Блеск шелка Перри Энн

– Я приехал по доброй воле, – возразил евнух.

Анна подняла глаза и встретилась с ним взглядом.

– Ну ладно, тогда я буду очень горевать, если с тобой что-то случится.

– А Симонис? – тихо спросил Лев.

Старуха по-прежнему приходила к ним три-четыре раза в неделю, но являлась, когда Анны не было дома, словно каждый раз выбирала удобный момент.

Анна увидела на лице евнуха сострадание, и ей стало стыдно за то, что раньше она не задумывалась о том, насколько ему одиноко. Лев и Симонис всю сознательную жизнь провели в их доме. Они расходились по многим вопросам, Лев осуждал Симонис за то, что она наговорила Анне по поводу Юстиниана. Лев всегда считал, что Симонис поступает несправедливо, отдавая явное предпочтение Юстиниану, и извинял ее за это только потому, что сам был гораздо больше привязан к Анне. Евнух, должно быть, скучал по Симонис – даже по их дружеским перебранкам. Более того, он волновался за нее.

– Прости, – тихо сказала Анна. – Если придут крестоносцы… то есть когда… ей следует быть с нами. Пожалуйста, спроси у Симонис, не хочет ли она вернуться… – Она замолчала.

– Ты хотела сказать что-то еще? – спросил Лев.

– Если только ей не будет безопаснее там, где она сейчас, – закончила мысль Анна.

Лев покачал головой:

– Безопаснее быть среди своих. Когда ты стар, лучше умирать в кругу семьи, чем среди чужаков.

Глаза Анны внезапно наполнились слезами.

– Попроси ее вернуться… пожалуйста.

Через три дня Симонис вернулась – она ужасно нервничала, вела себя настороженно и явно считала, что Анна должна первая с ней заговорить. Анна удивилась, заметив, как сильно похудела служанка, каким сморщенным стало ее лицо. Прошло всего несколько месяцев, а Симонис выглядела изнуренной, словно у нее болели все суставы.

Анна обдумала, что именно ей скажет, но теперь, увидев одинокую старуху, потерявшую всех, кого она любила, забыла заготовленные слова.

– Знаю, предлагая тебе остаться, я прошу слишком многого, – тихо сказала Анна. – И пойму, если ты не захочешь, когда…

– Я остаюсь, – перебила ее Симонис, яростно сверкая черными глазами. – Я не покину тебя, когда приближается беда.

– Это не просто беда, – заметила Анна. – Это смерть.

– Ну, я в любом случае не собираюсь жить вечно, – пожала плечами Симонис.

Ее голос немного дрожал. На этом их разговор закончился.

Анна выкроила время между визитами к больным, чтобы снова сходить в храм Святой Софии – не только для того, чтобы посетить службу, но и чтобы полюбоваться его красотой, пока его не разграбили.

Ступая по внешним галереям храма и восхищаясь золотой мозаикой и прекрасной задумчивой Богородицей с темными миндалевидными глазами, а также строгими фигурами Христа и его апостолов, она думала о Зое. Неожиданно для себя самой Анна скорбела о ее смерти гораздо сильнее, чем ожидала. С уходом Зои Византия утратила нечто важное. Будто жизнь лишилась красок.

– Что, Анастасий, не можешь решить, куда пойти, на мужскую галерею или на женскую?

Стремительно обернувшись, Анна увидела Елену, стоящую в полуметре от нее. Та была одета в роскошную темно-красную тунику и далматику такого насыщенного синего цвета, что она казалась фиолетовой – такой цвет позволено носить лишь членам императорской фамилии. Золотая кайма еще больше усиливала сходство с императорским одеянием.

Анна хотела сказать что-нибудь резкое, но ответ вылетел у нее из головы при виде мужчины, который стоял позади Елены. Анна узнала его, хоть за два прошедших года ни разу не видела. Это был Исайя, единственный человек, кроме Деметриоса, которому удалось избежать кары за заговор против императора.

Почему он был здесь, в храме Святой Софии – Премудрости Божией, вместе с Еленой? Елена Комнена, дочь Зои, рожденная от императора. Она не вышла замуж за Деметриоса. Если он был нужен ей лишь как член императорского рода, теперь в этом отпала нужда. Всего через несколько недель византийский трон захватит Карл Анжуйский и посадит на него, кого пожелает – какую-нибудь марионетку, которая будет править от его имени.

Никифорас полагал, что этой марионеткой станет зять Карла, но, возможно, это и не так! Мог ли король задумать нечто иное, что-то, что удовлетворило бы амбиции некой тщеславной женщины и наградило бы ее преданного поклонника и в то же время в некоторой степени утихомирило бы непокорный народ? Посадить на трон правительницу – дочь Палеолога! Какое утонченное коварство!

Нельзя позволить Елене увидеть в ее глазах понимание! Нужно что-нибудь ответить – желательно резкое, чтобы Комнена ни о чем не догадалась.

– Я думал о твоей матери, – сказала Анна, слегка улыбнувшись. – Вспоминал, как она наблюдала за Джулиано Дандоло, вытирающим от плевков могилу своего прадеда. Это единственная месть, которую она не успела совершить.

Лицо Елены застыло.

– Все это было бессмысленно, – холодно заметила она. – Старуха, жившая прошлым… Я же живу будущим. С другой стороны, оно у меня есть. А у нее его не было. Но поговорим о тебе. Анастасия – твое настоящее имя?

– Нет.

– Не важно, – пожала плечами Елена. – Как бы тебя ни звали, тебе здесь больше места нет. Не понимаю, какие такие дела могли привести тебя сюда.

Анну больно ранили бы эти слова, если бы ее мысли не метались в поисках объяснения, что Исайя делает здесь с Еленой. И тут она припомнила его роль в заговоре. Именно Исайя должен был сопровождать молодого Андроника и убить его.

Если Елена планирует заключить союз с Карлом Анжуйским, тогда Исайя – именно тот человек, который будет передавать их послания? Дочь Зои не настолько глупа, чтобы доверять бумаге нечто столь крамольное. И сама путешествовать не будет… И не станет доверять кому-нибудь из людей Зои…

Елена ждала ответа.

– В любом случае все кончено, – тихо сказала Анна.

Она знала, что Юстиниан убил Виссариона, – но сделал это, потому что был предан Византии. А через несколько недель – или даже дней – это уже не будет иметь никакого значения.

Елена вздернула подбородок еще выше и удалилась. Исайя последовал за ней.

Анна медленно прошла в один из боковых пределов и, склонив голову, глубоко задумалась, словно молилась.

Она подняла глаза к строгому лику Богоматери, окруженному золотым ореолом из мозаичных фрагментов. Если она сможет рассказать Михаилу нечто такое, чего он еще не знает, ей удастся убедить его простить Юстиниана. Письмо от императора будет приказом для монахов Синая…

Какие нужны доказательства, чтобы Михаил ей поверил? И готов ли он свершить последний акт милосердия в это темное, смутное время? Может, она еще сумеет…

Анна закрыла глаза. «Пресвятая Богородица, Пречистая Дева Мария! Молю, прости меня за то, что сдалась слишком рано. Возможно, Ты не можешь спасти город. Нам следует самим себя спасти. Но помоги мне освободить Юстиниана… Молю Тебя!»

Она посмотрела на прекрасное, сильное лицо Богородицы.

– Не знаю, заслуживаем ли мы Твоей помощи. Может быть, и нет. Но она нам очень нужна!

Женщина развернулась и быстро пошла в ту сторону, куда направилась Елена. Анна собралась последовать за Исайей после службы. Нужно выяснить о нем как можно больше.

Анна рассказала обо всем Льву и Симонис, потому что ей нужна была их помощь.

– Что я должен делать? – озадаченно спросил Лев.

Они сидели за ужином.

– Мне нужно знать, отлучался ли куда-нибудь Исайя, – ответила она. – Я не могу доказать, куда именно он ездил, но могу хотя бы предположить, если выясню, на каком корабле он плыл.

– Я узнаю об этом, – откликнулась служанка.

Лео и Анна удивленно посмотрели на нее.

– Слугам все известно, – нетерпеливо объяснила Симонис. – Ради бога, неужели это непонятно? Они же запасают продукты, упаковывают одежду, закрывают часть дома! Исайя мог привезти новые богатства, что-то из утвари или одежды. Слуги наверняка знают, куда он ездил. А кто-то из них, вполне вероятно, даже ездил вместе с ним. И они наверняка смогут сказать, как долго он отсутствовал.

Лев посмотрел на Анну.

– А что ты собираешься делать, когда мы это выясним? – спросил он угрюмо.

Его лицо потемнело, глаза наполнились печалью.

– Скажу императору, – ответила Анна.

– И он казнит Елену, – подхватила Симонис.

– Скорее всего, он прикажет тайно ее убить, – сказал Лев, поворачиваясь к Анне. – Но прежде заставит ее рассказать все, что она знает о тебе, о том, что ты женщина и все эти годы его обманывала. А ведь ты – лично – его лечила. Тебе не сойдет это с рук. Ты поплатишься за это. Возможно, даже собственной жизнью. Ты готова купить свободу Юстиниана такой ценой? – спросил он чуть слышно. – Я не уверен, что хочу помогать тебе в этом.

Симонис растерянно моргнула, переводя взгляд с Анны на Льва.

– Я тоже не хочу этого, – сказала она наконец.

– Неужели вы не желаете остановить Елену? – спросила Анна. Но, не получив ответа, попыталась снова: – Нас в любом случае могут убить, после того как город будет захвачен. Пожалуйста, выясните это для меня!

– Ты должна жить! – сердито сказала Симонис. Слезы текли по ее лицу. – Ты – лекарь. Подумай о том, сколько сил потратил твой отец, чтобы тебя обучить.

– Выясните это, иначе мне самой придется это сделать, – настаивала Анна. – А вам это сделать легче, чем мне.

– Ты мне приказываешь? – уточнила Симонис.

– Какое это имеет значение? Если это так важно для тебя, тогда да, это – приказ.

Служанка ничего не сказала, но Анна поняла, что она сделает это – проявив отвагу и самоотверженность.

– Спасибо, – сказала Анна с улыбкой.

Симонис встала и вышла из комнаты.

Спустя несколько дней Анна собрала достаточно информации и, сложив обрывочные сведения, смогла удостовериться: Исайя путешествовал в Палермо и Неаполь по поручению Елены. Дочь Зои верила: ей удалось заручиться обещанием короля обеих Сицилий, что именно она будет марионеточным правителем, которого он посадит на византийский трон. Ее родство с такими семьями, как Комненосы и Палеологи, в глазах народа обеспечит видимость законного наследования власти. Она станет императрицей – а это именно то, чего никогда не удалось бы Зое.

Анна отправилась во Влахернский дворец, чтобы поговорить с Никифорасом. Нужно сделать это как можно скорее, пока ей не изменило мужество и Лев с Симонис ее не отговорили.

Поднявшись по ступенькам, Анна вошла в огромный холл. Стражник-варяг хорошо ее знал. Удастся ли ей прийти сюда еще раз? Может, этот визит – последний? Был вечер. Пурпурные сумерки сгущались над азиатским берегом залива, последние лучи солнца искрами мерцали на водах Босфора.

Анна попросила сообщить Никифорасу о том, что хочет с ним встретиться и что это срочно.

Он привык к ее визитам и не задал ни одного вопроса. Спустя десять минут они с Никифорасом остались в комнате одни. Все выглядело точно так же, как в тот раз, когда Анна пришла сюда впервые. Изменился лишь сам Никифорас. Он выглядел усталым и сильно постарел. Вокруг глаз залегли темные круги, на руках вздулись синие вены.

– Ты пришла, чтобы попрощаться? – спросил евнух, пытаясь улыбнуться. – Тебе ведь незачем здесь оставаться. Те ранения, которые нас ожидают, сможет исцелить лишь всемогущий Господь. Мне бы хотелось знать, что ты в безопасности. Это подарок, который ты можешь для меня сделать.

– Возможно, это наше прощание. – Эта встреча далась Анне труднее, чем она ожидала. Ее голос дрожал, она едва справлялась с эмоциями. – Но я пришла не за этим. Я пришла, потому что у меня есть сведения по поводу Елены Комнены, которые тебе необходимо знать.

– Неужели это имеет сейчас значение? – пожал плечами Никифорас.

– Да. У меня есть доказательства того, что она вела переговоры с Карлом Анжуйским, стремясь заключить с ним соглашение.

– А что она может ему предложить? – удивился Никифорас.

– Некую видимость законности. Жену из рода Палеологов для его ставленника на византийском троне.

– Никто из дочерей Михаила его не предаст! – тотчас же воскликнул евнух.

– Из законных – никто. А внебрачная?

Глаза Никифораса удивленно распахнулись. В них появился ужас.

– Ты уверена? – выдохнул он.

– Да. Ирина Вататзес все мне рассказала. Григорий узнал об этом от Зои. Правда это или нет – не имеет значения. Главное – Елена в это верит, и Карл Анжуйский может решить, что и ему тоже выгодно в это поверить.

– А каким образом Елена связывалась с Карлом? Переписывалась с ним? Ее письма у тебя?

– Ну, она не настолько глупа. Слова, кольцо с печаткой, медальон – вещи, значение которых понятно только тогда, когда вам уже обо всем известно. Все это передавалось через Исайю Глабаса. Он был участником заговора против императора, который сорвал мой брат, Юстиниан. Исайя единственный из заговорщиков, кроме Деметриоса Вататзеса, кому удалось уцелеть. Но Деметриос Елене больше не нужен.

– И ты пришла рассказать об этом императору?

Анна с силой, до боли сцепила пальцы. От волнения у нее перехватило дыхание.

– Я хочу получить кое-что взамен, ведь Елена выдаст меня императору, а он не простит обмана.

Никифорас прикусил губу. Его лицо омрачилось.

– Это правда. Чего ты хочешь, Анна? Свободы для брата?

– Да. Письмо с помилованием поможет ему оказаться на свободе. Пожалуйста!

Никифорас улыбнулся:

– Думаю, это возможно, но тебе не следует лгать императору. Слишком поздно. Ты должна сказать, что ты – женщина, что обманывала его, для того чтобы узнать правду и доказать, что Юстиниан невиновен.

Анна почувствовала, как по спине пробежал холодок. Она понимала, что не может сделать вдох.

– Нет. Тогда я подведу и тебя. Император не простит этого, ведь ты должен был сказать ему правду и бросить меня в темницу…

– Да, должен был, – согласился евнух. – Но не думаю, что сейчас Михаил прикажет нас казнить. Враг вот-вот ворвется в Константинополь. И потом, я служу императору с самого детства. Мы с ним в некотором роде друзья, насколько это возможно. Не думаю, что Михаил может позволить себе оттолкнуть друга, когда до падения нашей империи осталось совсем немного.

– Тогда… тогда нам следует это сделать, – сказала Анна внезапно осипшим голосом.

Никифорас внимательно посмотрел на нее. Анна не отвела взгляда. Тогда евнух потянулся к маленькому золотому колокольчику, украшенному эмалью, и позвонил.

Почти сразу же в дверях появился варяжский воин. Никифорас отдал ему приказ немедленно, под угрозой смерти привести Елену Комнену к Михаилу.

Озадаченный варяг повиновался.

– Анна, – сказал Никифорас, – нам многое нужно рассказать императору, прежде чем приведут Елену.

Он провел ее по знакомым коридорам, мимо разбитых статуй. Женщину охватила дрожь, ей вдруг захотелось плакать при мысли о том, что все это вскоре снова будет разрушено, растоптано людьми, которые даже не представляют, сколько ума и красоты души вложено во все эти произведения.

Довольно скоро Анна оказалась в парадном покое, где император принимал своих подданных. Никифорас вошел первым, потом вернулся и провел ее за собой.

Анна последовала за евнухом и склонилась в низком поклоне. Она не смотрела на императора до тех пор, пока он к ней не обратился. Когда Михаил заговорил, она подняла взгляд. То, что она увидела, привело ее в уныние. Михаилу Палеологу не исполнилось и шестидесяти, но сейчас перед ней сидел глубокий старик. Глаза ввалились, как у человека, которому осталось жить несколько дней.

– Что случилось, Анастасий? – спросил он, медленно ощупывая взглядом ее лицо. – Ты пришел рассказать мне что-то, чего я еще не знаю?

– Не уверен, ваше величество, – сказала Анна, дрожа всем телом.

Она чувствовала, как слова застревают в горле, мешая ей дышать.

– Мой император, – вступил Никифорас, придя ей на выручку, – Анастасий принес сведения о предательстве, которое вы можете допустить – или предотвратить, если пожелаете. Возможно, в конце концов это ни к чему не приведет.

– О каком предательстве идет речь, Анастасий? Думаешь, теперь это имеет значение?

– Да, ваше величество. – Голос Анны по-прежнему дрожал, тело покрылось холодным птом. – Елена Комнена ведет переговоры с Карлом Анжуйским.

– Правда? И что же она ему докладывает? Как захватить наш город? Как сломать стены, чтобы папские крестоносцы снова могли предать Константинополь огню и мечу во имя Христа?

– Нет. Чтобы, когда Карл завоюет Константинополь и убьет всех, кто предан вам и православной церкви, он мог короновать нового императора, посадив его на ваше место, и дать ему жену, которая может считаться прямой наследницей сразу двух императорских династий, что обеспечит покорность народа Византии.

Михаил подался вперед, его лицо побледнело, белая борода тускло блестела при свете светильников.

– Что ты хочешь сказать, Анастасий? Будь осторожен, ты знаешь, кого пытаешься обвинить! Мы еще не побеждены. Может быть, нам осталось всего несколько дней, даже часов, но пока что я решаю, кому в Византии жить, а кому – умереть.

– Знаю, ваше величество. Елена – вдова Виссариона Комненоса и… Она также является вашей незаконнорожденной дочерью от Зои Хрисафес. Она не знала об этом до тех пор, пока не умерла Ирина Вататзес. Зоя никогда ей об этом не говорила.

Император некоторое время сидел неподвижно, и Анна уже стала опасаться, что он впал в оцепенение.

– Как ты об этом узнал, Анастасий? – наконец спросил Михаил.

– Мне сказала об этом Ирина, – прошептала Анна. – Я ухаживал за ней последние дни ее жизни. Ирина хотела, чтобы Елена узнала о своем происхождении, чтобы отомстить Зое, ведь Григорий любил ее, а не жену.

– В это я легко могу поверить, – сказал Михаил. – А почему ты говоришь мне об этом только теперь, когда все вот-вот рухнет?

– Я не знал о планах Елены, пока не увидел ее в Святой Софии, и решил найти доказательства. – Анна сглотнула. – Теперь они у меня есть. Если позволите, ваше величество, я хотел бы попросить вас о милосердии, пока вы можете его даровать, потому что именно от вас зависит жизнь и смерть. Молю вас, дайте мне письмо о помиловании моего брата, Юстиниана Ласкариса, который томится в заточении в монастыре Святой Екатерины на Синае за участие в убийстве Виссариона Комненоса.

– Он в заточении в наказание за участие в заговоре по узурпации трона, – поправил ее Михаил.

– Заговор потерпел поражение, потому что Юстиниан убил Виссариона, – возразила Анна.

Ей уже нечего было терять.

Михаил развел руками:

– Значит, Юстиниан – твой брат? Почему же ты назвался Заридесом? Неужели Ласкарис – слишком опасное для тебя имя? А может, ты его стыдишься?

Глядя в глаза Михаилу, Анна поняла, что он не простит ее.

– Юстиниан не виноват, – прошептала она. – Он ничего об этом не знал.

– О чем?

Михаил ждал. Через несколько дней все они могут умереть, и тогда будет слишком поздно. Анна подумала о Джулиано, которого бльше никогда не увидит. Возможно, так даже лучше. Он тоже ни за что бы ее не простил.

– Я хороший лекарь, ваше величество, но не евнух, – хрипло произнесла Анна.

Император ничего не понимал.

– Я женщина. Заридес – фамилия моего мужа, а значит, и моя. Я – урожденная Анна Ласкарис и неохотно отказалась от своего имени. – Она чувствовала, как горячие слезы обжигают глаза, а горло сжимается до боли, – и почти не могла дышать.

В комнате повисла такая тишина, что, когда один из солдат в дальнем углу покоя переступил с ноги на ноги, этот звук услышали все.

Михаил откинулся назад, глядя на Анну. Потом внезапно восторженно рассмеялся. Смех получился густым, искренним. Анна не поверила своим ушам.

Солдаты в углу комнаты тоже рассмеялись. Никифорас хохотал вместе со всеми. В его слегка истеричном смехе слышалось облегчение.

Слезы хлынули из глаз Анны, и она тоже расхохоталась, впрочем, это было больше похоже на всхлипывание. Она смеялась только потому, что так было положено. Если весело императору, все остальные тоже должны смеяться.

Потом Михаил внезапно стал серьезным и уставился на евнуха:

– Ты знал об этом, Никифорас?

– Не с самого начала, ваше величество. – Евнух густо покраснел. – Но к тому времени, когда я об этом узнал, я понял, что Анна не причинит вам вреда. На самом деле я доверял ей гораздо больше, чем любому другому лекарю, из-за ее опыта и преданности; я знал, что могу полностью на нее положиться.

– Понятно, – сказал Михаил. – Тебе повезло, что мне остается лишь смеяться от отчаяния. Иначе я не нашел бы это сообщение таким забавным.

– Спасибо, ваше величество.

– Почему ты мне об этом рассказал, Никифорас? Если бы ты промолчал, я бы так ничего и не узнал. Зачем ты рисковал навлечь на вас двоих мой гнев?

– Елена Комнена тоже знает об этом, ваше величество. И, чтобы отомстить Анне Ласкарис за то, что та рассказала вам о ее планах, непременно выдала бы вам ее тайну.

– Понятно. – Император снова откинулся назад. – Разумеется, Елена не будет молчать. – Михаил повернулся к Анне, в его черных глазах светилось восхищение. – Да, ты красивая женщина. Представляю, как Елена тебя ненавидит. Ты очень нравилась Зое. Она знала, что ты женщина?

– Да, ваше величество.

– Это многое объясняет. Это так по-византийски! – Его голос внезапно сорвался, словно Михаила захлестнули эмоции, и он замолчал.

Анна отвела взгляд – было бы невежливо в этот момент пялиться на императора. Она стояла неподвижно, потому что Михаил еще не разрешил ей удалиться, но смотрела вниз, не смея поднять глаза.

В коридоре послышался какой-то шум, и дверь открылась. На пороге появились два стражника, между ними стояла Елена Комнена. Как и в храме Святой Софии, на ней была темно-синяя, почти фиолетовая далматика.

– Подойди, – приказал Михаил.

Воины потащили ее, спотыкающуюся, вперед. Они остановились перед императором, все еще держа женщину за запястья. Лицо Елены пылало, волосы выбились из сложной изысканной прически, словно она отчаянно сопротивлялась варягам. На мгновение в ее яростном взгляде промелькнуло страстное великолепие Зои.

Один из охранников разжал кулак и положил на колени Михаилу кольцо, медальон и маленькую коробочку.

С лица Елены слетела маска спокойствия.

– Это твой договор с Карлом Анжуйским, – тихо произнес Михаил.

– Вы верите этой… лгунье? – насмешливо поморщилась Елена, кивая головой на Анну, и замолчала на мгновение, когда первый охранник вновь схватил ее за запястье. – Этот ваш лекарь – женщина, ваше величество! Вы это знали? Такая же женщина, как я, без стыда и совести прикасалась к вашему телу! И вы верите ей больше, чем мне?

Михаил окинул Анну взглядом сверху донизу.

– Ты уверена, что он – женщина?

Елена хрипло рассмеялась:

– Конечно уверена! Сорвите с нее тунику – и увидите сами!

– И как давно ты об этом узнала?

– Давным-давно!

– И тебе не пришло в голову рассказать мне об этом раньше? Почему, Елена Палеолог?

Женщина слишком поздно поняла свою ошибку. Она выпучила глаза, как животное, почуявшее смертельную опасность.

– Это – Анна Ласкарис, – продолжал Михаил. – Она принадлежит к такому же знатному императорскому роду, как ты и я. Она сама сказала мне об этом. Но прежде всего Анна – прекрасный лекарь, именно это мне от нее и нужно. А также ее преданность.

Елена набрала в грудь воздуха, словно собиралась заговорить, но потом поняла, что это ничего не изменит, и беззвучно выдохнула.

Михаил чуть шевельнул пальцами, и варяги схватили Елену крепче и поволокли прочь. Она обвисла на их руках, словно силы разом покинули ее и ей трудно было стоять на ногах.

– Я никогда не доверял Зое, – сказал Михаил. Его голос был полон сожаления. – Но она мне нравилась. Она была восхитительной женщиной, полной огня и страсти. В ее душе было, хоть и несколько извращенное, понятие о чести. – Он повернулся к Анне. – Ты получишь письмо о помиловании. Тебе следует поторопиться, пока мое слово еще чего-то стоит. Когда город падет, оно уже ничего не будет значить. – Император слабо улыбнулся. – Но у Елены масса друзей. Советую тебе покинуть дворец в женском платье. Так будет лучше, ведь они будут знать, что и ты, и Елена вошли во дворец – но никто из вас оттуда не вышел.

Анна не сразу смогла ответить, а когда все же нашла в себе силы, голос ее сел и немного дрожал.

– Да, ваше величество.

Никифорас взял Анну за локоть и потянул ее к двери. Как только они вышли в коридор, а затем – в величественный холл, она повернулась к евнуху:

– Елену посадят в темницу? А что произойдет, когда город… падет?

– Варяги свернут ей шею, – ответил тот. – Когда флот Карла появится на горизонте, никому не будет до этого дела. Идем. Я найду для тебя женскую одежду, а пока ты будешь переоблачаться, напишу письмо, и император его подпишет. Потом ты должна будешь уйти. – Он улыбнулся. – Мне будет тебя недоставать.

– Я тоже буду скучать. – Анна коснулась руки Никифораса. – Ни с кем другим я не смогу вести такие разговоры, как с тобой.

Она отвела взгляд, чтобы он не заметил в ее глазах такого же тоскливого одиночества, как и у него.

Никифорас провел Анну вниз, на набережную. Летняя ночь сверкала яркими звездами, но было слишком поздно, и паромщиков уже не было видно. Лишь императорский баркас поджидал Анну, чтобы отвезти ее через Золотой Рог в Галату. Она больше не появится в Константинополе. Анна была рада, что ночь скрывала горечь на ее лице, печаль от осознания: все, что она так любит, скоро будет уничтожено.

– Ты не сможешь вернуться, – предупредил ее Никифорас. – Я пошлю сообщение твоим слугам. Пусть они останутся в городе по крайней мере еще на несколько дней. Друзья и союзники Елены будут следить за твоим домом – Исайя или кто-то еще, например Деметриос. В одном Елена очень похожа на свою мать: во время победы или поражения, триумфа или унижения она никогда не забывает о мести. Ты же великодушна, и Зоя считала это слабостью. Это мешало тебе быть похожей на нее.

– Похожей на нее? – удивилась Анна.

– Она видела в тебе страсть к жизни, ослабленную умением прощать. Однако я думаю, что в конце концов Зоя поняла: на самом деле это не слабость, а сила. Это делает тебя цельной натурой, чего нельзя было сказать о ней.

Анну захлестнуло чувство вины. Она считала, что недостойна такой похвалы. Конечно, она прощала многое – неважное, незначительное. Но самые большие обиды оставались в ее душе незаживающими ранами. Она не смогла простить своего мужа Евстафия. Скрывала отвращение, которое испытывала к нему, вину за то, что не могла его полюбить и не хотела родить ему ребенка, голод, который снедал ее, оставляя раны в сердце. Анна никогда не переставала винить мужа за то, что он ее избивал, а на самом деле сама же провоцировала его вспышки жестокости. Она помнила этот стыд острее и явственней, чем боль и кровь.

Винила ли она Евстафия, потому что он позволял своему отчаянию, ярости, беспомощности, злости из-за поражения выливаться в жестокость и насилие? Или в этом была ее вина, ведь в глубине души она все-таки хотела, чтобы он опустился столь низко?

Да, Евстафий был жесток, но этот грех ложился бременем на его душу, до которой она не могла сейчас дотянуться. Она не могла ему помочь. Время, когда ей это было под силу, прошло, она его упустила. И за это ей еще предстояло вымолить прощение.

Анна попыталась вспомнить, что хорошего было в ее муже. Это было трудно, потому что сначала на ум приходили обиды и боль, но затем она почувствовала жалость к нему. К ней пришло глубокое понимание, что ей самой следовало быть мягче. Если бы она ему помогла, вместо того чтобы корчиться от боли и обиды, он бы, возможно, отыскал в своей душе что-нибудь хорошее.

Анна вспомнила, как Евстафий любил животных, с какой нежностью разговаривал с лошадьми, просиживал с ними ночи напролет, когда они были больны или ранены, как радовался рождению каждого жеребенка, как хвалил кобылу, поглаживая и похлопывая ее. Лицо Анны заливали слезы, когда она вспоминала о том, как позволила себе забыть об этом, эгоистично сосредоточившись на собственных потребностях.

Она отпустила свой гнев.

«Мне очень жаль, – подумала Анна, склоняя голову во тьме, со страстью – и смирением. – Господи, прости меня. Помоги мне сохранить целостность духа, проявлять к другим милосердие, в котором я сама нуждаюсь!»

Анна почувствовала, как бремя постепенно исчезает и прощение окутывает ее, словно объятия, унимая давнюю боль, смывая ее. Боль растворялась, уходила, и приятное тепло заполняло пустоту внутри.

Никифорас и Анна подошли к кромке воды. Лодка была готова к отплытию и, послушная волнам прилива, тихо толкалась о ступени причала. Пришла пора отправляться в путь.

Говорить больше было не о чем. Анна снова была в женском платье. Единственный раз за последние десять лет она наряжалась женщиной, только когда была в Иерусалиме с Джулиано. Ей было нелегко уезжать. Анна подняла руку и коснулась лица Никифораса, а потом поцеловала его в щеку. Он на мгновение прижал ее к себе, а затем Анна отстранилась, спустилась по ступеням и ступила в лодку.

На рассвете Анна добралась к дому Аврама Шахара. Было слишком рано, и все в доме, наверное, еще спали, но она не осмелилась ждать на улице. Одинокая женщина более уязвима, чем евнух. Несмотря на то что ее грудь и бедра более не скрывали накладки и повязки, Анне приходилось напоминать себе о том, что теперь она выглядит совершенно по-другому. Под легким покрывалом были видны ее светло-каштановые волосы.

Стояла изнурительная жара, а когда поднимется солнце, она станет и вовсе невыносимой. Пыльные улицы раскалятся добела.

Анна постучала в дверь Шахара и стала ждать. Прошло несколько минут. Она постучала снова, и почти сразу же после этого появился хозяин дома, очевидно, только что проснувшийся.

– Да? – Шахар окинул ее взглядом сверху вниз, озадаченный, но вежливый, как всегда. – У вас кто-то заболел? Вам лучше войти. – Он отступил в сторону, открывая дверь шире.

Стараясь ступать тихо, чтобы не разбудить его домочадцев, Анна проследовала за Шахаром внутрь, в комнату, где он хранил травы.

Аврам зажег свечу, повернулся и снова посмотрел на нее. На его лице промелькнула тревога, словно он понимал, что знает ее, но был смущен, потому что никак не мог вспомнить.

– Анна Заридес, – тихо подсказала она.

Его глаза удивленно распахнулись, когда он понял, кто стоит перед ним.

– Что случилось? Расскажи мне. Что я могу сделать?

– У меня есть письмо от императора с помилованием для моего брата, – ответила Анна. – Мне придется уехать из Константинополя, но в любом случае нужно отправиться на Синай, до того как город будет захвачен. Я должна освободить брата, пока слово императора что-то значит. Я не знаю, как это сделать. Ты мне поможешь? Нужно передать сообщение Льву и Симонис, чтобы они принесли деньги, которые мне удалось собрать. Я не осмелюсь вернуться в город.

Шахар медленно кивнул и улыбнулся.