнее время.
Они прошли в юрту, сели у очага. Жена нойона сноровисто накрыла стол, выставила угощение. Алтан принял чашу крепкого айрага и почувствовал, как свежеет голова, все еще тяжеловатая после выпивки у Джамухи.
Подкрепившись, он попросил хозяина собрать всех нойонов.
– Пусть прибудут одни, без всяких подручных да нукеров, – предупредил он. – Нечего тут толпиться, разговор будет важный.
Нойон с готовностью вышел из юрты, кого-то окликнул. Собрались подростки на конях и, выслушав его, поскакали в разные стороны.
Через короткое время вожди шестнадцати борджигинских родов, подъезжая один за другим, собрались в айле баруласского вождя.
– Пусть лишние люди отойдут подальше, а мы поговорим в твоей юрте, – сказал Алтан хозяину.
Нойоны гурьбой ввалились в юрту, стали рассаживаться. Выжидая их, Алтан слышал, как вполголоса переругивались те:
– Эй, подвинься!..
– Когда ты выше меня сидел?
– Ты что, на оба глаза ослеп?..
– Куда лезешь вперед других?..
Наконец все расселись и, утихомирившись, приосанившись, степенно поглядывали на хоймор.
– Ну что, все нашли свои места? – Алтан осуждающе покачал головой. – Мы ведь все братья, надо уметь и уступить друг другу, старших уважить, ну да ладно, об этом и потом можно поговорить, а теперь у нас другая забота. Надо нам обсудить то, как мы дальше будем жить. Вот вы теперь в улусе Джамухи-нойона, в надежном месте, где можно жить спокойно, без оглядок. Я вчера съездил к нему, сообщил, что вы прибыли, а он передает вам, что по-братски принимает вас на своей земле. Сказал он: пусть братья-борджигины живут привольно, восстанавливают силы, умножают скот. А что это за человек, Джамуха-нойон, я уже вам говорил, да и сами вы наслышаны, какие у него силы, ведь джадаранский род – первый на Керулене. Его и кереитский хан своим младшим братом зовет, а тот уж зря говорить не будет. Джамуха, конечно, молод, но пройдет несколько лет, и мы увидим, как он заматереет, а ведь мы и о своем будущем должны подумать. Жизнь в племени меняется, только слепой не видит этого. Раньше мы вокруг Таргудая держались, а сейчас, как говорится, белый камень треснул, ключевые воды пропали. И кто имеет на плечах голову, а не болотную кочку, должен подумывать: кто теперь будет старшим в племени, под чьим крылом мы все будем жить? А это большое дело, и здесь не мудрено ошибиться. Не примешь верного решения, а потом всю жизнь будешь жалеть об этом. И вот я подумал: нам лучше не ждать, не гадать, кто потом окажется наверху, а самим поднять над собой вождя. И тогда мы в этом ханстве первыми людьми будем. Так вот, я предлагаю нам всем поднять Джамуху на ханский войлок. Для этого я сейчас и созвал вас.
Нойоны удивленно переглянулись, пожимая плечами, и вдруг все разом заговорили, перебивая друг друга:
– Вот для чего нас привели в такую даль, а я-то думал…
– Надо было догадаться, что неспроста.
– Это и так ясно, что не просто так позвали…
– А теперь куда нам деваться?
– Не-ет, надо еще подумать.
– А что он за человек, этот Джамуха?
– Слух шел, будто за своим столом родных дядей зарезал.
– Оказывается, парень-то норовистый.
– Да пусть хоть всех своих порежет, нам еще лучше.
– Правильно, нам больше места будет.
– Ха-ха-ха.
– Э-э, не-ет, так дело не пойдет.
– От такого лучше подальше держаться.
– Боишься?
– Когда нож у твоего горла окажется, и тебе не до смеха будет.
– Ты еще молодой, потому заткни рот и других послушай.
– Может, и вправду, если мы его поддержим, на нас-то он не полезет?
– Да что вы говорите, тут о другом подумать надо.
– О чем?
– Поддержим его, а он потом на Онон войной пойдет, что тогда?
– Верно, с какой стороны мы окажемся?
– Нас потом свои же обвинят: скажут, кого вы на ханство подняли?
– Правильно!
– Да и где видано, чтобы ханом был не борджигин.
– Надо подождать с этим. Пока что поживем рядом, пока не утихнет смута, а там видно будет.
– Верно, потом, может быть, и возвращаться надо будет, а поставишь над собой хана, он и не отпустит…
– А мы и не спросим…
– Да что ты говоришь!
– А ты откуда знаешь?
Алтан, видя, какую сумятицу вызвало его предложение и что нойоны не могут прийти к общему согласию, решил повлиять на них веским словом. Он поднял руку, требуя тишины. Голоса стихли.
– Нойоны, когда вы не знали, как спастись от татарских нападок, где найти безопасное место, я вам указал его. Вы послушали меня, пришли за мной и правильно сделали: здесь единственное место, где нас никто не тронет. Поймите же меня и сейчас: без хана нам дальше жить нельзя. Извечный наш враг на востоке уже поднял голову, начал войну, а мы до сих пор не можем собраться, бродим, как овцы без пастуха, так почему же врагу нас не захватить? Мы ведь сами его приманиваем, когда у нас до сих пор нет ни старших, ни младших. Поэтому, если поскорее не объединимся – всем нам гибель!.. А Джамуха нынче самый сильный во всем монгольском племени. Что же вам тут непонятно, о чем еще можно думать?
Он возмущенно оглядывал лица нойонов, те растерянно молчали. Наконец кто-то у двери раздумчиво промолвил:
– Алтан верно говорит.
– Ну, раз так, придется поднимать Джамуху.
– А что, можно и его, лишь бы покой в степи был.
– Да уж, пока не поднимемся на ноги, пусть хоть восточный дух будет…
– Какой еще дух?
– Джамуха, вот какой.
– Ха-ха-ха…
– Ну что, договорились окончательно? – Алтан решительно повел разговор в свою сторону. – Ханом у нас будет Джамуха. И главное нам теперь не шататься, раз решили, так и будем держаться своего. Вы подумайте вот о чем: если мы сейчас поднимем его, то потом он и нас поддержит. Доли в добыче и места повыше – все у нас будет.
– Верно!
– Правильно говорит Алтан!
– Ну, раз все согласны, я сейчас же поеду к нему и скажу, что борджигины поднимают его на ханский войлок. – Алтан мигнул хозяину. – А сейчас давайте скрепим наш уговор…
– Подождите-ка вы!.. Эй, помолчите там! Дайте мне слово сказать, – среди общего шума раздался надсадный старческий голос.
Стало тихо, все примолкли и оглянулись на старика с длинной седой бородой, сидевшего посередине у правой стены. Это был Хорчи-Усун, нойон рода бааринов. Сердито оглядываясь по сторонам, он развел руками:
– Что слышат мои уши? Что это вы тут болтаете?! Послушайте лучше меня. Раньше к моим словам ханы прислушивались, не то что вы, вот и помолчите да хорошенько подумайте над тем, что я скажу. Я вот смотрю на вас и удивляюсь: как нынешние люди поглупели! Да разве так решаются большие дела? Один созывает всех и кричит: давайте этого сделаем ханом. Никто толком не знает, кто это такой, не выясняют, не обсуждают между собой, а уже все орут: «Давайте, давайте его ханом сделаем!» Были бы тут ваши отцы, плетей вам надавали бы так, что вы потом три месяца чесали свои зады. Они и сейчас слушают вас, должно быть, да удивляются… Надо ведь сначала подумать, какой из него будет толк, может ли он быть ханом. Ну, улус у него большой, а дальше что? Заслуги какие-то у него есть перед племенем? Чего-нибудь он сделал такого, что показало бы всем, что из него будет настоящий хан, а не одно только имя? И еще: когда выбирают хана, смотрят ведь и на других: есть ли еще кто-нибудь достойный. Сравнивают, выявляют лучшего. А я вам скажу, что у нас в племени есть такой человек – это Тэмуджин, сын киятского Есугея – тот, как вы помните, прошлогодней войне положил конец, позвав сюда анду своего отца, кереитского хана. Вот его великая заслуга перед племенем. Если бы не он тогда, еще неизвестно, живы были бы вы все сейчас или давно уж по буграм белели ваши кости. А этим летом он собрал отовсюду войска и меркитское племя разгромил так, что те разбежались по всем краям и не скоро еще соберутся. Он и отцовский улус восстановил, от Таргудая все владения вернул – в такие-то годы! Вот из него будет хан так хан.
– А чем же Джамуха плох? – спросил Алтан, покраснев от волнения, в упор глядя на него. – У него ведь войска вдвое больше…
– Я же не говорю, что он плох, – развел тот руками. – Я говорю, мы не знаем, какой из него будет хан, потому и не советую с ним спешить. Для тебя-то он, может, и подходит, потому что сестра вашего Ехэ-Цэрэна – его мать. Он твой племянник, тебе-то хорошо будет при нем, а нам каково будет, мы не знаем…
Алтан сурово сдвинул брови, громко прокашлявшись, начал было:
– Ну, вот что я скажу, нойоны…
Читать бесплатно другие книги:
