Рядом с тобой Лав Тея

В голове пронеслась шальная мысль:

– Тетя Марина, продавайте дом и поехали в Харьков.

– Как это? – Глаза Марковны вспыхнули радостью.

– Очень просто – купим квартиру и будем жить вместе. Я одна, вы одна…

Марковна посмотрела с недоверием.

– Галочка, – она провела рукой по пестрой клеенке, – я вот только не пойму, как ты собираешься покупать квартиру? Ты стоишь на очереди?

Галка откинулась на спинку стула:

– Я не стою в очереди, но знаю, как это сделать.

– Ты взятку дашь? – Марковна понизила голос.

– Да, я дам взятку. Для того чтобы купить хорошую квартиру, мне нужно минимум девять тысяч, это со взяткой. – Галка смотрела Марковне в глаза.

– Сколько комнат?

– Три, но если вы будете с нами, – она посмотрела на Ромку, играющего с Юркиным резиновым котом, – надо покупать четыре.

Повисло молчание.

– А если я захочу жить отдельно? – Марковна прищурилась на Галю. – Мало ли что…

– Тогда разменяем квартиру. Это не проблема, – Галю захлестывал азарт, – и вы сможете преспокойно обменять свою на Полтаву. Отсюда вам другим путем не выбраться.

Марковна принялась что-то чертить пальцем на клеенке. Галя выжидала.

– Хорошо! – Марковна хлопнула ладонью по столу. – Давай!

Покупателя на дом Марковны нашли, и в Харьков они вернулись с двенадцатью тысячами рублей. Галя снова моталась как сумасшедшая между занятиями и городским бюро инвентаризации – там она рылась в толстых и сильно потрепанных книгах объявлений о продаже квартир. Марковна жила в общежитии – спала в комнате для гостей, а днем возилась с Ромкой. Каждый вечер они ходили смотреть квартиры и вскоре нашли то, что нужно: угол Пушкинской и Петровского, кооператив, третий этаж, четыре комнаты, заходи и живи. Отвалили двенадцать тысяч рублей, и пасхальные куличи Галка пекла уже в своей кухне. Странно, но ей стало безразлично, сдохнут сокурсницы от зависти или нет.

Она купила швейную машинку и стала брать заказы у студенток – в удачный месяц получалось до ста пятидесяти рублей. Няню нанимать не пришлось – Марковна с удовольствием занималась Ромкой, и они как-то незаметно стали дружной семьей. На вечерний тоже не пришлось переводиться.

Удивительно, но чем легче ей становилось, тем меньше хотелось мстить. Думала позвонить тетке и пригласить в гости, но не стала этого делать. Думала написать Салману дерзкое письмо, но отправила спокойное, с двумя фотографиями сына. Ответа не получила, и ее это обидело, но не до боли в душе.

И вдруг рано утром… Она выходит на Пушкинскую и видит Салмана. В его руке большая коробка. Он останавливается на мгновение и улыбается. Срывается с места, бежит – и вот он на расстоянии вытянутой руки. Худенький, коротко стриженный, глаза извиняющиеся, но счастливые.

– Галинка, родная, я так рад тебя видеть! – Синие глаза блестят – может, не от слепящего летнего солнца?

Он ставит коробку на тротуар и протягивает к ней руки.

– Нам не о чем разговаривать! – отрезает Галя и обходит его.

– Галинка, подожди! Выслушай меня!

– Я не хочу тебя видеть!

– Галинка! – Он быстро идет за ней. – Я все объясню!

Навстречу идет мужчина с бидоном. Это сосед с четвертого этажа, он живет с мамой и каждое утро ходит за молоком. Он уже давно ухлестывает за Галкой. Сосед улыбается, открывает рот, Галка ловко просовывает руку ему под локоть и поворачивается к Салману:

– Знакомься, это мой муж.

Сосед расплывается в улыбке, руку Салману протягивает – смышленый оказался. И Салман ему протягивает. И ничего не говорит.

Никогда в жизни она не видела такого замешательства, такой растерянности, такой смертельной безысходности в глазах. Синие глаза мечутся, на доли секунды задерживаясь на ее лице, и вдруг становятся сухими и блеклыми, в них не отражается яркое солнце. Галя смутно осознает, что сделала что-то не то, но ничего менять не хочет – что-то внутри нее восстает против зарождающегося желания прекратить этот цирк, пригласить Салмана в дом, поговорить. В несколько мгновений Салман будто высыхает, прямо на ее глазах. Черты его лица заостряются, и он будто уменьшается в размерах. Его рука висит в воздухе, будто он снова хочет протянуть ее для пожатия. Рука становится все меньше и меньше. Галя хочет закричать, что все это ложь, что этот, с бидоном, чужой, что она все еще любит только его, что хочет простить его, хочет, чтобы он помог ей в этом. Но она молчит – мысль не согласна с сердцем, Галя хочет, чтобы Салман страдал, как она…

– Будьте счастливы. – Он прячет руку в карман и уходит.

– Спасибо, – бодро отвечает сосед, – всего хорошего.

Она смотрит ему в спину. Он забыл о коробке, а она не может произнести ни слова. Его походка какая-то деревянная, будто он неживой, робот. Он останавливается, возвращается, берет коробку и протягивает ей. А потом что-то в руку сует – деньги.

– Сыну отдай.

– Спасибо, – лепечет она.

– Это ваш муж? – спрашивает сосед, когда Салман уже скрылся за углом.

– Да, это мой муж. Бывший…

Она посылает соседа к черту и возвращается домой. Марковна и Ромка уже сели завтракать.

В коробке немецкая железная дорога, здесь такие не продают. Ромка и Марковна садятся собирать дорогу, а Галя идет на работу. С того дня отношения с соседом испорчены. Это хорошо.

В феврале восемьдесят четвертого Марковна поехала в Полтаву на юбилейную встречу выпускников медучилища и вернулась с ошеломляющей новостью – она встретила мальчика, фельдшера, которого еще в школе любила. Он уже не мальчик, он дедушка и вдовец, и они хотят последние годы прожить вместе. Галка про себя посетовала, что снова будет одна, и они занялись разменом квартиры. Марковне понравилась двухкомнатная на Салтовке, возле будущей станции метро. Она в нее не вселялась, а сразу поменяла на Полтаву, на центр города, и в середине лета уехала.

Галя и Ромка поселились в трехкомнатной квартире на Сумской, с высокими потолками, обустроились, побывали в гостях у Марковны и вернулись домой, чтобы снова жить вдвоем.

Ромка пошел в школу за Сумским рынком, а Галю перевели на должность директора новой школы на Салтовке. Однажды в сберкассе на Пушкинской она встретила женщину, в квартире которой сейчас жила. Галя меняла облигации послевоенного займа на рубли. Женщина эта с первого дня смотрела на Галю исподлобья, потому что муж ее засматривался на Галю. Уже поселившись в их квартире на Сумской, Галя узнала от соседки, что муж этот редкий кобель, ни одной юбки не пропускает.

– Тут тебя цыганка разыскивала, – сообщила женщина; в голосе претензия.

– Цыганка? Когда?

– Неделю назад.

– Вряд ли меня, – хмыкнула Галя.

– Она спросила, здесь ли живет Галя.

– И что?

– Муж прогнал ее. К нам будут еще приходить цыгане? – Бровки поднялись.

– А вы соседей расспросите.

– Зачем?

– Может, до меня в вашей квартире жила Галя, которая дружила с цыганами.

– Этого еще не хватало!

– Цыганка была старая?

– Нет, молодая, а что?

– Да ничего…

Галя усмехнулась: может, это бабушка Лейла присылала гонца, чтобы исправить предсказание? С мужем-красавцем она угадала, а вот с вечной любовью промахнулась.

– Знаете, мне тоже недавно был странный звонок, – сухо произнесла Галя. – Вас разыскивал мужчина.

– Меня?! – Женщина напустила на себя важность. – Этого не может быть.

– Может – не может, но звонок был, с полгода назад, поздно вечером. Снимаю трубку и слышу: «Здравствуй. Не узнаешь?»

– Нет, это не мне звонили, я женщина замужняя…

– Я так и сказала – я замужем, а в такое время вообще неприлично звонить.

– Правильно сделали. А вы разве замужем? – Подбородок вверх, в голосе превосходство.

– Нет, но я решила так ответить, чтоб наверняка. Извините, моя очередь…

Галя получила деньги и вышла на улицу.

На сердце снова тяжесть, как в тот вечер, полгода назад. «Неприлично звонить в такое время замужней женщине». Дальше она понесла такую околесицу, что там положили трубку. А если это был он? Он слушал ее и не перебивал. Просто слушал. Почему он не перебил ее, не закричал?! Салман не умел кричать. Он не умел злиться, не умел долго держать обиду – вспыхнет на доли секунды, где-то внутри себя, и тут же отходит. А может, это был вовсе не он? Эта мысль успокаивала.

Но все равно, чем спокойнее становилась жизнь, тем чаще напоминало о себе прошлое. Чем больше она облагораживала квартиру, тем менее уютной она становилась. Она меняла шторы, обои, ковры, мебель, лампы, люстры, тратя на это массу времени и энергии: старое продать, новое купить, но и с новыми вещами уют не появлялся. Она стала продавать вещи и вместо них ничего не приобретала. Убрала ненужные безделушки, предназначенные для того, чтобы всего лишь радовать глаз, в кухне сочла лишними всякие пестрые солонки, сахарницы и пластмассовые фрукты. Она добилась того, что ее дом окончательно потерял уют, и она все с меньшей радостью возвращалась в него, все реже замечала стены, мебель, шторы, ковры. Это всего лишь предметы, которые окружают и ничего не дают сердцу. А что ему нужно, сердцу? Всего лишь нежность, доброта, понимание, что оно кому-то нужно. Сердце устало ждать это «всего лишь» и окаменело.

Чем она жила? Работой.

Так прошло много лет, а ей казалось, что проходят не годы, не месяцы, а дни. Ромка поступил в строительный институт – он еще маленьким все время строил домики из кубиков, из песка. Однажды летом поехал к Марковне и с удовольствием помогал ей строить дачу.

– Он кирпич кладет, как заправский каменщик! – кричала Марковна в телефонную трубку.

Ромка окончил институт и захотел жить отдельно. Чтобы купить квартиру, уже не нужно было давать взятки, а просто прийти в банк и оформить кредит.

Рома переехал. Она осталась одна. Ей было хуже, чем когда она шла из роддома.

Или она драматизирует, как однажды сказал Хасан?

В Ростове приземлились минута в минуту. Галя и Рома схватили вещи и, толкаясь, извиняясь и повторяя, что им надо успеть на посадку, как можно быстрее покинули самолет. В кассовый зал они вбежали за сорок минут до окончания посадки на самолет авиалиний Дагестана.

– Вон там касса брони! – крикнул Ромка и побежал вперед.

У окошка стояли двое.

– Мама, мы можем опоздать. – Рома смотрел то на свои часы, то на электронное табло на стене.

Диктор все чаще объявляла: «Заканчивается посадка на рейс сообщением Ростов – Махачкала…»

– Пожалуйста, – Ромка выбрал момент и сунулся в окошко, – у нас бронь на Махачкалу, посадка заканчивается!

– Так что ж вы стоите? – удивился кассир. – Сейчас отпущу!

– У меня тоже бронь! – Тетка впереди попыталась оттеснить Рому плечом.

– На Махачкалу? – спросил кассир.

– Нет.

– Тогда подождите.

Рома вынул из кошелька деньги. Наконец кассир освободился:

– Паспорт!

Ромка протянул два паспорта, и в это мгновение к кассе подлетел мужчина в серой фетровой шляпе:

– Два билета до Махачкалы! Срочно! Мы на похороны! Вот телеграмма, – и сунул телеграмму в кассу.

За ним подтянулась пожилая женщина в черном и локтем оттолкнула Рому от кассы. Все произошло так быстро, что Галка не нашлась что сказать.

– На этот рейс нет билетов, все распродано, – ответил кассир, – идите к начальнику.

– А их бронь? – Тетка кивнула на Рому. – Мы все слышали, вы обязаны нам отдать, у нас телеграмма.

Кассир в замешательстве. Недолго думая, Галка резким движением оттеснила тетку и, извиваясь, ловко заняла все пространство возле кассы.

– Это мои билеты! – прошипела она. – Мой муж болен, он не может ждать, а ваш покойник подождет.

Мужчина опустил голову – он выглядел растерянным.

Галя повернулась к кассе.

– Пожалуйста, дайте мне мои билеты. – Ее голос спокоен и мелодичен.

Она посмотрела на кассира тем отработанным взглядом, который очень помог ей в жизни. Взгляд этот говорит: я не останусь в долгу. Тетка грозит милицией, но принтер уже печатает билеты. Галя получила билеты и в долгу не осталась.

– Дай бог здоровья вашему мужу, – сказала кассир. – Следующий!

– И не стыдно тебе, – укоряет Галку женщина, когда та отошла от кассы, – такое неуважение к мертвым. Ай-яй-яй! – Она покачала головой.

– Нет, не стыдно!

– Мама, пошли! – Ромка потянул ее за рукав.

Перед тем как войти в самолет, они позвонили Хасану:

– Мы прилетаем в Махачкалу в девятнадцать десять.

– Хорошо, я высылаю за вами машину. Может, я сам смогу приехать. Как вы одеты?

– Я в голубом льняном платье, Ромка в джинсах, рыжий, высокий, метр девяносто четыре.

– Ого! Понял. Какая у тебя фамилия?

– Гармаш, как и была.

– Понял. Мой человек будет держать бумажку с твоей фамилией. До Махачкалы от нас два с половиной часа. Если машина задержится, не выходите из аэропорта, стойте у выхода.

– Хорошо. До встречи.

Они заняли свои места. Галя выключила телефон и покосилась на хмурого сына.

– Что с тобой?

– Ничего. – Он ерзнул ногами, будто что-то передвигал под сиденьем впереди него.

Галя откинулась на спинку кресла: ничего так ничего.

– У людей горе, а ты… – буркнул сын, глядя перед собой.

– А что я? – удивилась Галя.

– Может, у них кто-то очень родной умер, а ты: «Подождет ваш покойник!» Вот если б тебе так?

Галя не ответила.

– Знаешь, мам, ты иногда бываешь очень циничной.

Галя прикусила губу, пару раз глянула на ухо сына, на щеку и повернулась к иллюминатору. И вдруг вспомнила несчастный и какой-то по-детски беспомощный взгляд мужчины, низко опущенные плечи, красные слезящиеся глаза. Сухие и злые глаза тетки. Это у мужчины кто-то умер, кто-то очень близкий.

Он прав – она бывает циничной, бывает очень жестокой. Она уже привыкла любой ценой добиваться своего.

«Знаешь, сынок, я не родилась циничной, меня такой сделала жизнь, – думала она, глядя, как в брюхо самолета забрасывают багаж. – Раз за разом отнимая у меня самых близких, самых любимых, жизнь оставляла мне только беспомощность и глухое отчаяние. Глухое настолько, будто я лежу в гробу с крепко прибитой крышкой, а сверху, чтоб я не выбралась, еще кто-то сидит. У меня ничего не осталось в душе, только непреодолимое желание никогда ничего не чувствовать. Я плохая мама, что ж, извини… Я не чуткая, не нежная. Да, мне легче показать любовь так – все обустроить, дав деньги. Я боюсь подарить не то – потом буду мучиться сомнениями. И еще я не умею создавать уют, потому что его нет в моем сердце».

Так она думала во время перелета. Так думала днем. Но не ночью. Ночь все меняла, возвращала ее в юность и окунала с головой в любовь. Она часами лежала без сна, вспоминая синие-синие глаза. Ночью она верила, что эти глаза не могли ее обмануть. Ночью она шептала: «Навсегда вместе», – и верила, просто верила.

Верить днем было очень непросто.

Каждая минута приближала ее к дому, о котором она думала столько лет. Сколько тяжелых часов они провели с Ромкой у телевизора! Сколько раз сердце сжималось при виде дымящихся руин. Остов здания правительства, – она всматривается в экран, справа должна быть гостиница. Гостиницы нет. Цветочного моста и «Детского мира», конечно, тоже нет. Зачистки в Аргуне – они не знали, что это о Салмане! А если бы знали, что могли бы изменить?! «Уведите детей и слабонервных от экранов телевизоров…» Ненависть к маленькой стране разжигали постепенно, слово за словом, кадр за кадром. Были случаи, когда отчество сына вызывало вопросы, и Ромка с гордостью отвечал, что его отец чеченец.

А однажды отчество сослужило ему и его друзьям хорошую службу. Было это в девяносто седьмом. Шли они поздно вечером по Сумской, и вдруг показался милицейский патруль.

– Ваши документы.

В то время требовали, чтобы все ходили с документами. Ромка протянул копию паспорта, мальчишки тоже что-то показали.

– Лицом к стене, руки на стену, ноги шире плеч!

Толкнули пацанов в спины, поставили, как нужно. Шелестят документами и тихо переговариваются.

– Смотри, фамилия… Бисаев! Да ну их… Отпускаем… Эй, вы!

Ромка с друзьями повернулись лицом к патрульным.

– Чтоб после одиннадцати по улицам не шлялись, шпана!

На работе не приставали – она же не Бисаева. Постепенно, сама по себе, пришла уверенность, что Салман не в Чечне, что война его не коснулась. Наверное, душа так защищалась от горя.

Их ждали. Щуплый мужчина лет сорока в черном строгом костюме прижимал к груди белый лист, на котором крупными буквами было написано: «Гармаш». Рядом с ним стоял Хасан. Такой же стройный и изящный, как в студенческие годы, та же шевелюра темно-русых волос, только острижен короче. Увидев их, Хасан улыбнулся и шагнул навстречу.

– Здравствуй. – Он обнял Галю и коснулся щекой ее щеки. – Как доехали?

– Спасибо, хорошо. Ты совсем не изменился.

– И ты не изменилась.

Хасан повернулся к Роме.

– Как ты похож на отца! – Он похлопал Рому по плечу и обнял. – Я счастлив, что ты здесь. Ты даже не можешь себе представить, как отец тебя ждет!

– Я тоже рад, давно мечтал сюда приехать. – Голос Ромки дрогнул.

Хасан показал рукой на щуплого мужчину:

– Рамзан, мой помощник.

– Салам алейкум. – Мужчина поклонился.

Галя и Рома ответили поклоном:

– Алейкум вассалам.

– Давай мне сумку, – сказал Рамзан Ромке.

– Спасибо, я сам, она легкая.

– Ну, пошли. – Хасан улыбнулся. – Надо спешить, скоро стемнеет.

Они покинули здание аэропорта и направились к автомобильной стоянке.

– Вы очень быстро приехали. – Хасан надел темные очки: они шли навстречу заходящему солнцу, кровавым диском садившемуся за горизонт. – Я думал, вы будете завтра.

– Нам повезло, – сказал Рома. – Маме позвонили в восемь утра, а в десять мы уже были в милиции. Потом аэропорт, Ростов – и вот мы здесь.

– Да, действительно повезло… Вот наша машина. – Он подошел к черному внедорожнику. – Рома, положи рюкзак и сумку в багажник. – Хасан открыл заднюю дверь.

Закончив с вещами, Рома посмотрел на часы.

– Когда мы будем в Аргуне?

– Через два с половиной часа. – Хасан захлопнул заднюю дверь. – Садись назад.

– А что с Салманом, чем он болен? – спросила Галя.

Хасан опустил голову и тут же поднял, устремив взгляд на Галю, потом на Рому:

– Аллах свидетель, я не хотел приносить вам эту весть, но вынужден. – Он глубоко вдохнул и выдохнул. – Салман тяжело болен, у него рак печени.

Галя вскрикнула и выронила сумочку.

– Сейчас он на обезболивающих препаратах. Врачи говорили, что он не доживет до лета. Он жив только потому, что хочет вас видеть, он живет встречей с вами. Болезнь владеет его телом, но не разумом. Он все отлично понимает, он очень мужественный человек, вы увидите, как он держится.

Галя протестующе вскинула руку.

– Замолчи! – крикнула она и перешла на шепот: – Прошу тебя, помолчи немного…

Она прислонилась спиной к машине и закрыла глаза.

Итак, три раза смерть отнимала у нее самых близких людей, отнимала быстро, не дав опомниться и требуя жить дальше. Что происходит сейчас? Сейчас ее толкает вперед надежда объясниться, надежда на то, что ее душу больше не будет терзать чувство вины. Оно очень жестокое, это чувство, оно пожирает ее жизнь. Конечно, его можно усыпить на некоторое время – надо всего лишь вспомнить, как ее оставили одну, беременную, как не ответили ни на одно ее письмо, как ночью не пустили с ребенком даже во двор. Хорошо, пусть Салмана увезли силой, пусть ее письма от него прятали, но у него была масса возможностей дать о себе знать. И он мог не подписывать согласие на развод.

Слова Хасана все перевернули! Все! Исчезло желание объясняться, а чувство вины и обиды затмило жестокое известие о смертельной болезни. Не оставив ничего, кроме страха. Галя физически чувствовала этот страх, и ее стошнило.

– Мама, что с тобой? – Рома протянул ей руку.

Она не смогла ответить – ее снова стошнило одной водой. По телу пробежала дрожь.

– Дай сумочку, – выдохнула она, вытирая пальцами мокрые кончики волос, – я ее уронила.

Рома подал сумочку. Галя вынула из нее носовой платок, вытерла рот и глотнула – ощущение во рту было ужасное.

– Тебе еще что-то нужно? – Голос сына дрожал.

– Вода…

– Дядя Хасан, у вас есть вода?

Галя выпрямила спину – ее уже отпустило.

– Рамзан, сбегай в аэропорт, купи воды без газа, – распорядился Хасан.

– Не надо, – перебила его Галя охрипшим голосом, – все нормально.

Хасан приблизился к ней:

– Ты уверена?

– Да.

Он посмотрел на часы:

– Надо спешить, в темноте ехать опасно.

– Да, конечно. – Она закивала головой, прижимая платок к губам. – Извини, я… я просто не понимаю, что происходит. – К горлу подступал комок. – Я не понимаю и не верю. Не могу поверить, – сдавленно прохрипела она.

– Ты должна поверить, должна смириться и принять это как данность.

Галю от негодования накрыла волна злости.

– Принять как данность?! – вне себя закричала она. – Ни за что! Знаешь, Хасан, я ничего в этой жизни не принимаю как данность, я борюсь до последнего, чего бы мне это ни стоило! Как данность! – с издевкой произнесла она и яростно затрясла головой. – Не-ет! – прошипела она. – Это у вас джинны, молитвы, на все воля Аллаха! К черту все это! Салман меня ждет, он живет встречей со мной, значит, он будет жить! Он любит меня, иначе не ждал бы! Я завтра же увезу его от всех вас – и не спрошу! Никого не спрошу, ни родителей, ни жену! Вы нас не спрашивали, когда разлучали! – В ее глазах сверкала решимость, ее спина распрямилась, она высоко подняла голову. – Не смотри на меня так, будто я сумасшедшая! – крикнула она Хасану в лицо.

Черты лица Хасана в считаные секунды заострились, глаза потемнели, он глотнул и медленно, четко выговаривая слова, произнес:

– Галя, Салман знал, что ты так отреагируешь, поэтому просил передать тебе, что не боится смерти. Он боится одного – уйти, не увидев тебя и сына. Он так и сказал мне: «Для меня самое большое счастье провести с ними последние дни».

Галя открыла рот, чтобы возразить, но Хасан жестом попросил ее помолчать.

– Не затыкай мне рот! – запротестовала она, прижав руки к груди, чтобы сдержать рыдания.

– Как он может мириться с болезнью?! – Ее охватил ужас. – Как он может просить меня об этом? Нет, я не согласна, я буду бороться! Я завтра же увезу его!

Закололи кончики пальцев, затряслись колени. Язык перестал ей подчиняться, и все тело охватывало медленное оцепенение. Оно началось внизу, под коленями, и ползло вверх, овладевая не только телом, но и душой. Дышать становилось все труднее. Земля ушла из-под ног, теплый асфальт ударил по плечу и по голове…

– Мама! – слышит она как сквозь толщу воды.

Над ней лицо Ромки, он хватает ее под мышки. Еще чьи-то руки – это Хасан. Галю усаживают на край багажника. Подходит незнакомый мужчина, внимательно смотрит на нее и поворачивается к Хасану. Они говорят по-чеченски. Мужчина берет ее руку, считает пульс.

– Я врач, – говорит он. – Что у вас болит?

Галя отвечает не сразу, она думает. У нее болит плечо и голова, но это из-за падения.

– Мой муж умирает, – отвечает она.

Врач понятливо кивает головой и лезет в карман рубашки.

– Я дам вам успокоительное. – Он надрывает фольгу на блистере. – Дайте руку.

На ладонь падает двухцветная капсула. Кто-то протягивает бутылочку с водой – это Рамзан.

– Выпейте, вам станет легче, – говорит врач, отламывает от блистера две капсулы и протягивает Гале. – Это на завтра: на утро и на вечер.