Блеск шелка Перри Энн
– Она восхитительна, – сказал он. В его голосе невольно прозвучало благоговение. – Но очень похожа на ту, что у меня уже есть.
Это не имело значения. Зоя не собиралась отдавать ему икону. Но сделала вид, будто огорчена – даже напугана. Она снова открыла рот, чтобы что-то сказать, – и опять не обронила ни звука. Зоя смотрела на Арсения, представляя на его месте его двоюродного брата, Григория, наверное, единственного человека, которого она когда-то, много лет назад любила по-настоящему, и изобразила во взоре мольбу, обращенную к прежнему возлюбленному.
Арсений провел пальцами по иконе, взял ее в руки и исследовал тыльную поверхность, время от времени поглядывая на Зою. Он увидел небольшой гвоздь, который она намеренно оставила торчащим из рамы, и широко улыбнулся.
Зоя вздрогнула. Она бы с удовольствием побледнела, если бы это было в ее власти.
– Небрежность, – прошептал Арсений. – Это на тебя не похоже, Зоя. – Его голос был словно шипение, глаза сверкнули злостью.
– П-п-прошу прощения, – заикаясь, пролепетала она, сунула руку в складки туники и извлекла кинжал в украшенных драгоценными камнями ножнах.
Кристаллы сверкнули. Зоя вытащила оружие так, чтобы Арсений успел это заметить.
Увидев кинжал, он бросился вперед. Его пальцы крепко сомкнулись на ее запястье. Зоя вскрикнула от боли. Ей даже не пришлось притворяться. Она была довольно высокой, примерно одного роста с Арсением, но не могла тягаться с ним в силе. Он легко выхватил у нее ножны, оставив синяки на нежных запястьях, и заломил ей руку назад, выкручивая ее до тех пор, пока у Зои не брызнули из глаз слезы.
Арсений стоял вплотную к ней, и она слышала запах его пота, видела мельчайшие поры на его коже.
– Всего лишь мелкая царапина о выступающий гвоздь, – пробормотал он сквозь зубы. – Случайная травма – и я был бы мертв. За что, Зоя? За то, что Григорий не женился на тебе? Ты глупа! Ирина происходит из рода Дукасов! Неужели ты думаешь, что он отказался бы от нее ради тебя? Ради чего? Ты и так прыгала в его постель, когда ему того хотелось. Никто не женится на шлюхах.
Зоя с легкостью изобразила гнев. Она позволила своим глазам сердито вспыхнуть и попыталась выхватить кинжал из рук Арсения, намеренно целясь чуть левее, словно немного не рассчитав.
Он рассмеялся, хрипло, зло, перехватил рукоять и попытался выдернуть клинок. Кинжал не поддался, и Арсений потянул сильнее.
– Ты хотела меня заколоть! – воскликнул он. – Вот для чего ты пришла – чтобы меня убить! Мы повздорили, и, несмотря на все мои усилия, случилась трагедия: ты поскользнулась, и нож повернулся в твою сторону. Рана будет смертельной.
Его губы растянулись в улыбке, обнажая зубы. Арсений снова попытался выдернуть кинжал из ножен и тут почувствовал, как в его тело входит крошечная игла.
В тот же миг Арсений понял, что происходит; боль пронзила его тело, глаза расширились, и он с ужасом уставился на Зою.
Она выпрямилась, высоко подняв голову. Теперь Зоя стояла довольно далеко от него, и, падая, он не смог ее зацепить. Она медленно улыбнулась, чувствуя сладкий вкус победы.
– При чем тут Григорий? – спросила Зоя, когда Арсений рухнул на колени. Его лицо налилось кровью, затем посинело; он обхватил живот руками. – Я получила от него все, что мне было нужно. – Это было очень близко к истине. – Твой отец украл иконы, когда Константинополь был захвачен. Вы отняли реликвии моей семьи, присвоили их себе. Вы предали Византию и за это заплатите жизнью.
Зоя отступила назад, когда Арсений попытался к ней подползти. Его горло отекло, и ему было трудно дышать. Глаза вылезли из орбит. Изо рта текла слюна, из груди вырывались надсадные хрипы. Его стошнило кровью. Он закричал – и тотчас закашлялся. Изо рта вновь хлынула кровь. Глаза Арсения закатились от ужаса. Он зажал рот рукой и, пытаясь сглотнуть, закашлялся.
Зоя наблюдала за ним еще некоторое время, пока он не затих на полу. Потом обошла тело, подняла свою икону и кинжал и снова тщательно завернула и то и другое в отрез шелка. Затем направилась к двери и тихо ее открыла. В коридоре и прилегающей комнате было пусто. Зоя бесшумно прошла по мраморному полу и покинула дом через парадную дверь. Сабас, следивший за входом, тотчас вышел из тени. Слуги найдут тело Арсения и решат, что он умер от кровоизлияния. Скорее всего, чрезмерное употребление вина привело к образованию желудочных язв.
