Рядом с тобой Лав Тея

– У тебя кто-то появился? – с каждым словом его голос деревенел.

– Нет, – сухо ответила она.

– Я не нравлюсь тебе? – В считаные мгновения его лицо приобрело пепельно-серый оттенок.

Она готова была расплакаться.

– Ты оставил меня! – выкрикнула она, и прохожие посмотрели на них с любопытством.

Он побелел как полотно.

– Я не мог, меня ждала мама!

Галя проводила глазами машину, проезжающую мимо.

– Галинка, пожалуйста, не сердись, пойми, я должен был поехать. – Он прижал руку к груди.

Галя прищурилась и посмотрела на него:

– А ты меня понимаешь? Мой отец умер всего две недели назад, меня выгнали из дома…

– Я не знал!

– Теперь ты знаешь, но это ничего не меняет. – Она скрестила руки на груди.

– Что не меняет?

Все внутри оборвалось. Чтобы не расплакаться, Галя кусала губы и складывала в уме номера проезжающих автомобилей.

– Прости меня, пожалуйста, я не думал, что все так обернется! – Он снова взял ее за плечи. – Я больше никогда тебя не оставлю, всегда буду с тобой, клянусь!

– Никогда? – с недоверием переспросила она, а самой так хотелось верить каждому его слову.

Он смотрел ей в глаза, не мигая.

– Три года я жил встречей с тобой, мне ничего не нужно, только чтобы ты была рядом. Я больше не уеду, никогда!

– Я не могу вот так сразу все забыть. – Она высвободила плечи и опустила голову.

– Давай встретимся завтра, хорошо?

– Хорошо. – Она поправила сумку, висящую на плече.

– В шесть в парке Шевченко на нашем месте. Идет? – На его губах дрожала улыбка.

– Идет.

– Ты придешь?

– Постараюсь.

– Приходи, прошу тебя.

Она чувствовала, что он всем своим существом тянется к ней, но ничего не могла с собой поделать.

– Я пошла…

– До завтра?

Галя не ответила. Она сделала несколько шагов и обернулась – он стоял на том же месте. Салман выглядел изможденным, плечи поникли. Увидев, что она обернулась, он приветливо улыбнулся и подался вперед, будто ждал ее команды.

– Салман! – крикнула она.

Он бросился к ней. Остановился. В глазах ожидание.

– Ты правда никогда меня не оставишь?

– Никогда.

– И никогда не сделаешь мне больно?

– Никогда!

Она смотрела на Салмана во все глаза, будто искала подтверждения его словам.

– Галинка, родная, как же я могу сделать тебе больно? Я люблю тебя. – Он улыбнулся так счастливо и так по-детски, что она прямо посреди тротуара прильнула к нему всем сердцем, всей душой, вверяя ему свою жизнь – прошлую, настоящую и будущую, все свои надежды и мечты.

– Я люблю тебя, – прошептала она. – Прости, но я так сердилась…

Поглощенные друг другом, взявшись за руки, они шли по улице, а люди смотрели на них с завистью и улыбками – столько счастья, любви, столько радости открытия непознанного и удивительного излучали неприметная худенькая девушка и красивый юноша, не сводящий с нее влюбленных глаз.

Стипендии катастрофически не хватало, но сказать об этом Салману или попросить у него денег она не могла, поэтому решила подрабатывать уборкой квартир. Начала после того, как купила полусапожки и осталась на бобах. Найти работу – одну квартиру – ей помогла комендант общаги, она тоже жила в общежитии и знала многих жильцов соседних домов. Работа оказалась тяжелой – не физически, а морально. Тяжело, когда на тебя смотрят презрительно, тяжело, когда из жалости, потому что выглядишь утомленной и голодной (не только выглядишь, а так оно и есть), таким тоном предлагают чай, что ты должна отказаться.

Однажды Галя убирала большую квартиру в старом доме рядом с общежитием, в Фанинском переулке. От голода и боли в подреберье она едва передвигалась по большой четырехкомнатной квартире. Она домывала кухню, когда пришли хозяйка с подругой, обвешанные пакетами с заграничными вещами из магазина «Березка», что на Павловом Поле. Разложили покупки на диване в столовой – и в кухню:

– Сделай нам чай.

Сделала. Это не входит в обязанности уборщицы, но как-то неудобно напоминать об этом.

– Дай печенье, оно в шкафу.

Дала.

– Тебе еще долго?

– Нет, минут двадцать.

– Чай будешь?

А Галя боится смотреть на печенье – третью неделю завтракает и ужинает хлебом с подсолнечным маслом и сахаром, с тех пор печень пошаливает. Обедают они вместе с Салманом, но она не разрешает ему платить за себя. Вот сейчас она уберет, получит пять рублей – и хватит на обеды на три дня. Ее голодный взгляд, конечно же, заметили. Подруга хозяйки брезгливо искривляет губки, пренебрежительным жестом пододвигает блюдо в Галкину сторону и смотрит так, будто ее сейчас стошнит. Галя смотрит на подругу, медленно вытирает руки полотенцем, хватает блюдо с печеньем и… бац о стену. И пошла переодеваться. С девками истерика: как ты смеешь?! Уборщица! Гнида! Ничтожество! Галя оделась и уже в туфлях вошла в кухню. На девках лица не было, их от злобы прямо трясло. Галя пнула ногой ведро с водой и была такова. Без пяти рублей, зато гордая, пошла в ЖЭК на улицу Культуры наниматься мыть подъезды, чтоб, опять-таки, ни от кого не зависеть. Она сразу доложила о ситуации коменданту.

– Не переживай, – комендант махнула рукой, – я хозяйку давно знаю, ты у нее не первая, а может, сто двадцать первая. Она со всеми так.

Погрузившись в учебу, работу и счастливую любовь, она не обратила внимания на небольшую стычку с комсоргом группы. В начале первого семестра Сергей Рыбаков сам себя выдвинул на должность комсорга группы, и его выбрали большинством голосов. Он сразу не понравился Гале – уж очень походил на Купу не только замашками и жаждой власти, но и внешностью. Правда, он был тощей таксой с поросячьими глазками, но так же, как Купа, везде совал свой нос и обо всем докладывал первому секретарю институтского комитета комсомола. Если Рыбакова не было на занятиях, значит, он в горкоме! Так он метил в кандидаты в члены КПСС. Табунчика у него не было, но были стукачи. Посмотреть на них на всех – вырублены из одного бревна тупым топором.

Сергей отвечал Галке тем же и в середине первого семестра начал активно к ней цепляться:

– Надо включаться в общественную работу, а не на свидания бегать.

Пытался дать поручения, а она ему:

– Я не собираюсь вступать в партию.

Видимо, она так сказала, что он отстал, но затаился, она это кожей чувствовала. Она знала, что эти люди ничего не забывают.

…Галя была во втором классе, когда к папе пришел секретарь парторганизации с упреком, что он подает плохой пример подрастающему поколению, потому что не ходит на собрания. Папа ткнул ему в лицо партбилет, сказал, что взносы платит исправно, что на собрания не ходил и ходить не будет. Хотите – исключайте из партии, ему есть куда пристроить семь рублей в месяц. Вот тогда Галя затаила на партию злобу, и на Ленина тоже. Мы говорим партия – подразумеваем Ленин, значит, Ленин забирает у папы каждый месяц целых семь рублей, а это очень много – шесть рублей стоит большая кукла. Разговор тот Галка не забыла, и жизнь его все время дорисовывала, формируя в ее голове зыбкую, малопонятную и едва уловимую картинку. Надо сказать, что родители ни намеком, ни словом не осуждали Ленина, но для нее это отдавало тайной с душком. Именно так – Галка еще в детстве определила, что тайны пахнут. Не так, как дрова, или борщ, или солнце – оно тоже пахнет. Тайны отдают холодным затхлым погребом, в котором нечем дышать, потому что воздух в этом погребе мертвый. Вот и эта, ленинская, тайна пахла мертвым погребом.

Кукол, мишек и собачек у нее было достаточно, но еще одна кукла не помешала бы, и в третьем классе ей удалось отомстить Ленину, хоть папа уже и купил ей немецкую куклу за одиннадцать рублей. Дело было так: школа отправила два класса на зимние каникулы в Москву. От Бендер до Одессы ехали на старом автобусе, от Одессы до Москвы – в плацкартном, насквозь продуваемом вагоне. Половина детей простудились, до Москвы добрались еле живые. Отдохнуть не дали – покормили в столовке, погрузили в автобус, тоже старый, и вперед, на экскурсию. Куда? На Красную площадь. Идут по площади, снег, ветер, а навстречу мужик с ногой под мышкой. Нога в газету завернута, только стопа торчит. Ветер рвет газету, дети остановились, рты поразевали, а мужик развернул газету и начал ногой размахивать, вернее протезом, и кричать что-то про свободу. Народ к нему потянулся, чирикают не по-русски, фотоаппаратами щелкают.

– Не обращайте внимания, это сумасшедший! – раскудахталась учительница, оттаскивая детей в сторонку.

Тут подъехала машина. Из нее выскочили милиционеры. Ногу забрали, мужика скрутили – и в машину. Даже обрывки газеты собрали – долго за ними гонялись, но ветер слабее советской милиции. Хлопнули двери – и все, на Красной площади от мужика с ногой не осталось и следа.

Школьники переночевали в старой гостинице по трое на разваленных кроватях с бархатными изголовьями, воняющими плесенью и пылью, утром наскоро позавтракали сухим пайком, запили подобием сладкого чая – и снова на экскурсию. Куда? В мавзолей. Галя сказала, что не пойдет. Учительница разоралась: как, почему?! Покойников боишься? Так это не покойник, это вождь, а он жил, жив и будет жить. Галя не хотела смотреть на вождя. К тому же ни папа, ни мама ей это не поручили, а другие родители детям поручали: обязательно сходи в мавзолей! Галя слукавила: да, она ужас как боится покойников, в обморок упасть может. На самом деле она их не боялась. А чего их бояться? Она видела их столько, сколько другие за всю жизнь не увидят – в детстве дорога к кладбищу пролегала по ее улице, и все дети, услышав оркестр, рыдающий похоронным маршем, залезали на забор, чтобы рассмотреть, кого везут в грузовике с открытыми бортами. Потом обсуждали, кто красивее одет – вчерашний или сегодняшний, кто моложе, у кого гроб лучше, венков больше. А смотреть на того, кто отнимает у папы деньги, она не собиралась. Учительница наклонилась и прошептала сквозь зубы:

– Или ты идешь с нами, или я отдам тебя милиционерам, потому что ты сумасшедшая. Ты вчера все видела? – Учительница лезла в глаза начесанной мохеровой шапкой, похожей на огромный одуванчик.

– Меня тошнит, когда я вижу покойников, – доверительно прошептала Галя, – я обрыгаю Ленина.

Учительница подумала и отвела ее к могиле Неизвестного солдата:

– Вот здесь стой и жди.

– Не могу.

– Что еще?! – Мохер на ее шапке стал дыбом.

– У меня почки больные, вот заболею, и вы будете виноваты.

– Гармаш, ты издеваешься!

– Что вы! – Галка хлопала глазами. – Я правду говорю. Лучше отведите меня в магазин, – она показала на ГУМ, – там тепло, там фонтан есть, я на картинке видела.

Училка сверкнула глазами, но к фонтану отвела. Потом Галя еще раз отомстила Ленину – на приеме в пионеры у памятника Ильичу отдала салют левой рукой.

Рыбаков отомстил неожиданно.

Перед летней сессией Галку вызвали в деканат – Ольга Александровна только в декрет ушла, и ее заместитель вдруг сообщила, что раз Галя в общежитии не прописана, то бишь проживает незаконно, должна освободить койку сразу после сессии, двадцать седьмого июня. И пусть скажет спасибо, что ее прямо сейчас не выгоняют.

– Тогда пропишите меня, я согласна, – защищалась Галка.

– Гармаш, ты живешь всего в сорока километрах от Харькова. Моя двоюродная сестра живет в Старом Салтове, – прошипела замдекана, – и каждый день ездит на работу в Харьков, а это целых шестьдесят километров.

– Я не живу в Кочетке, я даже хозяев не знаю! – в отчаянии призналась Галя.

Замдекана удивленно приподняла бровь и склонилась над бумагой:

– Ты прописана в поселке Кочеток по адресу улица Первого мая, 12?

– Да.

– По закону никто не имеет права отказать тебе в проживании по месту прописки. Двадцать седьмого июня ты должна освободить койку. Все, можешь идти. – Замдекана указала на дверь.

Галя вышла и бесцельно топталась в коридоре.

– Гармаш? – Мимо шла секретарь деканата. – Тебя из общаги выселяют?

– Да.

– Это ваш Рыбаков постарался. Не пойму, чего он на тебя взъелся. – Она пожала плечами и зашла в деканат.

Галя побагровела и пошла в комитет комсомола. Толкнула дверь и увидела наглое, самодовольное лицо таксы. И еще много лиц, тех, что из-под тупого топора. Такса осклабилась, вздернула скошенный подбородочек и с победоносным видом посмотрела на Галку.

– Рыбаков, а ты импотент, – бросила она и подождала, пока поросячьи глазки нальются кровью, а у окружения вытянутся лица.

И добавила:

– Рыбаков, с женщинами надо спать, а не воевать.

Громко хлопнув дверью, она ушла.

Оказавшись на улице, она невольно рассмеялась. Она не могла сообразить, почему в голову пришли фразы, давно подслушанные ею в разговоре папы с одним дядькой. Она подняла глаза к небу. Папа любил небо, он сейчас там, он все видит.

Иногда ей бывало стыдно и больно, что она чаще вспоминает папу, а не маму, но так уж случилось, и ничего не изменишь. Когда мама уходила в лес, с ними оставался папа. Когда мама возилась по хозяйству, а возилась она всегда, они с Юркой были с папой. А вот папину работу по дому они делали вместе – кормили поросят, корову, курочек, кололи дрова, косили сено, чинили крышу. Нет, папа не давал им в руки топор или косу, но разрешал забивать гвозди, смотреть, как строгает доски, как косит, просил подавать инструменты.

Сколько Галя себя помнила, она была окружена любовью. Рано утром любовь будила ее поцелуем мамы, умывала маминой ладошкой, надевала рубашечку, трусики, натягивала носочки, заплетала косички, целовала нос, месила тесто, пекла пирожки, варила борщ, наводила порядок в доме, купала и, тихонько напевая колыбельную, отправляла в мир грез. Еще любовь для нее пахла мыльной пеной, потому что вечером, после бритья, папа читал книжки, а они с Юркой сидели рядом…

Поглазев на кроны деревьев, закрывающих полнеба, Галя помчалась в строительный институт. Салман выслушал ее, задумчиво почесал подбородок, а потом загадочно улыбнулся:

– Вот и отлично!

– Ты что, с ума сошел? – Галка выкатила глаза. – Где я буду жить?!

– Со мной.

– Как это с тобой?!

– Галинка, – он приосанился и поправил галстук, – выходи за меня замуж.

Предложение застало ее врасплох – она все ожидала услышать, только не это.

– Как это… замуж? – пролепетала она.

– Очень просто, – он улыбнулся на все тридцать два зуба, – будь моей женой.

Сердце радостно заколотилось, и лицо залила краска.

– Но я… Ой! Я согласна, – выдохнула она, ошеломленная таким поворотом событий.

Двадцать шестого июня они поженились. Свадьба была счастливой и скромной, с кольцами из позолоченного серебра, без фаты, с песнями под гитару. Галя за первый курс сильно похудела и смогла влезть в шелковое платье с тюльпанами. Увидев ее в этом платье, Салман с минуту не мог говорить, а только хватал ртом воздух. Галя написала приглашение родителям и сестрам Салмана, но никто не приехал и поздравление не прислал. Галя ждала до последней минуты, думала, хоть кто-то приедет, прямо в загс…

– Не огорчайся, – шепнул Салман, – мы скоро к ним поедем как муж и жена.

Посидели в общежитии, в комнате Салмана, впятером. Была Галкина сокурсница с другом и сосед Салмана. В этой же комнате живет Хасан, но он утром уехал в Чечню. Галя недоумевала – он что, не мог завтра уехать? Салман только плечами пожал. Накануне они сняли комнату в трехкомнатной квартире на Салтовке, напротив универмага «Украина», но поселиться там могли только первого июля, так хозяева сказали. Сидели долго, пока не пришла дежурная и не начала прогонять гостей. Сокурсница с другом ушли, сосед сказал, что все сам уберет, и Салман повел Галю в общагу.

Комендант сидела рядом с дежурной.

– Галочка, – спросила комендант, когда они остановились в дверях, чтобы попрощаться, – ты надолго оставляешь вещи в кладовке? А то тридцатого уже ремонт начинают.

– Мы завтра уезжаем и вернемся первого июля.

– А… Ну ладно. А куда едете?

– Ко мне домой, – сказал Салман, счастливо улыбаясь, – мы сегодня поженились.

– Поженились? – Лицо коменданта вытянулось. – Как же я за вас рада, детки мои! – Она молитвенно сложила руки. – Счастья вам и ребятишек красивых!

– Спасибо. Ну, Галинка, я пошел. – Он неуклюже поцеловал Галю в щеку.

– Куда это ты пошел? – Грозный голос коменданта заполнил холл общежития.

– К себе, в общагу… – растерянно ответил Салман.

– И что, ты бросаешь молодую жену в брачную ночь?

Салман посмотрел на нее с недоумением, испугом и надеждой.

– Мой покойный муж так никогда не поступил бы. – Она осуждающе щелкнула языком и повернулась к дежурной: – Соседки Гармаш уехали?

Дежурная надела очки и заглянула в потрепанную амбарную книгу:

– Да, уехали.

– Обе?

– Обе.

– И что, мы не сделаем подарок молодоженам?

Грузная комендант тяжело поднялась на ноги, подошла к Галке, обняла:

– Иди, дочка, пусть Бог хранит тебя, – и перекрестила.

– Меня крестить не надо, – попросил Салман, когда комендант повернулась к нему.

– Бог един, – начальственным голосом сказала она и перекрестила и его.

Они взялись за руки и пошли к лестнице…

На следующий день, осоловевшие от счастья, они сели в поезд Москва – Баку. Соседями по купе оказались две чеченки неопределенного возраста – то ли двадцати, то ли сорока лет, не поймешь. Потому что одеты одинаково, в темное, прически высокие, головы повязаны платками, и лица очень серьезные – они ехали из Москвы. Чеченки почему-то совсем не хотели разговаривать с Галкой и говорили только с Салманом на их языке. Галку они вообще не замечали, будто ее нет.

– Почему они так себя ведут? – возмутилась Галка, когда поезд остановился в Иловайске и женщины вышли прогуляться по перрону.

– Чеченки не любят, когда мы женимся на русских, – ответил Салман.

– Какая дикость!

– Да, это дикость. – Он улыбнулся и поцеловал ее в висок. – Не обращай на них внимания.

– Но нам вместе ехать почти тридцать часов!

– Не тридцать, – он посмотрел на часы, – уже двадцать четыре.

Он обнял ее одной рукой и прижал к себе:

– Я никому не дам тебя в обиду, просто не обращай внимания.

И тут в купе вошли эти женщины. Одна из них что-то сказала Салману недовольным тоном, он опустил голову и немного отодвинулся от Гали. Вечером Галя вынула мыльницу из пакета с туалетными принадлежностями, и они с Салманом пошли в туалет. Первой вошла Галя, потом Салман. Пока он мылся, Галя вернулась в купе и заметила, что пакет закрыт иначе.

Ее зубная щетка, лежавшая в пластмассовом чехле, была сломана и снова спрятана в чехол.

– Какая же сука это сделала? – Глядя в окно, Галка усмехнулась и бросила щетку в пакетик для мусора. – Интересно, ей от этого полегчало?

Соседки по купе окаменели, она видела это в зеркале на двери. Салману она ничего не сказала.

В Грозный они приехали рано утром. Выйдя на перрон, Галка обалдела – все женщины независимо от возраста, даже совсем юные, одеты в платья до середины икры, а вокруг голов повязаны платки. Она посмотрела на свои джинсы, тунику из жатого льна и подняла глаза на Салмана:

– Здесь женщины не ходят в брюках?

– Не ходят.

– Почему ты мне не сказал?

– Потому что ты должна оставаться собой.

– Хорошее дело – оставаться собой, когда на тебя так смотрят!

Окружающие на них обоих нехорошо косились.

– Бери меня под руку, – Салман оттопырил локоть, – и ничего не бойся.

– Ты не прав, – фыркнула Галка и взяла мужа под руку. – Я должна уважать культуру твоего народа. В Иране меня бы уже полиция схватила! – Галя боязливо осмотрелась.

– Здесь тебя никто не схватит, – уверенно сказал Салман.

– Но это неприлично, понимаешь? А мне как историку вдвойне неприлично так себя вести! Куда мы идем?

– В гостиницу «Кавказ», там мой дядя работает директором ресторана.

Она остановилась:

– Это дорогая гостиница?

– Самая лучшая. – Он улыбнулся.

– А сколько стоит номер?

Его улыбка становилась все шире:

– Мы будем жить бесплатно.

– Как это?

– Очень просто, я же сказал, там мой дядя работает.

– Хм… – недоверчиво хмыкнула Галка. – А когда мы поедем к твоим родителям?

– Сегодня. Это близко, полчаса на машине.

– Послушай, мне нужна юбка!

– Что ты заладила! – Он взмахнул руками.

– Ничего я не заладила! Я не поеду к твоим родителям в джинсах.

– Хорошо, я дядю попрошу, он найдет юбку.

– Попроси, это же на несколько дней. Мы будем жить у твоих родителей?

– Посмотрим.

– Ладно… – Галка пожала плечами и снова сунула руку ему под локоть.

Так они подошли к стоянке такси.

– А что, автобусы к гостинице не ходят? – полюбопытствовала Галка, прищурившись.

Он снова улыбнулся:

– Ходят, но мы поедем на такси.

– Ну, делай как знаешь. – Она шутливо фыркнула и с удовольствием упала на мягкое сиденье.

Он сел рядом и крепко обнял ее. В гостинице их встретили приветливо, родственник поселил в номере с высокими потолками и широкой кроватью и сказал, что ждет их через час в ресторане. Галя отнесла косметичку в ванную и вернулась к сумке.

– Закрой глаза, – сказала она.

– Зачем?

– Сюрприз!

Салман закрыл глаза, а Галя вынула из сумки большой шерстяной платок с бахромой, зеленый в бордовые розы, и развернула на кровати.

– Открывай! – Она с замирающим сердцем ждала реакции Салмана.

– Какая красота! – воскликнул он, трогая платок.

– Это подарок твоей маме.

Он медленно подошел к ней и обнял.

– Как ты думаешь, нам хватит… – он взглянул на часы, – пятидесяти двух минут?

Она кивнула, и он вынул заколку из ее волос…

Уже в ресторане она почувствовала: что-то не так. Что-то не так было во взгляде родственника, что-то нехорошее витало в воздухе. Она не могла дождаться, когда закончится завтрак. Попрощавшись с родственником, она первая покинула ресторан и ждала мужа возле лестницы. Салман вышел с родственником, они о чем-то тихо говорили по-чеченски.

Она вошла в номер, бросила сумочку на столик, села на кровать и зажала ладони между колен:

– Салман, мне нехорошо здесь.

Некоторое время он смотрел в окно, а потом опустился перед ней на корточки.

– Нам здесь не рады, – задумчиво произнес он.

– Почему?

Он не ответил и выглядел обескураженным и растерянным. Какое-то время он смотрел будто сквозь нее, а потом положил голову ей на колени.

– Потому что я не чеченка, – ответила за него Галя.

– Прости меня, – тихо сказал он после недолгой паузы.

– За что? – Она положила руку ему на голову.

– За любовь. – Он поднял на нее глаза. – Я люблю тебя.

Она взяла его лицо в ладони: