Игра. Я поймаю тебя Лора Вайс

Глава 17. Ева

Из сада этот нелюдь тащит меня сразу в машину. Опять! Хотя, так даже лучше. К нему домой не хочется совершенно. И чем меньше я буду находиться в стенах этой золотой клетки, тем лучше.

А едем мы в один из пафосных торговых центров. Хорошо, хоть сел Игнашевский впереди, его присутствие угнетает, его прикосновения злят. Целовал меня в этот раз не так бешено, но все равно, все равно мне хотелось сорваться с места и убежать, куда глаза глядят. Что уж говорить о прочих «ласках». Мне все время кажется, что он не остановится, что вопьется в кожу зубами. И это лишь начало, и между нами еще ничего толком не было. Страшно подумать, что будет, окажись мы в кровати. Но сейчас страшнее другое — ожидание вечера. Надо попытаться расслабиться, отвлечься, иначе доведу себя до нервного срыва.

До центра добираемся за час с небольшим.

— Готова? — открывает для меня дверь.

На что получает кивок.

— Научись уже разговаривать, Краснова, — не дожидаясь, хватает за руку, к счастью здоровую, и вытягивает меня из салона. — Ведешь себя, как амеба, а мне амебы не нравятся.

Да плевать я хотела, что тебе нравится, а что нет. Игнашевский тем временем пропускает свои пальцы через мои, сжимает ладонь. Тактильный маньяк не иначе.

— Давай пободрее, милая. Сегодня ты из замарашки превратишься в настоящую куклу Барби. Купим тебе побольше одежек и все без застежек, — слащаво усмехается.

И начинается… павильоны за павильонами, небольшой перерыв на перекус и опять магазины, магазины, магазины. Каждую вещь Игнашевский оценивает лично, многое, что нравится мне — заворачивает, а от чего откровенно тошнит — берёт. Ему подавай открытое, короткое, что всегда можно снять, расстегнуть, развязать или вообще порвать. Иначе, зачем мне это безвкусное и пошлое гипюровое платье без подклада? Я в нем как голая, а Ян в восторге.

— Ты само очарование, — кладет руки на бедра, затем спускается к ягодицам, сжимает их. И все это при продавцах. Фу, позорище! Хорошо хоть других покупателей нет, а то я бы просто сгорела от стыда.

— Ничего очаровательного, — бормочу чуть слышно.

— Почему же?

— Где мне в этом ходить?

— Встретишься меня как-нибудь с работы в нём. Не переживай, надолго оно в твоем гардеробе не задержится.

— И сколько таких нарядов вы намереваетесь испортить?

— Не вы, а ты для начала. Не знаю, под настроение, крошка. Тебе же они все равно не нравятся.

— Стоит ли тогда так тратиться.

— Пока что я готов на тебя тратиться, — как-то слишком недобро усмехается, отчего по спине бежит мороз. — Но если будешь постоянно кукситься, могу и передумать. Заставлю ходить голышом.

Да уж, столько вокруг красивой стильной одежды, а мерзавец предпочел красоте вульгарщину. И видимо настолько его утомила моя кислая мина, что он очередной раз хватает меня за руку и тащит к вешалкам.

— Выбери что-нибудь по своему вкусу. Что угодно.

— Спасибо, но мне роднее в своих вещах.

— Нет, куколка. Эти тряпки уже отправились на помойку.

— Что? — и слезы мгновенно подступают. Да как он смел? Там было все самое любимое, самое удобное. Выходит, прислуга рылась в моих вещах. Как же хорошо, что я спрятала камеру в футляре с прокладками.

— Или ты сейчас выбираешь себе новое, или мы уходим. Надоело, — а голос резко грубеет, вот он — настоящий Игнашевский.

— Хорошо. Сколько у меня времени?

— Час.

Приходится взять все заново. Джинсы, кофты, несколько платьев на повседнев, блузки, вплоть до колгот. Правда, ценники у вещей вызывают шок, на бирках мелькают звездные бренды — Шанель, Версачи, Луи Виттон, Диор. А сидит одежда действительно хорошо, будто сшита специально для меня. Игнашевский меж тем сидит на диване, листает журнал. Его не волнуют эти тряпки. Для себя, вернее, меня, он уже выбрал необходимое. И сейчас на его лице поселилась вселенская скука, однако нет-нет, да на продавщиц поглядывает. Для него женщины пустое место, он их оценивает лишь с позиции — переспать, не переспать, не более. Те в свою очередь улыбаются ему, глазки строят, задницами крутят с удвоенной амплитудой. Какая мерзость! Причем видно, играют. Но так неумело, так очевидно. А мне становится еще противнее, поэтому поскорее отворачиваюсь.

Но не проходит и минуты, как ощущаю его руки на талии:

— Не нравится, да? — обдает шею горячим дыханием.

— О чем вы? То есть, ты.

— Я видел твой взгляд. И мне это льстит. Но не волнуйся, подобные селедки мне не интересны. За них я бы и сотки не дал.

— Меня это должно обрадовать? — резко разворачиваюсь к нему лицом.

— Да, — касается щеки, — должно. Это твой счет сегодня пополнился на шестьсот тысяч, не их.

— Верно.

— Смотрю, набрала всего, что нужно.

— Набрала.

— Тогда идем к кассам. И мне уже не терпится обратно. Не терпится сделать с тобой что-нибудь эдакое.

В этот момент роняю вешалку, а подонок расплывается довольной улыбкой. Рад, что мне плохо, что страшно. Ему это доставляет удовольствие.

— У меня будет просьба, — и смотрю ему в глаз.

— Какая? — снова ведет пальцами по щеке, касается губ.

— Пожалуйста, без боли. Без сильной боли.

— Значит, со слабой болью можно? — нависает надо мной. — Думаешь, скручу тебя и выпорю? Как в первый день?

— С тебя станется, — прикрываю глаза.

— Я бы с радостью, куколка, — шепчет в губы, — но у меня немного другие планы. Однако ты все равно поймешь, как нехорошо заставлять меня нервничать.

Дальше следует ресторан, где я с трудом запихиваю в себя какой-то непонятный салат. А Игнашевский следит за каждым моим движением, каждым взглядом. Изучает… я тоже смотрю на него. Какой же он медведь. И вот такой гигант любит издеваться над женщинами, унижая их, опуская. Разве это мужчина? Нет, это малодушная тварь неприлично больших габаритов.

— Что-то не так? — облизывает чайную ложку.

— Все в порядке, — опускаю взгляд в тарелку.

— А тебе идет это платье, — и откидывается на спинку диванчика, чайной ложкой тем временем продолжает постукивать себе по губам.

Платье, и правда, отличное. Тонкий трикотаж, который практически не ощущается кожей, длина чуть выше колена, рукав три четверти, широкий ворот, а главное цвет — топленое молоко. В нем тепло, комфортно.

— Благодарю, — после чего поднимаюсь. Мне срочно надо умыться, щеки буквально горят, да и чувствовать на себе взгляд этого волкодава на протяжении всего вечера — то еще «удовольствие».

— Куда собралась? — и ложечка замирает на мгновение.

— В дамскую комнату.

— Возвращайся поскорей, — усмехается.

Могла бы, не вернулась. А я и могла, но сама себя загнала в угол. Дура не дура, уже не важно. Хотя, определенно дура.

В туалете ресторана спокойно, чисто, играет приятная музыка, честное слово, сидела бы здесь и сидела.

Открываю кран. Прохладная вода — как же хорошо, как же чертовски хорошо. А капельки бегут по щекам, капают на платье, вода попадает на волосы. Но лицо продолжает гореть, сердце заходиться. Не хочу возвращаться в зал, не хочу видеть этого божка недоделанного. Однако божок будто читает мои мысли на расстоянии, и уже через минут пять дверь удобной открывается.

— Что ты здесь делаешь? Это, вообще-то, женский… — смотрю на Игнашевского в упор.

А он, не говоря ни слова, запирает дверь на ключ, откуда бы только он у него взялся, и направляется ко мне. Ключ медленно кладет на край раковины.

— Сними платье, Ева.

Глава 18. Ян

Сколько её еще ждать? В унитаз что ли провалилась? Или не провалилась? Тут меня как обжигает изнутри. Сбежала! Ну, если сбежала… Найду и реально наручниками к батарее прикую! И ремня ввалю вдогонку!

— Можно вас? — подзываю администратора.

— Да, что-то случилось? — несется ко мне пухлая, но деловитая мадам.

— Хотел бы попросить ключ от женской уборной. У вас есть?

— А, — теряется сразу, — простите, зачем?

— Ну, Катерина, — читаю имя на бейдже, — как вам объяснить. Сейчас там моя девушка. И я бы очень хотел с ней немного побыть наедине. Такое объяснение подойдет? — и вкладываю в салфетку десятку, протягиваю пухлой, — уберите еще здесь.

— Я вас поняла, — расплывается наимилейшей улыбкой. — Ваш ключ, — быстренько кладет на стол. — Единственно, просьба не дольше получаса.

— Хорошо, очень постараюсь.

Теперь главное, чтобы Краснова была именно там. Вот, не дай бог не найду поганку. Подхожу к двери, открываю рывком. Фу-х… здесь. Стоит у раковин, по алеющим щекам течет вода, челка намокла и прилипла ко лбу. С мокрой я с ней тоже развлекусь, многократно развлекусь. В душе, в джакузи, в бассейне, да хоть на улице под дождем. Тогда захожу, запираю дверь.

— Сними платье, Ева, — и голос срывается на хрип.

Хочу её, как же я её хочу. Задрать это миленькое платьице, сдвинуть трусики в сторону и ворваться в это нежное тело. Она ведь еще нетронутая, в ней еще не было ни одного хрена. И я буду первым. От осознания тело сковывает возбуждение, член стоит колом, в голове красной лампочкой мигает «взять», «взять», «взять». Хоть как-нибудь, но взять. Попробовать ее. Не важно чем — губами, языком, пальцами.

— Что? — вздрагивает. — Здесь? Прямо здесь?

— Да, малышка. Прямо здесь и прямо сейчас. И это не просьба.

Моя куколка тянется трясущимися руками к подолу платья, берется за него. Снимает медленно, а мне только в радость, как ткань ползет по бархатной коже, как сантиметр за сантиметром оголяются ее бедра, животик, грудь — моя самая желанная часть ее тела. Вот когда на лобке Евы появятся волосы, эта часть тоже станет самой-самой.

— Повернись лицом к зеркалу, — встаю у нее за спиной, одной рукой обхватываю за талию, а второй тянусь к губам, — открой рот и оближи пальцы.

И щеки ее становятся пунцовыми, зрачки расширяются. Нервничает, дрожит, не хочет. Но надо, милая, надо. Потому что ты моя, вся моя, как именной подарок под елкой, но еще упакованный, перевязанный лентой, которую я скоро надорву, а пока что буду ходить вокруг да около, облизываться, трогать, трясти, любоваться.

— Ева, ну же, — прижимаю средний и указательный пальцы к мягким губам. — Не переживай, руки у меня чистые.

Она колеблется, тушуется, борется с собой, но потом разжимает губы, тогда я, не дожидаясь приглашения, проникаю в ее горячий ротик, скольжу по языку. А член откровенно ноет, просится туда же. Но подожди, братец. Не время.

— Давай, поработай немного, — вдыхаю запах ее волос.

Краснова все-таки сдается, начинает аккуратно касаться языком пальцев, потом обхватывает их губами и вот же, посасывает. Дикая кошечка, с потенциалом. Тут меня окончательно накрывает, тогда резко покидаю ее славный ротик.

— Умница, — и наконец-то запускаю руку в трусики. Как жаль, что там нет шерстки. Пальцем касаюсь развилки, веду по ней вниз. Ноги у девчонки сжаты, из-за чего сжато все остальное. А я хочу проникнуть глубже.

— Разведи ноги, расслабься, — припадаю губами к шее, затем плечу.

Ева постоянно хмурится, пытается отвернуться, чтобы не смотреть ни на меня, ни на себя. Стыдно моей куколке, дико стыдно. Не стыдись, ты прекрасна. Но у меня уже нет сил терпеть, в итоге расстегиваю джинсы, спускаю их, а член отправляю ей под атласную ткань трусиков.

— Ян, — ахает это невинное создание и тут же дергается.

— Тише, не суетись, — прижимаюсь к горячим ягодицам. — Первый раз в туалете я тебя не возьму, у меня с головой пока еще все нормально. Двигайся, милая, просто двигайся, виляй бедрами как в танце.

Второй рукой продолжаю ласкать Еву спереди, наконец-то проникаю в складки. Но куколка совсем сухая, что очень и очень огорчает. Нет, это совсем не дело, а намеренно слюнявить ее не хочется. Тогда отстраняюсь, но только чтобы развернуть девчонку к себе лицом.

— Скажи, — подтягиваю ее к себе, — у тебя хоть какие-то отношения с мужчинами были? Может, петтинг?

— Нет, — мотает головой.

Ох, твою ж мать, значит, и тут я буду первым. Нет, ну, это прямо праздник какой-то. Куда ни ткнись, везде пионер! А кое-куда я сейчас ткнусь. Мигом усаживаю ее на самый край подстолья, затем опускаюсь на корточки.

— Ян, не надо. Не здесь, — хватается пальцами за борт раковины.

— Здесь, — и припадаю губами к трусикам, втягиваю запах этой крошки. Она неповторимо пахнет везде, это я еще в первый день понял. А сейчас… сейчас аромат особенно яркий.

Глава 19. Ева

Что же он творит такое? Смотрю, как Игнашевский трется носом о трусики, как хватает ткань зубами. А внутри меня разгорается адская смесь из страха, стыда, непонимания происходящего, но вид того, что он делает, вызывает кое-что еще — нечто животное. Все равно, что смотреть порно.

Вдруг Ян снова отодвигает белье в сторону и касается меня языком, медленно ведет от лобка до практически промежности, затем помогает себе второй рукой — слегка раздвигает складки и находит клитор. Когда накрывает его языком, во мне резко заканчиваются силы, так и падаю на локти.

Он же следит за моей реакцией, то и дело улыбается, причем продолжает скользить по коже языком и с каждым прикосновением проникает все глубже, впивается все яростнее, захватывает зубами малые губы. Мне бы закрыть глаза, отвернуться, не смотреть, но не могу. Словно кто-то держит голову, заставляет смотреть. И что хуже, тело начинает откликаться, низ живота наливается тяжестью, мышцы начинает сводить и тянуть.

— Ты все еще очень напряжена, неправильно напряжена, — обдает горячим дыханием. — Придется усложнить процесс, — и подключает пальцы.

Конечно, напряжена! Разве можно как-то иначе реагировать на такое? Но скоро напряжение действительно меняется, поскольку остается только физическое, а вот сознание плывет. Стремительно плывет, предательски. Все потому, что я продолжаю смотреть, как подонок лижет меня, играет с клитором, подбирается языком к входу, надавливает. И в какой-то момент перестаю вообще что-либо соображать. Зато тело начинает отвечать на касания движениями, тогда же запускаю пальцы Игнашевскому в волосы, сжимаю, что есть сил. Ненавижу тебя, сволочь! Ненавижу! И скоро ты ощутишь на своей шкуре, каково это, когда тебя просто используют как вещь. Злость переплетается с диким желанием закончить, ощутить взрыв. Инстинктивно прижимаю его лицом к себе. И только сейчас замечаю, что он ласкает себя. Какое же сумасшествие! Неожиданно в дверь раздается громкий стук, отчего вздрагиваю.

— Плевать, — чуть ли не рычит изувер, — не обращай внимания. Ты должна кончить, Краснова.

Вот это его «должна» словно лезвием проходится по сердцу, а возбуждение мигом сходит на нет. Зато наружу лезут слезы.

— В чем дело? — резко поднимается и с недоумением смотрит на меня. — Я сделал тебе больно?

Да! Сделал, ублюдок! Сделал, когда фактически отнял у меня единственного близкого человека, превратив его в психически неуравновешенное существо! Когда заставил почувствовать себя всего лишь жалкой оборванкой, которая должна! Должна ему смою душу, должна тело! Безропотно и с широкой улыбкой на лице. Да, за плату, возможно, за достойную. Но как так вообще? И да, черт возьми, да, я сунулась в пасть ко льву. Сначала руку туда засунула, потом голову, а теперь вся целиком забралась и сижу, жду, когда он сомкнет челюсти. И с чего его вообще волнует, больно ли мне? Что-то он об этом не задумывался, когда лупил меня по заднице со всей дури. Гребаный двуликий Янус!

— Ева? — хватает за плечи. — Какого хрена с тобой происходит? Что еще за слезы?

— Я ничего не должна! — вырывается само собой. — Я не робот! Я не резиновая кукла! Может, твои предыдущие рабыни и кончали от одного только приказа, но я не буду! Не могу!

Я не могу, я же не робот, не кукла… хотя, кукла, самая натуральная. Глупая, самонадеянная кукла.

Неожиданно случается то, чего я бы ждала от Игнашевского меньше всего, вернее, не ждала вообще — он меня обнимает, прижимает к себе и снова гладит по голове. Какого черта?

Глава 20. Ян

Не знаю, что на меня нашло. Не знаю, отчего стало так погано, но первая же реакция на её слезы — это прижать к себе Еву, крепко прижать. Я старался быть аккуратным, даже нежным, хотя я совсем не нежный и не аккуратный, мне нравится напор, грубость. Почему же ее так накрыло? От слова «должна»? Ну да, по условиям договора она должна быть послушной, податливой и сговорчивой. Тем более я видел ее взгляд с поволокой. А как эта кошечка вцепилась мне в волосы? Как без какого-либо стыда прижала меня к себе, как начала сжимать бедра? До оргазма ей не хватило всего-то пары секунд. И тут раздался стук в дверь. Ну, испугалась, сбилась, однако что стоило включиться в игру обратно? Вместо этого Краснова предпочла разразиться горькими слезами, будто ее поимели тут в особо изощренной форме.

Спустя минут пять отпускаю Еву, благо, слезы подсохли, затем беру платье и сам надеваю на нее.

Так, молча, и покидаем уборную.

По пути домой все думаю, стоит ли сегодня «наказывать» её? У девчонки чуть не случилась истерика, а значит, толку от игры не будет никакого, как и удовольствия. Пусть передохнет. Да и мне не помешает. Ее слезы убили какое-либо желание напрочь. Хотя меня сложно сбить с толку, как правило. Но сегодня видимо случилось исключение из правил.

Когда машина останавливается у крыльца, из дома выходит прислуга, они тут же достают из багажника покупки, и я велю их отнести в комнату Евы. Сама Краснова продолжает сидеть в тачке.

— Можешь выходить, — стучу по крыше. — Все враги капитулировали, пусть свободен.

Девчонка как дикий зверек выбирается из машины, осматривается. У меня такое ощущение, будто с каждым новым днем она только глубже забивается в раковину, вместо того, чтобы наоборот, осваиваться, смелеть. Н-да, скоро придется насильно выковыривать этого рапанчина из «домика». Надеюсь, после первой ночи дела наладятся. Все-таки в первый раз мне придется проявить максимум внимательности и осторожности, иначе створки захлопнутся с такой силой, что, не разбив, добраться до мягкой сердцевинки не получится, а я очень хочу добраться до сердцевинки, прямо-таки жажду. Ведь она такая вкусная. Что там! До сих пор в носу стоит запах куколки, незабываемый, стойкий, полностью соответствующий моим предпочтениям. И член со мной согласен как никогда. Даже дергается, будто кивать пытается.

Ева идет в направлении двери понурая с опущенными плечами, а я очередной раз хочу сорваться с места, подойти к ней и прижать к себе. А еще мне нравится гладить ее по волосам. До Красновой такого желания не возникало. Кукол я просто трахал в разных позах во время разных игр, добивался их покорности, но тут что-то идет не так, я это чувствую. Взять хоть уборную, там я хотел не сам кончить, а чтобы она кончила и сделала это громко, чтобы тело ее содрогалось от удовольствия, чтобы она смотрела на меня с одной стороны дико, а с другой — благодарно.

Возможно, полугодовой перерыв сделал свое — я истосковался, тупо истосковался. К тому же Ева нетипичная для меня кукла, вот и переклинило. Когда начнем активно трахаться, с меня эта блажь сойдет, однозначно сойдет. К девкам я не проникаюсь, не порхаю над ними, тем более, не люблю их, я их покупаю, потому что они всегда себя продают. И Краснова продала. Это самое главное — она тоже, как и все, пришла продать себя. Я не встретил ее случайно на улице, не перехлестнулся с ней в аэропорту или в ресторане, Ева целенаправленно пришла себя продать, потому что надоело жить в нищете. И понять ее можно. Все соцсети, инстаграм пестрят фотографиями красивой жизни, где загорелые лоснящиеся кобылки возлежат на диких тропических пляжах или сидят в европейских кафешках после продуктивного променада по бутикам, или улыбаются, сидя на палубе дорогой яхты, тачки, самолета, вертолета — нужное подчеркнуть. Естественно после такого тяжко воспринимать нормально свое нищенское существование, особенно осознавая свою природную привлекательность.

Ева красивая, молодая, а, как известно, молодость — «продукт» скоропортящийся. И пока есть шанс зажить лучше, чем есть, почему бы им не воспользоваться? И хорошо, что есть мужики это понимающие.

Чтобы немного прийти в себя, отправляюсь на задний двор. Завтра тяжелый день, две встречи, от результата которых будет зависеть бюджет компании на предстоящий квартал. Десять лет назад я с двумя институтскими приятелями — такими же авантюристами, открыл небольшую фирму по закупке и перепродаже полимеров из Кореи. Все начиналось с мизерных объемов, с риска, с вложений того немногого, что у нас было, с кредитов, конечно же. Но бизнес заработал, правда, пережив несколько опасных стадий, тем не менее, заработал. Вскоре мои приятели подались в другие отрасли, я же выкупил контрольный пакет акций и замкнул все на себе. Но, несмотря на штат высококвалифицированных профессионалов, по сей день предпочитаю значимые сделки контролировать лично. Даже корейский выучил, после чего дела пошли еще лучше. Заскоки менталитета никогда нельзя списывать со счетов, в бизнесе много ритуалов, много правил, особенно, когда работаешь с иностранными партнерами.

Мысли о работе привели в чувства, отрезвили. Вот теперь можно в постель. Однако подняться на второй этаж мне помешала одна маленькая обиженная куколка, которая должно быть уже спит, а может, и нет. И, несмотря на данное себе обещание не тревожить ее больше, тотчас нарушаю его.

В комнату захожу тихо, так же тихо подхожу к кровати. Да, Ева спит… и я буду не я, если не посмотрю, как она спит. Тот самый язык тела. По позе, выражению лица во время сна можно о многом сказать.

Ох, как же зря я нарушил данное себе обещание…

Девчонка спит под одеялом, причем вся, только макушка торчит с одной стороны и пятки — с другой. Завернулась, как сосиска в тесто. Опускаюсь на корточки у изголовья, осторожно приподнимаю одеяло. Спит она на боку, из-за чего видна лишь половина кукольного личика. Пухлые губы разжаты, веки подрагивают, иногда малышка хмурится. А спит крепко. Тогда подаюсь вперед. Боже, от нее снова пахнет ежевикой, как в первый день. Видимо гель для душа или лосьон для тела. Запах этот возвращает туда — в гостиную, где я перекинул Краснову через спинку дивана и отшлепал. Кстати, она ведь должна спать безо всего, таково одно из условий договора. Вот сейчас и проверю, насколько исполнительная моя Барби. Стягиваю одеяло до середины спины, отчего Ева всхрапывает и переворачивается на спину. Да, она девочка исполнительная. Тотчас взору является обнаженная грудь, которую я с недавнего времени боготворю. В штанах мгновенно становится тесно и, кажется, у меня повышается температура, аж в жар бросает. Такое со мной бывает, когда желание резко подступает. Я хочу эту малышку так, что еще чуть-чуть и плюну на оставшиеся данные себе обещания.

Эти нежные набухшие соски прямо просятся, чтобы с ними поиграли. Стоит ли ждать два дня, а, Ян? Стоит ли? Может, резоннее все сделать сейчас, чтобы за те самые два или три дня Ева более или менее восстановилась? У меня член приличных размеров, ей однозначно будет больно. Никаких тридцати сантиметров, нет, он у меня просто толстый. Не каждая кукла могла его нормально в рот-то взять.

И снова она шевелится, наотмашь трескает себя по носу, чтобы, как выяснилось, почесать, отчего хмурится, что-то выдает невнятное и переворачивается, но уже спиной ко мне. Что ж, ты все сделала для того, чтобы я посмотрел на твою попку.

Да, все-таки Краснова шикарна при всей своей не модельной внешности. И эта ее обычность заводит, распаляет. Приходится встать и поправить член. Эх, друг, что же нам с тобой делать? Я ведь имею полное право взять ее в любое время. Правда, не после тасканий по ТЦ полдня. Сначала душ. Не знаю, чем закончится это наваждение, но прикрываю ее попку одеялом, а сам иду в ванную. Прикасаться к этой крошке, от которой пахнет ежевикой, в таком виде не могу и не хочу.

На все про все уходит минут десять, однозначно тороплюсь. Хочу снова смотреть на нее, хочу… да, дьявол, хочу ее взять. Вот такую горячую, нежную, чистую. Я тип порочный, испробовавший много чего в сексе, порою у кукол глаза на лоб лезли от моих приказов, но тут… тут у меня одно единственное желание — войти в ее девственное тело, заполнить собой, пометить, ощутить пульсирующую тесноту, услышать стон, осознать, что она принадлежит мне больше, чем принадлежали другие женщины. Осознать, что я первый. Откуда во мне вся эта сентиментальность? Черт знает, я уже устал пытаться понять. Поэтому хватит, пора отдаться течению, пусть несет, авось, куда и вынесет.

Из душа выбираюсь, наспех вытираюсь и сразу, не одеваясь, иду к ней. Да, пусть все случится сегодня, иначе просто сдохну.

И когда оказываюсь снова у кровати, берусь за край одеяла и полностью стаскиваю с Евы. Моя куколка инстинктивно поджимает ноги, затем хватает подушку и засовывает себе между бедер. Подушка штука полезная, с ней тоже удобно.

Для начала ее надо разбудить, я мог бы это сделать поцелуями, но велика вероятность, что Краснова со страху лягнет или завизжит.

— Ева, — и веду пальцами по бедру.

Глава 21. Ева

Слышу свое имя и нехотя приоткрываю глаза… опять он. Даже во сне не дает покоя. Как же я тебя ненавижу, Игнашевский.

— Ева, проснись, — повторяет мерзавец.

Пошел вон из моего сна! Убирайся! Здесь не твоя территория. Здесь всё, всё моё, тебе тут делать нечего. А он склоняется, упирается руками в матрас. И голый. Какого черта он голый?

— Ты ведь уже не спишь, — нависает надо мной.

И в этот момент у меня все обрывается внутри. Что?! Как?!

— Ян? — кое-как сиплю. — Ты… ты… что вообще происходит? — смотрю на себя. Где одеяло? Какого хрена происходит?

— Слушай, малышка, — накрывает мой живот ладонью, слегка придавливает, — твой первый раз произойдет сейчас, — а на лице ни ухмылки, ни привычной наглости во взгляде, сосредоточен, серьезен, будто сердит. — Только не бойся. Первый раз, как и договаривались, будет нормальным.

А мой мозг тем временем пытается связать между собой сказанные им слова. Первый раз, нормальный, сейчас. Чего?!

— Ян! — подскакиваю, резко отползаю от него. — Ты говорил через два дня!

— Нет, — мотает головой. — Сегодня. Не важно, когда это случится, на самом деле. Совсем не важно. Даже лучше, что сейчас.

— Это очередная игра? — и чувствую, как потеют ладони, как в горле пересыхает.

— Это твой первый секс, Краснова. Никаких игр.

— Но почему? Почему сейчас? Ты обещал!

— Не обещал, не надо. Я лишь ответил на твой вопрос, потому что на тот момент думал так. Но я передумал.

И выпрямляется, моим же глазам является то, что вызывает приступ паники. Да это ж… не член, это батон докторской колбасы! Боже, какая я все-таки дура! Идиотка! Кретинка! Вместо того, чтобы броситься от урода наутек, как тупая буренка пошла на мясокомбинат, где меня ждет только одно! Адская боль.

Видимо зверь замечает мое резко побелевшее лицо и стеклянный взгляд, которым смотрю ему на пах.

— Не бойся, — вдруг смягчается, — я постараюсь сделать все быстро и аккуратно. Потом дам тебе времени на восстановление, если нужно, отвезу к гинекологу, чтобы осмотрел, может, какие лекарства прописал, — а я все сижу в полнейшем оцепенении, — Ева, это неизбежно, понимаешь? Мы все равно переспим. И тебе все равно придется пройти через это. Просто доверься мне. Я клянусь, что не буду грубым или резким.

В чем-то он, конечно, прав. С корабля уже никуда не деться. И я знаю, секс все равно случится. Но… но я все равно не готова, да с ним я и не буду готова, никогда. Выходит, у меня один единственный выход — дать ему то, что он хочет и надеяться, что сдержит слово.

— Ты, правда, будешь осторожным? — срывается с губ.

— Да.

— И остановишься, если я не захочу продолжать?

— Остановлюсь. Я и не собирался продолжать. Если бы мне нравилось истязать несчастных девственниц, я бы тебя не прогнал в тот день.

На что судорожно киваю. Надо просто постараться расслабиться, постараться довериться извергу. Да, именно так. Иначе будет совсем плохо. Будь рядом со мной любимый мужчина, или ненавистный, боли не избежать. К тому же Игнашевский опытный сукин сын.

— Все же ты умница.

Тогда обходит кровать, встает с моей стороны, берет за руки и заставляет встать. Сейчас мы одного роста и мне не нужно запрокидывать голову, чтобы смотреть ему в глаза, Игнашевский по-прежнему серьезен, сосредоточен.

— Поцелуй меня, — произносит почти шепотом, а я чувствую запах геля для душа, да и волосы у него влажные. — Тебе надо расслабиться, Ева.

Не хочу тебя целовать, не хочу видеть тебя, но сейчас придется. Я же себе не враг, я враг тебе, Ян. И эта мысль помогает, подталкивает, рождает веру в моё пока что призрачное превосходство, благодаря чему тянусь к нему и осторожно накрываю его губы своими. Скоро Игнашевский полностью завладевает моим ртом, касается языка, прикусывает его, а через минуту подхватывает на руки и, не прерывая поцелуй, опускается вместе со мной на кровать.

А сердце уже не стучит, оно, словно гудит, если вообще не остановилось, а гудят на самом деле мысли. Он обещал! Он дал слово, что будет аккуратен.

— Ты сдержишь слово? — шепчу ему в губы. — Ведь сдержишь?

Но вместо ответа он снова целует, рукой ведет по груди, животу, очерчивает круг около пупка, потом еще ниже и накрывает лобок, а пальцами начинает ласкать. Внутрь не проникает, только снаружи, просто водит по коже вверх-вниз. И целовать не прекращает, причем сам, я лишь скромно вторю движениям, лишь позволяю его языку беспрепятственно изучать мой рот.

— Закрой глаза, Ева. Просто чувствуй, не оценивай, не жди чего-то — чувствуй.

— Если бы это было так легко, — машинально кладу руку на его предплечье.

— Будет нелегко, но и не очень сложно, — позволяет-таки себе улыбку, благо, без ехидства.

И вот, он проникает пальцем чуть глубже, а губами припадает к шее, потом к плечу и вскоре нависает сверху, чтобы целовать грудь. Я же не могу не смотреть. Думала, зажмурюсь, отвернусь, но не могу. Хочу видеть, каким он будет со мной. Хочу запомнить. Ласка тем временем становится настойчивее, Ян уже гладит вход, массирует, слегка надавливает. Губами терзает правый сосок, потом левый. И тело не остается в долгу — отвечает влагой. Для меня это добрый знак. А спустя пару минут Игнашевский убирает руку, перестает целовать. Неужели? Сейчас? Уже? Нет, я еще не готова! Пожалуйста, не торопись!

— Ян, — приподнимаюсь на локтях.