В ту ночь Зоя решила отпраздновать и приказала достать лучшее вино из своих подвалов.
Среди ночи она проснулась от тошноты и нервной дрожи. Ее тело покрылось липким потом. Зое приснился труп Арсения, лежащий на полу, в луже кровавой рвоты. А на стене над ним – иконы. Лики со спокойными, скорбными глазами взирали на его ужасные мучения. Зоя напряженно застыла на кровати. А что, если его слуги догадаются, что это отравление? Найдется ли среди них человек, который достаточно умен для того, чтобы обнаружить следы яда? Конечно нет! Она была предельно осторожна. Арсений умер быстро, но в страшных мучениях.
Когда взошло солнце, Зое стало легче. Ее окружала привычная обстановка, по дому сновали слуги. Вошел Сабас, и Зоя сначала не решалась встретиться с ним взглядом. Однако потом пристально уставилась на него. Что именно ему известно? Но ей не пристало объясняться со слугой, а Зое хотелось именно этого. Она боялась оставаться в одиночестве.
Следующей ночью кошмары повторились. На сей раз Арсений умирал дольше. И крови было больше. Его выпученные глаза смотрели прямо на Зою, он срывал с нее одежду, пока она не оказалась перед ним абсолютно обнаженной, беззащитной, с отвисшей грудью и отвратительно выпирающим животом. А Арсений все не умирал. Он полз за ней по полу, хватал за лодыжку своей похожей на птичью лапу рукой, и Зоя опять ощущала ужасную боль, как тогда, когда он вцепился в ее запястье.
Арсений собирался ее убить! Он так и сказал. У нее не было выбора. Ее действия были оправданы. Это была самооборона, на которую имеет право каждый человек! Она не совершила преступления!
Зоя снова проснулась в поту. Одежда прилипла к ее коже, и, как только женщина откинула покрывало и встала с постели, тотчас промерзла до костей. Дрожа всем телом, она опустилась на колени на мраморный пол и сложила руки в молитве. Костяшки ее пальцев молочно белели в свете свечи.
– Пресвятая Дева, Матерь Божья, – прошептала Зоя хрипло. – Если я согрешила, прости меня. Я сделала это только для того, чтобы отнять у него иконы, которые принадлежат народу. Прости меня, пожалуйста, отпусти мне грехи мои!
Она заползла обратно в постель, все еще дрожа от холода, но так и не смогла снова уснуть.
Следующей ночью все повторилось. На этот раз Зоя простояла на коленях дольше, перечисляя Пресвятой Богородице иконы, которые присвоил Арсений и все эти годы хранил у себя, – кроме тех, менее ценных и красивых, которые он продал. Любой легко может догадаться, кто стал покупателем, – тот, кто предложил больше денег. Как будто это имело какое-то значение!
На четвертый день Зоя услышала новости, о которых молилась. Арсения Вататзеса похоронили. Было объявлено, что он умер от кровоизлияния в желудке вскоре после того, как Зоя его навестила. Тело Арсения нашли слуги. Зоя внимательно прислушивалась, но никаких слухов не возникло. Ей удалось остаться безнаказанной!
Вывод был очевиден: Небеса ей благоволили; она стала инструментом в руках Господа. Остальное было лишь дурным сном, не более. Его следовало забыть, как и любую другую чепуху.
Завтра она пойдет и принесет дары Деве Марии в храме Святой Софии – Премудрости Божией. Она знает, что с ней благословение Господне. Свечей будет недостаточно, хотя она поставит их непременно – столько, что они осветят весь собор. Возможно, она отдаст храму одну из своих икон.
Глава 37
Джулиано Дандоло с радостью возвратился в Константинополь. Он был очарован этим городом, наполненным жизненной энергией, великодушным и снисходительным. Свободу мысли, которая здесь царила, можно было сравнить с вольным ветром, дующим с моря. С каждым приездом этот город привлекал его все больше и больше.
На этот раз Джулиано приехал в Константинополь по поручению Контарини, чтобы лично убедиться в том, что Византия наконец соблюдает требования, прописанные при заключении союза с Римом. Раньше она только обещала их выполнять, а на деле шла по своему пути.
То, что Джулиано наблюдал сейчас, должно было бы вселить в него надежду на успех нового Крестового похода, который пройдет через этот город, обреченный на штурм и разграбление. Но его родной Венеции этот поход принесет немалую выгоду. Однако Джулиано не чувствовал ни радости, ни гордости. Он знал, какой отчаянной может быть сила сопротивления, и у него появились дурные предчувствия. Главные противники союза были ослеплены, искалечены, изгнаны. Многие сбежали в отделившиеся от Византии области. Тюрьмы были переполнены. Михаила больше всего беспокоило то, что многие его близкие родственники стали активными участниками заговоров против него. Казалось, что его окружили со всех сторон.
Влахернский дворец был прекрасен, хотя и уступал роскошью и великолепием венецианским палаццо. Повсюду до сих пор были видны следы огня и разграбления. Джулиано не заметил ни грациозных скульптур из бледного мрамора, ни бесконечной игры света, которую привык наблюдать в залах венецианских дворцов.
Оставшись наедине с Михаилом, он осознал, что этот человек отличается необыкновенным самообладанием. На его лице можно было заметить усталость, но никак не страх. Император Византии разговаривал с венецианцем очень учтиво и даже остроумно. Джулиано невольно почувствовал к нему жалость и одновременно восхищался им. Если Михаила и можно было в чем-то обвинить, то только не в отсутствии мужества.
– И, конечно, есть еще угроза с востока, – объяснял венецианцу евнух по имени Никифорас, сопровождая его после окончания аудиенции.
Джулиано вернулся в настоящее, проходя с ним бок о бок по сводчатому коридору, выложенному мозаикой.
– Все меняется, – добавил Никифорас, тщательно подбирая слова. – В какой-то момент кажется, что самая большая угроза надвигается на нас с запада, потому что мы можем пострадать от очередного Крестового похода. Но, по правде говоря, точно так же и даже больше мы должны опасаться Востока. Просто, если мы не сможем примириться с Римом, Запад нападет на нас раньше, нравится нам это или нет. А с Востоком пока договориться невозможно.
Он взглянул на Джулиано:
– Нам еще многое предстоит обдумать. Трудно понять, что необходимо сделать в первую очередь.
Джулиано хотелось сказать что-то в ответ – дать совет или выразить сочувствие и в то же время не затронуть интересы Венеции, не показаться слишком самоуверенным или снисходительным. Однако он так ничего и не придумал.
– Мне начинает казаться, что венецианская политика довольно проста, – тихо произнес Джулиано. – Ваша же похожа на попытку не утонуть, сидя в лодке с пробоинами в десяти разных местах.
– Хорошее сравнение, – одобрительно заметил Никифорас. – Однако нам удается оставаться на плаву, мы даже накопили богатый опыт.
Когда Джулиано покидал дворец, на нижних ступенях лестницы с ним поравнялся другой евнух, который, по всей видимости, тоже направлялся к выходу. Этот человек был гораздо ниже его, имел хрупкое телосложение и женоподобную внешность. Когда евнух повернулся, Джулиано по блеску в его темно-серых глазах понял, что тот его узнал. Да и он тоже вспомнил, что встречался с ним в храме Софии – Премудрости Божией. Именно этот человек наблюдал за ним, пока Джулиано вытирал плиту на могиле Энрико Дандоло. Тогда на его лице было выражение подлинного горя и искреннего сочувствия.
– Доброе утро, – быстро сказал венецианец, а потом подумал, что, возможно, поторопился с ним заговорить и евнух воспримет его поспешность как излишнюю фамильярность. – Джулиано Дандоло, посол венецианского дожа, – представился он.
Евнух улыбнулся. Его лицо было очень женственным, но на нем читались сила воли и исключительный ум, который Джулиано заметил еще в храме Софии – Премудрости Божией.
– Анастасий Заридес, – в свою очередь назвался евнух. – Лекарь. Иногда меня приглашают врачевать императора Михаила Палеолога.
Джулиано удивился. Он и подумать не мог, что этот человек – лекарь. И это было лишним подтверждением того, как мало он, в сущности, знал о Византии. Нужно было срочно сказать еще что-нибудь.
– Я живу в Венецианском квартале, – Джулиано показал рукой в направлении побережья, – и начинаю понимать, что, по всей вероятности, это ограничивает мои возможности получше познакомиться с городом.
Он остановился, залюбовавшись бесконечной панорамой крыш. Под ними раскинулся сверкающий в лучах утреннего солнца Золотой Рог, пестревший кораблями, приплывшими со всех берегов Средиземного моря. Воздух был теплым, и Джулиано показалось, что он почувствовал запах соли и аромат специй, поднимавшиеся из бухты.
Анастасий проследил за его взглядом.
– Если бы у меня был выбор, я бы предпочел жить в доме, откуда можно наблюдать восход солнца над Босфором. Но для того, чтобы осуществить свою мечту, я должен добиться высокого положения. Такие дома стоят очень дорого. – Он засмеялся, как будто иронизируя над самим собой. – Хотел бы я спасти жизнь самому богатому человеку Византии, но, к счастью – этого человека, а не моему, – он пребывает в добром здравии.
Джулиано позабавили слова евнуха.
– А если бы он заболел, то послал бы за вами? – спросил венецианец.
Анастасий пожал плечами:
– Это вполне возможно.
– А кстати, где живет лекарь самого императора? – Джулиано старался говорить как можно непринужденнее.
Анастасий указал на один из холмов:
– Вон там, за теми деревьями. Из моих окон, выходящих на север, тоже открывается замечательный вид. А еще есть одно место, мое любимое в этом городе, расположенное всего в сотне ярдов вверх по холму. Оттуда можно увидеть весь Константинополь. Там очень спокойно. Мало кто туда наведывается. Может быть, только я нахожу время постоять там и полюбоваться прекрасным видом.
Джулиано догадался, что лекарь на самом деле хотел сказать «постоять и помечтать», но ему неловко было говорить об этом.
– Вы здесь родились? – поспешно спросил венецианец.
Анастасия, казалось, удивил этот вопрос.
– Нет. Мои родители вынуждены были отправиться в изгнание. Я родился в Салониках, а вырос в Никее. Однако здесь – родина моих предков, центр нашей культуры и, полагаю, веры.
Дандоло понял, что задал глупый вопрос. Конечно, Анастасий не мог родиться в Константинополе. Венецианец забыл, что почти все, с кем он разговаривал в этом городе, появились на свет во время изгнания империи, а значит, не в Константинополе. Даже о его собственной матери можно было сказать то же самое.
– Моя мать родилась в Никее, – произнес Дандоло и тут же удивился, зачем это сказал.
Он отвел взгляд. Теперь его лицо было повернуто к собеседнику в профиль.
Анастасий будто почувствовал, что собеседник пытается уйти от этой темы, и решил ему помочь:
– Говорят, что Венеция немного напоминает Константинополь. Это правда?
– Да, между ними есть некоторое сходство, особенно в том, что касается мозаичного искусства. Мне нравится посещать церковь, которая очень похожа на одну из константинопольских.
Неожиданно Дандоло вспомнил, как много произведений искусства было вывезено из Византии в 1204 году, и покраснел от стыда.
– И в Венеции тоже есть менялы, конечно, и…
Он замолчал. Когда-то лишь Византия торговала шелком, а сейчас все было венецианским – искусство, ткачество…
– Мы многому у вас научились, – сказал он, испытывая неловкость.
Анастасий улыбнулся и слегка передернул плечами.
– Возможно, мне не стоило задавать этот вопрос. Однако я дал вам возможность честно на него ответить.
Джулиано был поражен. Он не ожидал от него такого великодушия и, может быть, даже не заслуживал его. Венецианец улыбнулся в ответ.
– И мы все еще продолжаем учиться. Но здесь кипит такая энергия и царит такое многообразие взглядов… Мы вряд ли когда-нибудь сможем это постичь.
Анастасий понимающе кивнул, а затем извинился, сказав, что должен идти, причем так непринужденно, словно вскоре им предстояло снова встретиться и продолжить этот разговор.
Венецианец медленно спускался по крутой улице. Судя по возрасту Анастасия, он родился в изгнании, как, вполне вероятно, и его родители. С тех пор как Константинополь был повержен, прошло более семидесяти лет. Значит, и его собственная мать провела детство в изгнании, хотя в ее венах текла чистая византийская кровь. Сразу после разграбления Константинополя она должна была воспылать к Венеции лютой ненавистью. Как же она могла выйти замуж за венецианца? Теперь, когда под солнцем и ветром Джулиано так откровенно поговорил с еще одним византийцем, родившимся в изгнании, вдали от своей духовной родины, он вдруг понял, что обязан выяснить как можно больше о женщине, которая дала ему жизнь.
Джулиано начал усердно собирать информацию. Расспрашивая, он познакомился со многими интересными людьми и в конце концов встретился с одной женщиной, которой было уже за семьдесят. Ей удалось спастись из горящего города, когда он пал под натиском армии захватчиков. Должно быть, в молодости она была просто восхитительна. Даже сейчас в ней чувствовались страсть и индивидуальность. Эта женщина очаровала венецианца. Звали ее Зоя Хрисафес.
Казалось, ей доставляло удовольствие рассказывать Джулиано о Константинополе, о его истории, легендах, людях. Из комнаты, в которой она принимала венецианца, открывалась необозримая панорама крыш. Стоя у окна, Зоя рассказывала гостю истории о торговцах из Александрии и с берегов великой реки Египта, которая змеей извивалась в неизведанном сердце Африки.
– А также из Святой земли, – продолжила она и, вытянув руку, украшенную драгоценными кольцами, указала на морское побережье. – Персы, сарацины, остатки крестоносцев, короли древнего Иерусалима, арабы из пустыни…
– Вы когда-нибудь бывали на Святой земле? – невольно спросил Джулиано.
Зое понравился его вопрос. В ее золотистых глазах промелькнуло воспоминание, которым она не захотела поделиться.
– Я никогда не уезжала далеко от Византии. Она целиком заполняет мое сердце и разум, здесь мои корни. Когда мы были в изгнании, моя семья сначала переехала в Никею, потом на восток – в Трабзон. Мы также жили в Грузии, объездили побережье Черного моря. На некоторое время остановились в Самарканде, который очень понравился отцу. Но я всегда стремилась вернуться домой.
Джулиано вновь пронзило чувство вины – за то, что он был венецианцем, и за то, что его народ принял участие в Крестовом походе, разрушившем этот город. Глупо было спрашивать Зою, почему ей не терпелось вернуться домой после стольких лет, когда тяжелые вспоминания притупились, а многие члены ее семьи умерли. Джулиано хотел задать важные для него вопросы. Быть может, ему уже не представится такой возможности, а желание выяснить правду съедало его изнутри.
– Вы знали Феодула Агаллона? – спросил гость.
Зоя не шевельнулась.
– Я слышала о нем. Он умер много лет назад. – Она улыбнулась. – Если хочешь узнать больше, уверена, что это можно будет сделать.
Венецианец отвернулся, чтобы она не заметила боли в его глазах.
– Фамилия моей матери Агаллон, и мне хотелось бы узнать, не родственники ли они.
– Правда? – В голосе Зои прозвучала заинтересованность. – А как ее назвали при крещении?
– Маддалена.
Произнеся это имя, Джулиано почувствовал острую боль, как будто в его душе открылась глубокая рана, которая больше никогда не заживет. В горле пересохло, и он с трудом сглотнул. Скорее всего, его мама умерла, но если нет, ему очень хотелось с ней встретиться. Джулиано повернулся к Зое, пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами.
Она не отрываясь смотрела на него. Ее блестящие темно-желтые глаза были почти на одном уровне с его глазами.
– Я разузнаю об этом, – пообещала она. – Конечно, соблюдая осторожность. История давняя, я даже кое-что о ней слышала, но не помню где. – Зоя улыбнулась. – Это займет какое-то время, но, надеюсь, оно того стоит. Наши города связаны – как любовью, так и ненавистью.
На мгновение ее лицо стало непроницаемым, словно она пыталась спрятать внутри себя другую женщину – недоступную для окружающих, страдающую от невыносимой боли. Но вскоре это впечатление прошло. Зоя снова очаровательно улыбалась, по-прежнему красивая, остроумная, жаждущая в полной мере насладиться жизнью, ощутить ее вкус, запах и многообразие.
– Приходи через месяц. Посмотрим, что я смогу выяснить.
Глава 38
Венецианец ушел, и Зоя осталась одна. Джулиано ей понравился. Красивый мужчина. И ему действительно было важно знать то, о чем он спросил; она была в этом уверена.
Она должна бы ненавидеть Джулиано, ведь он – Дандоло. Это могло бы стать самой сладкой местью, о которой только можно мечтать. Следует вспомнить о страшных событиях, которые рвали на части ее сердце и душу. Намеренно, словно вонзая нож в собственную плоть, Зоя снова и снова оживляла в памяти ужасные картины тех дней.
В конце 1203 года крестоносцы, осадившие город, прислали императору Алексею Третьему дерзкое письмо. (Это было сделано по наущению Энрико Дандоло.) В нем содержались угрозы, и человек, возглавивший заговор против императора, его собственный зять, устроил беспорядки в соборе Святой Софии. Бунтовщики снесли большую статую Афины, что некогда украшала афинский Акрополь.
Беспорядки начались и на улицах города. Кто-то даже попытался поджечь в гавани венецианские корабли. Осаждающие были намерены сражаться или умереть. Венецианский дож Дандоло, Бонифаций Монферрат, Болдуин Фландрийский и другие французские рыцари договорились о разделе добычи, когда Константинополь будет отдан на разграбление.
В марте 1204 года западные войска решили захватить не только Константинополь, но и всю Византийскую империю. В середине апреля город горел, на его улицах мародерствовали и убивали. Дома, церкви и монастыри – все было разграблено. Из чаш для святого причастия хлебали дешевое пойло, иконы использовали вместо досок для азартных игр, из драгоценных рам выковыривали ювелирные камни, золото и серебро переплавляли в слитки. Древние памятники, которым столетиями поклонялись жители Константинополя, сносили и разбивали на части. Императорские усыпальницы – даже усыпальница Константина Великого – были осквернены и разграблены. Останки Юстиниана Законодателя[5] вышвырнули на поругание. Монахинь насиловали.
В храме Святой Софии солдаты разбили алтарь, вынесли из сокровищницы все серебро и золото. В храм завели лошадей и мулов, чтобы погрузить на них награбленное добро. Животные скользили в крови на мраморном полу.
Проститутка плясала на престоле патриарха и пела скабрезные песни.
Говорили, что общая стоимость сокровищ, награбленных крестоносцами, составляла четыреста тысяч марок серебром, что в четыре раза превышало стоимость всего флота. Дож Венеции Энрико Дандоло взял пятьдесят тысяч марок.
И это было еще не все. Он вывез из города четыре больших позолоченных бронзовых коня – теперь они украшали собор Святого Марка в Венеции. Энрико Дандоло выбрал этих коней в качестве своей доли добычи. Он также взял фиал, содержащий капли крови Христа, и икону в золотом окладе, которую Константин Великий в свое время брал с собой в бой, мощи Иоанна Крестителя и гвоздь с креста, на котором распяли Иисуса.
И еще одно, пожалуй, самое худшее – из города вывезли плащаницу Христа.
Утрата всех этих реликвий – это не просто разграбление Церкви. После этого изменился характер города, словно у него из груди живьем вырвали сердце.
Паломники, путешественники, которые формировали экономику, коммерцию, мировую торговлю, больше не приезжали сюда. Они направлялись в Венецию и Рим. Константинополь погряз в нищете, стал похож на попрошайку у ворот Европы. Зоя стиснула кулаки так сильно, что ногти впились в ладони и из ран выступила кровь. Если бы Джулиано умер тысячу раз, это все равно не искупило бы потери. Этому нет и не может быть прощения. Будет только кровь, кровь, еще больше крови!
Глава 39
То, что Зоя Хрисафес обещала разузнать о его матери, было, конечно, замечательно, но это далеко не все, что можно было сделать. Джулиано заглянул в другие районы города, ища людей, которые знали, кто куда переехал во время изгнания. Он занимался этим в свободное время, исполнив долг перед Венецией. К концу месяца, в течение которого Зоя обещала узнать ответы на его вопросы, Джулиано посетил холм, с которого, по словам Анастасия, можно было увидеть весь город.
Венецианцу не составило труда найти это место, и, как и было обещано, вид оттуда открывался поистине великолепный. Кроме того, оно было надежно защищено от западных ветров. Воздух был напоен ароматами. Внизу раскинулся цветущий виноградник – именно оттуда доносилось нежное, сладкое благоухание. Спустя какое-то время Джулиано понял, что мягкий свет заходящего солнца, отражающийся в морских водах, вызывает у него ностальгию. Он прищурился, всматриваясь в даль. Рябь на небе, похожая на чешую, напомнила Джулиано о доме. А на северо-востоке перистые облака походили на развевающийся на ветру конский хвост, сквозь который проглядывали косые лучи заходящего солнца.
Следующим вечером Джулиано вернулся на это место и обнаружил там Анастасия. Лекарь повернулся к венецианцу и улыбнулся, но некоторое время хранил молчание, словно море, раскинувшееся перед их глазами, было более красноречивым.
– Восхитительное место, – сказал наконец Джулиано. – Наверное, было бы несправедливо, если бы оно принадлежало кому-то одному.
– Эта мысль не приходила мне в голову, – улыбнулся Анастасий. – Ты прав, это место должно быть доступно всем, кто может видеть, а не болванам, которые ни на что не способны. – Он покачал головой. – Извини, это было слишком грубо. Я весь день общался с глупцами и сейчас немного взвинчен.
Джулиано неожиданно обрадовался тому, что Анастасий не безупречен. Прежде евнух обескураживал его, хотя венецианец понял это только теперь. Джулиано невольно улыбнулся.
– А ты знал семью Агаллонов в Никее? – спросил он.
Анастасий ненадолго задумался.
– Помню, как отец упоминал это имя. Но он лечил многих.
– Он тоже был лекарем? – поинтересовался Джулиано.
Анастасий смотрел вдаль.
– Да. Он научил меня всему, что я знаю.
Он замолчал, но Джулиано догадался, что есть еще что-то, какие-то глубоко личные воспоминания, которые очень дороги евнуху, но сейчас, когда все осталось в прошлом, ему больно об этом вспоминать.
– А тебе нравилось учиться? – спросил венецианец, чтобы отвлечь собеседника от раздумий.
– О да! – Лицо Анастасия вдруг оживилось, глаза загорелись, губы приоткрылись. – Очень нравилось – сколько себя помню. Отец не интересовался мной, когда я появился на свет, но, как только я начал говорить, стал обучать меня разным премудростям. Помню, как помогал ему в саду, – продолжал евнух. – По крайней мере, я думал, что помогаю. Скорее всего, на самом деле я лишь докучал отцу, но он никогда мне об этом не говорил. Мы вместе ухаживали за растениями, и я запоминал их названия, как они выглядят, как пахнут, какую часть нужно использовать, корень, листья или цветки, как собирать их и как хранить, чтобы они не потеряли своей целительной силы.
Джулиано представил, как отец учит маленького мальчика, повторяет снова и снова, спокойно и терпеливо.
– Мой отец тоже меня учил, – сказал венецианец, отчетливо видя картины своего детства. – Рассказывал о венецианских островах и проливах, гаванях, где расположены верфи. Он брал меня с собой, чтобы я мог посмотреть на работу корабелов, увидеть, как они закладывают кили, как крепят стойки и ребра, потом – шпангоуты, конопатят, устанавливают мачты.
Все то же самое: человек учил своего ребенка тому, что любил сам, навыкам, с помощью которых зарабатывал себе на хлеб. Джулиано помнил все это так отчетливо… Рядом с ним всегда был отец, а не мать.
– Он знал каждый порт от Генуи до Александрии, – продолжал венецианец. – Мог рассказать об их достоинствах и недостатках.
– А он брал тебя с собой? – спросил Анастасий. – Ты видел эти места?
– Некоторые из них.
Джулиано вспомнил тесноту корабельных кают, морскую болезнь; вспомнил незнакомую Александрию, жару, лица арабов, непонятный язык.
– Это было страшно и замечательно, – сказал он печально. – Думаю, бльшую часть времени я замирал от страха, но скорее бы умер, чем признался бы в этом отцу. А куда твой отец брал тебя?
– Это случалось очень редко, – ответил Анастасий. – Чаще всего мы с ним осматривали стариков, у которых были сердечные болезни или застой жидкости в легких. Но я помню первого в своей жизни покойника.
Джулиано удивленно посмотрел на него:
– Покойника? И сколько же тебе тогда было?
– Лет восемь. Нельзя бояться покойников, если ты хочешь стать лекарем. Мой отец был мягким, очень добрым человеком, но тогда заставил меня увидеть, из-за чего умер пациент.
Анастасий замолчал.
– И что же это было?
Джулиано попытался представить себе ребенка с серьезными серыми глазами, хрупким телосложением и нежным ртом.
Анастасий улыбнулся.
– Человек погнался за псом, стащившим у него обед, споткнулся, полетел кубарем – и сломал себе шею.
– Ты выдумываешь! – воскликнул Джулиано.
– Вовсе нет. Это было первым уроком по анатомии. Отец показал мне мышцы спины и кости позвоночника.
Джулиано был потрясен.
– А вам разрешили все это проделать? Это же человеческое тело!
– Нет, не разрешили, – ухмыльнулся Анастасий. – Но я никогда этого не забуду. Я до смерти боялся, что нас поймают. Я зарисовал все внутренние органы, чтобы мне больше никогда не пришлось делать ничего подобного.
Последние слова он произнес с грустью.
– Ты был единственным ребенком в семье? – спросил Джулиано.
Анастасий вдруг растерялся.
– Нет. У меня был… есть брат. Надеюсь, он еще жив.
Евнух явно смутился и рассердился на себя, словно не собирался этого говорить. Он отвернулся.
– Я уже некоторое время не получаю от него вестей.
Джулиано не хотел лезть ему в душу.
– Твой отец, должно быть, гордится тобой, ведь ты лечишь самого императора. – Он сказал это просто, констатируя факт, а не для того, чтобы польстить.
Анастасий расслабился.
– Наверное, гордился бы.
Он глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Некоторое время евнух молчал. Он повернулся к морю и уставился в даль.
– Агаллоны – члены твоей семьи? Ты поэтому их разыскиваешь?
– Да. – Джулиано и не думал этого скрывать. – Моя мать византийка. – По лицу Анастасия он увидел, что тот сразу же понял суть. – Я навел справки. Есть люди, которые смогут рассказать мне больше.
Чувствуя, что венецианец не хочет говорить на эту тему, Анастасий не стал его дальше расспрашивать. Евнух смотрел на противоположный берег залива, за которым лежала Никея.
Джулиано стал перебирать в уме факты, указывающие на то, что, вероятнее всего, армия крестоносцев прибудет морем и зайдет в город, чтобы запастись провизией и пресной водой, а не двинется по суше – при таком сценарии крестоносцы обошли бы город стороной, направляясь в Азию и дальше на юг.
Если бы только Михаил смог убедить свой народ покориться Риму! Тогда ни один крестоносец не осмелился бы напасть на суверенные владения императора-католика! Ни один крестоносец или паломник не сможет получить отпущение подобного греха, в какой бы монастырь он ни ездил впоследствии.
Наблюдая, взвешивая, делая выводы, Джулиано по-прежнему чувствовал себя как человек, который оценивает выгоду, прибыль от войны, и ему было не по себе.
К концу месяца он получил сообщение от Зои Хрисафес, в котором говорилось, что ей удалось выяснить некоторые факты о Маддалене Агаллон. Зоя была не уверена, что он захочет их услышать, но если это так, она с удовольствием примет его через два дня.
Конечно же, Джулиано пошел к ней. Какими бы ни были эти новости, он должен их узнать.
Венецианец прибыл в дом Зои, и слуги провели его в гостиную. Он изо всех сил старался сохранять хладнокровие. Хозяйка сделала вид, будто не замечает его волнения.
– Ты осмотрел город? – спросила она обыденным тоном и снова подвела Джулиано к окну, из которого открывался великолепный вид.
Был ранний вечер, и мягкий свет стер излишне резкие линии.
– Да, – ответил венецианец. – Я посетил многие из тех мест, о которых вы мне говорили. И любовался такими панорамами, от которых можно потерять дар речи. Но ни одна из них не сравнится с видом, который открывается из ваших окон.
– Ты мне льстишь, – усмехнулась Зоя.
– Не вам – Константинополю, – с улыбкой поправил ее Джулиано, но его тон давал понять, что разница незначительна.
Зоя повернулась, чтобы взглянуть на него.
– Слишком жестоко держать тебя в неведении. – Она слегка пожала плечами. – Некоторые люди находят пауков красивыми. Но не я. Тонкая паутина, сплетенная для того, чтобы ловить мух, – это умно, но отвратительно.
Джулиано почувствовал, как его пульс участился. Сердце стучало так отчаянно, что ему казалось, будто это заметно. Возможно, его волнение все же не укрылось от Зои.
– Ты уверен, что хочешь это услышать? – тихо спросила она. – Это ведь не обязательно. Я могу забыть об этом и никому ничего не скажу.
У Джулиано пересохло во рту.
– Я хочу узнать правду.
В тот момент он был не уверен, что это действительно так, но если он сейчас отступит, то будет считать себя трусом.
– Агаллоны были прекрасной семьей, у них было две дочери, – начала Зоя. – Маддалена, твоя мать, сбежала из дома с венецианцем, капитаном корабля, Джованни Дандоло. Им казалось, что они любят друг друга. Но спустя год, или даже меньше, твоя мать бросила Джованни и вернулась в Никею, где вышла замуж за богатого византийца.
Тут нечему было удивляться: Джулиано предполагал нечто подобное.
И все же, услышав эти слова тут, в этой изысканной комнате, он почувствовал, как умирает надежда в его душе.
– Мне очень жаль, – тихо произнесла Зоя.
В приглушенном свете, падавшем из окна, ее морщины были почти не видны, и Джулиано подумал, что так она, должно быть, выглядела в молодости.
– Но, когда новый муж Маддалены узнал о том, что у нее есть сын, он выгнал ее. Он не собирался воспитывать чужого ребенка, особенно рожденного от венецианца. Этот человек потерял во время нашествия родителей и братьев. – Голос Зои дрогнул, но она тут же взяла себя в руки. – Маддалена не захотела взваливать на себя такое бремя, как ребенок, поэтому отдала тебя в приют. Сведенья об этом дошли до твоего отца. Приехав в Константинополь, он разыскал тебя и увез с собой в Венецию. Не хотелось тебе об этом говорить, но ты и сам рано или поздно узнал бы правду. Теперь ты можешь забыть эту информацию и больше никогда не вспоминать.
Но это было невозможно. У Джлиано едва хватило сил на то, чтобы поблагодарить Зою. Поздно вечером он покинул ее дом и в темноте, почти на ощупь, отправился к себе.
Глава 40
Спустя три месяца Джулиано вернулся в Венецию, чтобы отчитаться перед дожем. Но еще важнее для него было вновь ощутить свою причастность, принадлежность к родному городу. Здесь его дом, здесь он был счастлив – но все же чувствовал, что часть его души осталась там, в другой стране.
Дож послал за Джулиано, и тот отправился для доклада к нему во дворец. Молодому человеку было немного непривычно видеть здесь Контарини, а не Тьеполо. Это было глупо: дожи ведь время от времени умирают, так же как папы и короли, и на смену им приходят новые. Но Тьеполо был дорог Джулиано, и он по-прежнему скучал по старику.
– Скажи мне правду, – попросил Контарини после того, как все формальности были соблюдены и секретарь оставил их одних.
Джулиано поведал дожу о глубине разногласий, с которыми столкнулся Михаил Палеолог. Контарини кивнул:
– Значит, Крестовый поход неизбежен.
Дож выглядел удовлетворенным. Несомненно, он думал о том, что корабельный лес уже заказан и даже частично оплачен.
– Думаю, да, – ответил Джулиано.
– А Константинополь восстанавливает свои береговые оборонительные укрепления? – поинтересовался Контарини.
– Да, но медленно, – сказал Джулиано. – Если новый Крестовый поход состоится в ближайшие два или три года, они не успеют.
Читать бесплатно другие книги:
