Тэмуджин. Книга 4 Гатапов Алексей

X

Рано утром Тэмуджин созвал семейный совет. Мать Оэлун сходила и позвала братьев в большую юрту. Те пришли приодевшиеся, в новых лисьих и выдровых шапках, в ременных поясах, со свисающими серебряными ножами и огнивами.

Поклонившись онгонам, братья расселись на мужской стороне. Не выспавшись, они молча поглядывали на мать и старшего брата, борясь со сном, выжидали начала.

С женской стороны сели мать, Бортэ и Тэмулун. Меркитского Хучу после поклона онгонам Хоахчин увела в молочную юрту.

Тэмуджин, оглядев всех, коротко огласил:

– По обычаю мы должны свершить обряд уложения ребенка в колыбель.

Хасар пожал плечами, щуря глаза на огонь:

– Так всегда и делается…

– Надо будет новую зыбку сделать, – подавляя зевоту, сказал Бэлгутэй. – А кто будет ее делать, кому закажем?

Тэмуджин ответил:

– Не нужно новой зыбки. Будем укладывать в нашу, родовую.

Братья подняли головы, недоуменно посмотрели на него. По их лицам было видно, что они этого не ожидали.

– Как это в нашу?.. – подал голос Хачиун и замолчал, опустив взгляд.

– Ну, говорите, – Тэмуджин требовательно посмотрел на Хасара.

Тот, только сейчас окончательно стряхнув с себя сон, выпрямился на месте. Словно услышав что-то нелепое, он коротко хохотнул.

– Разве нельзя обойтись без того, чтобы укладывать его в нашу зыбку? Почему бы ему другую, такую же не сделать?

Бэлгутэй поддержал его:

– Еще дед Тодоен говорил нам, что эту зыбку сам Хабул-хан своими руками сделал. Сказал, что это святыня рода, мол, берегите и гордитесь, что вашей семье досталась…

– Хабул-хан воевал с меркитами, – подхватил Хачиун. – А тут выходит, что в эту зыбку его же врагов станем укладывать?

Высказавшись, братья умолкли. Снова установилась тишина. Бортэ сидела, опустив голову, словно сейчас шел суд над ней, держа на руках младенца и напряженно ожидая решения. Мать с отчужденным лицом смотрела на огонь, сложив руки на животе. Тэмугэ украдкой поглядывал на других.

Тэмуджин, еще вчерашним вечером ощущавший на сердце враждебное чувство к ребенку, понимал братьев: и у них однажды испытанный страх перед меркитами, ненависть к ним не могли забыться так легко и безвозвратно. Он решил разумными доводами переубедить их.

Собравшись с мыслями, он заговорил:

– Все знают, что Хабул-хан воевал с меркитами. Но он воевал не ради вражды, а только чтобы утихомирить их и объединить со всеми. Он никогда не стремился разжигать вражду между племенами, наоборот, он жизнь свою положил на то, чтобы всем объединиться и зажить в мире. Это одно. А другое: если посмотреть вокруг, то кто с кем не воевал раньше? Разве вы найдете таких? Воевали, а потом мирились, да еще сватались, пускали общее потомство. Потому и не нужно все время держать на сердце злобу… Вы на себя посмотрите, мы ведь сами этой осенью ходили с оружием на своих же сородичей – киятов, на Таргудая, своего соплеменника. Но разве для того мы это делали, чтобы распалить вражду между нами? Нет, только чтобы усмирить их и восстановить справедливость… А Хабул-хан часто устанавливал дружбу со старыми врагами, заключал с ними союзы, этим он и укреплял свой род. И он поймет меня, потому что я делаю все, чтобы укрепить нашу семью. А чтобы семья наша была крепкая, у нас все должны быть равны – чтобы в будущем не было повода для раздоров. Что это будет за семья, если одни лежали в одной зыбке, а другие – в другой? Это не годится, так у нас не будет мира. Поэтому кто раз попал в нашу семью – даже этот меркитский Хучу, – тот должен быть равным со всеми остальными. Только тогда будет у нас порядок, не будет споров и дрязг. Верно я говорю? – Тэмуджин посмотрел на Хасара.

Тот пожал плечами и промолчал. Глаза его настороженно, как у собаки, когда она увидит что-нибудь недоступное ее разуму, бегали, переходя с одного предмета на другой. Было видно, что он раздумывает над его словами.

Тэмуджин посмотрел на остальных.

– Кто хочет сказать? Говорите.

Братья молчали.

– Вы согласны со мной?.. Или против?

Хасар, как было видно, так и не придя ни к какому твердому решению, неуверенно проговорил:

– Ты всегда сам думал за нас. Ты и решай теперь…

Тэмуджин, недовольный его ответом, спросил:

– А вы разве не должны думать вместе со мной, заботиться о будущем семьи?

Тот снова недоуменно пожал плечами. Помолчав, он сказал открыто:

– Я в таких делах ничего не понимаю. Если спросишь, как поступить с каким-нибудь врагом, я знаю, что сказать. Здесь – не знаю. Может быть, верно говоришь… но я сделаю так, как ты решишь.

Остальные сидели, отрешенно насупившись, опустив головы.

Тишину прервала мать, она решительно сказала:

– Ты наш нойон, ты будешь отцом ребенка, значит, главное слово за тобой, а уж мы во всем тебе подчинимся. Сейчас мы решили это дело в своей семье, но по обычаю нужно согласие и других сородичей. Поэтому на обряде должны присутствовать твои дядья и двоюродные братья – чтобы в будущем никто не мог сказать, что было какое-то нарушение, а потому, мол, незаконно.

Тэмуджин подавил вздох. «Придется, раз так нужно», – подумал он. На предстоящем обряде ему больше всего не хотелось видеть предателей своего отца.

– Мы их позовем, – сказал Тэмуджин.

– Позвать-то позовем, но приедут ли они? Однажды они нас пригласили к себе, когда мы скрывались в ононских горах, но ты отказался идти к ним. Как бы они не припомнили нам это.

Тэмуджин задумался. Поразмыслив, он пожал плечами:

– Ну, тогда был другой случай. Они меня не на родовой обряд приглашали, а жить с ними. Я отказался, и они знают почему: потому что они бросили нас на погибель. Но мы выжили и сейчас приглашаем их на родовой обряд, и они обязаны приехать. Да у них теперь и повода нет отказаться. Вот и на этой облаве мы с ними вместе были, в одном крыле, даже вместе брызгали нашим предкам. И живем теперь мирно, рядом, хоть и не в одном курене.

– Они нарочно могут не приехать. Чтобы потом очернить тебя перед соплеменниками, обвинить, что принимаешь в свой род чужих.

Тэмуджин снова задумался. То, что говорила мать, имело резон, в будущем это могло стать каким-то пятном на их семье. Но он махнул рукой, решительно сказал:

– Ну, если так, пусть и не приезжают. Дело это касается нашей семьи, как мы сейчас решили, так и будут поступать наши потомки, у них не будут спрашивать. Я их приглашу, а они пусть выбирают, приехать или отказаться. Но одного из них, для порядка, я смогу попросить приехать.

– Кого же это? – спросила мать.

– Унгура.

Та удивленно посмотрела на него.

– Этот чем лучше других? Не он ли задирал нос, когда дядья хотели отобрать наше знамя?

– Я с ним разговаривал на этой облавной охоте. Видно было, что он не держит вражды на меня, да и по разговору было заметно, что вошел в ум. Думаю, он приедет, если позову. Еще я приглашу Кокэчу, ведь он знает всех наших предков. Будут ближние нукеры отца, деда Бартана, а в курене Сагана есть даже один старец, бывший нукер прадеда Хабула – они тоже будут за нас просить, и предки нам не откажут. Главное ведь, чтобы предки были согласны, а эти – как хотят.

– Хорошо. – Мать помолчала, раздумывая, и сказала: – Тут есть еще одна сторона, и мы должны обговорить это сейчас.

Все посмотрели на нее.

– Просто усыновить ребенка и растить его в семье – это одно. – Мать внушительно смотрела на Тэмуджина. – Но иное – укладывать его в родовой зыбке: тогда он станет наследником, наравне с другими…

– Знаю, – быстро сказал Тэмуджин. – Потому я сейчас выношу закон: если у меня потом будут другие дети, то этот ребенок станет наследником наравне со всеми. Если других детей не будет и я умру рано, то всем улусом будет править Хасар, а этому ребенку должна достаться равная со всеми доля.

– Ты это окончательно решил? – строго переспросила мать, испытующе глядя на него.

– Да.

– Что ж, так мы и сделаем, если это случится… – Она подала знак Бортэ, и та принесла маленький кувшин с арзой. – Выпейте за свой закон, и чтобы потом я иного не слышала, если наступит пора исполнить его.

Тэмуджин отлил несколько капель на огонь, затем поднялся с кувшином и чашей в руках, подошел к онгонам. Обращаясь к предкам поименно, прося благословения, отлил перед каждым онгоном по нескольку капель. Вернувшись, он наполнил чаши на столе. Взяв свою чашу, он снова оглядел братьев.

– Все согласны с моим решением?

– Да, – сказал Хасар, и за ним повторили остальные.

– Кто не согласен?

Все промолчали.

– Тогда выпьем и будем держаться этого закона до конца.

Хасар и Бэлгутэй выпили одновременно с ним до дна, а младшие пригубили свои чаши и отдали Тэмуджину. Тэмуджин пригубил от каждой и передал матери. Та пригубила одну и отдала Бортэ, другую выпила сама. Бортэ пригубила и отдала Хасару. Тот выпил половину, остальное отдал Бэлгутэю. Закон в семье по новорожденному ребенку был принят.

Затем стали обсуждать проведение обряда. С приглашением к сородичам решили отправить Хасара с Бэлгутэем.

– Поезжайте сейчас же, – приказал им Тэмуджин.

– А кому передать? – спросил Хасар. – Дяде Даритаю? Он ведь самый ближний.

– Нет. – Тэмуджин подумал. – Ему не надо.

– Почему?

– Потому что он, самый ближний нам человек, предавал нас наравне с другими. Сейчас там всеми заправляет Алтан, ему и передайте наше приглашение, скажите, что зовем всех. Если он не примет, заедете ночевать к Унгуру и скажете, что я хочу с ним встретиться. Пусть приедет вместе с вами или назовет место и время встречи.

После утренней еды братья под присмотром матери оделись в лучшие одежды и, взяв из своего подросткового отряда два десятка нукеров, с восходом солнца выехали из куреня на восточную сторону.

Проводив братьев, Тэмуджин долго сидел у очага, думал. На вопрос Бортэ, не нужно ли ему чего-нибудь, он отрицательно качнул головой, и та, укутав ребенка, прихватив несколько беличьих шкурок для шитья, ушла к матери Оэлун.

«Что это будет за человек? – Вопрос о родившемся ребенке, вдруг зародившись в нем, не уходил из головы. – Станет ли мне как родной? И будут ли потом у меня свои дети? Как бы это узнать?..»

Он вспомнил о Кокэчу и быстро оделся. Вышел из юрты и, сев на одного из коней, стоявших у коновязи, рысью направился на западную сторону. На стук копыт из юрты нукеров выскочил молодой парень, но, узнав его, не решился окликнуть и лишь с изумлением посмотрел ему вслед.

За куренем он направил коня к реке. Приблизившись к тальникам, красневшим на утреннем солнце, держась в десяти шагах от зарослей, по протянувшейся длинной и узкой проталине пустил коня во весь опор. Он спешил к стойбищу Мэнлига, стоявшему выше по реке.

Стойбище из полутора десятков юрт, где жили со своими семьями Мэнлиг и пятеро старых отцовских нукеров, стояло недалеко, всего в шести-семи перестрелах от куреня. Уже за третьей излучиной вдали, за красноталовыми кустами он увидел расположенные вдоль берега айлы. Всмотрелся, напрягая зрение: над небольшой, пятистенной юртой шамана поднимался желтый дымок. «Кажется, он дома, если это не братья в его юрте», – неуверенно подумал он.

На стук копыт из большой юрты вышел Мэнлиг. Он удивленно взглянул на него и, поздоровавшись, спросил:

– Все ли хорошо у вас? Не случилось чего-нибудь?

– Нет, Мэнлиг-аха, я тебе потом все расскажу, а сейчас хочу поговорить с Кокэчу. Он дома?

– Ночью приехал с Бурхан-Халдуна и теперь спит. Я его разбужу, пойдем.

Они вошли в малую юрту. Кокэчу уже встал и сидел за маленьким столиком у очага.

– А ты уже встал? – удивился Мэнлиг и с улыбкой оглянулся на Тэмуджина. – Я ведь недавно заходил сюда, возжег огонь в очаге, а он лежал и храпел тут… Ну, вы поговорите о своем, я буду в большой юрте.

– Хорошо, брат Мэнлиг, я потом зайду к вам. – Тэмуджин прошел вперед и сел по правую руку шамана.

Кокэчу, придерживая на голых плечах ягнячий халат и потянувшись, железным крюком пошевелил аргал в очаге, потом взял деревянный домбо, налил в чашу какой-то отвар, спросил:

– Будешь?

– Налей.

Кокэчу подал ему наполовину наполненную медную чашу.

– Ну, что хочешь спросить?

– Моя жена родила.

Кокэчу пожал плечами.

– Случилось то, что должно было случиться.

Тэмуджин отпил из чаши и поставил на стол.

– Я хочу узнать, что это будет за человек.

– А я давно посмотрел на него, еще осенью, до того, как вода в реке не замерзла.

– И каким он будет?

Кокэчу улыбнулся.

– Тревожиться тебе об этом нечего. Будет он и умен, и силен, и тебе послушен. Увидишь, он немало прославит твой род. Правда, жизнь у него будет недолгой, не превысит возраста твоего отца, но потомство даст хорошее.

– Благодарю тебя, брат Кокэчу. Это я и хотел узнать… А еще… будут у меня свои дети?

– И здесь можешь не тревожиться, будут и свои.

– Сыновья?

– И сыновья будут.

– Сколько?

– Э-э… ты уже за грань переходишь. Об этом лучше не говорить – восточные духи не дремлют.

– Понимаю, брат, и я очень благодарен тебе.

– Главное, потом не забудь эти слова.

– Не забуду. Я хочу принять ребенка в свой род, завтра или послезавтра, пока луна прибывает, нужно свершить обряд. Надеюсь на тебя, помоги обратиться к предкам.

– Приду, куда же я денусь.

Выйдя от него, Тэмуджин зашел к Мэнлигу, посидел, угостился поднесенным архи и, пригласив всех на обряд, поехал домой.

XI

Киятские нойоны, получив приглашение от семьи Тэмуджина, тоже собрались на свой совет.

Алтан принял послов с приличествующим почтением, не глядя на их малолетство и то, что они, родные его племянники, каких-то три-четыре года назад на его глазах бегали по куреню сопливые и голопузые. Он вежливо выслушал их и велел накрыть для них стол. Поговорив немного, расспросив о здоровье матери Оэлун, о других новостях в их семье, он оставил с ними Хучара с Тайчу, а сам вышел. Созвав в малую юрту братьев и старших племянников, он надолго уединился с ними.

О том, что жена Тэмуджина понесла от меркитов, кияты были наслышаны еще осенью, вскоре после меркитского похода. В первое время они на все лады обсуждали эту новость, прикидывая, к чему могло случиться такое событие, что это за примета, не проклятие ли для рода киятов. Перебрав все возможные исходы, согласились на том, что это, должно быть, наказание самому Тэмуджину – за его чрезмерную гордость. И, выжидая, как теперь Тэмуджин поступит с такой женой, они были уверены, что он отправит ее обратно к родителям, откажется от нее. Но время проходило, тот продолжал жить с ней, и даже как будто по-прежнему дружно. Удивляясь этому, они гадали, как он в таком случае поступит с ребенком.

– Как-нибудь избавится от чужака, – уверенно говорил Даритай, когда в очередной раз зашел разговор об этом. – Тэмуджин, что ни говори, парень не промах, найдет какой-нибудь способ.

– Еще не хватало, чтобы в нашем роду меркиты затесались, – возмущенно повторял Бури Бухэ. – Ясно, что он должен уничтожить такого приблудка.

Алтан, проницательно щуря глаза, выстраивал свои догадки:

– Убить-то не убьет, он как отец его постарается приличие соблюсти, да и Оэлун не такая, но выход они найдут.

Но теперь, узнав, что Тэмуджин не только не думает избавляться от ребенка, но еще собирается принимать его в свою семью, свершать родовой обряд, который полагался только кровным наследникам, все они были несказанно удивлены.

– Этому поверить нельзя! Что слышат мои уши? – первым возмутился Даритай, выслушав Алтана. – Да он что, совсем голову потерял с этой своей хонгиратской сукой? Не-ет уж, хватит, хватит ему сумасбродничать, это не детские игры… Слышишь, Алтан, нельзя нам позволять такое, надо поехать к нему и заявить, что мы против… Вот до чего дошел без родительского кнута, уж что-что, а этого Есугей не допустил бы. Ведь это же надо дойти до такого! Ладно, что знамя не хотел отдавать, но теперь-то… ясно, что никто из предков не одобрит его.

С ним полностью был согласен Бури Бухэ.

– Да я ведь давно вам говорил! – кричал он, покрывая другие голоса. – Еще когда он отказался идти к нам из ононских гор, когда за ним охотился Таргудай, я первый сказал, что он сумасшедший…

– Позор на все племя! – глядя на дядей, злорадно улыбнулся Сача Беки. – Видно, так он жену свою ублажает, а та уж взяла его в свои руки. Верно говорят: хороший мужчина холит коня, а плохой – жену.

– Так и скажем ему, – повторил Даритай, – мол, в своем айле делай что хочешь, а это касается всего рода, и мы не позволим.

– Поедем! – с готовностью кричал Бури Бухэ. – Я так и скажу ему: хватит, скажу, тебе беситься, пора и за ум браться.

Лишь Унгур сидел, не проронив ни слова, искоса поглядывая на других, да Алтан, не слушая никого, все думал о чем-то про себя. Наконец, придя к какому-то решению, он поднял руку, требуя тишины.

– Я думаю, мы не будем ему мешать, пусть он делает свое.

– Как это – пусть делает?! Что ты говоришь, брат Алтан?! – Бури Бухэ заревел, изумленно заглядывая ему в лицо. – Что это такое, еще меркитов среди нас не хватало…

Даритай и племянники выжидающе смотрели на Алтана.

– Я же не говорю, что это хорошо. – Тот с тонкой улыбкой смотрел на Бури Бухэ. – Я тоже считаю, что это худшее, до чего может дожить человек. Но мы не будем мешать ему, потому что этим он только себе делает плохо, а не нам. На него одного это пятно ляжет. Сача Беки правильно сказал: это позор на все племя. Так и есть, теперь к такому человеку у соплеменников не будет доверия, а это нам на руку. Он сам себя порочит, себе же роет яму. Понимаете? При этом Джамуха усиливается, а мы будем при нем. Так что пусть Тэмуджин усыновляет меркитского отпрыска. И мы поедем к нему, раз он приглашает, но не будем ему ни в чем перечить. Не нужно злить его лишний раз, настраивать против себя. Кто знает, как в будущем жизнь повернется, может быть, он еще нужен будет нам, потому и не будем ссориться с ним чересчур. Поедем, не дадим ему лишнего повода сказать, что мы были против него. Посидим, посмотрим на все и вернемся, с нас от этого не убудет. Зато потом у нас будет еще одна стрела против него – мы всегда можем шепнуть людям, указать на этот его изъян… Но сейчас мы не будем препятствовать: пусть себе роет яму, а мы даже поможем ему. Ну что, верно я говорю?

Даритай, уже при последних словах смотревший на него с улыбкой, радостно воскликнул:

– И как ловко ты всегда придумываешь! Видно, тебе какие-то духи подсказывают. Так мы и сделаем, пусть он роет себе яму. Так даже лучше.

– Да делайте вы как хотите! – махнул рукой Бури Бухэ. – Не понимаю ничего в ваших хитростях. И я не поеду к нему… Архи у меня своего хватает, а у такого человека я пировать не буду.

– Я тоже не поеду, – сказал Сача Беки. – Я и видеть его не хочу.

– Правильно, Сача, да ты весь в меня пошел! – вскрикнул Бури Бухэ и хлопнул его по плечу, заставив его побледнеть от боли. – Пусть хитрят да договариваются другие, а мы с тобой не такие, верно? Мы можем только прямо говорить!..

Даритай испуганно оглянулся на них:

– Как это вы не поедете? Ехать, так всем!

Алтан, поразмыслив про себя, положил руку ему на плечо.

– Пусть не едут, может быть, это и хорошо. Этим мы тоже покажем, что не очень-то одобряем, а приехали только из приличия.

Даритай, то оглядываясь на Бури Бухэ, то вновь поворачиваясь к Алтану, раздумывая, под конец сказал:

– Да и я, пожалуй, не поеду… нет… а, ну уж ладно, съезжу с вами. Зато потом он не сможет ни в чем нас обвинить.

Алтан насмешливо посмотрел на него:

– Вот и хорошо. А то я подумал было, что мне с одним Унгуром придется ехать.

Послы Тэмуджина, получив утвердительный ответ, уехали в тот же день. Ушли к себе и Даритай с Унгуром, сославшись на неотложные дела. Бури Бухэ отправил домой Сача Беки с Тайчу (эти двое жили в его айле), передав с ними приказ своим женщинам: перегнать два кувшина арзы и сварить котел медвежьего мяса, а сам задержался у Алтана.

Выждав, когда они остались наедине, Бури Бухэ посмотрел на него в упор:

– Давай, брат, выпьем вместе, поговорим по душам. Давненько мы с тобой не сидели, ведь ты все время то к Джамухе, то к другим керуленским нойонам ездишь, а про нас совсем забыл.

Алтан усмехнулся, поняв, что тот требует от него дарового угощения, сберегая свое архи, дорогое в весеннее время.

– Нет уж, брат Бури. Как я могу сидеть с тобой и пить архи, когда к Тэмуджину надо ехать? Я что, пьяный поеду к нему? Нет уж, сделаем все дела, а потом соберемся вместе и попируем.

– Да что за человек этот Тэмуджин перед нами? – возмущенно вскрикнул Бури Бухэ. – Хан он, что ли? Почему нельзя выпившим к нему приехать?

– Кто бы ни был он, а считаться с ним теперь приходится, – уже без улыбки промолвил Алтан. – К нему нужно ездить трезвым. Да и с Джамухой мне надо встретиться, кое-что сказать ему…

Бури Бухэ отстал, поняв, что на этот раз не удастся уговорить его, однако продолжал чертыхаться:

– Вот вы раньше Таргудаю все кланялись, и что из того вышло? Он обманул нас, обобрал, и мы еле убежали от него. А теперь нового онгона себе нашли? Да мне он – тьфу! Я к нему и пьяный могу приехать, понравится ему или нет…

Алтан раздраженно махнул рукой.

– Ладно, Бури, ведь ты сам признал, что в этом ничего не понимаешь. Потому мне и приходится за всех вас думать. Вот и сейчас надо без ошибки решить, как все сделать так, чтобы потом нам всем не пожалеть. Поэтому ты иди, не мешай мне…

Тот замычал недовольно, скрипнул зубами и молча вышел из юрты. Ругаясь и плюясь, он пошел к коновязи, сел на коня и рысью выехал из айла.

Алтан велел позвать Хучара.

Тот пришел в большую юрту, где столы с угощением были уже убраны, сел к очагу, приготовившись слушать.

– Сейчас поедешь к Джамухе, – сказал Алтан. – Мне сейчас лучше там не показываться. Скажешь ему, что Тэмуджин нас пригласил на свой обряд с меркитским отпрыском. Его, конечно, тоже пригласят. Так вот, передай ему от меня, чтобы не вздумал отговаривать Тэмуджина от этого дела, потому что это нам выгодно. Пусть поддакивает и соглашается с ним во всем…

XII

В айле Тэмуджина все было готово к обряду. Еще с вечера перед онгонами на белом войлочном коврике стояла потемневшая от старости, но все еще добротная зыбка из бересты, с гладкими обручами из ивовых прутьев, к которым были привязаны свежие перья филина. Застлана она была мягкой белой овчиной и покрыта синим шелковым одеяльцем. По наружным стенкам ее на мертвых узелках висели маленькие, пожелтевшие от старости мешочки с пуповинами всех, кто прежде лежал в этой зыбке, – деда Бартана, деда Тодоена и их братьев: хана Хутулы (отца Алтана), Хутугту-Мунгура (отца Бури Бухэ), Ухин-Бархага (деда Сача Беки и Тайчу); после них – Есугея, Даритая, рано погибших Мунгэтэ и Негуна (родителей Унгура и Хучара); самого Тэмуджина и его младших братьев. Зыбка эта, родовое гнездо киятов, сделанная руками Хабул-хана, по наследству перешла к его сыну Бартану, от него – к Есугею и потому хранилась в их семье.

Со вчерашнего дня в айле было чисто убрано. Сани и арбы, прозимовавшие у молочной и кожевенной юрт, были передвинуты наружу айла; места у коновязи и между юртами были очищены от мерзлых куч конского и коровьего аргала. Также было убрано вокруг айла, у юрт охранного отряда и рабов.

Рано утром из ближнего стада привезли большого белого барана, и Тэмуджин сам зарезал его, разделал тушу по костям. Женщины в молочной юрте еще с вечера выгнали архи, арзу и хорзу, а с утра наварили сметаны и затем, отмыв бараньи кишки, отварили мясо и кровь.

Когда красноватое солнце едва приподнялось над восточными холмами, за куренем показались сородичи-кияты. Хачиун с Тэмугэ, высланные в дозор сторожить их приезд, примчались оттуда бешеным галопом, огласили айл криками:

– Едут дядья!

– Впятером едут!

Мать Оэлун, выйдя из молочной юрты, взволнованно расспрашивала их:

– Кто из них едет? Дядья – все?

Хачиун, едва удерживая поводьями рвущегося коня, сгибая пальцы на руке, перечислял:

– Дядя Даритай, дядя Алтан, дядя Бури, брат Унгур и брат Хучар.

– С нукерами?

– Нет, без нукеров.

Мать тут же распорядилась:

– Уберите лишних лошадей от коновязи. Хасар, Бэлгутэй и Хачиун, втроем будете встречать сородичей!

Тэмуджин с Бортэ сели перед очагом. Бортэ держала в руках закутанного в одеяльце ребенка. За посаженную мать по уговору должна была быть мать Джамухи. За ней послали подросшую Тэмулун.

– Скажи, что сородичи уже подъезжают! – крикнула ей вслед мать Оэлун, второпях присев перед бронзовым зеркалом, наматывая на шею длинные коралловые бусы. – Пусть поторопится.

Та пришла принаряженная, в высокой собольей шапке и пепельного цвета шелковом халате, приветливо поздоровалась со всеми, поклонилась онгонам и заняла место у зыбки с женской стороны. Напротив, с мужской стороны, уже сидел Тэмугэ.

– Значит, мы с тобой будем укладывать ребенка в зыбку? – насмешливо глядя на него, спросила его Хуриган-эхэ.

– Да! – Тот, важно подбоченившись, смотрел на нее.

– Ну, тогда не ошибись, хорошенько подумай, прежде чем отвечать мне, а то, как бы беды не вышло.

– Не ошибусь, – так же важно отвечал тот. – Я все знаю.

Мать Оэлун, с улыбкой косясь на них, присела к очагу, усадив за собой Тэмулун. Рядом с ней стоял большой деревянный бочонок, наполненный пенным молоком, – это был утренний удой со всего коровьего стада. Остальные братья вышли встречать гостей.

Снаружи донесся неторопливый топот копыт. Тут же послышались голоса Хасара и Бэлгутэя, громко приветствовавших сородичей. Те отвечали и что-то спрашивали. Среди остальных слышался хриплый, похмельный голос Бури Бухэ:

– А почему он сам не встречает сородичей? Что?.. Ладно, посмотрим…

Братья приглашали гостей в юрту. Полог приоткрылся, впустив яркий утренний свет, и первым, шагнув через порог, вошел Алтан. Он был в дэгэле, покрытом темно-красным шелком, и новом лисьем малахае. За ним следовали остальные, так же принаряженные, в разноцветных шелковых одеждах.

Алтан со строгим лицом, не взглянув на хозяев, прошел на западную сторону и устремил взор на онгонов. Сняв шапку, приложив руку к груди, произнес:

– Как поживаете в верхнем мире, почтенные наши предки и сородичи? – и низко им поклонился.

За ним проследовали остальные и так же кланялись, обращая свои приветствия «деду Хабулу», «дяде Бартану», «брату Есугею», заверяя, что помнят и чтят их. Вернувшись на место, они наконец взглянули на сидящих.

– Ну, с хорошим днем вас! – со скорбным лицом глядя на Тэмуджина, промолвил Алтан. – Вы пригласили нас на обряд, вот мы и прибыли.

– С прибылью вас, – коротко сказал Даритай, покосившись на ребенка в руках Бортэ.

– Позвать позвали, а встречают, будто каких-то проходимцев, – недовольно бурчал Бури Бухэ. – Хозяин в юрте сидит, как чжурчженский хан…

Тэмуджин встал со своего места, подавляя в себе неприязнь, указал им рукой:

– Садитесь с нами, уважаемые дядья и братья. Не будем считаться да придираться друг к другу, к чему хорошему это приведет? Лучше посидим вместе, поговорим по-хорошему да исполним обряды.

Оэлун поднесла гостям по чаше молока.

Скоро пришли Джамуха с братом Тайчаром. Поприветствовав всех, они заняли свои места пониже сородичей-киятов. Недолго погодя прибыли Мэнлиг и Кокэчу, подошли четверо старейшин, нукеров деда Бартана, и один древний старец с посохом – ближний нукер прадеда Хабула. Этому, как слышал Тэмуджин, было уже далеко за семьдесят лет, но он до сих пор скакал верхом и жил при войске, в тысяче Сагана. От предложения перейти в большой курень неизменно отказывался, мечтая умереть в войске, а еще лучше – на коне, в битве с врагами.

Выждав, когда все угостились и поговорили о новостях, о прошедшей зимовке, о видах на весну, Тэмуджин вежливо обратился ко всем:

– Ну, все приглашенные прибыли, к обряду все готово. Пожалуй, пора приступить к делу?

– А чего еще ждать? – проворчал Бури Бухэ. – Скорее начнем и скорее закончим… а там найдется, наверно, чем нам горло промочить.

Гости встали, толпясь, стали выходить из юрты.

Солнце поднялось на высоту копья, день начинался ясный, безоблачный. На внешнем очаге жарко горели смолистые сучья, привезенные вчера из тайги.

Кокэчу, наскоро облачившись в свои шаманские одежды, в шлеме с закрытым бахромой лицом, подошел к очагу. Тэмуджин, стоя позади него, держал в руках туесы с молоком и архи. Оэлун держала широкую бронзовую тарелку с кусками парящего на холоде мяса. К ней жалась Бортэ с ребенком на руках.